Толерантность, как инструмент региональной политики и лоббизма

Толерантность в фокусе

Региональных трактовок

Медушевский Н.А.

 

Иллюстрация на обложке и в тексте: Серов Валентин Александрович (1865-1911) - Квартет. 1895-1911.

 

УДК Печатается по представлению кафедры культуры

ББК мира и демократии ЮНЕСКО ФИПП РГГУ

 

 

Медушевский Н. А. Толерантность в фокусе региональных трактовок. – Москва.: ЛЕНАНД, 2014. – 170 с.

 

ISBN

 

 

Монография «Толерантность в фокусе региональных трактовок» представляет результат авторского исследования культуры толерантности в Европейском союзе, Соединенных штатах Америки и России. Автор обращается к наиболее проблемным вопросам национальной и региональной политики с целью выявить определенную специфику в существующих подходах и сформулировать «тренды толерантности», то есть контекстные подходы, через которые три данных глобальных политических актора видят «моральные платформы» собственной внутренней и внешней политики.

Монография подготовлена в рамках исследований, проводимых по "Инновационным научно-исследовательским практико-ориентированным проектам в области социальной толерантности, пропаганды здорового образа жизни, борьбы с наркоманией".

 

 

© Медушевский Н.А., 2014.

 

Тираж 200 экз.

Отпечатано в издательстве ЛЕНАНД

 

 

Оглавление

§1 Толерантность, как инструмент региональной политики и лоббизма………………………………………….3

 

§2 Борьба за толерантность в идейной конфронтации европейских фабрик мысли………………………………...22

 

§3 Толерантность и интолерантность системы социального и расово-этнического взаимодействия граждан в США………………………………………………67

 

§4 Идея национальной сплоченности и плавильный котел концепций толерантности в российской практике……………………………………………….……..119

 

Вместо заключени……………………………...……………180

 

 

Толерантность, как инструмент региональной политики и лоббизма

Современный мир скован цепями толерантности, которые одновременно служат для охраны свободы и для ее ограничения. По сути, толерантность отличается от интолерантности лишь углом зрения и при определенных обстоятельствах возможна подмена, фальсификация или просто трансформация восприятия категории «толерантного» отдельной личностью и обществом в целом.

Данная трансформация не эпизодична, она происходит постоянно и повсеместно, и значение имеет лишь ее масштаб, то есть то, насколько частные толерантные поводы отклоняются от общего доминантного тренда.

Обращаясь к ключевому для рассмотрения «тренду толерантности», его можно обозначить как комплексную идеологическую модель, в основе которой лежит определение толерантного поведения, как совокупности действий, основанных на восприятии индивидом одного человека, группы лиц или ситуации в целом с нейтральных (неагрессивных и невосторженных позиций), выражающемся в сознательном подавлении чувства неприятия, вызванного всем тем, что знаменует в объекте иное (внешность, манера речи, вкусы, идеи, принципы, образ жизни, убеждения и т.п.) при условии, что данные особенности не несут в себе очевидной опасности для индивида^[1].

При этом общий тренд имеет выражение в форме субъективного толерантного поведения, которое основано на принятии ценностей гуманизма и стремлении человека, либо общества в целом, преодолеть пороки социального взаимодействия, в числе которых расизм, ксенофобия, сегрегация, маргинализация, фундаментализм и др^[2].

Толерантное поведение отдельного человека и общества характеризуется различной степенью стабильности, что обусловлено близостью целей такого поведения и субъективной мотивацией. К примеру, человек может вести себя толерантно в определенных условиях, что необходимо для достижения частной цели, но при этом общая модель его поведения вполне может расходиться с принципами толерантного поведения. Как следствие, на уровне межличностного взаимодействия толерантность встречается гораздо чаще и более устойчива, чем на уровне социального поведения^[3]. Следствием данного соотношения становится необходимость пропаганды социальной толерантности как стабильного принципа общечеловеческого взаимодействия. Пропаганда толерантности представляет эту изначально философскую концепцию, берущую свое начало в веротерпимости и гуманизме^[4], как идеологический конструкт, соответствующий пониманию обществом определенных акцентов социального поведения.

При этом сам тренд толерантности также не единичен. Несмотря на то, что существует признанный во всем мире документ – Декларация принципов толерантности, опубликованная ЮНЕСКО в 1995 году^[5], в каждой стране и в каждом регионе существует своя собственная трактовка «справедливого» и «правильного», лишь отчасти сопоставимая с мировым трендом. Это обусловлено тем, что в контексте общемирового развития на планете сложилось несколько цивилизаций, характеризовавшихся, в том числе различной моральной базой и различным отношением к отдельной человеческой личности. К примеру, в восточных цивилизациях, например китайской, ценность человеческой личности всегда трактовалась в контексте коллективных интересов и даже государственная власть в лице императора и высших чиновников не могла претендовать на дистанцию от национальной традиции[6].

В противовес этому, в европейском мире индивидуальное начало всегда было сильно выражено и его цивилизационное значение постоянно повышалось. Такому статусу способствовало, прежде всего, уникальное наследие древнегреческой культуры^[7] и определенный геополитический фактор, объединивший на ограниченной европейской территории беспрецедентное в мировом масштабе количество народов. Как следствие, именно европейская цивилизация смогла нарастить коммуникационный потенциал, необходимый для зарождений гуманистической традиции, признанной затем во всем мире, как величайшее достижение и как основа для межличностного и международного диалога.

При этом общемировое признание гуманизма и неразрывно связанной с ним демократической традиции отнюдь не означает замещения одной культуры другой и одного менталитета другим менталитетом. Скорее речь идет об открытии условной двери для проникновения гуманистической традиции в инокультурные цивилизации.

В данной связи получает актуальность проблема совместимости, которая часто порождает совершенно неожиданные формы социального порядка, в числе которых нелиберальная демократия Китая или исламская демократия Ирана.

В ряде случаев гуманистическая традиция и вовсе оказывается неуместна, так как противоречит повседневной реальности и здесь речь идет об обществах, обретающих свою идентичность через войну, как например Афганистан, Сомали или ряд государств Центральной Африки.

Несмотря на наличие исключительных примеров, общая тенденция такова, что гуманистическая традиция эффективно интегрируется в национальную культуру, оставляя неурегулированными, в том числе на принципиальных основаниях, лишь некоторые частные моменты, в числе которых наиболее спорные вопросы толерантного взаимодействия, как, например, сексуальная ориентация, религиозно-гендерное равенство, этническое равенство и др.

Одним из наиболее знаковых примеров спорных поводов выступает широта политического плюрализма. Данный повод в определенном смысле связывает остальные и переводит обсуждение и прения по морально-нравственным вопросам в политическую сферу. Как следствие, в политически развитых обществах, признающих либеральные ценности и демократические принципы, возникает феномен лоббизма толерантных поводов и целых концепций толерантности. Через политическую и социальную активность, различные участники политических отношений (формальные и неформальные) пытаются представить тот образ социального взаимодействия и социальной организации, который кажется им более правильным, более справедливым. При этом каждый участник данной формы лоббизма характеризуется определенным политическим весом, уровнем осознания своей позиции и ангажированностью.

Характерно, что о лоббизме толерантных установок можно говорить как в формальном, так и неформальном ключе. Формальный подход являет определенную осознанную модель, которая представляется обществу для его направленного изменения, - например программа партии или речь оратора, характеризующиеся явными моральными детерминантами.

Неформальный подход гораздо сложнее и многообразнее. Фактически толерантность в гораздо большей степени представлена на уровне межличностного общения, чем, к примеру, на государственном уровне^[8]. Это обусловлено большей совместимостью частных позиций, и отсутствием необходимости согласования множества мнений участников. Как следствие и лоббизм моральных установок (толерантных поводов) фактически оказывается представлен в форме ситуативного убеждения оппонента, частных компромиссов, демонстрации правильного поведения или даже выяснения межличностных отношений (иногда силового) при условии апелляции к каким-либо моральным ценностным основаниям.

Неформальный подход может быть характерен и не только для межличностных отношений, но и для отношений институциональных, при условии, что моральная составляющая не становится одним из явных поводов взаимодействия.

В рамках данной работы приоритетом рассмотрения является преимущественно формальный подход, так как, с одной стороны, он предполагает применение методов политологического анализа (неформальный больше лежит в сфере психологии), а с другой, именно политические акторы, продвигающие комплексные модели и систематизированные принципы толерантного поведения, и являются движущей силой трансформации макротрендов толерантности.

Когда речь идет о формальном подходе и такой деятельности, как лоббизм, неизбежно возникает вопрос о том, кто является заказчиком толерантности, и какова сеть структурного лоббизма?

Мы уже говорили, что сегодня в мире существует несколько макротрендов трактовки толерантности, характерных, прежде всего, для развитых демократических государств. Как следствие, основного «заказчика» «правильной толерантности» следует искать именно там. Фактически, монополией на трактовку того, что на самом деле представляет из себя толерантность, сегодня обладают страны Старой Европы и США. Эта монополия оказывается обусловлена старой исторической традицией гуманизма, либерализма, демократии и, отчасти социализма, хотя его значение в данном вопросе гораздо ниже. При этом между традициями США и Европы находится значимый водораздел, обусловленный набором предпосылок. В частности, европейские страны, выступая носителями толерантности, опираются именно на историческую традицию гуманизма, ценность человека в аспекте его самовыражения и социальные права, значение которых для европейской культуры оказалось обусловлено достижениями Великой французской революции и знаковым для всей Европы марксистским учением, повлиявшим и на расклад политических сил и на представление о доминантных политических ценностях. Влияние на европейский макротренд толерантности оказала и католическая религия, которая, хотя и вступила в диалог с протестантизмом, смогла отстоять ценность такого религиозного единения, как паства, а также ценность церкви, как иерархизированного института и, как следствие, привнести в трактовку толерантности сильное коллективное начало при сохранении определенной системности восприятия отдельным человеком моральных и духовных ценностей.

Американская традиция в данном свете выглядит отличной. Она в гораздо меньшей степени привязана к культуре гуманизма, но зато интегрировала в значительно большей степени ценность свободы и ценность индивидуализма. Значение свободы, на наш взгляд, сопряжено с процессом становления американского государства в борьбе с колониализмом, в то время, как индивидуализм является следствием доминирования на территории США множества протестантских церквей и сект. Помимо этого индивидуальная культура оказалась присуща эмигрантам, исторически заселявшим английские колонии и фактически разрывавшим свои отношения с бывшей родиной. Также, определенный отпечаток на американскую традицию наложило и исходное, догосударственное применение демократических процедур, призванных создать основу для социального компромисса.

Причин, по которым европейская и американская традиции толерантности не слились в одну, достаточно много. Наряду с описанными выше специфическими особенностями, особое значение представляет также политический потенциал этих двух центров либеральной силы, которые хотя и выступали преимущественно в качестве союзников, всегда имели самоориентированные доминантные геополитические концепции и представление о лидерской роли собственных народов в отношении всего остального мира.

Как следствие и концепции толерантности и моральности, характерные для Европы и США оказались близки, но не смогли сформироваться в качестве единой модели. Кроме того они постоянно испытывали внешний вызов, который, обращаясь к работам С. Хантингтона (например, «Третья волна. Демократизация в конце XX столетия»^[9]), можно связать с концепцией волн демократизации.

В его трактовке мир несколько раз обращался на путь демократизации, а затем испытывал определенный откат, обусловленный тем, что многие общества оказывались не готовы соблюдать либеральный порядок.

В определенном смысле отправной точкой для процессов демократизации становились два условных центра демократии, возникшие во время самой первой волны (1828—1926) – США и Франция. Именно эти центры и примкнувшие к ним другие государства Европы исторически осуществляли экспорт своих политических моделей и выступающих их фундаментом моральных принципов. Как следствие, именно эти страны были вынуждены формировать систему лоббизма собственных толерантных трендов, для того чтобы обрести международный плацдарм дальнейшего усиления своей геополитической концепции и своей политической доктрины.

Объектами передачи трендов толерантности становились как развитые, так и развивающиеся страны и даже бывшие колонии, однако возможно выделить некоторые «ключевые победы», которые определили данный процесс в его современном виде.

Для Европы такой ключевой победой, несомненно, стала Германия, которая была окончательно включена в «европейский тренд» после объединения ФРГ и ГДР. Именно Германия наряду с Францией и странами Бенилюкса сегодня является защитницей европейской толерантной традиции. Это обусловлено экономической и политической мощью Федеративной республики, а также уникальным по своему значению потенциалом преодоления нацизма или чувством вины немецкого народа за расизм, проявившийся в форме Холокоста и этнической сегрегации^[10].

США, которые, начиная со Второй мировой войны, доминировали на международной арене, сформировали более мощный международный политический капитал и имели несколько таких «ключевых побед» в развитии собственного тренда толерантности.

Первой и, пожалуй, наиболее принципиальной из них можно считать идейное сближение США и Великобритании после мировой войны. Таким образом Штаты получили мощного проводника своих взглядов в Европе.

Сближение было вполне закономерным, так как в значительной степени, моральный и культурный базис, существующий в современной Северной Америке, является переосмысленным вариантом английской традиции, привнесенной многими поколениями англо-саксонских переселенцев, а само сближение, про которое мы говорим, стало скорее негласным признанием этого феномена, реализованным для достижения политических целей.

Другой «победой», хотя и ограниченного значения, можно считать привлечение в орбиту своей идеологии Японии, Южной Кореи и Тайваня, которые хотя и восприняли американские политические, культурные и, в определенной степени, моральные принципы, подвергли их коренному переосмыслению и трансформации.

Третьей принципиальной победой США в системе морального лоббизма принципов национальной толерантности можно считать расширение сферы влияния США на целый ряд стран Варшавского договора и пост-советского пространства. И в их числе особенно выделяется Польша, а также ряд республик СССР, например Литва, Латвия, Эстония, в меньшей степени Украина и даже Российская Федерация в первые годы ее становления. Как и ФРГ, многие из перечисленных стран после распада СССР выбрали для себя «путь отрицания прошлого», выраженного во включении их в орбиту коммунистического влияния. В данной связи либеральная толерантность стала для них уникальной возможностью провести для себя разделения на «плохое прошлое» и «хорошее будущее».

В зависимости от силы связи с «прошлой традицией», данные страны стали более или менее удачными проводниками именно американского тренда толерантности.

Причин, по которым отдельные страны можно относить к сфере влияния того или иного тренда толерантности достаточно много. Среди них и риторика руководства, и принципы организации национальной политики, и отношение общества страны реципиента к политике страны донора и др., то есть огромное количество факторов, символизирующих глубинную идейную зависимость и соотнесение национального развития с опытом установления социально-политического порядка в стране-доноре.

Устанавливая условные связи влияния двух доминантных трендов толерантности на отдельные политические режимы, нельзя не охарактеризовать и средств данного идейного лоббизма.

В период противостояния либеральной и коммунистической систем, таким средством в первую очередь было зарубежное радио, которое, находясь под запретом, формировало определенный облик привлекательности. По мере открытия границ и установления стабильного сообщения, количество средств значительно увеличивается. Если говорить об общесоциальной коммуникации, то это образование, кино, реклама, туризм, поощрение определенной структуры потребления товаров, культурное подавление и множество иных форм пропаганды. В данной связи политический уровень представляется более интересным и показательным, так как перенятие определенных моральных и культурных принципов происходит там через структурирование международной деятельности. К примеру, страны, зависящие от американских или европейских кредитов, товарооборота или военной мощи, часто не могут не поддержать определенной моральной политики, в том числе ее спорных и даже чуждых для этих государств аспектов.

Россия, являясь даже в период кризиса 1990-ых годов значимым политическим актором, попала под влияние сразу двух «трендов толерантности», которые в различное время имели разное политическое соотношение и разное социальное выражение.

К примеру, иллюстрацией американского мягкого воздействия может служить договорённость 1992 года о предоставлении сторонами друг другу режима наибольшего благоприятствования в торговле, который Россия, в отличие от других контрагентов США, получила на один год с ежегодным продлением по решению американского Конгресса. Эта мера фактически создала мощный рычаг всестороннего влияния США на российскую политику, и, в т.ч. на российскую официальную риторику.

С позиции европейского «тренда толерантности» Для России, таким, в значительной степени навязанным шагом, стал, например, мораторий на смертную казнь 1996 года, который позволил стране стать членом ПАСЕ и ряда других международных организаций. При этом мораторий не был поддержан большинством населения страны и многими политическими партиями, в связи с чем, можно предположить, что декларация гуманизма и отношение к данным ценностям российского общества оказались в некоторой степени разделены.

Кроме явных политических примеров, политический лоббизм западных либеральных трендов имел в России, как и в большинстве стран Восточной Европы, множество скрытых форм, в числе которых, например, гранты на исследовательскую и социальную деятельность Фонда Сороса или Фонда Макартуров с четко выстроенным вектором анализа, включение страны в общеевропейские или трансатлантические организации (для многих стран Восточной Европы это НАТО, ассоциация с ЕС, а для России – в определенном смысле участие в клубе G8 или претензия на вступление в ВТО), а также включение страны в транснациональные процессы, в числе которых определенной доминантой стали образовательные программы студенческого обмена и гуманитарные проекты, например рейтинг уровня демократии или рейтинг качества образования в отдельных учебных заведениях и так далее.

Каждый из двух западных трендов толерантности в контексте их скрытой экспансии был подкреплен своими собственными инструментами формирования доверия, но при этом тенденция распространения культуры западной толерантности оказалась наложена на ряд политических процессов, в т.ч. процесс демократизации и либерализации. Здесь вновь можно провести определенную аналогию с работами С.Хантингтона[11], который выделял ряд принципов распространения демократии, числе которых:

1) подрыв легитимности авторитарных систем;

2) беспрецедентный экономический рост;

3) серьезные изменения в доктрине католической церкви в те же годы;

4) изменение политики ведущих мировых держав (разрядка);

5) демонстрационный эффект, или эффект «снежного кома».

С. Хантингтон пишет о данных принципах применительно к третьей волне демократизации, и действительно, все они (хотя и в различном соотношении) повлияли на формирование нового мировоззрения жителей Восточной Европы и обусловили открытость этих обществ западным толерантным трендам.

Единственным исключением в данном трансформационном процессе оказалась новая Россия, в которой все эти тенденции также имели место, но уже с начала процесса либерализация начали испытывать противодействие.

Являясь центром политической силы, в определенном смысле центром идеологического мира, Москва не могла принять западную модель морали и нравственности как безоговорочную истину. Следует отметить, что это была не только государственная, но и социальная позиция, что подтверждается, к примеру, стабильно высоким электоратом коммунистической партии, априори находящейся в оппозиции западной либеральной традиции, а также электоратом других «левых сил». Показательна следующая диаграмма итогов 11 голосований (6 президентских и 5 думских) за кандидатов левых сил - от КПРФ и "других".

Рисунок 1 Диаграмма итогов 11 голосований за кандидатов левых сил [12]

При этом сама суть западной толерантности, связанная с традицией гуманистической, оказалась интегрирована в меняющуюся российскую культуру очень глубоко, чему способствовали и некоторые экономические изменения, например приватизация. Обладание частной собственностью сделало людей восприимчивыми к вопросам ее сохранения, приумножения и защиты и, как следствие, создало запрос на правила игры, как формального характера (новые законы), так и неформального, прошедшего трансформацию от «понятий» до новой общественной морали, постепенно обретающей очертания самостоятельного, уже российского тренда толерантности.

Российский тренд толерантности, как и обозначенные выше европейский и американский тренды, также претендует на самобытность, комплексность, автономию и имеет лоббистские амбиции, распространяющиеся на русский мир, на формирующееся «новое» российское геополитическое пространство.

Суть российского тренда толерантности заключается в комбинации широкой совокупности морально-этических принципов, принятых российским обществом в исторической ретроспективе его существования, включая и монархический, и советский и новейший периоды.

Следует отметить, что борьба трех морально-этических и идейных концепций не носит характера линейного противостояния, не имеет фронта столкновения, потому что представлена миллионами частных позиций, часто не имеющими национальной или политической принадлежности. К примеру, консервативная правозащитная организация в Бельгии может отстаивать на уровне ЕС ценности, сопоставимые с российским трендом толерантности, а научно-исследовательский институт в России может представлять комплекс ценностей, присущих американскому тренду. Как следствие, возникает система общемирового диалога ценностей толерантности, представленного многими локальными площадками. В связи с этим цель данной работы с одной стороны показать многообразие толерантности и ее противоречивость, с другой – дать читателю более подробное представление об условных национальных трендах толерантности, и наконец, в-третьих, и это особенно актуально в современном меняющемся мире, показать издержки толерантности в этих условных региональных моделях, вопреки, а возможно и благодаря которым, человечество идет по пути прогресса культуры мира и демократии.