Во второй половине XVIII в. русский классицизм достиг своего расцвета. Опираясь на национальную трагедию, учась у французских писателей, русские поэты и драматурги создали образцовые произведения в самых различных жанрах: трагедии и комедии, оды и любовной песни, поэмы, сатиры, басни. Была твердо установлена иерархия литературных жанров и стилей. Ода, предназначенная для прославления кого-либо, могла быть написана только возвышенным стилем; сатира должна была только обличать, пользуясь при этом просторечием.
Во 2-ой половине XVIII в. в литературе русского классицизма намечаются кризисные явления, а в 1780 – 1790 гг. классицизм вступает в полосу своего заката. Решающую роль в этом сыграло творчество выдающегося русского поэта Г.Р. Державина (1743 – 1876). По словам Белинского, поэзия Державина «была первым шагом перехода от риторики к жизни». Иначе говоря, в истории русской литературы XVIII в. Державин завершил классицистическую трагедию и в то же время вывел русскую поэзию на новую дорогу, завещая поэтическое наследие XVIII в. В.А. Жуковскому и А.С. Пушкину. Известность к Державину пришла в 1783 г., когда он создал оду «Фелица», воспевавшую Екатерину II.
Хотя «Фелица» была написана с установкой на торжественную оду, в ней уже явственно намечается разрушение этого жанра. Вместо образа «земной богини» Державин рисует Фелицу простыми словами, показывая ее в быту, в повседневных занятиях, без какой бы то ни было пышности. Державин противопоставляет «доброжелательной» Фелице «порочного» мурзу (т.е. вельможу) и тем самым вводит в высокую оду элементы сатиры, то есть смешивает два совершенно несоединимые с точки зрения классицизма жанры. Кроме того, рисуя в своей оде собирательный образ мурзы, Державин ведет рассказ от авторского «я», представляющего собой конкретную личность поэта во всем многообразии его чувств и переживаний. Этот образ, одновременно восхваляющий и порицающий, несет на себе черты подлинной народности, которая сказывается и в самом языке державинской оды. Это, по его собственному определению, «забавный русский слог», позволяющий ему с улыбкой «о доброжелателях Фелицы говорить».
Разрушая традиционные жанры классицизма, смешивая их границы, Державин разрушает и теорию «трех штилей», сталкивая высокое и низкое, трагическое и комическое в пределах одного произведения. Этим самым он разрушает рационалистический схематизм, абстрактность поэзии классицизма. Поэт-классицист не присутствует в своих произведениях как личность: ода требует от него «парить», сатира – обличать. Похвалы требует поэтика оды, ее жанровый канон. Похвала Державина – это похвала частного, конкретного человека. Стихи Державина автобиографичны, они знакомят читателя с образом поэта. В этом заключалось чрезвычайно важное открытие Державина, ибо литература классицизма такого образа не знала. Однако Державин, создавая единый образ автора-героя своих стихов, создает внешний образ – бытовой, наглядный, но не лирически углубленный. Раскрытие внутреннего мира лирического героя – это уже задача романтической поэзии. Поэзия же Державина - реальная, вещественная, она вбирает в себя весь этот окружающий ее мир - яркий, многоцветный, постоянно меняющийся и звучащий на разные голоса. Яркость и живописность красок державинской поэзии неистощимы – от описания обеденного стола – «Багряна ветчина, зелены щи с желтком» - до водопада: «Алмазна сыплется гора».
Его поэзия многогранна. «Вельможа» и «Властителям и судьям» принадлежат к сатирическим одам. С точки зрения классицизма такое обозначение жанра совершенно немыслимо, а у Державина сатирическое и одическое начало сливаются воедино. Строки из «Вельможи» обладают разящей силой афоризма: «Осел остается ослом. / Хотя осыпь его звездами; / Где должно действовать умом, / Он только хлопает ушами». А «Властителям и судьям» (переложение 81 псалма Псалтыри) проникнуты таким пламенным возмущением поэта против «неправдопободных и злых», что Екатерина II сочла эти стихи якобинскими и призвала Державина к ответу.
Большое место в поэзии Державина занимают философские оды. Эпикурейские мотивы заменяются мистическими раздумьями о неизбежности смерти: «Где стол был яств – там гроб стоит» (ода «На смерть князя Мещерского»). В оде «Бог» эти взлеты и падения обрели еще более чеканную формулу: «Я царь – я раб, я червь – я бог». Эта ода еще при жизни Державина была переведена на многие европейские и восточные языки.
«Державин – это полное выражение, живая летопись, торжественный гимн, пламенный дифирамб века Екатерины, с его лирическим одушевлением, с его гордостью настоящим и надеждами на будущее, его просвещением и невежеством, его эпикуреизмом и жаждою великих дел, его пиршественной праздностью и неистощимостью, практической деятельностью». (В.Г. Белинский).
Однако в поэзии Державина не все равновесно. Стремление к простоте и естественности, к живописи и непринужденности речи часто сочетается у него с чертами классицистской эстетики, с ее условностью и торжественностью. Чрезмерная гиперболичность, усложненная иносказательность, резкая разностильность языка Державина – все это казалось чуждым поэзии 1820-х гг., стремящейся к «гармонической точности» (выражение Пушкина). Вот почему у Пушкина так часто встречаются критические высказывания в адрес Державина.
Однако, архаический, казалось бы, стиль державинской поэзии найдет свое продолжение в творчестве крупнейших лириков XX в. - В. Хлебникова, М. Цветаевой, В.В. Маяковского. Так что прав был О. Мандельштам, обратившись к крупнейшему поэту XVIII в. со словами: «татарского кумыса твой напиток не прокис».
Державин Гавриил
Фелица
Богоподобная царевна
Киргиз-Кайсацкия орды!
Которой мудрость несравненна
Открыла верные следы
Царевичу младому Хлору
Взойти на ту высоку гору,
Где роза без шипов растет,
Где добродетель обитает,-
Она мой дух и ум пленяет,
Подай найти ее совет.
Подай, Фелица! наставленье:
Как пышно и правдиво жить,
Как укрощать страстей волненье
И счастливым на свете быть?
Меня твой голос возбуждает,
Меня твой сын препровождает;
Но им последовать я слаб.
Мятясь житейской суетою,
Сегодня властвую собою,
А завтра прихотям я раб.
Мурзам твоим не подражая,
Почасту ходишь ты пешком,
И пища самая простая
Бывает за твоим столом;
Не дорожа твоим покоем,
Читаешь, пишешь пред налоем
И всем из твоего пера
Блаженство смертным проливаешь;
Подобно в карты не играешь,
Как я, от утра до утра.
Не слишком любишь маскарады,
А в клоб не ступишь и ногой;
Храня обычаи, обряды,
Не донкишотствуешь собой;
Коня парнасска не седлаешь,
К духам в собранье не въезжаешь,
Не ходишь с трона на Восток;
Но кротости ходя стезею,
Благотворящею душою,
Полезных дней проводишь ток.
А я, проспавши до полудни,
Курю табак и кофе пью;
Преобращая в праздник будни,
Кружу в химерах мысль мою:
То плен от персов похищаю,
То стрелы к туркам обращаю;
То, возмечтав, что я султан,
Вселенну устрашаю взглядом;
То вдруг, прельщаяся нарядом,
Скачу к портному по кафтан.
Или в пиру я пребогатом,
Где праздник для меня дают,
Где блещет стол сребром и златом,
Где тысячи различных блюд:
Там славный окорок вестфальской,
Там звенья рыбы астраханской,
Там плов и пироги стоят,
Шампанским вафли запиваю;
И все на свете забываю
Средь вин, сластей и аромат.
Или средь рощицы прекрасной
В беседке, где фонтан шумит,
При звоне арфы сладкогласной,
Где ветерок едва дышит,
Где все мне роскошь представляет,
К утехам мысли уловляет,
Томит и оживляет кровь;
На бархатном диване лежа,
Младой девицы чувства нежа,
Вливаю в сердце ей любовь.
Или великолепным цугом
В карете англинской, златой,
С собакой, шутом или другом,
Или с красавицей какой
Я под качелями гуляю;
В шинки пить меду заезжаю;
Или, как то наскучит мне,
По склонности моей к премене,
Имея шапку набекрене,
Лечу на резвом бегуне.
Или музыкой и певцами,
Органом и волынкой вдруг,
Или кулачными бойцами
И пляской веселю мой дух;
Или, о всех делах заботу
Оставя, езжу на охоту
И забавляюсь лаем псов;
Или над невскими брегами
Я тешусь по ночам рогами
И греблей удалых гребцов.
Иль, сидя дома, я прокажу,
Играя в дураки с женой;
То с ней на голубятню лажу,
То в жмурки резвимся порой;
То в свайку с нею веселюся,
То ею в голове ищуся;
То в книгах рыться я люблю,
Мой ум и сердце просвещаю,
Полкана и Бову читаю;
За библией, зевая, сплю.
Таков, Фелица, я развратен!
Но на меня весь свет похож.
Кто сколько мудростью ни знатен,
Но всякий человек есть ложь.
Не ходим света мы путями,
Бежим разврата за мечтами.
Между лентяем и брюзгой,
Между тщеславья и пороком
Нашел кто разве ненароком
Путь добродетели прямой.
Нашел,- но льзя ль не заблуждаться
Нам, слабым смертным, в сем пути,
Где сам рассудок спотыкаться
И должен вслед страстям идти;
Где нам ученые невежды,
Как мгла у путников, тмят вежды?
Везде соблазн и лесть живет,
Пашей всех роскошь угнетает.-
Где ж добродетель обитает?
Где роза без шипов растет?
Тебе единой лишь пристойно,
Царевна! свет из тьмы творить;
Деля Хаос на сферы стройно,
Союзом целость их крепить;
Из разногласия согласье
И из страстей свирепых счастье
Ты можешь только созидать.
Так кормщик, через понт плывущий,
Ловя под парус ветр ревущий,
Умеет судном управлять.
Едина ты лишь не обидишь,
Не оскорбляешь никого,
Дурачествы сквозь пальцы видишь,
Лишь зла не терпишь одного;
Проступки снисхожденьем правишь,
Как волк овец, людей не давишь,
Ты знаешь прямо цену их.
Царей они подвластны воле,-
Но богу правосудну боле,
Живущему в законах их.
Ты здраво о заслугах мыслишь,
Достойным воздаешь ты честь,
Пророком ты того не числишь,
Кто только рифмы может плесть,
А что сия ума забава
Калифов добрых честь и слава.
Снисходишь ты на лирный лад:
Поэзия тебе любезна,
Приятна, сладостна, полезна,
Как летом вкусный лимонад.
Слух идет о твоих поступках,
Что ты нимало не горда;
Любезна и в делах и в шутках,
Приятна в дружбе и тверда;
Что ты в напастях равнодушна,
А в славе так великодушна,
Что отреклась и мудрой слыть.
Еще же говорят неложно,
Что будто завсегда возможно
Тебе и правду говорить.
Неслыханное также дело,
Достойное тебя одной,
Что будто ты народу смело
О всем, и въявь и под рукой,
И знать и мыслить позволяешь,
И о себе не запрещаешь
И быль и небыль говорить;
Что будто самым крокодилам,
Твоих всех милостей зоилам,
Всегда склоняешься простить.
Стремятся слез приятных реки
Из глубины души моей.
О! коль счастливы человеки
Там должны быть судьбой своей,
Где ангел кроткий, ангел мирной,
Сокрытый в светлости порфирной,
С небес ниспослан скиптр носить!
Там можно пошептать в беседах
И, казни не боясь, в обедах
За здравие царей не пить.
Там с именем Фелицы можно
В строке описку поскоблить,
Или портрет неосторожно
Ее на землю уронить.
Там свадеб шутовских не парят,
В ледовых банях их не жарят,
Не щелкают в усы вельмож;
Князья наседками не клохчут,
Любимцы въявь им не хохочут
И сажей не марают рож.
Ты ведаешь, Фелица! правы
И человеков и царей;
Когда ты просвещаешь нравы,
Ты не дурачишь так людей;
В твои от дел отдохновеньи
Ты пишешь в сказках поученьи
И Хлору в азбуке твердишь:
"Не делай ничего худого,
И самого сатира злого
Лжецом презренным сотворишь".
Стыдишься слыть ты тем великой,
Чтоб страшной, нелюбимой быть;
Медведице прилично дикой
Животных рвать и кровь их лить.
Без крайнего в горячке бедства
Тому ланцетов нужны ль средства,
Без них кто обойтися мог?
И славно ль быть тому тираном,
Великим в зверстве Тамерланом,
Кто благостью велик, как бог?
Фелицы слава, слава бога,
Который брани усмирил;
Который сира и убога
Покрыл, одел и накормил;
Который оком лучезарным
Шутам, трусам, неблагодарным
И праведным свой свет дарит;
Равно всех смертных просвещает,
Больных покоит, исцеляет,
Добро лишь для добра творит.
Который даровал свободу
В чужие области скакать,
Позволил своему народу
Сребра и золота искать;
Который воду разрешает
И лес рубить не запрещает;
Велит и ткать, и прясть, и шить;
Развязывая ум и руки,
Велит любить торги, науки
И счастье дома находить;
Которого закон, десница
Дают и милости и суд.-
Вещай, премудрая Фелица!
Где отличен от честных плут?
Где старость по миру не бродит?
Заслуга хлеб себе находит?
Где месть не гонит никого?
Где совесть с правдой обитают?
Где добродетели сияют?-
У трона разве твоего!
Но где твой трон сияет в мире?
Где, ветвь небесная, цветешь?
В Багдаде? Смирне? Кашемире? -
Послушай, где ты ни живешь,-
Хвалы мои тебе приметя,
Не мни, чтоб шапки иль бешметя
За них я от тебя желал.
Почувствовать добра приятство
Такое есть души богатство,
Какого Крез не собирал.
Прошу великого пророка,
Да праха ног твоих коснусь,
Да слов твоих сладчайша тока
И лицезренья наслаждусь!
Небесные прошу я силы,
Да, их простря сапфирны крылы,
Невидимо тебя хранят
От всех болезней, зол и скуки;
Да дел твоих в потомстве звуки,
Как в небе звезды, возблестят.
