Поле чудес. В стране дураков 4 страница

 

У каждого сына когда‑то имелась мать,

Чьим любимым сыном он был.

И у каждой женщины имелась мать,

Чьим любимым сыном она не была.

Джудит Виорст

 

Что разовьется, а что завянет без поддержки, какие способности доживут, трансформируясь, до признания миром, а какие съежатся и превратятся в комнатных, декоративных "уродцев", в очень большой степени зависит от ролевых ожиданий этого самого мира. И в первую очередь – от самых важных для маленькой девочки людей – мамы с папой (если есть), бабуш­ки с дедушкой (опять же, если есть), воспитательницы в детском саду, учи­тельницы в начальной школе. При этом мама (мамины подруги и другие значимые "тети") часто говорят одно, а демонстрируют совсем, совсем дру­гое. Например, говорят "учиться важно, ты должна получить хорошее об­разование, тогда у тебя будет хорошая работа", – а сами приходят со сво­ей "хорошей работы" еле живые, между собой клянут ее на чем свет и во­обще изображают рабыню Изауру на плантациях. Из общих знакомых "хо­рошо устроившимися" называют обычно не тех, кто живет интересной и осмысленной жизнью и развивает свой потенциал, а совсем других – тех, кому не надо рано вставать. А "умной бабой" обычно – ту, которая преус­пела в тайных семейных манипуляциях, в "мужеводстве". И что прикажете из всего этого понимать девочке?

Мужская же часть семьи тоже бывает поразительно "логична" в своих про­граммных высказываниях: дочке зачем‑то следует стараться, "думать голо­вой" – но при этом оценки, раздаваемые направо и налево способностям и уму других женщин, ясно говорят другое. Отец, гордый академическими успехами дочки, может обронить: "Ну, с головой‑то у нас все в порядке, в меня пошла". Это – комплимент, а уж что говорить о критике! Много ли вы знаете пап и дедушек, всерьез обсуждающих с "девчонками" устройство компаса, простые ремонтные работы, автомобильные дела, не говоря уж о политике, финансах или философии? Единицы. Исключения. Их дочерям и внучкам повезло. Я знаю одного папу, который заглянул в школьный учеб­ник истории для пятого класса, пришел в ужас и завел дома обыкновение два вечера в неделю рассказывать своей Лельке мировую историю "для больших", сложно и по‑умному. Ему нравится так проводить свое свобод­ное время и быть отцом. Неизвестно, что будет с Лелькиными мозгами дальше, но шанс у них есть.

 

СУДЬБА ОТЛИЧНИЦЫ

 

 

Блестит в руках иголочка,

Стоит в окне зима...

Стареющая Золушка

Шьет туфельку сама.

Давид Самойлов

 

"Инструкции", получаемые девочками относительно интеллектуальных до­стижений, часто противоречивы: с одной стороны, надо учиться хорошо – с другой стороны, тебе это все равно не поможет, это не главное, это пона­рошку. Имея такой спутанный, противоречивый набор "предписаний", де­вочка оказывается в ситуации внутреннего конфликта: за что ее хвалят, что может вызвать недовольство? Часто бывает, что интересы и амбиции поддерживаются в "папиной дочке", пока она ребенок и подросток, а неиз­бежное превращение в молодую женщину ситуацию резко меняет: ее до­стижения перестают интересовать отца, могут вызывать иронические ком­ментарии, как будто ее взросление явилось тем разочарованием, простить которое отец не в силах. Как сказал мне на консультации один такой папа о своей способной девятнадцатилетней дочке: "Училась‑училась, а все рав­но баба выросла".

Воспитание в традиционной женской роли с малых лет готовит к тому, что девочке следует соответствовать ожиданиям, "ладить". И если в окружаю­щей среде принято считать, что женщины не способны к абстрактному мышлению, вождению автомобиля, руководству людьми или зарабатыва­нию денег, то хорошо приспособленные к жизни в этой среде девочки дей­ствительно будут демонстрировать отсутствие таких способностей. "Быть хорошо приспособленной" к окружению означает "подтверждать его взгляд на мир", "не высовываться": тогда будет тебе и одобрение, и покро­вительство, и кукла Барби. Некоторая беспомощность, неумение прини­мать решения, склонность к зависимости содержат в себе "вторичную вы­году" – что‑то вроде индульгенции, позволяющей не взрослеть, не разви­вать в полную меру свои способности. А поскольку ум нуждается в пище и упражнении, хорошие интеллектуальные данные законсервировать нельзя: они останавливаются в росте, растрачиваются на кроссворды, интриги, да мало ли на что...

Одна из возможностей, избранная миллионами женщин как меньшее зло, – утратить веру в себя, принять миф женской неполноценности и даже украсить его всяческими "бантиками". Вот маленький фрагмент од­ной тяжелой, "кровавой" работы, сделанной как‑то в субботу в высшей сте­пени благополучной дамой Никой. И запрос‑то у нее был такой очарова­тельно‑пустяковый. О, эта покровительственная окраска, эта способность покрываться пятнышками‑полосочками "под цвет обоев": раз ничего осо­бенного, серьезного я из себя не представляю, то и не происходит со мной ничего такого, о чем следовало бы задумываться. "Я вообще сюда пришла отвлечься, послушать, больше из любопытства. С чем работать? Ой, ну я не знаю, у меня никаких проблем нет. Ну вот разве что английский. Четвер­тый год занимаюсь с разными преподавателями, и на курсах, и частным об­разом – и все никак не заговорю. Муж считает, что я лингвистическая де­билка. Я только во сне вижу, как разговариваю".

Вот с этого мы и начали. Решили заглянуть в сон и попробовать выяснить, что он означает. Условными средствами – пара стульев вместо двери, наш "многофункциональный" коврик в роли великолепной итальянской крова­ти – обозначили пространство дома. Заодно вспомнилось, что сны с ино­странными языками почему‑то появляются, когда мужа вечером нет дома, – а это бывает довольно часто. Итак, вечер, и Ника собирается укла­дываться – перед тем, как увидеть сон.

– Давайте, Ника, пройдемся по Вашему дому – где‑то свет надо выключить, где‑то вещи сложить – и услышим Ваши ленивые, сонные мысли перед тем, как лечь.

– У меня мыслей никаких давно не бывает. Так, бормотание.

– Ну и побормочите.

– Так, в кухне чисто, ужин на столе. Мой муж меня называет "про­фессором здорового питания": я все время стараюсь его кормить легкой, полезной едой. Мужчины – они же как дети: скажешь купить зеленые яблоки, купит красные. Все приходится делать самой. Но он, конечно, создал мне все условия, я могу заниматься абсолютно чем угодно. Любые покупки, поездки, все. Так прият­но чувствовать себя настоящей женщиной, о которой есть кому позаботиться. А то я бы сейчас даже работать не смогла – все так переменилось, я уже ничего не понимаю. Он мне говорит, что я персидская кошечка (хихикает) – они уютные такие, но глупо­ватые. Вот сейчас надену пижамку – и баиньки.

(Ника укладывается на импровизированное ложе, принимает позу, в которой обычно спит, и начинает вспоминать свой сон.)

– Я вижу себя со стороны и одета не так, как сейчас. Она моложе, она говорит на каком‑то иностранном языке и будто что‑то объяснить хочет. Я не хочу ее слушать и не понимаю этого язы­ка, но слушаю. Она говорит что‑то неприятное, не хочу вдумы­ваться, не хочу понимать!

Сон продолжается в действии, его главное действующее лицо оказывается Никой‑студенткой, которая действительно учила немецкий, и не без успе­хов, хотя иностранный язык и не был основной специальностью. В реаль­ности героиня не работает уже двенадцать лет, "посвятила себя семье и дому". Вялые попытки занять себя то изучением английского, то курсами аранжировки цветов заканчивались одинаково: "ничего не получалось" или возникал сильный страх – "я просто не могу туда идти". Молодая Ника из сновидения по этому поводу говорит вот что (разумеется, словами Ники‑большой, при обмене ролями):

– Ты подавала надежды, у тебя неплохо шли даже сложные предме­ты. Где это все? Во что ты превратилась?

– Я просто забыла все то, что мне в жизни не понадобилось!

– Ты врешь. Я – это ты, мне‑то хоть не ври. Ты испугалась. Ты по­зволила себя задолбать сначала матери, а потом мужу. Они тебе внушали, что ты ни на что не способна, что ты без них шагу сту­пить не можешь, квитанцию за свет заполнить или выучить, в ка­ком порядке замки дверные открываются. Что на работе тебя ис­пользуют, и зачем тебе это надо, лучше уж они сами будут тебя использовать. Ты поверила, потому что так было удобнее. Потому что ты боишься любых экзаменов, любых оценок. Если что‑то не получается – значит, ты полная идиотка, "а что тебе говорили". Послушай, разве можно чему‑то учиться и чтобы сразу все полу­чалось? Я‑то была! Ты меня убиваешь каждый день, но я все рав­но была! Мне так нравилось знать, уметь, разбираться... Ты про­меняла меня на возможность ни за что не отвечать, оставаться глупенькой девочкой, о которой позаботятся другие.

Не будем сейчас следовать за всеми сложными поворотами этой работы: она продолжалась больше двух часов и включала в себя множество "боко­вых" тем, не менее важных и болезненных. А вот на что хотелось бы обра­тить внимание прямо сейчас: "Молодая Ника" совершенно внятно и откры­то формулирует идею "вторичной выгоды" ленивого, зависимого суще­ствования. И это означает, что пленочка защитной лжи самой себе – "я просто забыла все, что мне не понадобилось" – достаточно тонка и места­ми трещит, не укрывает с головой. Внутренний конфликт близок к осознаванию, иначе бы роль Молодой Ники не зазвучала вообще или осталась "говорящей на непонятном языке". На то, чтобы игнорировать, вытеснять образ себя самой, отличающийся от "персидской кошечки", уходит немало сил – не с этим ли связана прозвучавшая немного раньше жалоба героини на периоды апатии, когда она чувствует себя слабой и ко всему равнодуш­ной, "хоть с кровати не вставай"? Другое ключевое слово – "страх": страх оценки, неуспеха, любого риска.

Честно говоря – хоть и не хотелось бы "каркать", – сразу приходит в го­лову вот какой сценарий. Очень сильная, прямо‑таки непреодолимая по­требность в безопасности любой ценой (для меня она выглядит прямым указанием на травму или дефицит безопасности в детстве) заставляет ис­кать "гарантированного", спокойного существования. Понятно, что его в природе не бывает, но выбор сделан и должен оправдываться. Мать герои­ни, советующаяся с мужем по каждому поводу – вплоть до того, обувать ли ей зимние сапоги, – это отчетливая ролевая модель: можно "устроить свою жизнь" так, чтобы уже ничего самой не решать. Что‑то, однако, бес­покоит: была другая Ника, у нее были свои потребности и полностью за­быть ее не удается. "Выпустить" ее наружу нельзя по многим причинам – окружающим следует подыгрывать в роли "персидской кошечки, уютной и глуповатой", потому что иначе можно лишиться покровительственного от­ношения ("делай‑что‑хочешь‑но‑мурлыкай"); для себя самой память о не­реализованных способностях звучит укором, а нынешний образ жизни пе­рестает удовлетворять. Следовательно, самообман будет культивироваться, и во все возрастающих дозах. Почему невинные курсы "стайлинга и маки­яжа" вызывают такой страх? Ника на самом деле очень способная, у нее каждый раз "ничего не получается" именно потому, что каждый раз начи­нает получаться! И это – опасный момент, когда можно узнать или вспом­нить о себе слишком много, чего никак нельзя допустить. Муж готов – или пока готов – оплачивать любые "придури", поскольку через некото­рое время "опять ничего не получится" и Ника останется все той же трога­тельно‑беспомощной дурочкой, лингвистической дебилкой, но профессо­ром здорового питания. В общем‑то достаточно традиционный "танец" в традиционном раскладе "Добытчик и Куколка".

И не стоило бы влезать в эту устойчивую взаимовыгодную систему, где обо всем уже "договорено" (хоть и не словами), если бы не два обстоя­тельства. Первое – то, что Ника вызвалась работать, уже зная, что в на­шей работе мы сплошь и рядом обнаруживаем неразорвавшиеся мины, а риск о себе "что‑нибудь узнать" весьма велик. Второе – сам сон и то, с какой легкостью он начал разворачиваться. Забегу вперед, в финал рабо­ты. Все два часа сон оставался в стороне, мы занимались другими вещами, и вот под самый конец Ника захотела еще раз встретиться с Молодой Ни­кой из своего сновидения и задать ей вопрос: "Зачем ты приходила, поче­му сейчас?". Ответ прозвучал жестко и без паузы: "Я скоро тебе понадоб­люсь. Ты уже чувствуешь, что в твоей жизни нет той надежности, ради которой ты стала овцой в пинетках. Открой глаза, пора". – "Я поняла. Спасибо. Я поняла". Без тени кокетства, "жантильничанья", никаких мур‑мур‑баиньки: взрослая женщина услышала серьезное предупреждение и серьезно его приняла. Вы, конечно, догадались. Я тоже. Главное, что дога­далась Ника. И последующее развитие событий – а Ника появлялась на группах время от времени в течение еще двух лет – показало, что своим умом она жить очень даже способна. Она считает, что мы успели – почти в последний момент – ухватиться за руку "ресурсной роли", в противном случае ожидавшие Нику новости наверняка загнали бы ее в слезливо‑бес­помощное состояние, а то и в болезни. Не знаю, как было бы, но верю, что для обращения к своему внутреннему миру причины обычно бывают, и вполне веские.

Предписание "хорошо учиться и слушаться" сплошь и рядом оказывается ловушкой – так и хочется по ассоциации со старым детективом Жапризо пошутить: "ловушкой для Золушки". Эта чудесная сказка, как и многие другие, настойчиво обещает чью‑то заботу, любовь и безопасность, кото­рые никакая Злая Мачеха не отнимет, ибо они – заслуженные, выстрадан­ные, по справедливости полученные. Но инструкции Злой Мачехи въелись глубже, чем кажется, и вероятность того, что Прекрасный Принц окажется немножко Синей Бородой, велика. Что касается ума и способностей – если родители чего‑то недобили, "зачистку" успешно завершает брак. Де­вушки с повышенной потребностью в безопасности и "сильном плече" с поразительной настойчивостью ищут и находят мужчин, рядом с которыми думать не нужно, неприлично, а то и просто опасно. Ника, между прочим, в свое время очаровалась именно тем, что ее избранник был таким взрос­лым, таким надежным по сравнению с окружающими мальчишками. Нико­му из них и в голову бы не пришло называть ее "кошенькой", "котеноч­ком" – как, возможно, и "дебилкой"...

Читательница, простите мне сомнительное толкование мотивов Принца, на гладких щеках которого еле проступает подозрительная синева... Он мо­лод, еще не вошел во вкус; еще и кровь не видна на ключике, а Золушка пока более всего опасается быть узнанной на балу и пропустить роковую полночь. То есть оказаться не вполне хорошей девочкой. Я сама очень люб­лю эту сказочку во всех ее пересказах – от жутковатого гриммовского до куртуазного шварцевского. Как сказочку – люблю, но вот как жизненный сценарий...

В начале восьмидесятых – то есть тоже уже не вчера – миллионы жен­щин англоязычного читающего мира содрогнулись перед ужасающе жест­кой, честной и потому неприятной "историей болезни", изложенной в кни­ге Колетт Даулинг "Комплекс Золушки"[16]. Подзаголовок говорит сам за себя: "Тайный страх независимости". Психологическая потребность в избе­гании независимости, как считает автор, – это одна из ключевых проблем женского существования в современном мире. Желание самореализации, самостоятельности, свободного развития своих способностей пришло в глубокое противоречие с желанием безопасности, безответственности, с вечным ожиданием "принца на белом коне", который возьмет на себя все тяготы отношений с опасным и непредсказуемым внешним миром. И если сорок лет назад неприлично было вести себя слишком независимо, то в постфеминистском мире столь же неприлично заявлять о своей привер­женности передничку Золушки и готовности жить "замужем, как за камен­ной стеной". И в той жизни, и в этой половина правды игнорируется, и именно эта половина причиняет душевную боль и порождает многие симп­томы, на которые жалуются женщины на приеме у психотерапевта (страхи, депрессию, немотивированные поступки). Скрытая потребность в зависи­мости лежит в глубине проблем и у старомодной американской жены, ко­торой приходится просить у мужа денег на колготки, и у суперсовремен­ной бизнес‑леди, чей годовой доход обозначается шестизначным числом, но которая не может заснуть без снотворного, если любовник уехал в ко­мандировку. Внешняя успешность и решительность, компетентность и "до­рогие мозги" не отменяют старой как мир установки на подчинение, слу­жение и ожидание защиты и гарантий взамен. Это, конечно, "американская трагедия", и можно сделать вид, что нам с вами до таких проблем – как до Марса (или до лампочки). Но мы этого вида делать не будем – хотя бы по­тому, что чужой опыт всегда чему‑нибудь да научит. Впрочем, такой ли он чужой?

Вот вам еще одна "история отличницы". Костюм из твида сидел на ней как влитой, а представить ее себе в фартучке было категорически невозможно. И тем не менее... Слушайте:

– Моя жизнь всегда проходила под знаком Дела, Которому Ты Слу­жишь. Всегда везло с начальниками, коллегами, работой. Выкла­дывалась так, как многие женщины выкладываются в семье: са­мозабвенно, без выходных и праздников. Могу сказать, что это было неплохо: я даже жалела тех дурочек, у которых нет в жиз­ни серьезных интересов, которые полностью растворились в му­жьях и детях. Шли годы, темп нарастал. Одно время у меня были две дорожные сумки: вернулась из деловой поездки – схватила заранее приготовленную вторую, не разбирая первой, рванула в другой аэропорт. Дом – сами понимаете какой. Ни один мужчи­на такого бы не потерпел, конечно. Ребенка теоретически могла завести, но не бросать же очередной интересный проект? Тяну­ла‑тянула, да так и не случилось. Из‑за поездок нельзя было даже собаку. Из цветов – кактусы, их поливать не надо. А в один прекрасный день – р‑раз! Организация моя развалилась, начальники между собой смертельно переругались, Наше Дело оказалось им не дороже своих интересов. А у меня‑то где свое? Меня хвалили, а я и рада была, дурища тщеславная, и носилась с утроенной скоростью. Хвалили, сами понимаете, за ум и компе­тентность, а где он был, ум‑то? Я же как японец какой‑нибудь – просто перестала себя мыслить отдельно от компании. Бесконеч­но доказывала, что могу, могу, могу – и что? А теперь мне гово­рят, отводя глаза: "Кадрия Рустамовна, мы очень конкретно дума­ем о Вашем трудоустройстве, не надо так переживать".

– Кадрия, здесь много молодых женщин в самом начале карьеры. Вы сейчас на перепутье, как тот богатырь у камня. Давайте на этот камень присядем на минутку и оставим записку для тех, кто будет мимо проезжать – глядишь, и пригодится.

– А я бы прямо на камне выбила!

– А надо?

– Да нет, пожалуй, это все моя привычка к работе "на века". Ну, пишу. Дорогие мои молодые способные девочки! Когда выпрыги­ваешь из шкуры, чтобы кому‑то доказать, что ты можешь, это кончается плохо. Без шкуры холодно, а доказывать придется бес­конечно. Когда окружающие создают тебе репутацию умной женщины, прекрасного специалиста, который справится со всеми проблемами лучше всех, они могут преследовать свои цели, и не надо принимать это близко к сердцу. Более неблагодарной семьи, чем работа, не бывает. Ожидать, что за верную и преданную службу тебя прикроют от всех ветров, так же наивно, как ожи­дать этого в браке. В котле с кипящей водой нет холодного места, говорили древние китайцы. Мне сейчас горько и страшно, хотя я знаю себе цену и постараюсь устроить свою жизнь как можно лучше. Девчонки, гарантий нет. Берегите себя, не теряйте себя, не надейтесь на "проценты". Удачи! Ваша Кадрия.

– Постскриптум будет?

– Будет. Работать можно сколько угодно, но если перестаешь по­мнить дни рождения друзей и замечать времена года, что‑то ты делаешь не так.

Как мудро заметила Кадрия, "в кипящем котле нет холодного места" – ни одно решение не бесспорно, ни одно не обещает безболезненного преодо­ления проблемы конфликта потребностей, о котором пишет Колетт Даулинг. Что же мы все делаем? Делаем свой выбор, ибо выбор‑то есть всегда. Вот и другой путь – вооруженная борьба за самореализацию, и на нем вы­живают лишь те, кого природа щедро наделила не только умом, но и стой­костью, железным характером и умением пренебречь оценками окружаю­щих. Казалось бы, прекрасный прогноз по части развития своего потенциа­ла. Вырастает умная, жесткая, властная женщина – та самая, "затыкающая за пояс". Пленных не берет. Ее побаиваются, ей завидуют, ее уважают. Спасая свое естественное право развиваться, она воевала слишком много и постоянно конкурировала не на равных, а это характер и отношения со­трудничества с кем бы то ни было не улучшает. "Не баба, а конь с яйца­ми" – это еще относительно мягкое высказывание о ней. Когда она споты­кается, окружающие тихо злорадствуют, причем мужчины и женщины ис­пытывают это нехорошее чувство по разным причинам, но в равной степе­ни. Когда падает – считают это закономерным итогом. Она поднимается, делая вид, что ничего не случилось, и можно явственно услышать стук кос­тяной ноги...

По одной из версий феминистской литературы Баба‑яга – это демонизированный символ женской, матриархальной власти; под пятой угнетате­лей‑мужчин образам допатриархального прошлого придаются страшные и отчасти отталкивающие черты: "На печи, на девятом кирпичи лежит баба‑яга, костяная нога, нос в потолок врос, сопли через порог, титьки на крюку замотаны, сама зубы точит!" Про Бабу‑ягу хочется писать и думать очень осторожно, почти нежно, а научили меня этому не столько феминистские источники (есть среди них очень любопытные, тонкие и умные[17]), сколько внимательное чтение сказок и их разыгрывание в женских группах. И зна­ете, что‑то в этой мысли про "демонизированный символ" есть, право: и в писаных, и в самостоятельно сочиненных сказках к Бабе‑яге в темный лес идут – зачем? За помощью, решением, а даже если идут спасать братца от превращения в жаркое, по пути происходит нечто важное, получается не­кий позитивный опыт ("Гуси‑лебеди").

Встреча с ней – испытание. Грубая и ворчливая, страшная и непредсказу­емая, она "вытаскивает" из героев, как ни странно, самое лучшее: сообра­зительность, отвагу, уверенность в себе. В группах к этой некрасивой ста­рухе обращаются все больше за силой, искренностью, правом называть вещи своими именами, разрешением выражать гнев, с просьбой о защите от несправедливости. И видели бы вы, как весело и с каким удовольствием симпатичные и молодые женщины ее играют – что называется, отрывают­ся за всю "игру по чужим правилам", когда о самом болезненном, оскорби­тельном или страшном следует говорить с милой улыбкой.

Интересно, что встреча с психодраматической Бабой‑ягой – и в роли "гос­тьи", хотя бы той же Василисы Премудрой, и (при обмене ролями) самой бабушки – оставляет в качестве последействия вовсе не "костяную ногу", а совсем противоположное. Что называется, морщинки разглаживаются и румянец расцветает, молодости и женственности отнюдь не убывает. Оно и понятно: мы же не жить к ней в избушку на курьих ножках перебираемся, не "на стажировку" напрашиваемся. Встреча с источником природной силы, магии важна для того, чтобы впредь – уже выбравшись из темного леса – чувствовать себя более защищенной, чтобы узнать и больше не за­бывать о себе что‑то важное. Помните, Василисе Баба‑яга дала череп с го­рящими глазницами: его пронзительный свет сначала освещал ей дорогу из леса, а потом своими лучами спалил обидчиков. Василиса же череп за­рыла в землю – испытание темным лесом закончилось, в жизни героини начинается новый цикл. Свое помело, разумеется, Баба‑яга девушке не предлагала.

Выполнить трудные задания старухи Василисе помогала волшебная кукол­ка и материнское благословение – и Баба‑яга ее буквально выгоняет: "Не нужно мне благословенных!". Но – загадочным образом – выгоняет, за­щитив и наградив. У этого сюжета множество толкований, вдаваться в тон­кости которых я не буду, скажу только, что материнское благословение, благополучно пройденное у яги испытание и возвращение из темного леса с источником света, который для кого‑то может быть и опасен, – это свя­занные, неразделимые звенья. Между прочим, случалось ли вам оказаться "некстати" правдивой или – еще более "некстати" – проницательной? И не говорили ли вам, к примеру, что вы "злая", а с вами "страшно"?

Но наша "железная леди" явно получила свою силу не от Бабы‑яги. И не нога у нее, похоже, костяная, а полный комплект защитных доспехов. А разговоров про то, какова она – не нога, а леди, – эта дама вообще вести не будет. Пожмет плечами, развернется и двинется своей дорогой. Возмож­но, перед этим вмазав промеж глаз, чтобы кое‑кто не умничал. Высказыва­ния ее безапелляционны, часто содержат жесткую критику в адрес "идио­тов", которые что‑то сделали то ли недостаточно быстро, то ли не так. Лег­ко и без извинений перебивает собеседника. Увидев решение, пренебрега­ет оттенками и тонкостями: результат должен быть достигнут немедленно, иначе можно не успеть. При внимательном рассмотрении в ее высказыва­ниях и поведении легко увидеть черты того стиля, который принято назы­вать "мужским", но это скорее карикатура, отражение стереотипа муже­ственности (агрессивность, конкурентность, невнимание к чувствам и от­ношениям, стремление контролировать). Так ли уж она умна? Похоже, ее интеллекту недостает гибкости, рефлексии, самоиронии – всего того, что превращает общение с умным человеком, будь то мужчина или женщина, в истинное удовольствие (даже тогда, когда мы с ним не согласны).

Здесь есть одна языковая тонкость, без которой "железную воительницу" трудно понять. В мифологизированном представлении о различиях в спо­собе мышления и манере выражения мысли у мужчин и женщин мужской стиль мышления и речи рассматривается как нормальный, а женский – как отклонение от нормы.

Еще раз, поскольку это важно. Представление о том, что "хорошо" и "пра­вильно" в сфере мысли и в способе ее выражения – это представление, скроенное "по мужской мерке". (Возможно, так было не везде и не всегда, но за европейскую культуру последних...дцати веков можно поручиться. С другой стороны, Афина Паллада не допускает слишком уж сильных утвер­ждений на сей счет...) К слову вспоминается высказывание Пушкина, уло­вившего некую очаровательную особенность этой самой "мужской мерки":

"Даже люди, выдающие себя за усерднейших почитателей пре­красного пола, не предполагают в женщинах ума, равного наше­му, и, приноравливаясь к слабости их понятия, издают ученые книжки для дам, как будто для детей".

Трудно даже представить себе, как много в этой истории про "норму" свя­зано не с содержанием, то есть не с мыслью как таковой, а с формой ее предъявления миру. Чтобы быть квалифицированной как умная, мысль должна быть и скроена, и сшита у хорошего мужского портного. Именно поэтому умной чаще называют женщину с мужским набором черт – и со всеми вытекающими отсюда последствиями. Например, многим женщинам тяжело участвовать в так называемых "умных" разговорах вовсе не пото­му, что они не понимают их предмета: на их взгляд, настоящей пружиной взаимодействия часто бывает вовсе не поиск истины, а неявная силовая борьба между собеседниками. В компании могут недолюбливать "умных" девушек – именно за то, что они усвоили мужскую соревновательную ма­неру разговора, тем самым производя впечатление задиристых и недобро­желательных. Женщинам же больше свойственно искать и находить общее во взглядах и высказываниях собеседника, больше слушать и подкреплять своим поведением желание другого человека высказаться: говорите, я с вами. А это сплошь и рядом квалифицируется как пассивность, зависи­мость и отсутствие своего мнения. Похоже, что наша резкая и решительная дама оказалась в плену у одного из кривых зеркал гендерных стереотипов, только выбрала в качестве образца не "глупую жертву", а "умного агрессо­ра". Это ли независимость, самостоятельность мышления?

"...Хорошо известно как из непосредственных наблюдений в ес­тественных условиях, так и из эмпирических исследований, что в ситуациях переживания страха или плохого обращения люди пы­таются овладеть своим страхом и страданием, перенимая каче­ства мучителей. "Я не беспомощная жертва; я сам наношу удары и я могущественен", – людей неосознанно влечет к подобной защите"*.

Этот механизм психологической защиты так и называется – "идентифика­ция с агрессором". Надо сказать, что в женских группах "железная воитель­ница" появляется очень редко – она не любит женщин и не представляет себе, "что эти курицы могут такого интересного сказать". Ей мучительно трудно обращаться за какой бы то ни было поддержкой или помощью – мо­жет быть, как раз потому, что "разоруженное" состояние прочно связано в памяти со страхом и страданием. Да, она вроде бы разрешила тот самый внутренний конфликт, "комплекса Золушки" как будто бы не видно – уж скорее просматриваются Мачехины черты. Но как жмут доспехи, которые и снять‑то не отваживаешься! Как велика цена и как драматичен сделанный выбор – возможно, потому, что он сделан слишком рано и неосознанно.