Хотя я рассматривал равновесие как наблюдаемый факт, тем не менее, этот факт требует объяснения. Я не буду, как это делают представители структурно-функциональной социологии, использовать допускаемое равновесие как средство объяснения того, почему остальные свойства социальной системы должны быть такими, какие они есть. Вместо этого я буду рассматривать практическое равновесие как нечто, что должно быть объяснено с помощью других свойств системы.
Если каждый член группы демонстрирует в конце и на протяжении некоторого промежутка времени одни и те же модели поведения и с теми же самыми частотами, что и в начале, то группа в течение этого периода находится в равновесии. Давайте затем зададим вопрос: почему поведение любого члена группы остается устойчивым? Предположим, что он демонстрирует поведение, выражаемое величиной А1. Почему он не позволяет своему поведению ухудшаться (становиться менее ценным или стимулирующим для других) до уровня А1—А? Верно, что чувства, выражаемые другими по отношению к нему, будут уменьшаться по величине (станут менее стимулирующими для него). Однако вполне возможно, что поскольку всякая деятельность требует платы, уменьшение величины того, что он демонстрирует, будет означать для него такое снижение платы, которое вполне компенсирует его потери в отношении чувств. Чем же в таком случае стабилизируется его поведение? Это является проблемой социального управления (Хоманс, 1950).
Испокон веков предполагалось, что человек стабилизирует свое поведение, по крайней мере, на коротких отрезках времени, когда он делает все от него зависящее в данных условиях, даже если это может показаться нерациональной линией поведения. То, что этот человек в состоянии сделать, не так легко выразить, если только он не мыслит так же, как мыслят теоретические противники в так называемой теории игр. Прежде чем социолог, не задумываясь, отвергнет это объяснение, поскольку оно потребует уже набившего оскомину стремления к выгоде, он хорошенько подумает, не может ли он предложить другой ответ на поставленный вопрос. Мне кажется, он придет к выводу, что не может. И все же эксперименты, предназначенные для определения истинности ответа на этот вопрос, встречаются чрезвычайно редко.
Если мы определим выгоду как разницу между вознаграждением и стоимостью и если стоимость заранее предопределена ценностью, то я полагаю, что мы располагаем некоторыми данными в пользу следующего утверждения: изменение поведения является наибольшим, когда воспринимаемая выгода является наименьшей. Из этого непосредственно не следует, что изменение поведения является наименьшим, когда выгода является наибольшей. Однако, если всякий раз, когда поведение человека обеспечивало ему баланс между вознаграждением и стоимостью, он изменял свое поведение в другую сторону от того, что при данных обстоятельствах привело [бы] его к меньшей выгоде, то может наступить время, когда его поведение более не будет изменяться. Другими словами, его поведение стабилизировалось бы, по крайней мере, на время. И поскольку это относится к каждому члену группы, ее социальная организация оказалась бы в состоянии равновесия.
Я не говорю, что член группы стабилизировал бы свое поведение при наибольшем возможном значении его выгоды, поскольку она отчасти зависит от поведения других людей. Общеизвестно, что стремление некоторых людей к сиюминутной выгоде часто ставит их в такое положение, которое гораздо хуже того, которое могло бы быть. Я не говорю, что траектории изменения поведения, следуя которым член группы стремится к своей выгоде (при условии, что другие члены также стремятся к своей выгоде), легко описать или предсказать, и мы без труда можем представить себе, что в этом своем стремлении он вообще может никогда не прийти в состояние равновесия.
