Творчество Иосифа Бродского 1 страница

 

Будущий поэт родился в Ленинграде, который предпочؑА۠именовать Петербургом. В эссе «Меньше, чем единицы» Бродский посвящает много страниц описанию послеблокадного Ленинграда. По этим портикам и фасадам, и классическим, и эклектическим, и модернистским, он изучил историю культуры гораздо лучше, чем впоследствии по книгам. Но, не скрывает Бродский, на подмостках прекрасного города-музея шла жизнь, давящая людей своей централизацией, милитаризацией. Основной добродетелью граждан, в том числе школьников, считалось послушание. Школа дала Бродскому первые назойливо-бездарные уроки идеологии. В возрасте 15 лет будущий поэт бросает школу и занимается в дальнейшем самообразованием. Он считал, что с 8-го класса нужно начинать узкую специализацию, так как у молодого человека острый ум и прекрасная память, но ему приходится отводить время под изучение дисциплин, которые ему никогда больше не понадобятся.

 

Бродский выучил основательно два иностранных языка – английский и польский, впоследствии занимался переводами с них. Изучает философию, в том числе религиозную и метафизическую, конечно, нелегально. Безусловно, он занимается литературой, как официальной, так и неофициальной.

 

Бродский относит себя к поколению 1956 года, но не к «детям XX съезда», а к тем молодым людям, перелом в сознании которых осуществился под влиянием подавления «Будапештской осени» войсками ОВД. Многие мыслящие люди перестали верить советской пропаганде. Это было первым толчком к появлению диссидентских настроений. Одни уходили в легальную оппозицию, другие, как и Бродский, гораздо резче отрицали существующий порядок вещей.

 

В текстах Бродского с этого времени центральное место занимают глобальные категории. Писать он начинает в 16 лет и формируется как поэт в среде стихотворцев, начинающих свою деятельность в журнале «Синтаксис» (1958). Бродский читает свои стихотворения в кругу друзей, знакомых. Дарование поэта оценила Ахматова, дорогу в дом которой молодому поэту открыл его старший товарищ Евгений Рейн.

 

Несмотря на неофициальное признание, официальная публикация в СССР Бродского не ждала. С 16 лет он находится под надзором КГБ. Он четырежды арестовывается и в 1964 по надуманному обвинению подвергается психиатрическому обследованию, а затем по обвинению в тунеядстве получает 5 лет ссылки. Из-за протеста общественности (Ахматова, Шостакович) ссылка была сокращена до полутора лет. В ссылке он находился в 1964-1965 в деревне Норенской Архангельской области, где должен был заниматься принудительным трудом. Власть просчиталась, так как наградила Бродского ореолом мученика за интеллектуальную свободу. Отныне всё, что выходило из-под его пера, привлекало широкий общественный интерес. В 1965 выходит в США сборник «Стихотворения и поэмы», а в 1970 второй сборник «Остановка в пустыне». Общий объём написанного Бродским в 1956 – 1972 составил 4 тома машинописи.

 

Бродский подвергался преследованиям, хотя нельзя сказать, что политическая тематика занимала в его произведениях заметное место. Его поэзия носит интеллектулаьно-философский характер, однако трактовка вечных тем у него резко отличалась от принятой в литературе социалистического реализма, так как Бродский заявил о себе как поэт-экзистенциалист, возрождающий традиции модернизма, искусственно оборванные в период тоталитаризма, и своеобразно скрещивающий их с традициями до-постмодернистской классики. Бродский как бы синтезировал на модернистской платформе открытия различных художественных систем прошлого, так что его художественную ориентацию часто определают как неомодернизм.

 

«В поэзии молодого Бродского прорвалась тема экзистенциального отчаяния, – пишет Виктор Ерофеев, – захватывающая попутно темы расставания, разлук и потерь». В этой поэзии была ощутима некая вневременность, отрешённость, отсутствовал присущий творчеству шестидесятников исторический оптимизм. Напротив, оно очень пессимистично, проступают драматические и трагедийные ноты, иногда смягчённые иронией. Но и этот трагизм выступает не открыто, не форсированно, а как будто из подтекста, словно помимо воли автора, отнюдь не склонного демонстрировать свои душевные раны, очень сдержанного в выражении поэтических чувств и предпочитающего бесстрастный тон. На Бродского в этом плане очень большое влияние оказала англо-американская поэзия и прежде всего Т. С. Элиот. Бродский отмечал влияние, оказанное на него самим английским языком, по природе своей более холодным, нейтральным, отстранённым, выражающим рациональное, нежели эмоциональное, языком, в котором проявились черты английского национального характера. Бродский вносит в русский литературный язык, который в смысле выражения эмоционального и рационального занимает промежуточное положение, элементы англизированности – сдержанности, отстранённости. Он часто конструирует свои тексты по синтаксическим моделям не русского, а английского языка. Всё это вместе взятое придавало русскому языку новое качество. Бродский расширил возможности поэтического творчества за счёт ещё более глубинного подтекста, чем у Ахматовой, виртуозного пользования деталями. Бродский, как модернист, напоминал о многозначной природе поэтического слова, оказывающегося у него точкой пересечения многих смыслов.

 

Бродский ориентировался на прозаизацию поэтической речи. Во второй половине века поэзия ведущих западных литератур перешла к верлибру. Бесстрастно-отстранённый стиль был очень тесно слит с особенностями личности, он не был искусственной прививкой для Бродского и способствовал выявлению особенностей его мировосприятия. Бродский прежде всего поэт мысли. Рациональное начало в его личности и поэзии доминирует над эмоциональным. Не случайно, что большинство произведений Бродского – размышления о бытии и небытии, о пространстве и времени, о культуре и цивилизации. Повышенное внимание к вечным темам отражало стремление вырваться из ограниченного круга культурной жизни, в которую был замкнут рядовой советский человек. У Бродского значительны античный и библейский культурные пласты. Бродский акцентирует не слияние со своим временем, а размежевание. «Я памятник себе воздвиг иной // К постыдному столетию спиной».

 

Произведения Бродского отличает обязательная связь единичного и всеобщего. Сквозь конкретные формы времени проступает вневременное, бытийное, вечное. Интонацию Бродского нельзя спутать с чьей-либо ещё. В ней проступают устоявшийся скепсис, ирония, меланхолия как привычная тоска. Свою душевную муку Бродский прячет, он сдержанно-невозмутим, гордо-презрителен и даже насмешлив. Подчас этому служит гаерский тон, играющий роль маски: «Греческий принцип маски нынче снова в ходу».

 

Произведения первого периода отразили нонконформизм личности, готовой отстаивать своё «я» до конца, ищущей жизненное предназначение на путях экзистенциализма, своеобразно понятого стоицизма. По экзистенциализму, главное определение бытия – его незамкнутость, открытость к трансценденции. Трансценденция – выход за пределы, в философии экзистенциализма под трансцендированием понимается выход за пределы своего «я» в сферу чистого духа. Этот выход считается спасительным, ибо, приходя в мир, человек становится жертвой объективации и начинает осознавать свою жизнь бессмысленной. Как фактор, позволяющий вырваться из мира объективации, где господствует необходимость, и рассматривается экзистенцирование посредством трансцендирования.

 

Стремясь духовно осободиться от тисков тоталитаризма, Бродский всё более и более проникается экзистенциалистским мироощущением. На вопрос журналиста, что повлияло на становление его характера: «Когда мне было 22 или 23 года, у меня появилось ощущение, что в меня вселилось нечто иное и что меня не интересует окружение... в лучшем случае как трамплин...» Иллюстрация тенденции ко всё большей автономии. «Рано или поздно наступает момент, когда на вас земное притяжение перестаёт действовать». Внутренняя жизнь поэта, в которой преобладает трансцендирование, заслонила внешнюю жизнь. Физически будучи в мире земном, большую часть времени Бродский проводил в царстве чистого духа. Преследуемый властью, Бродский как поэт и личность превращается постепенно в самодостаточную замкнутую систему. Отчуждение от мира, как показал исследователь Лурье, было для Бродского единственным вариантом обретения духовной свободы. «Преувеличен внутренний наш мир, а внешний, соответственно, уменьшен» – доносит властям слова автобиографического героя его сосед по психиатрической лечебнице в поэме «Горюнов и Горчаков».

 

Постепенно внешний мир (под влиянием ссылки) у Бродского стал олицетворяться образом пустыни. Пустыня в произведениях Бродского – метафора пустой, бессмысленной жизни, которую поэт приравнивает к духовному небытию. Это жизнь массовых людей тоталитарного общества, которая у человека мыслящего вызывает неизбывное одиночество. Пейзаж пустыни у Бродского не случайно абсолютно без людей. Начиная с поэмы «Исаак и Авраам» пейзаж пустыни оказывается и бесплодным. «Холмы, холмы, нельзя их счесть, измерить...» Такова реакция Бродского на постепенное свёртывание оттепели. Бродский показывает, что идущий по пустыне проваливается в песок, стоит на месте и может даже погибнуть.

 

«Без компаса прокладывая путь, // Я пользуюсь альтиметром гордыни» – «Зимняя почта». Лирический герой – путешественник по огромной местности без всяких ориентиров, где человек, чтобы не погубить себя как личность, должен слушаться исключительно разума и нравственного чувства. Путешествие сквозь пространство служит метафорой жизненного пути – пути человека сквозь время. «Назидание» (1987) – жизненный путь уподобляется подъёму по горным тропам и кручам Азии. Это очень тяжёлый путь, но главное – если даже достигнешь вершины, важно, чтобы не началось головокружение.

 

Через всё «Назидание» проходит мотив недоверия к миру, где спящего могут зарубить, а голодного и раздетого выбросить на мороз. Всё это варианты расправ над человеком, выбравшим в жизни собственный путь. В таком мире полностью надеяться можно только на самого себя. Но это и реальная возможность выжить и состояться. Отсюда характерный для Бродского культ индивидуализма. Бродский стремится лишить это понятие негативного ореола и воспользоваться индивидуальностью как противовесом «охлосу» – коллективу, основе массового общества. Иногда Бродскому даже будущее видится как империя масс. «Будущее черно, // но от людей, а не // потому, что оно // чёрным кажется мне». Такое будущее запрограммировано на исчезновение индивидуальности. Своё творчество Бродский характеризует как «арию меньшинства». «Идея об экзистенциальной уникальности каждого заменяется идеей личной автономии». Индивидуализм Бродского можно рассматривать как синоним принципа личности как верховной ценности общества. Этот принцип, показывает Бродский в эссе «Путешествие в Стамбул», чуждо традиции Востока, воспринятой и в СССР. Убедившись, как жестоко расправляется власть и масса с теми, кто отличаается от них, Бродский изображает себя в «Новых стансах к Августе» человеком, у которого душа пропорота насквозь. В стихотворении «Разговор с небожителем» существование в условиях тоталитарного общества Бродский сравнивает с ежедневной бесконечной Голгофой. Речь, конечно, о Голгофе нравственной. Лирический герой уподобляется мученику. Сама жизнь – прежде всего боль, а человек – «испытатель боли».

 

Бродский изображает последствия своей травмированности всеми нормами, регламентирующими существование тоталитарного государства и обнажившимися в период послеоттепельного двадцатилетия. «Началось отстранение от самого себя... По тем временам это было нечто вроде self-defence». Бродский приходит к самоотстранению как своеобразному наркозу. Отсюда и в творчестве Бродского появляются отстранение и самоотстранение: «Я от себя хочу отгородиться». На свои страдания поэт начинает смотреть, как некий исследователь, со стороны. Это взгляд сначала на себя в зеркало, и вместе, отдаляясь от себя в сторону, поэт отстраняется и от источника боли. Со временем это самоотстранение становится привычной литературной особенностью Бродского. «Мексиканский дивертисмент»: «Так при этом взираешь на себя – ниоткуда».

 

Иногда Бродский смотрит на себя с очень высокой и очень отдалённой точки зрения, например, глазами ангела («Разговор...»). Это идеальная, предельно объективная точка зрения. Самоотстранения Бродскому недостаточно. Между собой и жизнью он помещает феномен смерти. Трагедия конечности бытия в восприятии Бродского затмевает все переживаемые им драмы. Перенести разрыв с любимой, расставание с родиной ему помогает сознание того, что каждого ждёт разлука с миром. Больший ужас перекрывает меньший, в какой-то степени нейтрализует его и помогает его вынести. Смерть как неотъемлемый компонент бытия занимает значительное место в произведениях Бродского. Для раннего периода его творчества характерен эпитет «чёрный». Бродский наделяет смерть прозаическим обликом. Само время, по Бродскому, создано смертью. «Человек есть конец самого себя и вдаётся во время». Сквозь призму конечности, смертности оценивает поэт и сам феномен жизни. «Жизнь – только разговор перед лицом молчания». Обычный пейзаж под рукой Бродского может перерасти в его философские размышления, в которых будет представлен и компонент смерти. Поэт подчёркивает, что душа, измученная переживаниями, как бы истончается. Восприятие жизни как движения к смерти накладывает на стихотворения Бродского оттенок меланхолии и некоторой отстранённости от повседневного. Бродский стремится взглянуть за край и предположить, что ждёт нас после смерти. Поначалу поэт ещё допускает возможность существования жизни за гробом. «Письмо в бутылке» (1965): «Когда на скромном своём корабле... отправлюсь в великое может быть». Есть у него и чисто символистские представления о жизни как сне во сне, а смерти – как воскрешении в царстве ином. Постепенно Бродский начинает подвергать рационалистическому осмыслению и истолкованию известные религиозные и философские концепции.

 

«Памяти Т. Б.»: «Ты первой ушла в ту страну... где все – мудрецы, придурки – все на одно лицо». Следовательно, и узнавание, и встреча за гробом невозможны. Описание загробного мира бесчисленных двойников не может не заставить содрогнуться.

 

Ад и рай трактуются у Бродского не в традиционном ключе. Ад – совокупность тех мучений и тягот, которые могут выпасть на долю человека в самой жизни. Образ рая с ходом времени эволюционирует в сторону всё более критичного восприятия религиозной модели вечной жизни. Первоначально это библейская идиллия: «Авраам и Исаак» – воссоздаётся идеальный пейзаж, в котором героям является бог в образе небесного куста.

 

«Колыбельная Трескового мыса» – сверхкритическая оценка рая как места бессилия и тупика, ибо в раю, как он представлен в основных мифологиях, отсутствует всякое развитие и творчество, а если поэт не может заниматься творчеством, то какой же это для него рай? Этот главный дефект райской утопии обесценивает её в глазах поэта, выявляет её ущербность. Найман характеризует Бродского как «поэта без рая».

 

Бродский даёт собственную идеальную модель бытия, которая, по его представлению, лучше рая. Важнейшие признаки – безграничность, одухотворённость, совершенство, творческая активность как основная форма жизнедеятельности, не имеющая пределов устремлённость ввысь. Этот мир иной существует в сознании поэта и является для него более важным, чем мир земной. Образные обозначения – метафоры звезды, «той страны», «там». Поэт чувствует себя подданным «той страны». В стихотворении «Сонет» (1962) лирический герой живёт одновременно в реальном и идеальном. Реальный мир характеризуется тюремной метафористикой, а идеальный мир – мир сладостно-возвышенной грёзы. Туда, в высшее измерение, и стремится душа лирического героя:

 

А я опять задумчиво бреду

с допроса на допрос по коридору

в ту дальнюю страну, где больше нет

ни января, ни февраля, ни марта.

 

Герой выходит за границы своего «я» в сферу чистого духа. Устремлённость в мир иной, когда творческое воображение сливается с трансценденцией, в образном плане воссоздаёт «Большая элегия Джону Донну». Если вспомнить слова Бродского, что литературное посвящение – это и автопортрет пишущего, то следует признать: описание надмирного полёта души Джона Донна одновременно изображает и запредельный полёт души автора произведения:

 

Ты птицей был и видел свой народ

повсюду, весь, взлетал над скатом крыши.

Ты видел все моря, весь дальний край.

И Ад ты зрел – в себе, а после – в яви.

Ты видел также явно светлый Рай

в печальнейшей – из всех страстей – оправе.

Ты видел: жизнь, она как остров твой.

И с Океаном этим ты встречался:

со всех сторон лишь тьма, лишь тьма и вой.

Ты Бога облетел и вспять помчался.

 

Пространство стихотворения – это пространство культуры, духовности. И здесь сквозь века один поэт слышит другого поэта, в чьей муке узнаёт собственную. Сближает одного и другого оплакивание смертного удела человека. Если, по Донну, земная жизнь – ад, то Бродский уподобляет её уже идущему страшному суду, который люди умудряются проспать. Мотив беспробудного сна, которым охвачено буквально всё на земле, – сквозной. Не случайно даже живые в авторском описании не отличаются от мёртвых. Спят и добро и зло, и бог уснул – всё спит, и над землёй идёт снегопад, покрывающий землю как будто белым саваном. Единственное существо, которое, по мысли Бродского, в это время не спит, – поэт (Джон Донн), чья цель – создать идеальный мир, более прекрасный, чем все когда-либо придуманные. Пока на земле пишутся стихи, подчёркивает Бродский, жизни не суждено прекратиться.

 

Ощущение своего пребывания на большой высоте, в мире чистого духа, даёт большой подъём лирическому герою, это самая сладостная форма отстранения, к которой прибегает в жизни и творчестве Бродский. Мир иной – реальность его сознания. Нигде он не пишет, что, может быть, попадёт в него после смерти. Со временем в стихах утверждается безыллюзорный взгляд на вещи («Похороны богов», «Песня невинности, она же опыта»). В последнем случае Бродский использует форму хора, предоставляя слово «невинным» и «опытным» массовым людям, то есть оптимистам и пессимистам. Безмятежный взгляд первых на будущее, по Бродскому, граничит с идиотизмом, взгляд других – с нигилизмом и смертью духа. Роднит тех и других потребительское отношение к миру.

 

1: «Соловей будет петь нам в зелёной чаще, // мы не будем думать о смерти чаще, // чем вороны в виду огородных пугал».

 

2: «Пустота вероятней и хуже ада, // мы не знаем, кому рассказать, не надо».

 

Обе точки зрения, по Бродскому, анормальны. Преобладает ирония к тем, кто не попытался создать ничего, что бы пережило их самих.

 

Личность, оставляющая после себя не пустоту, а культурное достояние – эта проблема появляется в стихах на смерть Томаса Стернза Элиота. Стихотворение начинается как скорбный реквием, а заканчивается торжественным апофеозом человеку, который сделал так много для двух культур. Две родины изображаются у Бродского в виде окаменевших от горя надгробий, которые стоят по сторонам могилы.

 

Ты ушёл к другим, но мы

называем царством тьмы

этот край, который скрыт.

Это ревность так велит.

 

По Бродскому, Элиот ушёл в мир культуры, которая продолжает существовать и после его физической смерти. Душа поэта избегает тления.

 

Бродский «примеривает» и собственную смерть. Этот опыт рождает понимание того, что смерть преодолима символическим бессмертием духа. Бессмертие для Бродского – оправдание жизни. Если ты остался, значит, ты что-то очень важное и ценное создал. Средство достижения бессмертия – поэзия. «Происходит странная метаморфоза... и остаётся от человека лишь часть – часть речи». «Розно с вами мы пойдём» (обращение к стихам). В стихи свои Бродский вкладывал всё лучшее, чем обладал:

 

Вы и краше и добрей. Вы твёрже

тела моего. Вы проще

горьких моих дум – что тоже

много вам придаст сил, мощи.

 

Получается, что основы своего бессмертия любой человек закладывает ещё на земле, если он проживает полноценную творческую жизнь, он в какой-то форме готовит собственное бессмертие. Категории жизни и смерти для Бродского, как и для Цветаевой, оказываются лишены традиционного значения: это различные формы бессмертия.

 

Право, чем гуще россыпь

чёрного на листе,

тем безразличней особь

к прошлому, к пустоте

в будущем. Их соседство,

мало проча добра,

лишь ускоряет бегство

по бумаге пера.

 

Самым важным считает Бродский создание из временного, преходящего – вневременных ценностей. У зрелого Бродского психология сына вечности. Он смотрит на себя в том числе и из будущего. Будущее – тоже зеркало, которое не лжёт. Для Бродского взгляд на себя из далёкого будущего принципиально важен. «В те времена в стране зубных врачей я жил» (о первом периоде эмиграции). Речь идёт о дне сегодняшнем, а используется форма прошедшего времени, как будто для поэта это минувшее. «Они {ангелы} наслаждаются драмой из жизни кукол, чем мы и были, собственно, в наше время».

 

Такой взгляд позволяет трезво оценивать не только самого себя, но и современный мир и свой век. Зоркость поэта демонстрируют антитоталитарные стихотворения конца 1960-х – начала 1970-х годов. Они показывают в лирическом герое человека, опередившего своё время и обладающего смелостью обнародовать свои мнения. Это тексты так называемого «римского цикла» – «Anno Domini», «Post aetatem nostram», «Письма римскому другу», в которых, посредством сближения порядков, господствовавших в Риме, с теми, которые господствуют в Советском Союзе, Бродский обнажает имперский характер политики СССР. Рим – метафора СССР, берущая корни в идее России как третьего Рима. Себя Бродский сознаёт римлянином, то есть, не в последнюю очередь, стоиком и патрицием духа. Своего рода диптих образут стихотворения «Anno Domini» и «Post aetatem nostram». («Наша эра» и «После нашей эры».) Указание на иносказательный характер: Бродский хочет сказать, что Советский Союз вернулся к дохристианским временам и отбросил ценности, созданные человечеством под влиянием христианства.

 

Важнейшая черта этих текстов – двуплановость, когда сквозь образ имперского Рима проступает современная жизнь. Смысл истории – в существе структур, а не в декоруме, подчёркивает Бродский. Он пишет от лица древнеримского поэта эпохи «серебряной латыни» и воссоздаёт празднование рождества в одной из провинций. Отдельные картины выписаны как бы живописцем. Произведение, вообще-то ничего не критикующее, проникнуто страшной тоской стеклянно-пустых глаз черни и подобострастных глаз пресмыкающейся перед наместником элиты.

 

Гораздо более критичен Бродский в «Post aetatem nostram», где описывает имперские ритуалы, символизирующие подобострастие, готовность на предательство. Сттоль же иронически изображается энтузиазм масс, радостно приветствующих своего деспота. Много тоскливого в этом произведении. Бродский опровергает миф о движении вперёд и пользуется метафорой триремы, застрявшей в канаве. Появляется мотив остановившейся в своём движении жизни, который развивается и в других текстах («Конец прекрасной эпохи»), где Бродский уже отказывается от римского антуража. Пороки системы представлены наглядно, в обобщённых аллегорических образах, поэт даёт групповой портрет нравственных монстров и уродов и аллегорически изображает Советский Союз как страну дураков.

 

В 1972 году Бродский завершил «Письма римскому другу». Это программа духовного выживания для тех, кто не повредился в рассудке и сохранил здравый ум и чувство человеческого достоинства. Бродский использует литературную маску древнеримского поэта Марциала, прославившегося сатирической едкостью и отточенным лаконизмом своих эпиграмм. У Марциала возник конфликт с властью, и на старости лет он вернулся в захолустье, избрав образ жизни частного лица, предпочитающего безвестность унижению. Маска человека немолодого, умудрённого, избранная 32-летним Бродским, является одним из средств самоотстранения. В самом деле, накопленные за жизнь этико-философские наблюдения Бродского отливаются здесь в форму сентенций, замечаний. Автор использует эпистолярную форму, что позволяет скрепить разноплановый материал в единое целое. Трезво-скептический взгляд на вещи не отменяет благодарного отношения к тому, что делает жизнь прекрасной. Любовный взгляд героя обращён на море, горы, деревья, книгу Плиния Старшего. Понимание высочайшей ценности жизни пронизывает всё произведение.

 

Бродский предаётся ироническому философствованию, задавая своим друзьям, к которым адресуется от лица Марциала. Чувствуется, его не очень сильно беспокоит, что происходит в столице, так как ему известно, каковы тираны и их подобострастные прислужники. На самом деле героя стихотворения волнует больше всего вопрос о стоящей на пороге смерти. Вначале эти рассуждения возникают в рассказе о посещении кладбища. Герой пытается представить, что будет в мире после того, как он умрёт? Всё останется на своих местах, горы, море и деревья, и даже книга. Бродский выявляет трагедийную подоплёку человеческого бытия, вне зависимости от того, где живёт человек и кто он. Чувство всечеловеческой солидарности, основанной на осознании общности трагедии, под которой существует человек, должно, по мысли поэта, способствовать прогрессу на земле. Пока же такого единения не произошло, поэт учит, как жить в условиях несвободы.

 

Наряду с образом римлянина-стоика, появляется и образ грека. Первоначально это Тезей («К Ликомеду на Скирос»), вступивший в борьбу с Минотавром. Далее – образ грека, который,живя в Римской империи, не желает быть ни дураком, ни стоиком. Появляется мотив бегства.

 

В 1972 году Бродский был вызван в ОВИР и там ему было объявлено, что либо он уедет на запад, либо его отошлют на восток. Бродский воспринимался как неформальный лидер запрещённой литературы. Все документы на отъезд были оформлены за три дня, значит, акция была спланирована заранее. (Как и других оппозиционных авторов, Бродского выслали.)

 

В первой опубликованной за границей статье («Оглянись без гнева») Бродский, по его же собственным словам, отказывается мазать дёгтем ворота родины. Он говорит, что не только много плохого пережил в своей стране, но и много хорошего: любовь, дружба, открытия в области искусства. У него негативное отношение к режиму, а не отечеству. Бродский сравнивает положение неофициального, самостоятельно мыслящего художника в СССР и на западе и приходит к выводу, что они пытаются оба прошибить стену. В СССР стена отзывается таким образом, что причиняет опасность жизни художника. Здесь, на Западе, показывает Бродский, стена не реагирует вообще, что очень болезненно сказывается на психике творца. «Скажу правду, не знаю, что хуже». Бродскому заново нужно завоевать чужую и не слишком заинтересованную в поэзии аудиторию. Чтобы хорошо писать, подчёркивал Бродский, надо великолепно знать язык, на котором пишешь. В эмиграции прекращается подпитка языковой стихии, человек, который отрывается от страны, рискует стать старомодным.

 

В дальнейшем роль улицы у Бродского стали играть другие приехавшие из России эмигранты. «Раньше в Петербурге я половину из них и на порог бы не пустил». Теперь он стал общаться с приезжими только для того, чтобы улавливать особенности их языка.

 

Для писателя, согласно Бродскому, возможна только одна форма патриотизма – его отношение к языку. Создатель скверной литературы в этом смысле – предатель, а настоящий поэт – патриот. Статья Бродского завершается утверждением, что, меняя одно место на другое, человек меняет один тип трагедии на другой.

 

За границей, по приглашению Карла Проффера, Бродский поселяется в Анн-Арборе, совершенствуется в английском языке и работает в должности поэта при Мичиганском университете. Содержать эту должность могли себе позволить только самые богатые университеты мира («ни одна страна не глупа настолько, чтобы не выращивать собственную культурную элиту, и в некоторых университетах США есть такая должность»). Поэт раз в неделю встречается со студентами и общается с ними в очень свободной форме. Он читает им свои стихи, старые либо новые, стихи других поэтов, которых студенты недостаточно знают, читать лекции о литературе, русской или американской, или просто общаться. Обычно приглашаются на такую должность очень значительные фигуры, позволяющие расти личности студента. Русский язык остаётся у Бродского основным, однако со временем он настолько усовершенствовал свой английский язык, что смог писать по-английски. Он стал русско-американским автором. На английском языке преобладает проза, эссеистика, статьи. Русский он сохраняет для поэзии. Это теперь главное средство самоидентификации, и теперь уже русский язык в англоязычном сообществе играет для Бродского роль остраняющего средства.

 

Самыми болезненными были первые годы. Бродский этих лет напоминает растение, которое ушло корнями в землю, а его вырвали и пересадили на другую почву, и непонятно, приживётся ли оно. Внешне благополучное течение жизни поэта резко контрастирует с состоянием эмоционально-психологической комы, которое впервые в мировой литературе воссоздал Бродский. Выражаясь метафорически, поэт чувствует себя как бы мёртвым. В стихотворении «1972»: «Это не разум, а кровь всего лишь». Поэт уподобляет себя тени, которая осталась от человека. Эмиграция несла с собой не только свободу, но и разрыв всех привычных связей. Всё, что было дорого для человека, было у него отнято. У Бродского возникло ощущение зависания в пустоте, и это потрясение было настолько непомерным, что вело к временному параличу души. Ближе всего к случившемуся с Бродским подошёл Лурье, который говорил, что поэзия эмигранта Бродского – записки человека, который совершил самоубийство. Скоропанова считает, что корректнее говорить об убийстве. «Сильная боль, на этом убив, на том продолжается свете». Поэт оглушён, убит, ничего не чувствует, это высшая степень страданий, когда человек страдает настолько, что теряет возможность эмоционально это выражать. Самоотчуждение, использование метафористики со значением неподвижности, мертвенности, когда Бродский смотрит на себя со стороны и только фиксирует передвижения в пространстве. Нередко он пишет о себе в третьем лице, как в стихотворении «Лагуна»: «Постоялец, несущий в кармане граппу, совершенно никто, человек, как все, потерявший память, отчизну...» Переутомление от нервного шока. Бродский отделяет собственное тело от души и делает его самостоятельным персонажем: «Тело в плаще обживает сферы, где у Любови, Надежды, Веры нет будущего». Это не тот человек, который был в молодости, это перестрадавший и продолжающий болезненно осознавать себя поэт. Не случайно в одном из стихотворений лирический герой смотрит в зеркало и видит одежду, но не лицо.