Глава III. Вещи, означаемые именами

I. ЧУВСТВА ИЛИ СОСТОЯНИЯ СОЗНАНИЯ

§ 3. Термины: чувство (feeling) и сознание — имеют в философском языке одинаковое значение: чувством на­зывается все, что дух сознает, что он чувствует, другими словами, что входит как часть в его чувствующее бы­тие. [...]

Feeling (чувство или состояние чувствительности в собственном смысле этого слова) есть родовое понятие, которому подчинены как видовые ощущения, эмоции и мысли. Под названием «мыслей» здесь надо понимать все, что мы внутренне сознаем, когда мы, что называется, ду­маем: начиная от такого состояния сознания, когда мы думаем о красном цвете, не имея его перед глазами, и до наиболее глубоких мыслей философа или поэта. Однако надо помнить, что под «мыслью» надо понимать то, что происходит в самом духе, а не тот или другой внешний духу предмет, о котором человек думает. Можно думать о солнце, о боге, но само солнце, сам бог — это не наши мысли. Напротив, умственный образ солнца или идея бога суть мысли, состояния духа, а не сами предметы; и уверенность или отрицание человеком существования солн­ца или бога суть также состояния духа. Даже вообра­жаемые предметы (т. е. такие, которые существуют, как говорится, только в наших мыслях) надо отличать от на­ших идей о них. Я могу думать о домовом так же, как

и думаю, например, о съеденном вчера хлебе или о том цветке, который завтра расцветет. Но сам домовой (хотя его никогда не существовало) не то же самое, что моя идея о домовом, — точно так же, как некогда суще­ствовавший хлеб не есть моя идея о хлебе, как еще не существующий цветок не есть моя идея цветка. Все это не мысли, но объекты мысли, хотя в настоящее время они одинаково не существуют.

Подобным же образом надо тщательно отличать ощу­щение от причиняющего его предмета, например ощуще­ние белого от белого предмета; надо отличать его и от ка­чества белизны, которое мы приписываем предмету на ос­новании производимого им ощущения. К несчастью, сами ощущения редко получают отдельные названия, и это вредит ясности и установлению надлежащих различий. У нас есть слово для обозначения предметов, вызываю­щих в нас некоторые ощущения, — слово белый; есть также и имя для обозначения того качества предметов, которое мы считаем причиной ощущения: белизна. Но если мы заговорим об ощущении самом по себе (правда, у нас редко бывают поводы говорить о нем в этом смысле кроме как в научных исследованиях), то язык, приспо­собленный в большей своей части к потребностям обы­денной жизни, не дает нам простого (состоящего из од­ного слова) или непосредственного обозначения; прихо­дится употреблять описательный оборот «ощущение бе­лого» или «ощущение белизны», приходится обозначать ощущение по тому предмету или по тому признаку, ко­торый в нас его возбуждает. [...]

§ 4. Относительно ощущений надо иметь в виду еще другое различие, на которое часто (и всегда с вредными последствиями) не обращают должного внимания; это — различие между самим ощущением и предшествующим ему состоянием органа тела, той физической деятель­ностью, которая является причиной ощущения. Одним из источников ошибки служит здесь распространенное деле­ние чувств на телесные и духовные. С философской точки зрения для такого деления нет никаких оснований: ощущения суть тоже состояния чувствующего духа, а не состояния тела, отличные от духовных. Когда я вижу си­ний цвет, я сознаю ощущение (feeling) синего цвета — и это одна вещь; напротив, известное раздражение и изображение на моей сетчатой оболочке и те до сих пор

еще таинственные явления, Которые происходят s зри­тельном центре и в мозгу, — это нечто другое, чего я со­вершенно не сознаю, о чем я могу узнать только на осно­вании ученых исследований. Эти последние явления суть состояния моего тела; но ощущение синего, являющееся следствием этих телесных состояний, само не есть телесное состояние: то, что чувствует и сознает, называется не те­лом, но духом (1, стр. 13, 43—46).

II. СУБСТАНЦИИ

[...] § 7. Тело, по учению новых метафизиков, можно определить как ту внешнюю причину, которой мы при­писываем свои ощущения. Видя и осязая золотую монету, я сознаю ощущения некоторого желтого цвета, твердости и веса; изменяя условия наблюдения, я могу воспринять кроме этих ощущений еще много других, совершенно от них отличных. Непосредственно я сознаю только эти ощущения; но я думаю, что их производит нечто, не только существующее независимо от моей воли, но даже внешнее моим телесным органам и моему духу. Это внеш­нее нечто я и называю телом. [...]

Несомненно, что наше понятие о теле состоит частью из представления о некотором количестве обыкновенно одновременно притекающих ощущений — наших собствен­ных или же других чувствующих существ. Мое понятие о столе, на котором я пишу, слагается из его видимой формы и объема (т. е. из сложных зрительных ощуще­ний), из его осязаемой формы и объема (т. е. из сложных ощущений наших осязательных органов и мускулов), из его веса (опять осязательно-мускульное ощущение), цве­та (зрительное), твердости (мускульное), из его физиче­ского строения (иначе говоря, из всех тех разнообразных ощущений, которые мы получаем при различных обстоя­тельствах от дерева, из которого он сделан) и т. д. Все эти ощущения (или большинство из них) часто восприни­маются — и, как мы убеждаемся на опыте, всегда могут восприниматься — или одновременно, или же в виде того или другого из многих последовательных рядов по нашему выбору. Поэтому мысль об одном из этих ощуще­ний заставляет нас думать и о других; получается некото­рое целое, умственно соединенное в одно сложное состоя­ние сознания, называемое на языке школы Локка и Гартли сложной идеей (1, стр. 49—50).

Хотя теория крайних идеалистов о том, что предметы суть не что иное, как наши ощущения и законы их соче­тания, и не утвердилась в общем у последующих мыслите­лей, однако теперь все согласны, что им удалось доказать один пункт чрезвычайной важности, а именно, что о пред­метах мы знаем только, во-первых, ощущения, вызывае­мые ими в нас, и во-вторых, порядок возникновения этих ощущений. Даже Кант выражается в этом вопросе не менее ясно, чем Беркли с Локком. Как ни твердо был убежден Кант в существовании мира «вещей в себе», со­вершенно отдельного от мира явлений (или вещей, как они являются нашим чувствам), хотя он ввел даже в употреб­ление особое выражение (ноумен) для означения вещи в себе в противоположность представлению ее в нашем духе, все же он признает, что о предметах мы знаем только эти представления, материя которых состоит, по его мнению, из ощущений, а форма дается законами са­мого духа. Действительная же природа вещей остается и по самому строю нашей душевной организации должна всегда остаться для нас непроницаемой тайной. «О вещах абсолютно, или в самих себе, — говорит сэр У. Гамиль­тон *, — ни о внешних, ни о внутренних, мы ничего не знаем или знаем их только как непознаваемые. Мы узнаем об их недоступном для понимания существовании только постольку, поскольку они косвенно и случайно обнаруживают себя нам некоторыми качествами, вступаю­щими в отношение с нашими познавательными способ­ностями; причем π эти качества в свою очередь мы никак не можем мыслить необусловленными, безотноситель­ными, существующими в себе и по себе. Поэтому все, что мы знаем, состоит из явлений, — все это явления того, что нам неизвестно». [...]

Нет ни малейшего основания думать, будто то, что мы называем чувственными качествами предмета, похоже на то, что присуще этому предмету в самом себе, что сродно с природой его самого. Причина, как таковая, не походит на свои следствия; восточный ветер не похож на ощуще­ние холода, ожог не похож на пары кипящей воды. По­чему же материя должна походить на наши ощущения? Почему внутренняя природа огня и воды должна быть похожа на впечатления, производимые этими предметами

* Discussions on Philosophy, etc. Appendix I, p. 643—644'.

на наши чувства? Что дает нам право выводить из след­ствий что бы то ни было относительно причины, кроме того, что эта причина достаточна для произведения дан­ного следствия? Поэтому можно с полным основанием установить как вещь, очевидную саму по себе и в то же время допускаемую всеми, чьи взгляды следует принять теперь во внимание, что о внешнем мире мы не знаем и не можем знать абсолютно ничего, кроме испытываемых нами от него ощущений.

§ 8. Определив тело как внешнюю и притом (согласно наиболее основательному мнению) неизвестную причину, к которой мы относим свои ощущения, мы должны пост­роить теперь определение духа; и после предыдущих за­мечаний это будет нетрудно сделать. Действительно, как наше понятие о теле есть понятие о неизвестной причине, производящей ощущения, так наше понятие духа есть понятие о том неизвестном, которое получает или воспри­нимает эти ощущения, и притом не только их одни, но и все остальные состояния сознания. Как тело надо пони­мать в качестве таинственного «нечто», возбуждающего в духе состояния сознания, так дух есть то таинственное «нечто», которое сознает и мыслит. По поводу духа нет никакой необходимости говорить (как мы это делали от­носительно материи) о скептическом отношении к нему, ставящем под вопрос существование его как вещи в себе в отличие от ряда того, что мы называем его состояниями. Однако необходимо заметить, что относительно внутрен­ней природы мыслящего начала (как бы ее ни понимали) мы остаемся (и при теперешних наших познавательных способностях всегда останемся) в таком же совершенном неведении, как и относительно внутренней природы ма­терии. Все, что мы знаем даже о нашем собственном духе, есть (говоря словами Джемса Милля) некоторая «нить сознания», некоторый ряд состояний сознательности: ощущений, мыслей, эмоций, хотений, — ряд более или ме­нее обширный и более или менее сложный. Есть нечто, что я называю своим я, или своим «духом» и что я счи­таю отличным от этих ощущений, мыслей и т. д.; это не­что есть, по моему убеждению, не сами мои мысли, а не­которое существе, имеющее эти мысли, само же представ­ляющееся мне всегда в состоянии покоя, без всякой мысли. Но что такое это существо, об этом я не имею ни-

какого понятия (хотя это я сам); о нем я не знаю ничего, кроме ряда его сознательных состояний. [...]

III. ПРИЗНАКИ (ИЛИ АТРИБУТЫ) И, ВО-ПЕРВЫХ, КАЧЕСТВА

§ 9. То, что нам надо сказать о признаках, легко вы­вести из того, что уже сказано о субстанциях или сущно­стях. Действительно, если мы ничего не знаем и ничего не можем знать о телах, кроме возбуждаемых ими в нас или в других существах ощущений, то под признаками мы можем разуметь в сущности только эти ощущения; и та разница, которую мы проводим на словах между свойствами вещей и получаемыми от них ощущениями, коренится скорее в удобствах речи, чем в самой природе того, что этими терминами обозначается.

Признаки, или атрибуты, обыкновенно делят на ка­чества, количества и отношения (1, стр 52—56).

VI. ОБЩЕЕ ЗАКЛЮЧЕНИЕ ОБ АТРИБУТАХ

§ 13. Итак, все те признаки внешних предметов, ко­торые мы относим к качествам и количествам, основы­ваются на получаемых нами от этих предметов ощуще­ниях и могут быть определены как «способности предме­тов возбуждать эти ощущения». То же самое определение приложимо, как мы указали, и к большинству признаков, обычно включаемых в группу отношений: все они опи­раются на какой-нибудь факт, на какое-нибудь явление, в которое входят составными частями находящиеся меж­ду собой в том или ином отношении предметы. Эти факты, эти явления имеют для нас содержание (даже просто су­ществуют для нас) только в виде тех рядов ощущений или других состояний сознания, благодаря которым мы их познаем. Отношение же представляет собой просто свойство или способность того или другого предмета со­четаться с соотносительными с ним предметами в вы­зове этих рядов ощущений или состояний сознания (1, стр. 63).

КНИГА II. УМОЗАКЛЮЧЕНИЕ