История – это процесс развития общества и опыт прошлого, закрепленный во времени и пространстве, зафиксированный в памяти людей.

Время и историческая память неразрывно связаны. При этом время своеобразно сказывается на истории и осознании ее людьми.

Здесь мы должны сказать о термине «историческое время». Историческое время и время календарное (метрическое) связаны между собой, но все-таки разнятся. Время безлично, объективно, не зависит от людских желаний и течет, как река, или сходно с равномерным перекатыванием волн на море. Но историческая память сохраняет лишь отдельные его моменты, связанные с какими-то важными и яркими событиями и явлениями.

Когда неграмотная баба в русской деревне говорила, что ее ребенок родился в тот год, когда красная корова отелилась, то она выражала это свойство человеческой и исторической памяти.

Именно на этой основе составлена и историческая хронология, и периодизация истории. Календарное время тоже классифицировано: разделено на секунды, минуты, дни, месяца, года, века.

Но в истории эта классификация связана с событиями. Мы говорим: «1812 год», и в памяти возникают Отечественная война, стихотворение М.Л. Лермонтова «Бородино», герои того времени (Наполеон, Кутузов, Багратион, Барклай де Толли и др.).

«1431 год» – год казни в Руане (или мнимой казни) Жанны д´Арк, героини французского народа и Столетней войны.

«1945 год, май» – победа над фашизмом во Второй мировой войне.

При этом, как видим, даты эти разного значения. Если образованные французы сразу совместят 1431 год с казнью Жанны, то это совсем не обязательно будет с русскими, греками, египтянами и т.п. Для них эта дата означает знание, но в общем ничего не говорит их сердцу.

1812 год несколько по-разному будут представлять французы и русские.

8 – 9 мая 1945 года наверняка было много разных и, может быть, важных событий, но во всех уголках мира и Европы эту дату соотнесут прежде всего с окончанием Второй мировой войны: уж слишком велико было событие, охватив огромную территорию и унеся миллионы жертв. Но вспоминать ее будут тоже по-разному.

Историческое время тоже делится на годы и века, но чтобы отличить их друг от друга, здесь есть еще одно понятие – «эпоха», которого в календарном времени нет. «Эпоха» содержит в себе названные выше свойства исторической памяти, она не может быть безлична, она всегда имеет свои отличительные признаки. Эпоха, означая временной отрезок (и длительный отрезок), в то же время не имеет какой-то определенной, постоянной длительности. Это не мера времени. Это мера истории. Мы говорим: эпоха Петра I, эпоха Возрождения, эпоха Просвещения, эпоха феодализма, эпоха первоначального капитализма, эпоха географических открытий и т.п. Как видим, все это периоды разной длительности, вычлененные на основе разных критериев. Но все они имеют свою индивидуальность, свою окраску, насыщены совершенно конкретными событиями.

И эти события мы расставим в хронологической последовательности, прикрепив к определенным эпохам, зная, что одни эпохи от других отличаются определенными признаками.

Мы не отнесем Великую Французскую революцию к 1917 г., и Октябрьскую революцию 1917 не спутаем с Великой Французской (хотя они по целому ряду признаков схожи), т.к. они связаны с определенными признаками разных эпох. Они связаны с разными национальными особенностями. Время же календарное (мы не говорим здесь о принятых разных системах летосчисления) одинаково для всех и безразлично к каким-то социальным, национальным, культурным признакам.

Обычный, метрический век и век исторический имеет разную длину (а не 100 лет), т.к. с точки зрения истории он включает в себя определенные признаки и тенденции, он с точки зрения истории по-разному насыщен. XIX век как век истории не кончился в 1900 году, а ХХ не начался в 1901. Он начался примерно с 1903 года, если мы возьмем за начало отсчета растущие революционные тенденции, приведшие к грандиозной революции в Европе и победе ее в Октябре 1917 г., которая определила в значительной мере ход истории в последующем.

Если точку отсчета возьмем Первую мировую войну, то остановимся на 1914 годе, который подвел итог социальному развитию и внешней политики XIX века и начал новый век, ознаменовавшийся небывалыми социальными и внешними конфликтами, апофеозом которых была Вторая мировая война.

Это деление условно, метрическое же время делится очень четко, одинаково и не по нашему замыслу. Исторические события, явления, независимо от их удаленности от современности мы можем вызвать в памяти и анализировать в любое время. Время же само по себе невозвратно.

Таким образом, историческое время всегда эмоционально окрашено, прерывно, возвратно, связано с определенными существенными признаками.

Но человек, расселяясь по планете, гораздо ранее осознал пространство, но долго не мог осознать время.

Человек долго не мог выделиться из природы, из космоса. Сознание древнего человека мифологично, но миф, где человек осознает себя, свою судьбу, где он уже вырабатывает правила морального поведения, все же внеисторичен, мифологическое сознание вне времени. Если мы посмотрим на опыт европейского развития, мы можем сослаться, скажем, на «Илиаду» Гомера, где уже видны зачатки историзма, есть понимание времени, но они сосуществуют с мифологическим сознанием.

Древние люди понимали время лишь как символ порчи, ущерба: человек стареет, цветок увядает, дерево желтеет, засыхает. Но они не видели в этом трагедии, не замечали бега времени, т.к., будучи близок природе, древний человек, земледелец ли, охотник ли, видел, что все «порченое» вновь возрождается (за зимой наступает весна, затем лето), время отличалось лишь циклами, которые повторялись.

Так же он относился и к жизни и смерти людей и животных. Поэтому мы видим в восточной мифологии постоянное превращение животных в людей и наоборот, новые перерождения тех и других. Подобное мы наблюдаем и в греческой мифологии: самовлюбленный Нарцисс превратился в цветок, люди после смерти переселялись на Олимп по воле богов, либо продолжали жить в подземном царстве Аида. В вавилонском эпосе о Гильгамеше герой обретает бессмертие, становясь богом – здесь начало традиции легенды о воскресении Христа.

Уже в античности появились попытки изучения и научного осмысления истории. Не зря греческих историков Геродота и Фукидида называют отцами истории, т.к. они попытались не просто записывать события прошлого, но и сформулировать определенные принципы, подходы этого записывания.

Геродот собирал и описывал факты, которые он видел или слышал от кого-то, те факты, которые записаны в памятниках, однако, при этом он отбирал факты, предъявляя к ним требование достоверности. Это первый научный подход к истории. Но при всей добросовестности в его истории масса чудес и небылиц, в связи с недостоверностью устной традиции, на которую он опирался, и с границами воззрений и знаний о мире в то время. Геродот заложил основы компиляции историописаний других авторов, что еще далеко от собственно исторического взгляда, от науки. Историю Геродот считал учительницей жизни, находя в ней много полезного для его времени.

Фукидид представлял историю прежде всего как историю войн и политики. Именно они, по его мнению, заслуживали внимания историка. Развивая принцип достоверности, выдвинутый Геродотом, Фукидид считал, что историк должен быть современником описываемых событий. История мыслилась им как объяснение событий (от причин к следствию), хронология занимала второстепенное место, а само время понималось исключительно узко. Он заложил прочную традицию военной и политической истории в позднейшей историографии. Но Фукидид явно следовал здесь за Геродотом: они оба были едины в том, что динамизм, время более всего проявляются в войнах, войны показывают трагедию общества.

Эту идею затем развивал Аристотель, рассматривавший историю как трагедию. Поэтому историописание, повествования о прошлом он считал искусством, а не наукой (как полагали Геродот и Фукидид).

Впоследствии римский историк Тацит, сам государственный деятель, считал историей по сути дела только историю государства, рассматривая, как и Геродот, исторический опыт как полезный для настоящего, и именно в этом видел смысл историописания. Он был историком-моралистом. Но, следуя за Аристотелем и будучи ритором, он полагал, что история и искусство очень близки, что моральные уроки из истории могут быть извлечены при очень ярком, красочном, убедительном описании событий или явлений прошлого.

Все сказанное нами об этих историках показывает, что само историческое время имело для них малое значение и, отмечая их заслуги в закладывании основ исторической науки, именно им мы частично обязаны и тем, что многие события, имена далекого прошлого оказались для нас безвозвратно утеряны. Неумолимое время не пощадило их, а сведения о том далеком времени, которые мы черпаем от этих авторов, дают неполную и искаженную картину этого времени, т.к. историки эти отобразили и отобрали из прошлого и современного для них лишь то, что было ценным с их точки зрения.

Конечно, мыслители древности тоже понимали время как изменение качества. Вспомним Гераклитово изречение: «Нельзя дважды войти в одну и ту же реку».

Однако по-настоящему проблема времени стала ощущаться людьми лишь на изломе античности – в раннем средневековье. Кризис и крушение Римской империи, совпавшие с укреплением христианства и знаменовавшие собой появление новой идеологии в этом наиболее культурном очаге Евразии, поставили перед людьми проблему соотношения вечного и временного.

Все устоявшиеся представления, явления культуры рушились, на глазах людей исчезали целые города и государства. И в этих условиях оптимизм античных мыслителей уже удовлетворить не мог. А в христианской мысли проблема времени приобретает очень важное значение. Это новое сознание пробивалось в массы в виде богословских проповедей. В философии или, вернее, в теософии епископа одного из североафриканских городов Августина, прозванного Блаженным, весь мир представлен в виде двух градов: мирского (профанного) и божественного. Церковь по его учению является посредницей между этими двумя мирами. Августин не считал профанный мир греховным, не считал церковь святой. Он считал, что возможен переход из профанного мира в мир (град) божий, и цель человека состоит именно в этом переходе, и время имеет вид линии, когда человек из мирского града стремится перейти в вечность. Вечность – это божественное, и это застой, там нет времени.

Не вдаваясь в анализ учения Августина и противоречия этого учения (в частности, неясность противопоставления времени и вечности), мы можем увидеть и указать здесь, что Августин делает шаг от первобытных и античных представлений к новому мышлению и как бы объединяет их.

Человек и человеческий, земной, профанный мир временен, человеческий мир уникален по сравнению с природой, это чудо природы, чудо божественное, и в то же время только человек наделен разумом, перед которым преклоняется Августин, перед которым преклонялись и античные мыслители. Человек может перейти при праведной жизни в град вечный, божественный, что в общем отрицалось рациональной античностью, но несколько напоминает античные мифы (или упоминавшееся сказание о Гильгамеше).

Богословие, церковь постепенно становятся ведущими силами общества, и церковь берет на себя и функции управления мирским временем. Человек, определявший время по циклам природы, по солнцу и луне стал руководствоваться церковными богослужениями: колокола возвещали утро, полдень, вечер. Это были официальные «часы» крестьянина и ремесленника еще до появления механических часов.

В учении схоластов и их наиболее яркого представителя епископа Фомы (Томы) Аквинского, время приобретает трагические характеристики. Определив четкую грань между жизнью земной и неземной, доведя до определенности идею Августина, Фома представил само время божественным творением и уделом греховной земной жизни. Настоящим объявлялась вечность, а временная земная жизнь – лишь видимой жизнью. Время при этом также представлялось линией, которая означала стремление людей из видимого (земного) мира к настоящему (неземному, вечному).

Интересно, однако, что при кажущемся доведении мыслей Августина до абсурда и разрыве с античностью учение Фомы Аквинского, порожденное другим временем, по-своему очень тесно связало античность и средневековье. Именно у Фомы мы видим похвалу не бедности (как до этого у церкви и у Августина), а праведно нажитому богатству, у него мы видим призыв к накопительству, к производству. Капиталистические ростки производства, корни которых были в античном мире, и которые вновь начали развиваться в средние века, церковь в лице Фомы Аквинского ввела в свои догмы. Фома Аквинский как бы предвосхитил позднейшее учение Ж. Кальвина, с которым связывают идеологию начального капитализма. Эту черту учения Фомы Аквинского очень интересно и убедительно отметил Ф. Зомбарт. Средневековье и господствующая в общественной мысли того времени схоластика сделали шаг вперед в развитии историзма, прежде всего в осмыслении времени.

Однако средневековое сознание, сделав шаг вперед в осмыслении исторического времени и исторического опыта, пропустив этот опыт через человека, в то же время представляло и время, и исторический процесс как деяние и замысел бога, человеческая история представлялась лишь тенью, отражением, зеркалом этого божественного замысла. В какой-то мере это мировидение истории остается даже у Гегеля (начало XIX века), хотя бог выступает у него в виде мирового разума.

Но с конца XV – XVI в. такие представления уже не единственны. Человек, активно меняющий свою судьбу, изобретатель, путешественник (это время географических открытий, эпоха Возрождения) делали человека все более уверенным в своих силах, в своей истории.

XVII век в Европе характеризуется господством рационализма в общественной мысли и появлением тех идей и концепций развития общества, которые получили развитие в следующем веке.

Казнь Карла I в период Английской революции символизировала подрыв не только монархической идеи, но и всей церковной идеологии, которая провозглашала божественное происхождение монархической власти. Как ни относиться к этому акту, он означал еще один важный шаг к освобождению истории из пут теологии, к «очеловечиванию» истории.

Век Просвещения (XVIII век) знаменовал собой победу человеческого разума, хотя и не отказался от теологического сознания. Век революций и техники, век Просвещения ускорил это новое отношение человека к времени и своей истории: время зримо заявляло о себе (особенно в Европе и Передней Азии, где изменения казались такими стремительными, что сознанию трудно было успеть за ними).

Современный австрийский философ (50-е гг. ХХ в.) К. Ясперс развитие человеческой истории рассматривает с точки зрения выделения двух важных периодов, которые он назвал осевым временем. Начало человеческой цивилизации, человеческой истории он отсчитывает с первого осевого времени, которое он относит к VIII в. до н.э. (образование Шумерской и Аккадской цивилизаций, прародителей человеческой культуры). Период XVIII – начала XIX в. он назвал вторым осевым временем, когда, по его мнению, человечество разделилось на Восток и Запад, и Запад начал развиваться очень быстро, на Востоке же время как будто остановилось.

В связи с этим наблюдением К. Ясперса и его трактовкой исторического времени надо обратиться к таким терминам, как предыстория и история.

Предыстория и история – термины, условно обозначающие два этапа развития человечества. Все, что относится к первобытному обществу и формированию самого человека, называют обычно предысторией. Это верно постольку, поскольку история появилась с человеком, человеком цивилизованным.

Но непроходимых границ между ними нет. Ведь корни истории уходят в толщу предыстории. Без знания первобытности мы не поймем причин многих исторических явлений, различий самих народов и т.д. Долгое время о первобытности повествовал только миф, затем ей стала заниматься археология, конструирующая прошлое по материальным остаткам. Позже первобытностью занялась история (историческая наука). Но и сегодня в исторической науке существует разное отношение к так называемой «предыстории».

Пожалуй, можно сделать такой обобщающий вывод, что те, кто исходят из материалистического объяснения истории, включают первобытную историю в историческую науку, в историю в целом как в процесс. Ведь именно в тот период уже была примитивная культура, наложившая отпечаток и на современную культуру, определяющая часто особенности национальной культуры.

Как можно относить к предыстории древних германцев или древних славян, живших в IV – V вв. на стадии родоплеменного строя, которые имели в это время свое гончарное ремесло, металлообработку, способы обработки земли и т.д., исключить этот период из их истории? Однако их часто относят к доисторическим народам.

Один из крупнейших английских историков и философов истории нашего времени А. Дж. Тойнби, хотя и оговаривается, что первобытный период влиял на позднейшую историю народов, в то же время игнорирует этот ранний этап развития. И это вызвало справедливую критику нарисованной им картины мира со стороны многих историков и философов.

Выдающийся австрийский философ К. Ясперс по сути дела отказал в истории всем народам до того времени, пока не появились великие культуры древности – Вавилонская и Шумерская. До этого времени, считает он, была одна предыстория. Да и Шумер, и Вавилон оказались как бы за порогом истории, хотя и дали жизнь, как признает он, поздним культурам. Подлинная история начинается, по его мнению, с осевого времени (VIII в. до н.э.). Ясперс полагал, что история человечества начинается с появления письменности и письменных памятников. Только они, по его мнению, дают достоверные сведения о прошлом, материальные же остатки древнего прошлого не могут дать нам точных свидетельств. Так же считал и А. Дж. Тойнби.

С другой стороны, К. Маркс и Ф. Энгельс, следуя за историками и философами Просвещения, уделяли значительное внимание этому раннему периоду истории человечества, пытаясь добраться до коренных причин последующих форм общественного развития и выясняя их социальную сущность.

Однако, имея в виду усиление деятельного и сознательного начала самого человека, развитие человеческого общества, освобождение по мере этого развития духа человека, который будет подлинным созидателем своего будущего и настоящего, свободный от пут эксплуатации и от пут вынужденного труда «за кусок хлеба», К. Маркс говорил, что настоящая человеческая история (свободное проявление и самосознание человека) начинается в постиндустриальную, постэкономическую эпоху. Вся известная история, по Марксу, это только предыстория.[4] И тут с ним согласен и К. Ясперс, который считает, что назначение истории – вернуться к истокам человечества в том смысле, что разъединенное человечество должно снова объединиться, и тогда начнется его подлинная история.[5]

А есть ли у истории конец?

Собственно, как писал К. Ясперс, все, что имеет начало, должно иметь и конец.[6] Однако с точки зрения диалектики концы и начала – относительны.

Древние греки мыслили круговоротом времени, для них собственно не было ни начала, ни конца (конец означал начало нового). С точки зрения средневековых схоластов, с точки зрения христианских историков, история движется к страшному суду (начинается от Христа и движется к богу). Подобно движется и мысль Гегеля (а это уже первая половина XIX века!): вся история движется к Христу, хотя Гегель имеет в виду господство мирового разума.

А. Тойнби (и не он один) говорит о смерти цивилизаций, хотя и не считает, что она неизбежна.

К. Маркс, восприняв не прямолинейную и не циклообразную, а спиралеобразную форму исторического развития (как считают, наиболее ярко мысль о такой форме выразил позднесредневековый итальянский мыслитель Д. Вико) полагал, что человечество движется по пути своего освобождения и не обозначает конца этого пути, считая, что нет пределов человеческому разуму и человеческому духу. Можно сравнить это рассуждение с более поздним рассуждением академика В.И. Вернадского (ХХ век) о ноосфере.

Но в то же время и Маркс считал, что человечество, вероятно, исчезнет. И тогда, естественно, вместе с ним исчезнет и сама история.

Итак, мы можем сказать, что история – это особая, человеческая, форма существования и развития и одновременно способ осознания этого развития.