История кубанского войскового гимна

Не говоря уже о рядовом казачестве – редко кто из казачьей интеллигенции, даже и офицерства, знает – откуда и когда появилась эта песнь, ставшая впоследствии «Войсковым гимном Кубанского Казачьего Войска», и кто таков ее автор.

Автора давно уже нет в живых. Он расстрелян большевиками в Тифлисе еще тогда, в период их первого владычества, за свои смелые выступления против них. Это был полковой священник 1-го Кавказского полка Кубанского Казачьего Войска – отец Константин Образцов. Какого места России он уроженец, где он раньше служил, откуда он прибыл к нам – мы тогда этим как-то не интересовались, но в полк он прибыл еще до войны 1914 года, в город Мерв Закаспийской области (Туркестан), где 1-й Кавказский полк имел постоянную «стоянку» еще со времени завоевания этого края, с 1881 года.

Отец Константин имел внешне неказистый вид и был с некоторыми недостатками и странностями. Маленького роста, слегка сгорбленный, близорукий, всегда в очках и всегда как-то всей своей неказистой фигурой, смотревший вперед и вниз, всегда с красным одутловатым и лоснящимся лицом, с худенькой рыженькой поповской косичкой на голове, с жирными и короткими пальцами на руках, в полуистоптанных сапогах – он производил на всех самое заурядное впечатление, чтобы не сказать худшее. К тому же он не отличался чистоплотностью. А если принять во внимание, что порою он не отказывал себе в лишней рюмке водки и не останавливал себя в «речах» при всех абсолютно случаях, с подчеркиваемой мыслью о какой-то «правде» – то его даже недолюбливали, слегка третировали, а казаки, в особенности его «причт», подсмеивались над ним за глаза.

Любил он при всех отправлениях своих церковных «треб» говорить проповедь, при венчании – «слово», и – если кто в них вникал – они были не лишены глубокого евангельского содержания. Говорил же он всегда с увлечением, даже как будто порою «мудрствовал».

Но наряду с этими странностями и недостатками он имел большой запас гражданского мужества, порою наивно-вызывающего. За эту свою «правду» и «смелость» он и поплатился самым ценным для себя – жизнью.

А вот один характерный случай.

В 1915 году в Турции, в селении Санжан, на Войсковом празднике, в просторной палатке командира полка на оскорбительную остроту последнего (командир полка любил подтрунивать над всеми. То был полковник Д.А. Мигузов – казак Терского Войска) отец Константин незамедлительно, в присутствии офицеров, ответил ему дерзким вызовом, и когда командир вынудил его удалиться вон – он, войдя в свою палатку, стоявшую здесь же рядом, – в оскорбленном бессилии громко запел «Отче наш...».

Офицеры вначале переглянулись между собою, улыбнулись, но... веселие как-то не пошло. Видимо, душа была на стороне священника.

***

С объявлением войны Отдельная Закаспийская казачья бригада (1-й Кавказский, 1-й Таманский и 4-я Кубанская казачья батарея – кроме Туркменского конного дивизиона) была переброшена в Персию, в Макинское ханство и сосредоточена в г. Маку, в 20 верстах от турецкой границы. Помню, я как-то взобрался на высокое «плато», возвышавшееся непосред-ственно над нашим биваком, и там случайно встретил отца Константина. Наблюдая местности и высящиеся невдалеке, словно две сахарные головы, Большой и Малый Арараты – он стал пояснять мне о библейских временах сих мест, о Ноевом ковчеге, о бывшем дне морском на нашем месте и в доказательство этого, порывшись в земле, достал оттуда несколько морских ракушек.

«А вот слово! – адам.

(«Адам» по-тюркски это значит – «человек»)».

«Почему оно имеет здесь такое нарицательное определение?»

И на эту тему он развил мне целую историю о первой колыбели человечества сих мест, последовательно, связав его с именем нашего прародителя и первого человека Адама.

Не знаю, ветхозаветная ли местность, далекое ли наше уединение от людей иль мое напряженное внимание к его словам вызвали в нем поток какого-то откровения и экстаза... Я слушал его, и в моих глазах постепенно перерождался наш неказистый на вид «батюшка» и выявлялся человек с большою душою и глубоким содержанием.

***

18 октября ст. ст. 1914 года Турция объявила войну России, и мы на рассвете 19-го с боем перешли персидско-турецкую границу – вошли в пределы Турции и заняли ряд сел. А через два дня заняли и историческую крепость Баязет, в которой в 1877 году наши деды-кавказцы, окруженные турецкими войсками и терпя голод, по жребию резали своих строевых лошадей и ели их, пока подошла выручка.

Этот эпизод в русской военной истории известен под названием «Баязетского сидения».

С этого времени и начался наш бесконечный боевой поход по гористой и полудикой Турции, вначале интересный, а потом полон лишений и невзгод, порою, в зимний период, с долгими и нудными «сидениями» в голодных, холодных и абсолютно разрушенных курдинских «зимовниках», а большею частью – в низких и тесных палаточках.

Полк долго стоял в Баязетской долине, в истоках библейской реки Евфрата, в с. Диза, что перед знаменитым Топоризским перевалом. Несколько раз «затыкая дыры», в жестокие турецкие холода, по бездорожью, проходил опорные этапы – Диадин, Ташлы-чай-суфра, Каракилиса, избороздил всю Алашкертскую долину, высылая разъезды на укрепленный турками Клыч-Гядукский перевал и проходя ими, для связи с Сарыкамышской группой, исторический Даярский проход. Два раза переваливал он через высочайший Чингильский перевал, а с весною 1915 года, когда в долинах была уже зелень, а в Игдыре, в Армении, цвели абрикосы – он, рубя просеки в снежных заносах, с боем занял Топоризский перевал, – долгое наше «бревно в глазу», и спустился в дикую долину Аббага. Здесь, форменно разметав курдов и пройдя двадцативерстное Бегрикалинское ущелье, 6 мая того же 1915 года занял город Ван – центр Турецкой Армении. Развивая дальнейшую общую стратегическую операцию, он был брошен далее на юг, в направлении к Джулямерку (Мессопотамия), наперерез войскам Халил-бея, отступавшим из Сарая, из Персии. В горных трущобах своими разъездами полк достиг здесь истоков второй библейской реки – Тигра.

Легкое затишье на фронте и необходимый отдых в благодатном Ване был нарушен неожиданным прорывом Халил-бея в направлении к Кагызману, где передовые части турок достигли даже пределов нашей государственной границы. Это заставило весь левый фланг русских войск – 4-й Армейский сводный корпус – спешно оттянуть назад, очистить всю занятую местность и вновь отойти к Баязету. В тылу зашевелились курды. Новый поход сотен полка по старым дорожкам на склоны Большого Арарата – новые пепелища, и новая кровь с обеих сторон, а затем всю бригаду спешно перебрасывают в самый Мелязгерт и после легкой боевой операции полк сотнями и дивизионами разбрасывают на десятки верст держать линию фронта против неугомонных курдов. Штаб же бригады и 1-го Кавказского полка отводятся в селение Санжан, что на левом берегу Евфрата, возле Дутаха, на трактовую дорогу Мелязгерт – Каракилиса. Здесь началось новое сидение, но более чем когда-либо тяжелое. Наступила дождливая осень 1915 г.; затем выпал снег; ударил мороз. Проходами многих войск, недавними жестокими боями вся испепеленная местность, ни деревца даже для растопки... Снег, морозы и... казаки в палатках. Началось рытье землянок. Надгробные плиты турецких могил использовались для нужд построений... Все занесено снегом; подвоза фуража нет... Разными приспособлениями сгребали снег и доставали старую высохшую траву или неубранный хлеб и это – за версты от стоянки. От бескормицы конский состав полка погибал на глазах у всех. От холода давно погибли сотни текинских лошадей, мобилизованных в Туркестане для обоза, которые в жизни своей никогда не видели снега... Противотифозная прививка форменно положила всех казаков в их скудное ложе в палатках... Люди едва несли необходимый полковой наряд...

Все это, все эти бесконечные походы и переходы через высочайшие снежные перевалы, эти восточные извилистые каменистые тропы-дороги, по которым расстояния могут измеряться только «саатами» (часами); эти раскаленные летние жары и зимние турецкие морозы, и эта постоянная жизнь в палаточках или в разрушенных «ханах», с их дымными «тандырями» и дырою в потолке вместо трубы; этот постоянный недостаток в продуктах и вечный фуражный голод, грязь и паразиты... а отсюда – тоска и тоска по родному краю, по родимой сторонушке, по далекой станице, по дому отчему...

Проводя все время с полком, участвуя абсолютно во всех боевых его перипетиях, живя также в своей одинокой палаточке, как и другие, тащася в хвосте колонны верхом на своей захудалой клячонке, наблюдая ежедневно и ежечасно жизнь-лишение казаков, невольно прислушивался к их разговорам, прислушивался к их заунывным песням, когда в своей палаточке в пасмурные долгие нудные вечера, без всякого освещения, съежившись «комочком» от холода и вспоминая свою далекую цветущую богатством, милую родную Кубань – казак пел песнь ей – молитвенно и восторженно – отец Константин, как духовный отец, не мог не запечатлеть всего этого в своей чуткой и поэтической душе.

Вот тогда-то именно, в этот особенно тяжелый период жизни казаков 1-го Кавказского полка, – вот тогда-то, в 1-й год войны на Турецком фронте и зародилась эта знаменитая песнь Кубанская, которую теперь поют все, которую любят все, кто ее хотя бы один раз услышал...

Глядя на эти бесконечные голые скалы, выжженные южным солнцем; глядя на эти какие-то норы-землянки курдинских селений; переходя вброд по брюхо лошади мелкие речонки и шириною в 3–5 саженей, идя «в один-конь» по этим турецким тропам-дороженькам... Глядя на курдинский несчастный «лаваш», печенный запросто на первой попавшейся грязной жестянке... глядя на ручную «горе-мельницу» из двух плоских каких-то булыжников времен «каменного века» и видя кругом себя бесконечную бедность, узость, дикость и самую примитивную первобытную жизнь курдов, у казака невольно зародилось возвышенное и горделивое сравнение всего этого со своей милой, далекой и вольготно-богатой родиной Кубанью, и он, в повышенном экстазе своих чувств, словами автора взалкал:

Ты Кубань, Ты наша родина,

Вековой наш богатырь,

Многоводная, раздольная,

Разлилась Ты вдаль и вширь...

Из далеких стран полуденных,

Из Турецкой стороны,

Бьем челом, Тебе, Родимая,

Твои верные сыны...

В томительные вечера стоянок «на биваке», в палатках ли, иль в широком кругу сотни после вечерней «зори», в долгиe переходы аллюром «шагом», когда летний зной нестерпимо жарил всех, и когда в строю позволялось ехать «вольно» – всегда 2–3 одностаничника, «съехавшись» друг к другу, наряду с воспоминаниями о былом – тянули без конца заунывную песнь старины казачьей, где – «коник вороной», «жена молодая – бабочка-бабеночка», «степь раздольная», «заря алая» и... все-все, что так связано со станичной жизнью, с домашним уютом и разгулом, иль даже «парубоцкой шаловливостью» – оттеняло настроение души казачьей – автор, подметив все это, рельефно выразил словами:

О Тебе здесь вспоминаючи,

Песни дружно мы поем:

Про Твои станицы вольные,

Про родной отцовский дом...

Тревожное боевое время, частые бои, ежедневные разъезды в глубь курдинского расположения, среди дикой, сплошь пересеченной местности, где каждый камень-глыба сулил засаду, когда каждый казак, вкладывая ногу в стремя, всегда мог думать, что это он делает, может быть, в последний раз, и в это время он, может быть, невольно вспоминал не только родину, станицу и семью, но и... молился в душе...

Ночью по тревоге в темь «хоть глаз выколи» – офицерским разъездом в 10 коней – спешно выступаешь куда-то за 20 верст и... первая команда невольно вылетает:

«Ну, с Богом, братцы, за мною... Дозорные, вперед!».

И сам, незаметно для казаков, коротко крестишься в темноте...

Непосредственные наблюдения автора за вот такими моментами из боевой жизни казаков 1-го Кавказского полка и дали ему мысль это выразить словами:

О Тебе здесь вспоминаючи,

Как о матери родной –

На врага на басурманина

Мы идем на смертный бой...

Офицеры 1-го Кавказского полка, которые во главе своих казаков, подвигами в боях на Турецком фронте в 1-й год Великой войны 1914–1915 годов дали зарождению Кубанской войсковой песнь-молитвы – «Ты Кубань, Ты, Наша Родина...». Сняты в день Войскового праздника 5 Октября ст. ст. 1914 г. в г. Маку. Персия. Перечень их справа налево:

1. Ком. 6-й сотни есаул Н. А. Флейшер, казак ст. Дондуковской. В чине полковника, расстрелян красными в Армавире в 1920 году.

2. Полковой делопроизводитель, коллежский асессор Е. Т. Чирсков, терский казак. Зверски замучен красными в марте 1918 г. после неудачного «Кавказского восстания», в котором он участия не принимал.

3. Подъесаул С. Иoс. Доморацкий, из Майкопа. В чине войскового старшины поднят красными солдатами на штыки летом 1918 г. на станции Ладожская, в составе 68 кубанских офицеров, при перевозке их из тюрьмы Армавира в Екатеринодар.

4. Полковой священник отец Константин Образцов, автор гимна. Погиб от рук красных в первые же дни революции.

5. Пом. ком. полка есаул Ерыгин, казак ст. Бжедуховской. В чине войскового старшины, умер в 1916 г. в гор. Екатеринодаре.

6. Командир полка (в фуражке и кителе), полковник Д. А. Мигузов. Терский казак. Расстрелян красными на одном из островов Каспийского моря, возле Баку, в 1920 г.

7. Ком. 1-й сотни подъесаул Ф. М. Алферов, казак ст. Урупской, Георгиевский кавалер 1916 г. В чине войскового старшины, убит в конной атаке против красных под Армавиром в 1918 году.

8. Ком. 4-й сотни есаул С. Е. Калугин, казак ст. Ладожской. Ком. 1-го Кавк. полка в 1919 г. Под Царицыном, в бою потерял глаз, выбитый пулею. В чине полковника сослан на Урал в 1920 г. По старости лет возвращен на Кубань и там зверски замучен красными.

9. Полковой адъютант (в кителе и папахе) сотник И. Н. Гридин. В чине полковника сослан на Урал в 1920 году.

10. (Позади него) Полковой казначей подъесаул В. Н. Авильцев, из Майкопа. В чине полковника сослан на Урал в 1920 году.

11. Ком. 3-й сотни подъесаул Г. К. Маневский, казак ст. Царской. В чине полковника и командира Линейной бригады, смертельно ранен в бою на Маныче в апреле 1919 года. Приказ о производстве его в генералы застал его уже в гробу. Похоронен в Майкопе в ограде церкви.

12. (Позади него) Ком. 5-й сотни есаул Е. М. Успенский, казак ст. Каладжинской, родной брат Кубанского войскового атамана генерала Успенского, умершего в 1919 г. В чине полковника, убит снарядом в Белграде во время бомбардировки его немцами в последней войне.

13. Хорунжий Ф. И. Елисеев, казак ст. Кавказской. Полковник. Проживает в Северной Америке.

14. Хорунжий В. А. Поволоцкий (позади него). В чине есаула, сослан на Соловки в 1920 году.

15. Хорунжий Н. В. Леурда, казак ст. Горячий Ключ. В чине подъесаула, застрелился в Екатеринодаре в феврале 1918 года.

16. Хорунжий И. В. Маглиновский, казак ст. Брюховецкой. В чине есаула, погиб в бою в Саратовской губ. в 1919 году.

Лежат справа налево:

1. Хорунжий В. Н. Кулабухов, казак ст. Ново-Покровской. В чине подъесаула, умер в 1919 году.

2. Помощник полкового врача, классный фельдшер Целицо. Казак. Умер в 1915 году.

3. Заведующий оружием, чиновник Самойлов. Умер в 1916 году.

4. Командир обоза, подъесаул П. А. Ламонов, казак ст. Кавказской. В чине есаула, сослан в Кострому в 1920 году и умер в Пензе, в плену у красных.

 

Любовь казака к родине, любовь к Кубани, к «Кубани», конечно, как к

«ВОЙСКУ КУБАНСКОМУ»,

к его горделивому историческому прошлому, острое сознание всегдашней

«Войсковой Гордости»,

боязнь ее не уронить во всех боевых переделках, боязнь не опозорить седины своих дедов (Георгиевский штандарт полк получил за взятие Девебойненской позиции перед Эрзерумом в 1877 году) – все это, видимо, не раз выявлялось казаками в их обыденной боевой жизни, если автор, сам не казак, запечатлел казачью мысль такими трогательными и жертвенными словами:

О Тебе здесь вспоминаючи,

За Тебя ль не постоять,

За Твою ли Славу Старую

Жизнь свою ли не отдать...

И как последняя затаенная мысль-мечта всякого воина, жаждущего окончить войну живым и со славою, мечта – принести своей родине благополучие и счастье, с сознанием, что им лично сделано все для нее – автор, словами казачьей песни, выразил полную сыновью преданность родине – и в экстазе своих горячих чувств к ней он коленопреклоненно выражает ей полную свою любовь-почтение:

Мы как дань свою покорную,

От прославленных Знамен,

Шлем Тебе, Кубань Родимая,

До сырой земли поклон...

***

Эта «песнь» вышла в печати маленькою брошюркою в 6–8 страниц, вместе с другими стихами автора, к осени 1915 года. Тогда же с собственноручною надписью автора отца Константина, в знак приветствия назначения моего полковым адъютантом 2 ноября 1915 года, я получил ее «на память» в селении Санжан, в убогой землянке его. Автор ее, видимо, имел в виду этою «песнью» дать более значительный смысл ее понимания, так как в заголовке стояло:

«Плач Кубанских Казаков».

Мы, офицеры, по гордости своей, тогда даже возмутились этим:

Почему «плач»?

Но 1-й Кавказский полк через несколько дней неожиданно был сменен 1-м Лабинским полком, и мы, после 15-месячного непрерывного пребывания в полудикой Турции, испытав нечеловеческие лишения, измотанные и обтрепанные – с нескрываемой радостью выступили на отдых в Карс. Но отдохнуть полку не удалось. Пробыв всего лишь несколько дней, он был спешно переброшен в г. Ольты, т. к. началась Эрзерумская операция, закончившаяся падением этой первоклассной турецкой крепости. Развивая успех, с непрерывными и жестокими боями полк прошел Мема-Хатунь, Барна-Кабан, Байбурт, Хан-Дараси, закончив все это занятием далекого и уже полуевропейского города Эрзинджана, расположенного в богатой и плодородной долине, где впервые в Турции нашли мы яблоки, груши, огурцы и даже арбузы. И далее, распространяясь в глубь Турции, дивизион полка занял город Кемах, в 60 верстах западнее Эрзинджана, по шоссе на Сивас. Это был самый далекий пункт, где только могли быть русские войска в Турции. Увлеченные такими боевыми успехами мы как-то и забыли о

«Плаче Кубанских Казаков».

И лишь к осени 1916 года, когда полк, в составе 5-й Кавказской казачьей дивизии (Закаспийская казачья бригада, с включением в нее 3-го Екатеринодарского и 3-го Линейного полков, были переименованы в 5-ю Кавказскую дивизию), абсолютно издерганный и надорванный, был вновь переброшен на продолжительный отдых в район крепости Карса – здесь впервые появилась эта песнь, уже переложенная на трогательную музыку и с восторгом подхваченная не только в сотнях нашего полка, но и в полках всей дивизии, так как глубокий смысл этой песни одинаково затронул изболевшуюся и надорванную душу каждого казака, перенесшего нечеловеческие лишения на голодном Турецком фронте и послужившую темою для автора в его

«Плаче».

Однородность невзгод Турецкого фронта, на котором из 11 первоочередных полков Кубанского Казачьего Войска участвовало девять (1-й Кавказский, 1-й Таманский, 1-й Лабинский, 1-й Черноморский, 1-й Полтавский, 1-й Уманский, 1-й Запорожский, 1-й Кубанский и 1-й Хоперский), на котором участвовали все три бригады непоколебимых в боях наших исторически прославленных кубанских пластунов, почти все Кубанские батареи, плюс несколько третьеочередных полков и отдельных сотен, а впослед-
ствии и вновь сформированная 4-я Сводно-Кубанская дивизии (Екатеринославский, Ставропольский, Адагумский и Ейский полки), оперировавшая в Персии – т. е. где участвовало почти все строевое Кубанское казачество, весь «цвет» и боевая мощь Войска, и с которыми 1-й Кавказский полк в своих боевых мытарствах имел близкое общение – поэтому становится вполне понятным, что эту трогательную «песнь-молитву» одинаково свято-стно восприняли все полки, батальоны и батареи Войска, словно песнь эта была написана исключительно о каждом из них в отдельности, отобразив именно их душу, их плач...

Далеко-далеко еще до мысли о ней как о гимне, во всех Кубанских войсковых частях – будь то казаки, поющие, как всегда, в широком кругу, иль г.г. офицеры в своем собрании – всегда они, родные и верные Кубани кубанцы, при словах последнего двустишия – снимали папахи и, продолжая петь:

Шлем Тебе, Кубань Родимая,

До сырой земли поклон...

кланялись ей полупоклоном торжественно и умиленно...

Этот штрих был весьма характерен для определения чувств кубанского казака

к «Ней»,

к Кубани,

к КУБАНСКОМУ КАЗАЧЬЕМУ ВОЙСКУ.

***

Глубокий смысл и неподдельное душевное переживание кубанского казака во время войны, выразившееся в этой песне в восхвалении своей родины Кубани, выразившееся в словах, что она ему «Родная», что она его «Вековой богатырь», что она для него «Многоводная и раздольная» и настолько «многоводная», что в своем стихийном порыве «многоводная», она «Разлилась и вдаль и вширь...», то есть залила все, все затопила своею мощью...

Вспоминая о ней – «Из далекой Турецкой стороны», он «Ее» и там – «вспоминаючи» в этой полуденной (южной) стороне «Ей» – «Бьет челом» как самый – «Верный сын» и что – он о ней «Песни поет» восхваляючи: «И станицы вольныя» и – «Родной отцовский дом». А перед «Смертным боем» он поет как «О матери родной», и что он за «Нее», за «Ея» «Славу старую» – готов и – «Жизнь свою ли не отдать»...

А под конец, пересилив все невзгоды и предвкушая сладость возвращения домой, – он коленопреклоненно, от себя и своего боевого Знамени –
кланяется «Ей» – «До самой сырой земли»...

Здесь налицо все наилучшие и благородные порывы души воина-
казака. Здесь все так ярко и выпукло: и любовь, и богатство края, и мощь «Войска», и верность ему (Войску), и дом родной, и станица вольная, и бесконечная тоска по родине, и сознание старой «Войсковой» славы, и боязнь ее уронить, эту славу, и готовность умереть ради сохранения этой «дедовской» славы, и наконец, сыновья преданность, выражавшаяся в глубоком земном молитвенно-трогательном поклоне «ЕЙ», своей далекой родной «КУБАНИ», своему

«КУБАНСКОМУ КАЗАЧЬЕМУ ВОЙСКУ»…

Большей и разнообразной глубины чувств к своей Родине, как проявлено здесь, найти трудно. Вот почему в год падения Императорской России, когда Царский гимн не мог быть выявлен в жизни и не мог всколыхнуть сердца казаков в их стремлении уберечь свой край от развивавшейся общерусской анархии – эта песнь-молитва священника 1-го Кавказского полка отца Константина Образцова так остро задела душу кубанского казачества, что была абсолютно всеми – фронтовиками и «дедами», штатскими и военными, рядовыми казаками и офицерами, казаками и иногородними и даже нашими гордыми и благородными соседями черкесами – в период тяжких испытаний и борьбы, кровавой борьбы

«ЗА СВОЙ ПОРОГ И УГОЛ»...

на перелом насильственного изжития казачества, в годы его физического уничтожения коммунистическою властью, когда фактически самою жизнью, кровавою смутою, сам собою поднялся вопрос

«БЫТЬ ИЛИ НЕ БЫТЬ КАЗАЧЕСТВУ»

эта Войсковая песнь-молитва была всем населением Кубанского края воспринята как

ВОЙСКОВОЙ ГИМН

КУБАНСКОГО КАЗАЧЬЕГО ВОЙСКА,

с которым кубанское казачество воевало и... умирало...

За Твою ли славу старую

Жизнь свою ли не отдать...»

Полковник ЕЛИСеЕВ

5 февраля, 1930 г. Коренной и природный казак

Париж. Кубанского казачьего войска.