Став в 1960—70-х гг. теоретической основой социал-демократического реформизма, критический рационализм переплетается с традициями «социальной инженерии» и «социальной терапии», образуя совокупность концепций, направленных на решение конкретных проблем социальной жизни за счет реализации “рациональных проектов” производственного, культурного, политического развития. Улучшение жизненных условий и исправление социальных дефектов — социотехнические задачи, требующие системы «рациональных образцов» и «рациональных ориентиров». Эти установки критического рационализма оказались привлекательными для той части прагматически и технократически настроенной интеллигенции, которая восприняла их как наиболее приемлемую философию социального действия, противостоящую пессимистически-негативистским тенденциям и контркультурным движениям.
Открытое общество – понятие, используемое в ряде западных социально философских учений для обозначения демократических обществ, характеризуемых плюрализмом в экономике, политике, культуре, развитыми структурами гражданского общества и правового государства.
Открытое общество обычно противопоставляется обществам докапиталистических формаций, а также социализму. Различаются две трактовки «открытого общества» - элитарная (Бергсон) и эгалитарная (Поппер).
Общество открытое и закрытое — понятия, введенные Поппером для описания культурно-исторических и политических систем, характерных для различных обществ на разных этапах их развития. Открытое общество — демократическое, пронизанное духом критики, легко изменяющееся и приспосабливающееся к обстоятельствам внешней среды,— противопоставляется закрытому — догматически-авторитарному, застывшему на достигнутой стадии развития. Для закрытого общества характерны логическое мышление, догматизм и коллективизм, для открытого — рациональное постижение мира, критицизм и индивидуализм. На этом противопоставлении строится социальная и политическая философия Поппера, а также его философия истории. Развитие современной цивилизации, начавшееся в период «греческой революции» в 5—4 вв. до н. э., по мнению Поппера, идет от закрытых к открытым общественным системам.
С этих позиций были подвергнуты критике социальные учения и теории, содержание и практика реализации которых не соответствовали этому образцу. Однако в рамках критического рационализма не была сформулирована программа перехода от «закрытого» общества к «открытому», то есть такому, которое в максимальной степени соответствовало бы идеалам разумной критики и самокритики как способам непрерывного самосовершенствования. Теоретики критического рационализма сосредоточили усилия на разработке рекомендаций «социальной технологии», выполняющей предохранительные функции по отношению к демократическим институтам, позволяющей этим институтам гибко реагировать на изменения в социальной действительности, адаптироваться к ним и удерживать контроль над ними. Огромную роль в этом процессе критический рационализм отводит НТП как движущей силе цивилизационного развития, распространению образования, повышению культурного уровня, превращению рациональности в доминирующую ценность.
5) методология исследовательских программ лакатоса
В результате постпозитивистской критики, особенно историцистской критики Куна и Фейерабенда, «рационалисты»[1] получили существенный удар. "Раньше, – говорит В. Ньютон-Смит, – очень мало говорилось о нерационалистических моделях объяснения перемен в науке..." [СФН, с. 168], ибо царили рационалисты. Теперь ситуация кардинально изменилась. "Как себя чувствует наш рационалист?, – спрашивает он. – Затравленный, поверженный и побитый за то, что он едва ли может принять, он тем не менее выжил" [СФН, с. 193]. Это выживание В. Ньютон-Смит связывает с программой "умеренного рационализма" Поппера, продолженной Лакатосом, с отступлением от классического понимания истины в сторону "приближения к истине", "возрастания правдоподобия", роста "предсказательной мощи".
Так, Лакатос неоднократно утверждает, что теории изобретаются, а его критерий "прогрессивного сдвига проблем", по сути, вводит конструктивистский критерий эффективности при отборе исследовательских программ. Однако, вслед за Поппером он провозглашает веру в то, что истина существует и что научные теории приближаются к ней, опираясь на опыт, хотя у нас нет критериев, опираясь на которые мы могли бы утверждать, что данная последовательность теорий движется к истине.
Основной единицей модели науки Имре Лакатоса (1922–1974) является “исследовательская программа”, состоящая из “жесткого ядра” и “защитного пояса”. Модель науки И. Лакатоса (как и модель Т.Куна) имеет два уровня: уровень конкретных теорий, образующих меняющийся “защитный пояс” “исследовательской программы”, и уровень неизменного “жесткого ядра”, которое определяет лицо “исследовательской программы”. Разные исследовательские программы имеют разные “жесткие ядра”, т.е. между ними имеется взаимнооднозначное соответствие.
Появление этой модели обусловлено тем, что Лакатоса, с одной стороны, не удовлетворяет куновское "сведение философии науки к психологии науки". “С точки зрения Куна, – говорит он, – изменение научного знания – от одной “парадигмы” к другой – мистическое преображение, у которого нет и не может быть правил. Это предмет психологии (возможно, социальной психологии) открытия. (Такое) изменение научного знания подобно перемене религиозной веры” [Лакатос, с. 274–275]. Поэтому позицию Куна он относит к иррационализму.
С другой стороны, Лакатос поддерживает тезис Куна и Фейерабенда об отсутствии "решающих экспериментов" как критерия выбора между теориями[2]. “ Нет ничего такого, – говорит он, – что можно было бы назвать решающими экспериментами, по крайней мере, если понимать под ними такие эксперименты, которые способны немедленно опрокидывать исследовательскую программу (или куновскую парадигму – А.Л.). На самом деле, когда одна исследовательская программа терпит поражение и ее вытесняет другая, можно – внимательно вглядевшись в прошлое – назвать эксперимент решающим, если удастся увидеть в нем эффектный подтверждающий пример в пользу победившей программы и очевидное доказательство провала той программы, которая уже побеждена” (здесь и далее полужирным шрифтом обозначено выделение Лакатоса) [Лакатос, с. 368] “Решающие эксперименты признаются таковыми лишь десятилетия спустя (задним числом)” [Лакатос, с. 352] “Статус “решающего” эксперимента зависит от характера теоретической конкуренции, в которую он вовлечен” [Лакатос, с. 367]. Лакатос показывает это на примере эксперимента Майкельсона-Морли[3] и ряде других [Лакатос, с. 353–359]. Ему близок и куновский тезис о том, что "отказ от какой-либо парадигмы без замены ее другой означает отказ от науки вообще" [Кун, с. 107]. "Не может быть никакой фальсификации прежде, чем появится лучшая теория" – говорит Лакатос, [Лакатос, с. 307].
Поэтому Лакатос ставит своей целью развить тезис попперовского "критического рационализма" о рациональности изменений научного знания, “выйти из-под обстрела куновской критики, и рассматривать научные революции как рационально конструируемый прогресс знания, а не как обращение в новую веру” [Лакатос, с. 275]. Для этого он разрабатывает свою методологию “исследовательских программ” (ИП). Путь к ней он видит следующим образом.
1.6.7.1. Модель “исследовательских программ”
Рассмотрим теперь методологическую структуру “исследовательских программ” Лакатоса. У всех программ есть “ твердое ядро ” и “ защитный пояс ”. Утверждения, включенные в “твердое ядро”, защищаются от изменений “отрицательной эвристикой”. Вместо изменения элементов “твердого ядра” “мы должны, – говорит Лакатос, – … развивать “вспомогательные гипотезы”, которые образуют защитный пояс вокруг этого ядра… Защитный пояс должен выдержать главный удар со стороны проверок; …он должен приспосабливаться, переделываться или даже полностью заменяться, если того требуют интересы обороны. Если все это дает прогрессивный сдвиг проблем, исследовательская программа может считаться успешной (классический пример успешной исследовательской программы – теория тяготения Ньютона)… Если исследовательская программа прогрессивно объясняет больше, нежели конкурирующая, то она “вытесняет” ее и эта конкурирующая программа может быть устранена” [Лакатос, с. 323, 473][4].
В “ исследовательскую программу ” Лакатоса входят “ методологические правила ”,руководящие изменениями “защитного пояса”. Эти правила делятся на две части: часть из них – это правила, указывающие каких путей исследования нужно избегать (отрицательная эвристика), другая часть – это правила, указывающие, какие пути надо избирать и как по ним идти (положительная эвристика) ” [Лакатос, с. 322].
“Идея “ отрицательной эвристики ” научной исследовательской программы в значительной степени придает рациональный смысл классическому конвенционализму… Но наш подход отличается от джастификационистского конвенционализма Пуанкаре тем, что мы предлагаем отказаться от твердого ядра в том случае, если программа больше не позволяет предсказывать ранее неизвестные факты… (но если Дюгем видел только эстетические причины (простота. – А.Л.) … разрушения ядра, то наша оценка зависит главным образом от логических и эмпирических критериев)” [Лакатос, с. 325].
“ Положительная эвристика складывается из ряда доводов, более или менее ясных, и предположений, более или менее вероятных, направленных на то,… как модифицировать, уточнять “опровержимый” защитный пояс… Внимание ученого сосредоточено на конструировании моделей, соответствующих тем инструкциям, какие изложены в позитивной части его программы” [Лакатос, с. 326]. “Наши рассуждения показывают, – говорит Лакатос, – что положительная эвристика играет первую скрипку в развитии исследовательской программы при почти полном игнорировании “опровержений”… Таким образом, методология исследовательских программ объясняет относительную автономию теоретической науки … То, какие проблемы подлежат рациональному выбору ученых, работающих в рамках мощных исследовательских программ, зависит в большей степени от положительной эвристики программы, чем от психологически неприятных, но технически неизбежных аномалий” [Лакатос, с. 329].
В более поздней работе Лакатос вообще отождествляет положительную эвристику с защитным поясом: “В соответствии с моей концепцией, – говорит он, – фундаментальной единицей оценки должна быть не изолированная теория или совокупность теорий, а “ исследовательская программа ”. Последняя включает в себя конвенционально принятое (и поэтому неопровержимое) “жесткое ядро” и “позитивную эвристику”, которая определяет проблемы для исследования, выделяет защитный пояс вспомогательных гипотез, предвидит аномалии и победоносно превращает их в подтверждающие примеры – все это в соответствие с заранее разработанным планом… Не аномалии, а позитивная эвристика его (ученого) программы – вот что в первую очередь диктует ему выбор проблем. И лишь тогда, когда активная сила позитивной эвристики ослабевает, аномалиям может быть уделено большее внимание. В результате методология исследовательских программ может объяснить высокую степень автономности теоретической науки, чего не может сделать несвязная цепь предположений и опровержений… В результате исчезают великие негативные решающие эксперименты Поппера: “решающий эксперимент” – это лишь почетный титул, который… может быть пожалован определенной аномалии, но только спустя долгое время после того как одна программа будет вытеснена другой… Природа может крикнуть: “Нет!”, но человеческая изобретательность – в противоположность мнению… Поппера – всегда способна крикнуть еще громче. При достаточной находчивости и некоторой удаче можно на протяжении длительного времени “прогрессивно” защищать любую теорию, даже если эта теория ложна. Таким образом, следует отказаться от попперовской модели “предположений и опровержений”, т.е. модели, в которой за выдвижением пробной гипотезы следует эксперимент, показывающий ее ошибочность: ни один эксперимент не является решающим в то время… когда он провалится” [Лакатос, с. 471–472].
“Таким. образом, научный прогресс выражается скорее в осуществлении верификации дополнительного содержания теории, чем в обнаружении фальсифицирующих примеров. Эмпирическая “фальсификация” и реальный “отказ” от теории становятся независимыми событиями” [Лакатос, с. 474]
“ Непрерывность в науке, упорство в борьбе за выживание некоторых теорий, оправданность некоторого догматизма – все это можно объяснить только в том случае, если наука понимается как поле борьбы исследовательских программ, а не отдельных теорий… Мой подход. – утверждает Лакатос, – предполагает новый критерий демаркации между “зрелой наукой”, состоящей из исследовательских программ, и “незрелой наукой”, работающей по затасканному образцу проб и ошибок…. Зрелая наука в отличие от скучной последовательности проб и ошибок (Поппера –А.Л.) обладает “эвристической силой”, … (которая) порождает автономию теоретической науки” [Лакатос, с. 370].
