Глава 58. Инспектор находит выход

Считающий стоял в огромной очереди, сжатой так плотно, что виден был только лысоватый затылок человека впереди и пару выступающих профилей по бокам. Иногда очередь двигалась на несколько маленьких шажков. Считающий стоял так уже полтора часа. У него болели ноги, ныла поясница. Вокруг – слева, справа, сзади, спереди – стопками строились и высились диалоги:

– Вы представляете, в ателье господина Брукса утром тоже ни одного. А там всем шить, там же швейные машинки, у Брукса большой заказ. И, скажу вам по секрету, заказ этот спас его контору от разорения… Ему, наконец, есть, чем платить налоги, зарплаты. А тут такое. Стульев нет-с! Работники почти все – женщины, работать, ясное дело, не хотят. Ну, Брукс их и запер, и сказал, что не выпустит, пока не сошьют заказ. А одна была на сносях, скрывала, что ли, платья широкие носила, наверно, ну, и преждевременно, от нагрузок… У неё, натурально, схватки, кричит. Все в двери стучаться, а Брукс уехал уже. Охраннику наказал не выпускать. Охранник и не выпускает. Ему кричат: «Тут роды!» Он говорит: «Меня не проведёшь, едрёна вошь…»

– Рикши все заняты. Люди – кругами кататься, они втрое – цены.

– В школах занятия отменили.

– Что, и в школах нет стульев?

– Нет!

– Так там же парты! С этими…

– Парты тоже исчезли! И скамьи, и кресла.

– Перестаньте нести чушь! Исчезли только стулья, и то не все. Если бы исчезло всё, мы бы с вами здесь не стояли.

– Ох, долго ещё? Вы повыше, гляньте.

– Долго-долго, не переживайте. Посидеть все хотят.

Очередь сдвинулась ещё на шаг.

– А я вот Брукса понимаю. У меня своя контора, небольшая. На трёх человек. Секретарь, бухгалтер, юрист. Все, кроме секретаря, люди почтенные, в возрасте. Это вам не швеи какие-нибудь. Рожать не будут. Так, что Вы думаете? Тоже не хотят работать. Я говорю: «Цыц!» А юрист мне: «Нарушаете права». А бухгалтер: «Давайте премию за такие условия». Секретарь этот с чаем… Кое-как, за двойную зарплату договорился.

– Говорят, это мафия какая-то. Хочет город захватить. Город заснул, стулья исчезли. Все устали за день, а ночью следующей, то бишь, этой нападут на усталых, всех грабить и убивать будут.

– Прям-таки грабить и убивать? О-хо-хо! Насмешили.

– А я другое слышала! Слышала, стулья ожили сами и решили уйти. Ну, от жизни такой…

– Какой?

– Ну, сидят на них все… Неприятно.

Все прыснули.

– Ой, насмешили! Стулья ходить не умеют. Они неживые!

Аркадий поёжился под низко надетой фуражкой.

– А если серьёзно, – голос понизился до уровня тайн и заговоров, – говорят, это из самого Здания директива пришла – украсть все стулья! Здание обанкротилось. Инспектора налоги собрать не смогли. Все уклоняются. Ну, так и пришёл приказ. Украсть. А потом продать нам же втридорога. Я сегодня на митинг пойду. Посижу тут немного и пойду. На Круглой будет.

– Смотрите, аккуратнее… С такими разговорами и митингами. А то совсем сядете, успеете насидеться!

Все засмеялись, но нервно, растерянно. Ещё пару шагов.

– Оп! Понемножечку да помаленечку… А я вот с Вами не согласен. Не обеднело Здание: такая махина обеднеть не может. Оно ж не только налогами кормится. Но вот режим разболтался больно. Больно много развелось в обществе протестных настроений. Митинги, разговоры. Вот и решили нас спровоцировать. Узнать, так сказать, кто за, кто против. Стулья украли сами. Мы за день разозлились, измотались. Решились на митинг. А они вечерком всех на Круглой площади ка-ак повяжут – всех главарей да горлопанов, чтоб неповадно было. Уверен, уже сейчас меж нами ходят да выясняют, кто пойдёт, а кто не пойдёт… Я не пойду! – громко заявил говорящий.

– Тогда тем более надо идти! Показать, что мы сила. Что нас много. Может, что-то изменится! Мы на них надавим снизу, а они на уступки пойдут.

– Да не пойдут! Где вы видели, чтобы Здания на уступки ходили, а? Это ж смех. Здания сносят обычно… Но меня всё устраивает, если что! – последнюю фразу говорящий опять сказал громче.

– Знаете, митинги, не митинги, налоги, не налоги, а то, что дело рук Здания – сомнений никаких. Это же какой масштаб операции. Я сам когда-то к Зданию причастен был, знаю, как такое делается. Не одна сотня человек потрудилась.

– Вот! А я что говорил. Ходять и слушають.

– Точно! Бывших работников не бывает. Головорезы чёртовы.

– Да был бы мне смысл вам всё это говорить? В Здании же профессионалы. Вы дослушайте меня. Говорят, – голос упал до трагического хрипа, – говорят, вчера ходил по домам какой-то субчик, маленький, тёмненький, невзрачный – не-за-мет-ный! – ходил да якобы стулья-то пересчитывал. А что их пересчитывать-то? Что пересчитывать? Это они готовились, выясняли местоположение.

Аркадий натянул фуражку ещё сильнее.

– Точно! И у меня был!

– Мужчина, у Вас был?

– Господин?

Считающий неопределённо кивнул.

Аркадий лежал в обмороке.

– И у меня. Ленты какие-то вязал… Метил!

Несколько шагов в отчаянном молчании.

– А как Вы думаете, почём теперь продавать нам стулья будут?

– Да кто ж знает? Зависит от того, какой у них дефицит бюджета. Да ещё операция какая масштабная была: зарплату платить всем работникам, премии. Думаю, нормально будут стулья стоить теперь. Да только куда деваться-то?

– Что значит, куда? Я же говорю, на митинги!

Юноша в веснушках ещё что-то рассказывал опытному плотному, пока наивная женщина с лицом, жаждущим надежды, и интеллигентный клерк в очках с испугом внимали монологу, а считающий наконец выдохнул – про него забыли.

Он стоял в очереди уже полтора часа. После столкновения с молочником считающий долго плутал по узким каменным капиллярам вдали от больших артерий главных улиц. Сталкиваясь с людьми, подбирая обломки разговоров, выпадающих из окон, Аркадий смог сложить картину последних событий и понял, что миссия его провалена, а стулья украдены неизвестными. А, помимо этого, в разговорах обрывком шёлковой ленты сверкала фигура маленького тёмного человека, интересовавшегося в последние дни стульями якобы для пересчёта. Простые причинно-следственные связи складывались сами собой. Виновник был вычислен. По обыкновению город не называл его вслух, только намекал, подводил, но от намёка до обвинения…

Потому Аркадий прятался в переулках. Ему надо было бежать к Зданию, скрыться в нём, постараться оправдаться перед начальством за задержку в работе, а главное, доказать свою невиновность в истории со стульями. Сейчас он больше всего боялся, что начальники в Здании встанут на сторону населения, и, дабы просто не раздражать город, тоже будут считать виновным его, а это катастрофа, переубедить их нет никакой возможности: начальники в Здании решений менять не любят, делают это всегда очень неохотно и тяжело, система грузная, неповоротливая и страдает одышкой. Считающему надо было как можно быстрее добраться до Здания и, несмотря на ужас при одной только мысли о предстоящем, начать активную кампанию в свою защиту. Аркадий почти лишался чувств, осознавая, что решение-то на его счёт, возможно, уже принято, и только он тут один в неведении бегает по улицам.

Усугубляло его положение ещё и то, что в суматохе он совершенно сбился и не понимал, в какой части города находится, и где Здание. Карта в его голове спуталась, а, благодаря косвенным ориентирам в виде сомнительных шпилей и крыш, районы в ней складывались в какие-то фантастические вариации, как бывает во сне, когда дверь из комнаты загородного дома ведёт в гостиную родительской квартиры. Может, Аркадий ещё лежит на своей раскладушке в комнате, и всё ему приснилось?

Аркадию очень хотелось этого, но, увы, дурной сон оказался явью, словно восьминогий стул, проникший в Полуденный мир из Великого Оу через волшебство двенадцати ударов. Аркадий понимал, что ему нужно выйти на большую улицу, откуда наверняка будет видна громада Здания. После недолгой борьбы, обессиленный и припавший лопатками к шершавому торцу дома, он решился покинуть тесноту переулков.

Первым, что он увидел, была огромная очередь, настолько исказившая улицу, что трудно было вспомнить её название. Очередь упиралось в маленький кабачок «Прохлада», в котором считающий узнал место своего первого просчёта: тут он спутал кресла и стулья. Аркадий вспомнил противного пузатого хозяина, и сразу же – прекрасную официантку, которая столько раз была первой в титрах его сновидений в последние ночи.

Аркадий оцепенел от сладкого предвкушения. Сердце его выбивало на ксилофоне рёбер самые высокие и чистые ноты.

– Вот бы увидеть её снова… Хотя бы на секундочку! – Аркадий пока помнил черты её лица довольно отчётливо, но снимок на дне его памяти уже начал размываться в мутном потоке сумасбродных дней, незаметно подменяя то подбородок, то разрез глаз, то линию лба, всё сильнее отдаляя образ от оригинала. Аркадий боялся потерять его совсем, он хотел ещё одной вспышки магния, магии заходящегося пульса…

Мысли Аркадия перебил чей-то голос, явно принадлежащий той сущности, что успела вырасти в нём за годы служения в бюрократической машине. Голос этот был напуган и подл и, похоже, принадлежал считающему:

«Нет. Мне надо идти к Зданию. Каждая секунда на счету. У начальника отдела, – папка с моими проступками. Против меня начнут Процесс».

Аркадий стоял, глядя на кабачок. Считающий оглянулся на Здание. Но Аркадий смотрел на кабачок.

«Если они хотели начать Процесс, они его начали. Меня лишат свободы. Казнят в пыточных. Возможно, сейчас последний шанс её увидеть. Несколько минут ничего не решат».

Считающий внутри маленького человека смотрел на это неодобрительно. Он ещё помнил утреннюю погоню и тихо гордился своим подвигом, рассчитывая на привилегированное положение внутри личности.

Аркадий смотрел на кабачок.

«Я просто встану в очередь, надвинув фуражку, и меня никто не заметит. Достою до конца, взгляну на неё разок и побегу в Здание. Пять минут ничего не решат».

Так он решился перейти улицу и примкнуть к очереди.

Но, встав в очередь, он крепко завяз в ней, закрытый потоком людей, подходящих сзади. Аркадий боялся разворачиваться, протискиваться назад, рассыпая неловкие извинения, ведь это могло привлечь внимание. Он подумал, что в любом случае здесь ненадолго, но очередь двигалась медленно, а люди вокруг говорили о стульях, а ещё очень часто о господине, считавшем их на днях, и о том, что бы они с этим господином сделали, если бы встретили прямо сейчас, хоть здесь, в очереди. Считающий боялся пошевелиться, лишь иногда торопливо натягивая без того сидящую всей ватерлинией на носу фуражку. Люди говорили о стульях и о невозможности сесть, о том, что редкие счастливцы, чьи стулья остались целы, открывали настоящий бизнес поминутного проката своей мебели, но часто такие мероприятия, заканчивались постыдными скандалами и звонкими аплодисментами пощёчин. Люди говорили о том, что мест, где можно спокойно и цивилизованно посидеть в городе наперечёт, что в парке не то, что скамейки – все лужайки забиты сидящими. Пошли разговоры о том, что некоторые, поправ священные правила этикета, садились на тротуары и бордюры, не боясь запачкать одежды и простудить свои телеса, но рассказчики сами не верили в подобные признаки хаоса и словно просили их переубедить.

Так, из обрывков чужих разговор, считающий понял, что творится в городе, и узнал, куда была направила очередь своё гудящее, извивающееся, переступающее с ноги на ногу телом.

В кабачке «Прохлада», где он впервые сбился со счёту, спутав кресла и стулья, привычный уклад и распорядок полетел к чертям с минуты открытия. Дело в том, что в «Прохладе» остались нетронутыми кресла. Трудно передать ту гамму чувств, которую испытал сегодня утром Грегуар, пузатый хозяин заведения. Вернувшись из Здания, ликуя и судорожно соображая, как переделать документы, он столкнулся с десятком любопытных зевак рядом с его кабачком. Склонный к подозрениям, он не сразу уяснил, что пришедшие с нездоровой страстью рассматривали уютные кресла, что находились на ещё закрытой для посетителей террасе. Хозяин вспомнил об утреннем происшествии в Здании, пропаже стульев, которая спасла его бизнес от инспектора да и вообще ошеломила город. И теперь он стоял посреди зала, не замечая молодую официантку, что драила и без того сверкающий дощатый пол, со страхом поглядывая на странное поведение обычно строгого хозяина. А на лице того расплывалась блаженная улыбка.

«Святой Полдень, благослови воров этих… Это же золотая жила, золотая жила. Так. Делать ли платным вход? Нет! Ни в коем… – возненавидят моментально. Вход бесплатненько, да, но вот цены, в два, нет, в три, в три раза!»

Кафе открылось позже на тридцать минут, в течение которых хозяин и официантка лихорадочно переписывали цифры справа во всех меню разными почерками – резким и подозрительным, с брызжущими точками и скупыми окончаниями и миловидный, аккуратно уложенный, чуть скособоченный неожиданной спешкой.

Никогда ещё утром не было столько посетителей. Но Грегуар даже не мог представить себе то, что случилось дальше. В течение часа, весть: «Есть одно кафе на пересечении Трубной и Каменного, так та-ам…» – разлетелась, как чума, по окрестным кварталам, и очередь заражённых желанием сесть заполонила улицу. Полчаса спустя, очередь уже терялась в догадках о собственной длине: конец её на перекрёстке уходил за угол. О кафе знал весь город. А ещё через минут пять на кухне кончились кофе и чай, как самые дешёвые блюда в подорожавшем втрое меню. Но это было хорошей новостью, так как больше не надо было в спешном порядке перемывать закольцованный строй чайников, кофейников и чашек, что уменьшался за счёт звонких звёзд, вдребезги разлетавшихся об пол. Это дало хозяину передышку, во время которой можно было вытереть руки о фартук и, оперевшись коленом о единственный табурет, быстро написать на кусках фанеры, разложенных на мокром беспорядке стола:

«Чая и кофе нет!»

и

«Вход в кафе обязывает к заказу!»

Через минуту послания были одно за другим закреплены под навесом веранды, что вызвало два удивлённых оха, раскатившихся волнами шёпота от головы к хвосту, скрытому за поворотом.

«Так-так-так... Так!» – ликовал хозяин, мельком поглядывая на неровную стопку денег, уже не помещающуюся в сундучок кассы. Он не успевал раскладывать деньги, как раньше, любовно, монета к монете, купюра к купюре, цифра к цифре, ровными стопочками. Он даже не успевал считать их, лишь иногда устремляя взор за размытый горизонт финансовых перспектив и замирая в приступе неверия от открывающихся далей нулей и единиц. «Главное, быть начеку, быть начеку, Грегуар. Может произойти всё, что угодно! Взять хоть вчерашнего диверсанта из соседнего кабачка… Надо быть начеку!» Хозяин постоянно утирал пот со лба, почти не скрывая своего напряжения от посетителей, снимая натянутую улыбку ещё до того, как доходил до двери в кухню, и надевая её, только оказавшись на середине зала.

«Быть начеку! Быть начеку, Грегуар».

Так прошло несколько часов, а очередь тем временем прибила отчаянного Аркадия к самому берегу веранды. Прижатый к увитой пожухшим плющом ограде, что была увита пожухшим плющом, он робко взглянул сквозь неё и окаменел, забывая шевелиться и дышать.

Там, внутри, изящно лавируя между столами, с чутким равновесием подноса на одной руке, двигалась и танцевала она. И, конечно же, лицо её было отличным от снимка в памяти Аркадия, как всегда бывает с лицами новыми и ещё не устоявшимися, виденными один раз – память успела переврать его незаметно и существенно. Аркадий заворожённо смотрел на Леу, и в душе его всплывали картины с каким-то маленьким, почти игрушечным домиком с пряничной черепичной крышей, белоснежными, словно сахарными, стенами, синевой залива вдалеке, двумя ребятишками на крыльце…

Как только спала первая пелена наваждения, Аркадий сумел разглядеть Леу ближе и удивился, ужаснулся перемене в ней произошедшей. Она сновала между столиками, не зная отдыха и остановки, посетители раздражённо щёлкали пальцами и с вальяжными нотками в голосе объявляли заказы, даже не глядя в её сторону. Щёки Леи раскраснелись неровными пятнами, чёлка прилипла к мокрому лбу, взгляд помутнел и погас. Она была похожа на загнанную лошадь за секунду до выстрела. «Боже, как она, наверное, устала. Бедняжка! Но всё равно, как красива, Господи, как красива!» Аркадий подумал, что, если бы мог, он бы вызволил её из рабства толстого хозяина, грубых клиентов с их пошлыми шуточками, душного кабачка. Тут кто-то ткнул Аркадия сзади в спину:

– Ну, давай уже. Или нас пропусти.

Считающий испугался – пришла его очередь.

Аркадий взбежал по трём ступенькам на за/поржавевших ногах, и поспешил к освободившемуся месту у самых перил, за которыми колыхалось завистливое море лиц, рук, шляп.

Усевшись, он опять нашёл взглядом Леу и теперь рассматривал её совсем откровенно, благо никому не было дела до него, и она не замечала ничего вокруг. Аркадий не мог оторваться, он словно падал в её чётко очерченную фигуру на размытом фоне столиков. Да, от беготни она раскраснелась, волосы спутались, голубые глаза расширились и потемнели, и опять замаячил где-то сахарный домик на океанском побережье с двумя ребятишками на крыльце, и всё сознание считающего занял её образ, который становился всё больше и больше…

– Что заказывать будете? – спросила она не глядя, зачёркивая что-то в замызганном блокноте.

Аркадий вздрогнул, встрепенулся, поправил спадающие подтяжки, поспешил открыть меню и поразился переписанным от руки ценам с лишним нулём в каждом ряду. Считающий быстро перебрал в уме россыпь меди в карманах, чувствуя плечами непривычную лёгкость рубашки, не прикрытой пиджаком.

– А можно просто воды? – хрипло сказал он.

Карандаш в руках официантки остановился, а её лицо осветилось живым презрением под маской усталости.

– Воды-ы? – переспросила она насмешливо, а море сбоку уже ворчало, чтобы выметался прочь с незаслуженного места, мелкий аферист, раз денег нет, пусть пропустит того, у кого есть, воды ему, видишь ли, но Аркадий поспешил ткнуть в самую безобидную цифру:

– Чая… С бергамотом. Одну, – Аркадий сглотнул, – чашку.

– Ха. Чая нет, – привычно отмела официантка. – Читать не умеете? И кофе тоже, не надейтесь, – она чуть ткнула карандашом куда-то вверх. А море сбоку уже спешило передразнить гнусавым эхом: «С бергамотом! одну!» Уйди, ничтожество босяцкое, дай, господа сядут. Считающий дотянулся взглядом до ближайшего родственника та почившего бергамота с самой небольшой разницей в цене:

– Риса. Просто риса. Без масла.

– Без масла? – в голосе Леи слышалась настоящая ненависть. На чаевые можно не надеяться.

– Да…

Кто-то зло и беспощадно насмехался у локтя, там, в необъятной очереди, и Леа чуть улыбнулась в ответ злому смеху.

– Сейчас посмотрю, если остался, – равнодушная официантка ушла, море сбоку порокотало и утихло, только некто в жёлтом плаще повторял, восклицая и тут же замолкая к концу слова: «Риса ему! Бергамота ему!»

«Чёрт меня дёрнул сюда пойти, – подумал Аркадий, не решаясь даже откинуться на спинку кресла, чтобы не смаковать при других его удобные изгибы. – Естественно, она меня не помнит».

– Не помнит-не помнит, – поддакнул считающий.

Тот, тем временем, быстро и воровато оглядел зал, десяток столов, увенчанных снятыми шляпами и скромными заказами, вокруг которых посетители, развалившись, полулежали в креслах, наслаждаясь таким дефицитным в городе положением. В основном, это были начальники, коммерсанты, владельцы контор – крепкий средний класс с претензией на роскошь – только они могли найти свободное время в рабочий день, чтобы посидеть в средненьком кабачке с завышенными ценами. Каждый ел и пил не спеша, растягивая свою порцию до остывающей, потерявший вкус массы, каждый хотел посидеть чуть дольше дозволенного. Но вот кончались последние кусочки пищи на тарелках, чашки нехотя осушались последним липким глотком, а официантка уже была рядом, с нетерпеливым: «Что-нибудь ещё?» И приходилось лениво отвечать «Нет, спасибо, можно счёт?» А счёт у неё уже заготовлен, и невозможно урвать ни одной лишней минуты. Тогда посетитель расплачивался, вставал, подхватывал шляпу и спешил выйти как можно быстрее, протискиваясь сквозь нетерпеливую озлобленную толпу.

За столиком справа от считающего сидела крупная, солидная дама с десятком подбородков в чём-то пышном и кружевном. Вытягивая бычью шею, увитую жемчугом, она хлюпала кофе из последней выжившей чашечки, что буквально тонула в её булочной руке. Слева, закинув ногу на ногу, сидел франт в узких клетчатых брюках, в белоснежной рубашке и такой же клетчатой жилетке. На ногах у него красовались остроносые лакированные туфли. Солнце примостилось слепящим отблеском на отполированном носке, стремясь выжечь глаза смотрящему. Франт ел фешенебельные вафли, запивая горячим молоком.

Считающий ещё раз пробежался по залу взглядом, боясь наткнуться на длинного и унылого мужчину в цилиндре или на челюсть рабочего, но вдруг столкнулся с другим тяжёлым и пристальным взглядом.

Это был хозяин кафе. На лице его была натянута улыбка, но взор его был прям и холоден, как тупой столовый нож, он смотрел в самую душу Аркадия, где мама пела свою глупую песенку. Хозяин кафе смотрел с таким прищуром, с такими понимающими морщинками под глазами, что было ясно: он знает про Аркадия что-то такое, чего сам Аркадий про себя никогда и не узнал бы, как в себе ни копайся. И ещё было ясно, что знает он про Аркадия не что-то хорошее, а, напротив, плохое, знает про какой-то проступок, и уж он-то его точно так не оставит, не простит, а выведет Аркадия на чистую воду, извлечёт воспоминание с самого дна тёмных глаз да отнесёт, куда следует и кому следует, да проследит, чтобы и наказали, как следует. Считающего передёрнуло. Он поспешил проиграть в противостоянии, переведя взгляд на чей-то суп, с нависшей над ним ручкой в кольцах. С ложки в суп сорвалась капелька. «Быстро ем рис и ухожу,» – как строчку молитвы сказал себе Аркадий, наблюдая за отправляющейся в кокетливый рот ложкой.

«Отвернулся, сука. А я сомневался, он или не он. Но глазки отвёл. Сука. Значит, он».

Минуту назад, выйдя из кухни, вытирая руки о фартук, Грегуар остановился посреди зала, и только официальная улыбка от гула голосов по привычке медленно взошла на лицо, как украденная кем-то луна. Грегуар хотел в который раз пересчитать кресла, убедившись, что всё на месте, с облегчением выдохнуть, затем опять глянуть на нескончаемый горизонт очереди, улыбнуться клиентам, прошипеть что-нибудь усталой официантке, мол, двигайся поживее, видишь люди ждут, постоять минуту для значимости, поспешить обратно на кухню. Но он об этом забыл, потому что с кресла, которое всегда было первым при пересчёте, на него смотрел маленький тёмный человек. Он был без пиджака, в брюках на подтяжках и в какой-то идиотской фуражке, но хозяин сразу его узнал.

«Видимо, хотел замаскироваться, гадёныш! Позавчера, значит, приходил и шпионил из соседнего кабачка, стульчики пересчитывал. А вчера всё и украл. И мои кресла украсть хочет. Вот. Вот! Опять взгляд отвёл! Ясно дело, что нечист на руку… Это же какую аферу затеял вокруг моего кафе. Это вот как он хочет меня разорить. У всего города украсть. Все против меня, – хозяин с ненавистью осмотрел посетителей. – Ну, сволочи. Ну, держитесь. Я вас быстренько разоблачу. А вон и полисмены стоят! Сейчас мы всё сделаем на отличненько!»

Аркадий тоскливо глядел в красный перекрёсток линий на клетчатой скатерти, по которому, нарушая все правила движения, наискосок ползла солидная жирная муха.

«Ем рис и ухожу, ем рис и…» – Аркадий быстро моргнул, на стол, спугнув муху, приземлилась деревянная глубокая чашка с белыми, дымящимся зёрнами. Аркадий несмело провёл взглядом дальше, по ухоженной руке с закатанным рукавом. Затем осмелился поднять глаза ещё выше. Перед ним стояла скучающая и усталая официантка Леа. Она не смотрела на Аркадия, а что-то записывала в блокнот, который прижимала к подносу, что держала на левой руке. На подносе, трепетно откликаясь на каждую новую букву огненной сырной массой, балансировала полная супница, но почерк официантки шёл ровными волнами.Она вот-вот должна была повернуться на окликнувший её сбоку голос клиента. Потому Аркадий пытался запомнить её виски, русые пряди волос, высокий лоб, голубые глаза под опущенными ресницами, разлёт бровей, изгиб переносицы, такие нежные побережья губ, неуловимую в своей очаровательной неправильности линию подбородка. Дыхание перехватило, где-то в глубине Аркадия произошёл большой взрыв, зародилась вселенная с бесконечными брызгами звёзд, и мама пела самую нежную песенку:

«Свободней, чем ветер лети над землёй! Дальше и выше, дальше и выше…»

– Полисмена! Срочно! Сюда!

Не успел считающий оглянуться на голос, как чьи-то крепкие руки уже грубо схватили его сзади за плечи, рывком, до боли вдавив в мягкую спинку кресла.