Область интересов функционализма

Б. Скиннер Что такое бихевиоризм? Введение

Этот фрагмент – перевод введения из книги Б. Скиннера "Что такое бихевиоризм?", в нём приводятся основные аргументы против бихевиоризма, с которыми полемизирует Скиннер. Перевод с нем. © Головин Н. А. 1999, по изданию: Skinner B. Was ist Behaviorismus? Reinbek bei Hamburg: Rohwolt, 1978. S. 9-11.

 

Бихевиоризм — это не просто наука о поведении людей, а теория этой науки. Некоторые вопросы, которые он поднимает, звучат следующим образом: возможна ли вообще такая наука? Способна ли она представлять все аспекты поведения людей? Какие методы она может использовать? Являются ли ее законы такими же строгими, как законы физики или биологии? Выходит ли она за пределы чистого управления поведением, и если да, то какую роль она играет в человеческом общежитии? Особое значение имеет ее влияние на более ранние формы обращения с тем же самым субъектом. Человеческое поведение — наиболее общая характеристика мира, в котором мы живем. Поэтому мы можем исходить из того, что на эту тему говорится больше, нежели на любую другую тему. Что во всем этом заслуживает того, чтобы за это держаться?

На некоторые из этих вопросов однажды будут даны ответы благодаря успешным или безуспешным результатам научных или технических исследований. Но эти вопросы ставят проблемы, на которые уже сегодня крайне необходимо дать хотя бы предварительный ответ. Многие интеллигентные люди считают, что хотя уже некоторые ответы были, но в совокупности они уже не кажутся такими перспективными, как раньше. Ниже приводится множество определенных мнений, которые приходится слышать о бихевиоризме как науке о человеческом поведении. Мне кажется, что все они являются неверными. Итак, о бихевиоризме говорят, что он:

1. игнорирует наличие категории сознания, чувственных состояний и душевных переживаний;

2. опираясь на тот аргумент, что все поведение приобретается в течение индивидуальной истории, он пренебрегает врождёнными способностями человека;

3. под человеческим поведением понимает просто совокупность ответных реакций на определённые раздражители, таким образом, индивид описывается как автомат, робот, марионетка, машина;

4. не пытается учесть когнитивные процессы;

5. не отводится место для изучения намерений или целевых установок человека;

6. не может объяснить творческие достижения в изобразительном искусстве, музыке, литературе или точных науках;

7. не отводится место индивидуальному ядру личности или его самочувствию;

8. он по необходимости является поверхностным и не в состоянии обращаться к глубинным слоям души или индивидуальности;

9. ограничивается прогнозом и контролем поведения человека, и не касается на этом основании сущности человека;

10. работает с животными, особенно с белыми крысами, а не с человеком, поэтому его картина поведения человека ограничивается теми чертами, которые человек разделяет с животными;

11. результаты, полученные в лабораторных условиях, не применимы к повседневной жизни. Поэтому то, что высказывается по поводу поведения человека, есть лишь необоснованная метафизика;

12. наивен и излишне упрощён. То, что выдаётся в качестве действительных фактов, является либо тривиальным, либо уже давно известным;

13. выглядит скорее наукообразным, нежели научным, и скорее подражает естественным наукам;

14. его технические результаты (успехи) достижимы и посредством использования здорового человеческого рассудка;

15. если утверждения бихевиоризма должны иметь силу, то они должны относиться и к бихевиористски ориентированным исследователям. Отсюда следует: то, о чём они говорят, является неверным, поскольку их высказывания обусловлены лишь их способностью делать такие высказывания;

16. «дегуманизирует» человека, он релятивирует всё и разрушает человека как человека;

17. занимается лишь общими принципами, пренебрегая уникальностью каждого индивида;

18. по необходимости антидемократичен, поскольку испытуемые подвергаются манипуляции со стороны исследователя, поэтому его результаты могли бы быть использованы скорее диктатором, чем благонамеренными государственными деятелями;

19. рассматривает абстрактные идеи, например, мораль или правосудие, исключительно как фикции;

20. безразлично относится к теплу и многообразию человеческой жизни, несовместим с творческой радостью в изобразительном искусстве, музыке и литературе, а также с истинной любовью к ближнему.

Перечисленные утверждения, как мне думается, представляют собой удивительно неправильное понимание значения и достижений данной научной парадигмы. Как объяснить такое непонимание? В большой степени этому может послужить обращение к началам бихевиоризма. Первым учёным, определённо считавшим себя бихевиористом, был Джон Уотсон, который в 1913 г. опубликовал своего рода манифест под названием "Психология глазами бихевиориста" ("Psychology as the Behaviorist Views it"). Уже само название произведения говорит о том, что Уотсон отнюдь не собирался создавать новую науку, а лишь придерживался мнения, что психология, наконец, должна была бы заняться изучением поведения. Стратегически это было, пожалуй, ошибкой, поскольку большинство психологов того времени придерживались точки зрения, что они должны исследовать душевные процессы в мире сознания. По этой причине они, естественно, не были готовы согласиться с Уотсоном. Учёные, стоявшие у истоков бихевиоризма, тратили массу времени на борьбу с интроспективной методикой исследования духовной жизни, из-за чего центральное значение основного предмета их исследования было отодвинуто на второй план.

Сам Уотсон сделал несколько важных наблюдений относительно инстинктивного поведения. Фактически он был одним из первых современных этологов. Однако изучение способности организма к обучению произвели на него такое впечатление, что он несколько преувеличил способности новорожденных младенцев к обучению. Впоследствии он сам признал это преувеличением, но с тех пор этот факт всегда приводят в пример, чтобы показать якобы необъективность Уотсона. Новая форма науки, разработанная им, появилась в некотором смысле преждевременно, ибо он имел в распоряжении весьма немного научнодостоверных фактов из области поведения, прежде всего человеческого. Для каждой новой формы науки всегда возникает проблема, состоящая в том, что поначалу она располагает слишком малым количеством фактов. Для научной развивающейся и претенциозной программы Уотсона, которая касалась такой широкой области, как человеческое поведение, это обстоятельство было весьма существенным недостатком. Ему требовалось больше фактического материала, чем он мог найти. Поэтому неудивительно, что многое из того, что он говорил и писал, кажется наивным или слишком упрощённым.

Научный материал бихевиоризма, который имел в своем распоряжении Уотсон, касался условных и безусловных рефлексов. Но его понятие безусловного рефлекса было подчинено принципу причинности, который соответствовал схеме действия и противодействия и слишком сильно соответствовал распространенному в 19 веке представлению о механизме. Это представление господствовало и в работах русского физиолога И.П. Павлова, опубликованных примерно в то же время. Психология "стимула и реакции", развивавшаяся на протяжении последующих 3-4-х десятилетий, также не изменила этого представления.

Из всех результатов, достигнутых им, наибольшее значение придавалось тем, которые легче всего можно было повторить на опыте. Большей частью они основались на наблюдении за животными: за собаками Павлова и белыми крысами зоопсихологов. Считалось, что поведение человека не отличается от поведения животных особым своеобразием и подчиняется тем же законам. Для подтверждения своего утверждения о том, что психология представляет собой точную науку, и чтобы собрать дальнейший материал для своей книги, Уотсон опирался на результаты анатомии и психологии. Подобным путем продвигался и Павлов, утверждая, что его эксперименты над поведением фактически являются "исследованием физиологических процессов в коре больших полушарий". И все же оба ученых были не в состоянии осуществить прямое наблюдение процессов в нервной системе, посредством которых можно было бы объяснить поведение человека. В результате они были вынуждены давать поспешные интерпретации сложных поведенческих актов. Так, Уотсон утверждал, что мышление — язык, предшествующий всякой речи; а для Павлова речь была просто "второй сигнальной системой". Уотсон мало, а то и вовсе ничего не мог сказать по поводу субъективных намерений человека, целеполагания и творчества. Он подчеркивал большие технические возможности науки о поведении, однако его примеры не были так уж несовместимы с манипулятивным контролем за поведением.

Прошло более 60 лет со времени опубликования Уотсоном своего манифеста, за это время кое-что успело произойти. Научный анализ поведения достиг большого прогресса, а недостатки теории Уотсона с моей точки зрения имеют лишь исторический интерес. Критика бихевиоризма, наоборот, едва ли претерпела изменения. Все недоразумения, которые я перечислил, все еще постоянно встречаются в сочинениях философов, теологов, представителей социальных наук, историков, литераторов и психологов. Неопределенность, имевшая место в начале истории бихевиористского движения, едва ли может послужить достаточным объяснением для недоразумения такого рода.

Несомненно, что некоторые трудности возникают из того факта, что предметом исследования бихевиоризма выступает человеческое поведение, которое тонко реагирует на внешние влияния. Если мы сами наблюдаем за собой, то способ, каким мы это делаем, часто приводит к определенным результатам, зачастую непростым по последствиям. Далее бихевиористское наблюдение влечет за собой определенные яркие изменения. Некоторые понятия, которые структурируют традиционные формы наблюдения, глубоко укоренились в нашем языке. Они на протяжении столетий господствовали как в повседневной речи, так и в языке науки. Все же было бы несправедливым обвинять критиков бихевиоризма в том, что они неспособны освободиться от исторических предрассудков, так как должны быть иные причины тому, что бихевиоризм как теория науки о поведении все еще связан с сильными недоразумениями.

Мне кажется, тому есть следующее объяснение: эту науку неправильно понимают как таковую. Есть целый ряд наук о поведении. Как я покажу позже, некоторые из них определяют свою предметную область, не касаясь при этом главных тем бихевиоризма. Вышеприведенная критика могла бы лучше всего относиться к особой дисциплине, которую можно было назвать экспериментальной наукой о поведении. Она изучает поведение отдельных организмов в тщательно оберегаемой окружающей среде и на основе этого исследования определяет отношения между определенным поведением и его окружением. К сожалению, эта форма анализа поведения получила очень скромную известность. Ее важнейшие представители, а их сотни, очень редко поддаются стремлению объяснить свой путь публике, интересующейся наукой. В результате лишь немногие посвящены в фундаментальное научное знание, которое я считаю наиболее ключевым для бихевиоризма.

Бихевиоризм, который я представляю в этой книге, является теорией особой формы науки о поведении. Читателю должно быть понятно, что не каждый бихевиорист согласится со всем тем, что я собираюсь сказать. Уотсон тоже говорил о бихевиоризме, но он был бихевиористом своего времени. Сегодня никто из теоретиков не может монополизировать этот термин. Поэтому следующие рассуждения в известной мере являются — и как бихевиорист я должен сказать: с необходимостью — моим личным мнением. Всё же я полагаю, что при этом речь идет о связном и непротиворечивом изображении, которое даёт удовлетворительный ответ на вышеизложенную критику.

Помимо этого я убеждён в значении бихевиоризма. Насущные проблемы, с которыми сегодня сталкивается мир, которым противостоит мир сегодня, могут быть решены только в том случае, если мы будем постоянно увеличивать своё понимание человеческого поведения. Я не без оснований полагаю, что можно отказаться от традиционных теорий, которые сохранились через века. Именно они в значительной степени ответственны за наше сегодняшнее положение. Бихевиоризм в состоянии предложить многообещающую альтернативу. Я написал эту книгу с тем, чтобы раскрыть его позицию.

 

 

Дж. К. Хоманс ВОЗВРАЩЕНИЕ К ЧЕЛОВЕКУ

 

Теория какого-либо явления есть его объяснение, показывающее, каким образом оно вытекает из основных положений определенной дедуктивной системы. Несмотря на некоторые эмпирические достижения, функциональной школе не удалось создать объясняющей теории, поскольку из основных посылок функционализма, касающихся условий социального равновесия, нельзя вывести никаких определенных заключений. Когда самими функционалистами предпринимаются серьезные попытки по созданию такой теории, то оказывается, что их основоположения превращаются в психологические: эти положения о поведении людей, а не о равновесии обществ.

 

Мне вновь хотелось бы затронуть тему, обсуждение которой у многих из нас, в том числе и у меня, отняло много времени и сил. Проблема достаточно стара, но новое обращение к ней не вызывает у меня чувства неловкости, ибо до сих пор она остается нерешенной. Я думаю, что это наиболее важная теоретическая проблема в социологии. Поскольку сегодня у меня единственный случай сказать ex cathedra, то я не могу не позволить себе сказать что-нибудь ядовитое. Я думаю, что сейчас именно такой момент, когда можно быть ядовитым.

В начале 30-х годов в социологии сложилась определенная школа. Ее предшественниками, хотя, безусловно, не единственными, были Дюркгейм и Рэдклифф-Браун. Я называю это школой, несмотря на то, что далеко не все ее приверженцы следуют ее принципам; многие социологи добились крупных успехов на другом пути.

Обычно эту школу называют структурно-функциональной, или просто функционализмом. Данное направление господствовало на протяжении целого поколения. Теперь, мне кажется, возможности функционализма исчерпаны, и он стоит преградой на пути к пониманию социальных явлений. Почему это произошло?

 

Область интересов функционализма

Я начну с того, что напомню вам основные интересы и допущения функционализма, намеренно сопоставляя их с теми, которые им не изучались и были приняты без доказательства. Именно эти не поставленные в свое время вопросы ныне беспокоят функционализм. Если то, что я говорю, будет похоже на карикатуру, то вспомните, что карикатура всегда подчеркивает в личности наиболее характерные черты.

Во-первых, эта школа начала с исследования норм, т. е. утверждений членов группы относительно того, как им следует себя вести и как они ведут себя в действительности в различных обстоятельствах. Особенно большое внимание она проявляет к связке (cluster) норм, названных ролью, и к связке ролей, названных институтом. Функционалисты не уставали говорить о том, что ими рассматривается институционализированное поведение и что единицей социального анализа является не действующий индивид, а роль. При этом никогда не задавался вопрос, почему существуют роли вообще.

Во-вторых, можно определить эмпирический интерес к взаимоотношению ролей и взаимоотношению институтов как структурное направление работы функционалистов. Аналогичными вещами занималась социальная антропология, которая показывала, как в первобытном обществе сосуществуют различные институты; социология распространила эти принципы на современные общества. Например, ею установлено, что нуклеарная семья, больше чем какая-либо другая форма родства, соответствует индустриальному обществу. Но представители функционализма больше интересовались тем, каковы взаимоотношения институтов, нежели вопросом о причинах этих взаимоотношений. Вначале анализ имел тенденцию к статичности, поскольку это позволяло рассматривать социальную структуру общества как нечто стабильное. В последнее время функционалисты обратились к исследованию социальных изменений, что заставило их вернуться к проблемам, которые раньше игнорировались. Если институт изменяется, то едва ли кто-нибудь может удержаться от вопроса: почему он изменяется в том, а не в ином направлении?

В-третьих, вообще говоря, функционалисты больше интересовались последствиями, чем причинами институтов, в особенности последствиями институтов для социальной системы как некоторого целого. Эти последствия рассматривались как функции институтов. Функционалисты никогда не уставали указывать на функции и дисфункции системы статусов, никогда не задавая себе вопросов о том, почему существованию такой системы придается столь большое значение и почему она должна иметь функции. Они особенно старались показать, что социальные институты обеспечивают равновесное состояние в обществе, которое находится впостоянном движении. Исходной моделью при этом послужила попытка Дюркгейма (в работе «Элементарные формы религиозной жизни») показать, как религия первобытного племени помогает сохранять его единство.

Таковы эмпирические интересы функционализма. Поскольку в этом плане я сам принадлежу к функционалистам, постольку я буду ссориться с ними в последнюю очередь. Безусловно, одной из задач социолога является раскрытие норм, существующих в обществе. Хотя роль и не является действительным поведением, все же в некотором отношении это понятие оказывается полезным упрощением. Конечно, институты взаимосвязаны, и изучение этих взаимосвязей также является задачей социолога. Институты действительно имеют последствия в том смысле, что если дан один институт, то институты другого рода, по-видимому, не бесконечны в количественном отношении. Определенно, одной из задач социолога является установление влияний институтов и даже, хотя это и труднее сделать, выяснение, какие из них полезны, а какие вредны для общества как целого. Во всяком случае эмпирические интересы функционализма привели к большому числу хороших исследований. Вспомните о работах Мардока и других по проблемам межкультурных взаимосвязей институтов.

По мере своего оформления функциональная школа наряду с эмпирическими развивала и теоретические интересы. Теоретические и эмпирические интересы не обязательно связаны друг с другом — английская социальная антропология оставалась относительно эмпирической. Этого нельзя сказать об американских социологах, особенно о Т. Парсонсе, который претендовал на создание общей теории и всемерно подчеркивал ее важность.

Более того, у них имелась определенная теория. Американские социологи-функционалисты были последователями Дюркгейма и вполне серьезно воспринимали его знаменитое определение социальных фактов: «Поскольку их существенная характеристика заключается в том, что они обладают способностью оказывать влияние в качестве внешних факторов на сознание индивидов, постольку они не выводятся из индивидуального сознания, и, следовательно, социология не выводится из психологии». Дюркгейм был великим человеком, поэтому в его работах можно найти утверждения, имеющие совершенно иной смысл, но в данном случае мы имеем дело с карикатурным утверждением, которое рассматривается совершенно однозначно. Если не на словах, то на деле функционалисты полностью восприняли Дюркгейма. Их фундаментальная единица — роль — оказалась социальным фактом в дюркгеймовском смысле. А их теоретическая программа предполагала, что социология должна быть независимой наукой. Именно в этом смысле утверждалось, что положения социологии не выводятся из каких-то других социальных наук, в том числе и из психологии. Следовательно, это означало, что общие положения социологии не относились к поведению «индивидуальных сознаний», или, как я бы сказал, к людям, а относились к обществу или другим социальным группам как таковым.

Интересно, что функционализм потерпел поражение не в области эмпирических интересов, а там, где он больше всего собою гордился — в области общей теории. Но здесь я буду очень осторожным. В последнем президентском послании К. Девис утверждал, что все мы являемся функционалистами, и в некотором смысле он совершенно прав. Но в этой статье [Девиса – Е.О.] говорится о функциональном анализе, при помощи которого можно выяснить, чем один институт отличается от других аспектов социальной структуры. В этом состоит эмпирическая программа функционализма. Поскольку всех нас обучали пользоваться функциональным анализом, постольку мы функционалисты. Но функциональный анализ как метод не идентичен функционализму как теории. И если все мы функциональные аналитики, то, конечно, далеко не все мы функциональные теоретики. Лично я к ним не принадлежу.

Единственная обязанность теории — объяснять. Эволюционная теория объясняет, почему и как происходит эволюция. Для того чтобы зафиксировать влияние институтов и их взаимосвязь, не нужно объяснять, почему эти взаимосвязи являются такими, каковы они есть. Практически, а не в философском смысле вопрос заключается не в том, законно ли рассматривать роль как основную единицу анализа, и не в том, существуют ли институты реально, а в том, привела ли теоретическая программа функционализма к объяснению социальных явлений, включая результаты самого функционального анализа. Вопрос не в том, мог ли достичь этого функционализм, а в том, достиг ли он этого сегодня. Думаю, что на этот вопрос надо ответить отрицательно.

Природа теории

Несмотря на разговоры о теории, функционалистам никогда не удавалось ясно определить, что же такое теория. А это нужно было бы сделать. Но в их оправдание можно привести то соображение, что на этот вопрос философия науки прежде не давала столь ясного ответа, какой мы сейчас имеем. Но даже тогда функционалисты могли сделать больше, чем они сделали. Сегодня мы должны прекратить разговоры со студентами о социологической теории до тех пор, пока не объясним, что же такое теория.

Теория какого-либо явления состоит из ряда положений, каждое из которых устанавливает некоторое отношение между свойствами природы. Но далеко не каждое предложение может рассматриваться как такое положение. Положения не состоят из определений этих свойств: построение концептуальной схемы является необходимой частью теоретической работы, но не самой теорией. Никакое положение не может просто говорить о том, что между этими свойствами существует некоторое отношение. Вместо этого если меняется одно из свойств, то следует по меньшей мере определить, что должно измениться в другом свойстве. Если отсутствует одно из свойств, то отсутствует и другое свойство; или если увеличивается значение одного из свойств, то то же самое происходит и с другим свойством. Эти свойства как переменные могут носить вероятностный характер.

Рассмотрим известный пример — утверждение Маркса о том, что экономическая организация общества определяет природу всех его других институтов. Это положение является исключительно полезным принципом исследования. Здесь говорится: «Ищите социальные последствия экономического изменения, и если вы будете искать их, то, конечно, найдете!» Но это не тот тип положения, который может войти в теорию. Ибо само по себе оно говорит только то, что если произойдут изменения в экономическом базисе, то обязательно произойдут некоторые изменения в социальной надстройке без всякого предположения относительно того, каковы будут эти изменения. Большинство положений социологии, претендующих на то, чтобы считаться теоретическими, напоминают это утверждение Маркса, хотя очень немногие теоретики это понимают. И в то время как мы постоянно спрашиваем, каким образом теория руководит исследованием, мы забываем, что многие утверждения, подобно вышеупомянутому, являются хорошими исследовательскими принципами, не являясь при этом хорошей теорией.

Для того чтобы построить теорию, положения должны принять форму дедуктивной системы. Некоторые из положений, обычно называемых положениями низшего уровня, должны быть объяснены. Примером этого служит утверждение о том, что чем более индустриальным является общество, тем более организация родства стремится принять форму нуклеарной семьи. Другие положения являются или общими положениями, или утверждениями о частных условиях. Общими эти положения называются потому, что они входят в другую, возможно не одну, дедуктивную систему, кроме той, о которой идет речь. Действительно, то, что мы часто называем теорией, представляет собой комплекс дедуктивных систем, исходящих из одних и тех же общих положений, но имеющих различные объяснения (explicanda). Кардинальное условие состоит в том, чтобы каждая система была дедуктивной. Это значит, что положения низшего порядка следуют в качестве логических выводов из основных положений при определенных условиях. Причина, в силу которой определенные положения, подобно марксову, не могут стать теоретическими, заключается в том, что из них логическим путем не могут быть получены определенные выводы. Когда положения низшего порядка следуют логически, то говорят, что они объяснены. Объяснение явления есть его теория. Теории нет или это не теория до тех пор, пока нет объяснения.

Можно определить свойства и категории, но еще не иметь теории. Можно установить существование отношений между свойствами — и это не будет теорией. Можно говорить о том, что изменение одного свойства ведет к определенному изменению другого. Однако и это еще не будет теорией. До тех пор, пока мы не имеем положений, устанавливающих отношения между свойствами и образующих некоторую дедуктивную систему, — до тех пор, пока мы не имеем этих условий, мы не имеем теории. Большинство из наших споров по поводу теории оказались бы бесполезными, если бы мы спросили себя, существует ли теория, о которой можно было бы спорить.

Функциональные теории

Теоретические усилия функционализма никогда не приближались к этим условиям. Даже если функционалисты всерьез попытались бы достигнуть их, чего они, впрочем, никогда не делали, то я думаю, что их все же должна была бы постигнуть неудача. Трудность состоит в наиболее характерных общих положениях функционализма. Положение еще не функционально потому, что в нем используется слово функция. Утверждение о том, что определенный институт функционален для отдельных индивидов в том смысле, что отвечает их потребностям, еще не является специфическим для функционализма. Оно принадлежит к классу психологических положений. Не является специфическим для функционалистов и положение о том, что один институт есть функция другого в квазиматематическом смысле этого понятия. Этими утверждениями пользуются не только функционалисты, но и другие теоретики подобно мне. Специфические общие положения функциональной теории в социологии имеют следующую форму: «Если социальная система — любая социальная система — должна сохраниться или остаться в равновесии, то она должна обладать институтами типа X». Например, для своего выживания или поддержания равновесия общество должно обладать институтами для разрешения конфликтов. Общими положениями такого типа функционалисты пытаются удовлетворить требование Дюркгейма относительно подлинной независимости социологической теории.

Проблема была и остается в том, чтобы на основе этих общих положений сконструировать дедуктивную систему. Возьмем термины равновесие и выживание. Если теоретик остановился на «равновесии», то у него не будет достаточно определенного критерия социального равновесия, особенно «динамического», или «движущегося», критерия, достаточно определенного для того, чтобы логически вывести что-либо специфическое из положения, содержащего этот термин. Ниже я приведу пример этого. Когда общество не находилось в состоянии равновесия? Если теоретик остановится на понятии «выживание», то он обнаружит с удивлением, что оно столь же трудно поддается определению. Например, сохраняется ли Шотландия как общество или нет? Несмотря на то, что в течение долгого времени эта область была объединена с Англией, тем не менее, здесь еще сохранилось некоторое своеобразие правовых и религиозных институтов. Если теоретик берет «выживание» в строгом смысле и говорит, что общество не сохраняется, когда все его члены умирают, не оставляя потомства, то он сталкивается с новыми трудностями. Насколько нам известно, только очень немногие общества такого типа обладали всеми теми институтами, о которых функционалисты говорят как о необходимых для выживания. Рассматриваемое доказательство является, по меньшей мере, эмпирически истинным для функциональных положений. Конечно, функционалисты имели право утверждать: «Если общество должно выжить, то его члены не могут умереть все сразу». Это была бы чистая правда, но она мало что давала бы для получения знаний о социальных характеристиках сохраняющихся обществ.

Фактически то же самое можно сказать и о других положениях функционализма. Даже если бы утверждение, подобное следующему: «Для того чтобы выжить, общество должно обладать институтами для решения конфликтов», было истинным и верифицируемым, оно мало бы что дало для объяснения. Из этого положения может быть выведен факт, что если данное общество сохранялось, то оно обладало определенными институтами для решения конфликтов. Этим объясняется сам факт, но не объясняется, почему общество обладает институтами для решения конфликтов именно данного рода, почему, например, в англосаксонском суде издавна существует институт присяжных. На этом примере мне хотелось бы показать, что социология должна объяснять действительно существующие черты реальных обществ, а не только обобщенные черты общества вообще.

Я не думаю, что представители функциональной школы могли бы построить теории, которые были бы одновременно и дедуктивными системами, отправляясь от своих общих положений. Более того, они сами так не думали. Некоторые из них, сознавая, вероятно, ограниченность своих позиций, стали разрабатывать теорию в другом направлении. Их утверждения ограничивались и исчерпывались рядом функциональных проблем, стоящих перед любым обществом, с тем чтобы выработать сложный набор категорий, с помощью которых могла бы анализироваться социальная структура. Другими словами, они создавали концептуальную схему. Но анализ — это не объяснение, а концептуальная схема — не теория. Им удалось избежать трудностей при установлении связей между категориями, но большинство из них напоминало вышеприведенное положение Маркса: подобный тип утверждений не может принадлежать к дедуктивной системе. Ни из положений низшего порядка, ни из положений более высокого порядка выводы не могут быть получены логическим путем. В этих условиях никак нельзя было говорить о том, в какой степени можно оспаривать выбор функциональных проблем и категорий. То, что действительно было сделано функционалистами, оказалось не теорией, а просто новым языком для описания социальной структуры, одним из множества возможных языков; и большинство работ, по их мнению теоретических, заключалось в том, чтобы показать, как слова других языков, в том числе и обыденного, могут быть переведены на язык функционализма. Например, то, что другие люди называют «обеспечением средств к жизни», функционалисты называют «достижением цели». Но именно дедукция, а не перевод составляет суть теории.

Я уже говорил, что вопрос заключается не в том, могут ли вообще функциональные теории быть настоящими теориями, так как есть науки, обладающие настоящими функциональными теориями. Вопрос состоит скорее в том, чтобы выяснить, насколько успешны эти частные усилия. Если теория есть объяснение чего-либо, то функционализм в социологии, очевидно, потерпел неудачу. Беда его не в том, что он обладает ошибочной теорией, а в том, что ее у него нет.

Альтернативная теория

На этом кончается разгромная часть обзора. Теперь я попытаюсь показать, что более успешная попытка объяснить социальные явления принадлежит теориям, отличающимся от функциональных своими общими положениями, как раз теми, от которых функционалисты пытались уйти. Я попытаюсь показать это по отношению к тем явлениям, которые функционалисты брали без доказательств, и к тем связям, которые они устанавливали эмпирическим путем. Я даже попробую показать, что когда функционалисты подходили к задаче объяснения серьезно (иногда они занимались этим), то в их работе появлялся другой тип теории, не осознанный ими.

Снова и снова функционалисты настаивали на том, что минимальной единицей социального анализа является роль, состоящая из комплексов норм. Недавно Дж. Коулмен писал: «...для социологов характерно брать в качестве исходной точки социальную систему, в которой существуют нормы, а индивиды в значительной степени управляются этими нормами. В этом плане нормы выступают в качестве регуляторов социального поведения, и таким образом легко обходится трудная проблема, поставленная еще Гоббсом». Конечно, проблема Гоббса — почему нет войны всех против всех — существует до сих пор.

Короче говоря, почему же вообще нормы существуют? Ответ Коулмена в том случае, который он рассматривает, сводится к тому, что нормы возникают из действий людей, рационально рассчитывающих свой интерес в будущем в связи с другими людьми, действующими таким же образом. Он пишет: «Центральный постулат относительно поведения заключается в следующем: каждое действующее лицо будет пытаться распространить свою власть на те действия, в которых оно больше всего заинтересовано». Исходя из этого постулата, Коулмен констатирует дедуктивную систему, объясняющую, почему действующие лица усваивают определенный вид норм при данных обстоятельствах.

Я не хочу обсуждать здесь спорный вопрос о рациональности. Я не хочу выяснять, с какого типа общего положения начинает Коулмен. Как он сам признает, оно напоминает основное допущение экономистов, хотя личный интерес здесь не сводится к материальным интересам, которые обычно рассматриваются экономистами. Допущения Коулмена близки к психоанализу, хотя здесь они могут звучать в следующей форме: чем ценнее вознаграждение деятельности, тем более вероятно, что человек будет выполнять эту деятельность. Конечно, это не принадлежит к типично функциональным положениям в социологии: это утверждение не относительно условий равновесия в обществе, а относительно поведения индивидов.

И снова, если нормы существуют, то почему человек согласен с ними? Давайте пренебрежем тем фактом, что многие люди не соглашаются с нормами или недостаточно индифферентно относятся к ним, и предположим, что все следуют нормам. Но почему они поступают так? Ответ функционалистов состоит в том, что люди «интериоризуют» ценности, заключенные в норме. Но «интериоризация» — это всего лишь слово, а не объяснение. Насколько это касалось их теории, функционалисты брали факт следования нормам без специального доказательства. Таким образом, они совершили ошибку, на которую давно указал Малиновский в книге, теперь мало читаемой социологами. Она состояла в том, что первые исследователи первобытных обществ предположили, что согласие с нормами является предметом «...автоматического молчаливого согласия, инстинктивного подчинения каждого члена племени его законам...». Другой [альтернативный – Е.О.] ответ, данный Малиновским, заключается в том, что подчинение нормам «обычно вознаграждается в соответствии со степенью его безупречности, в то время как неподчинение оборачивается против нерадивого члена». Короче, этот ответ очень похож на то, что говорят Коулмен и другие психологи. Позднее Малиновский добавил замечание, которое заставляет задуматься: «Истинная проблема заключается не в том, как человеческая жизнь подчиняется правилам — она просто им не подчиняется, реальная проблема состоит в том, как правила приспосабливаются к жизни...»

Остается вопрос, почему члены определенного общества находят одни, а не другие результаты своих действий достойными награды, особенно, когда некоторые из таких результатов кажутся далекими от «естественно» вознаграждаемых. В этом состоит реальная проблема «интериоризации» ценностей. Объяснение этого дано далеко не во всех явно социологических положениях, а только в положениях психологической теории обучения (усвоения).

Функционалисты проявляли большой интерес к взаимоотношениям институтов, и одно из достоинств этой школы состоит в анализе многих из этих отношений. Но задача науки не сводится к этому; наука призвана объяснить, почему эти взаимоотношения таковы, какими они являются. Возьмем утверждение о том, что родственная организация в индустриальных обществах стремится стать тем, что называется нуклеарной семьей. Я не могу дать сколько-нибудь полного объяснения, но я могу, так же как и вы, предложить начало этого объяснения. Некоторые создавали фабрики потому, что, поступая так, они рассчитывали на получение большого материального вознаграждения именно за этот, а не другой тип поведения. Другие люди по тем же соображениям шли работать на эти фабрики. Поступая таким образом, они вынуждены были отказываться (хотя бы только из-за недостатка времени) от поддержания широких родственных связей, которые были источниками поощрения, ибо во многих аграрных обществах помощь в работе зависела от количества родственников в семье. В связи с этим нуклеарная семья стремилась ассоциироваться с заводской организацией, и такое объяснение этой ассоциации обусловливается положениями о поведении человека как такового. Эти отношения объясняются не потребностями общества, а потребностями людей.

Результатом постоянного интереса функционалистов к изучению институтов, в особенности для социальной системы как целого, явилось рассмотрение функций и дисфункций системы статусов. Изредка функционалисты спрашивали, почему системы статусов должны занимать столь видное место в анализе. Некоторые теоретики рассматривали возникновение явлений, подобных системам статусов, как доказательство утверждения Дюркгейма о несводимости социологии к психологии. Важным оказывается не сам факт возникновения, а то, как это возникновение должно быть объяснено. Одним из достижений социологии малых групп является объяснение того, как возникает система статусов, конечно, в малом масштабе, в процессе взаимодействия между членами группы. Оно основывается на психологических положениях. Никаких функциональных положений при этом не требуется. Действительно, теоретический вклад социологии малых групп заключается в обнаружении того, как виды микроскопических переменных, обычно игнорируемых социологами, могут объяснить некоторые ситуации, обычно игнорируемые психологами.

Какие же выводы можно извлечь из этого? Если функционалисты берут сами явления без доказательства, подобно нормам, если сами взаимоотношения, которые они эмпирически обнаруживают, могут быть объяснены с помощью дедуктивных систем, основанных на психологических допущениях, то получается, что общие объясняющие принципы даже в социологии являются не социологическими, как хотелось бы этого функционалистам, а психологическими, относящимися к поведению человека, а не к поведению общества. По аналогии с другими науками этот аргумент сам по себе не подрывает достоверности функциональной теории. Например, термодинамика формулирует положения об агрегатах, которые сами являются истинными и общими, хотя в свою очередь они могут быть объяснены в статической механике при помощи положений о составляющих этих агрегатов. Вопрос состоит в том, существует ли подобная ситуация в социологии. Что касается положений функционализма, относящихся к социальным агрегатам, то здесь такой ситуации не существует, ибо эти положения не представлены как истинные и всеобщие.