Зимой 1891/92 года в Бегичевке был задуман и рассказ Хозяин и работник {См. в наст. томе историю писания и печатания Хозяина и работника.}.

Знание народной жизни, деревенского быта позволили Толстому создать в этом рассказе глубочайшие по силе типического обобщения образы бездомного Никиты и "хозяйственного" Брехунова. Трезвый и зоркий наблюдатель жизни русской деревни, Толстой раскрывает подлинную причину богатства хозяина и нищеты работника. "Василий Андреич платил Никите не восемьдесят рублей, сколько стоил такой работник, а рублей сорок, которые выдавал ему без расчета, по мелочи, да и то большей частью не деньгами, а по дорогой цене товаром из лавки". Рабство капиталистическое ложится на плечи трудового народа еще более тяжким бременем, чем крепостное право. Об этом ужасающем положении крестьянства Толстой, спустя два года по окончании "Хозяина и работника", записал в Дневнике: "Как Гюливера, привязали мужика волосками в Европе, у нас бечевками. Прежде было рабство -- цепь. Она была видна, а теперь волоски. Так опутали его, что он сам защищает своих врагов высасывателей. Ужасно это видеть" {Т. 53, стр. 317.}.

Постоянно обманывая, обирая работника, хозяин не перестает твердить: "Мы по чести. Ты мне служишь, и я тебя не оставляю". И забитый, приученный рабской жизнью к терпению крестьянин не протестует, хотя очень хорошо понимает, что Василий Андреич обманывает его. Но он чувствует, "что нечего и пытаться разъяснять с ним свои расчеты, а надо жить, пока нет другого места, и брать, что дают". А другого места нет; да и хозяева всегда и везде одинаковы.

Противопоставляя хозяина и работника, эксплуататора и эксплуатируемого, Толстой все симпатии отдает батраку Никите, представителю трудящегося народа.

Никита трудолюбив, ловок и силен в работе. В рассказе много раз подчеркивается, что он работает весело, охотно, бодро. У него "добрый, приятный характер"; в обращении с людьми он всегда ласков (характерные для его речи выражения: "душа милая", "голубок"). В противоположность Никите хозяин -- грубый, самодовольный и неумный человек.

В дороге Брехунов занят мыслью о предстоящей выгодной покупке, о барышничестве и пытается уговорить Никиту купить никуда негодную лошадь.

В опасности Никита оказывается смелее и сметливее Брехунова, он действует спокойно и решительно, и хозяин подчиняется его авторитету, что не мешает ему, однако, осуждать "необразованность и глупость мужицкую".

Хищничество и самодовольство Брехунова, прикрытые благовидной маской: "мы по чести", беспощадно разоблачаются Толстым, более беспощадно, чем, например, мошенничество купца Рябинина в "Анне Карениной", ибо сам делец стал наглее и циничнее. Кроме того, Толстой рассматривает теперь последствия "деятельности" таких предпринимателей, как Брехунов, с точки зрения интересов многомиллионных масс трудящегося крестьянства. В ярком, сильном, искреннем протесте писателя против Брехунова отразились горечь и обида, невыраженный протест "смиренного" Никиты, всего патриархального крестьянства, обираемого Брехуновыми.

Но, как и во всем творчестве Толстого позднего периода, "беспощадная критика капиталистической эксплуатации" сочетается в "Хозяине и работнике" с "юродивой проповедью "непротивления злу" насилием" {В. И. Ленин, Сочинения, т. 15, стр. 180.}.

Писатель стремится доказать в рассказе, что смирение и покорность -- естественные, истинно привлекательные, "христианские" качества работника Никиты, и всячески поэтизирует их.

Центральным является в рассказе заключительный эпизод, когда хозяин и работник, не надеясь найти дорогу, решили заночевать в поле. Возможность смерти во всей ее реальности представилась обоим. Никите мысль о смерти не была "особенно неприятна... потому, что вся его жизнь не была постоянным праздником, а, напротив, была неперестающей службой, от которой он начинал уставать". Мысль о смерти не страшна была Никите, по словам Толстого, и оттого, что "он чувствовал себя всегда в этой жизни в зависимости от главного хозяина, того, который послал его в эту жизнь, и знал, что и умирая он останется во власти этого же хозяина, а что хозяин этот не обидит". Василию Андреичу мысль о смерти показалась страшной.

Толстой, однако, не останавливается на этом противопоставлении. Писателю-моралисту, проповеднику теории нравственного "просветления", было необходимо привести Брехунова к той вере, которая была, по мнению Толстого, главным источником спокойствия Никиты перед лицом смерти. Как свидетельствуют черновые рукописи. Толстой особенно много трудился именно над этими последними главами рассказа. В первоначальном наброске, написанном в духе "народных рассказов", "просветление" Брехунова было показано как некое умилительное чудо {См. наст. том, стр. 304.}.

По мере работы над рассказом все резче очерчивался социальный контраст хозяина и работника, слишком очевидным становилось противоречие "трезвого реализма" первой части рассказа и надуманности, неубедительной декларативности второй. Художник Толстой не мог не почувствовать этого противоречия. Стремясь его смягчить, он в одном из последующих вариантов мотивирует "просветление" Брехунова уже не мгновенным божественным озарением, а гуманным побуждением -- желанием спасти замерзающего Никиту. Но добрые чувства были настолько чужды всему облику Брехунова, что и в такой трактовке финал рассказа продолжал звучать неубедительно.

В окончательной редакции Толстой приближается к реалистическому толкованию этого эпизода. Брехунов спасает Никиту, движимый в большой мере эгоистическим чувством самосохранения. Но в описании последних минут жизни Брехунова писатель попрежнему сохраняет торжественно мистический элемент (фантастический сон, божественный голос), нарушающий реалистическую ткань повествования. В угоду своей идеалистической и реакционной идее о том, что человек, познавший бога и христианскую любовь, способен преодолеть свою социальную природу и стать для бедняка "братом во Христе", писатель рисует смерть Брехунова как акт нравственного перерождения.

Брехунов, как и все "прозревшие" герои Толстого, умирает, не переступив порога новой жизни. Изображение дальнейшей жизни этих людей не могло не обнаружить мнимости их перерождения, показало бы победу собственнических отношений над иллюзорной верой писателя, вскрыло всю наивность и неосновательность его социально-философской концепции {Ярким доказательством этого служит творческая история романа "Воскресение". В конце романа Толстой приводит Нехлюдова, как и Брехунова, к нравственному "воскресению" и заявляет, что с этого момента началась у Нехлюдова иная, новая жизнь. Однако позднее, когда Толстой задумал продолжение "Воскресения" -- о "крестьянской жизни" Нехлюдова, он так наметил в Дневнике 1904 года план этой своей работы: "...Захотелось написать 2-ю часть Нехлюдова. Его работа, усталость, просыпающееся барство, соблазн женский, падение, ошибка, и всё на фоне робинзоновской общины" (т. 55, стр. 66).}.