Глава 57. Считающий, Аркадий, погоня. Молочник, Альфред, драка в переулке

 

Считающий стулья вылетел из распахнувшийся двери на середину улицы, на ходу складывая за спиной расправленные крылья надеваемого пиджака. Он повернул налево, в сторону Круглой площади и Здания, но остановился: «Что я им скажу? Что я проспал? Это же худшее преступление для чиновника… Что на меня напал восьминогий стул? Меня на смех поднимут, у меня после вчерашней путаницы ещё не посчитано и половины района. Надо сначала сосчитать всё, а потом к ним. Надо успеть за сегодня».

Уже через пятнадцать минут он был в начале улицы, недалеко от Круглой площади – у магазина, с которого он когда-то начал свой отсчёт.

Прямо перед магазином на скамье отдыхала странная троица, выдающая различием образов собравшую их случайность.

Случайность заключалось в том, что скамья была единственной возможностью посидеть во всём квартале, о чём считающий стулья ещё не подозревал. Вокруг скамьи шатались прохожие, с завистью поглядывая на сидящих.

Кроме скамьи, разнородную троицу объединяла молчаливая скорбь.

Слева сидел угрюмый небритый мужчина пятидесяти лет, с тяжёлым лицом, состоящим наполовину из нижней челюсти. Судя по залатанным одеждам, грубым рукам, торчащей из нагрудного кармана линейки – какой-то рабочий. В центре находилась заплаканная женщина с уже застарелыми потёками туши на щёках, что придавало ей сходство с карнавальной клоунессой. На ней было платье и фартук, какие носят повара и кухарки. Справа же сидел самый странный персонаж, унылый мужчина лет тридцати. Одет он был в приталенный фрак с выступающими, когда-то белоснежными, а теперь запылёнными манжетами и высоким, поднятым воротником рубашки. Мужчина этот был длинен и утончён до неприличия, руки его были заломаны неестественным образом, а его манерная вычурная поза, наигранные вздохи и опущенные ресницы по всему должны были изображать некую артистичность и аристократичность занятий. На голове манерного мужчины возвышался цилиндр.

Аркадий смутился от вида длинного и заглянул поверх троицы в гладь витрины. За ней, в магазине, он не нашёл ни одного стула.

«Но там же было пять или даже шесть?»

Считающий посмотрел на сидящих на скамье.

– Извините, а не подскажете, где все стулья? – считающий кивнул в сторону пыльного стекла.

Странная троица отреагировала необычным образом, чему Аркадий даже не удивился. Угрюмый мужчина, подняв лицо, посмотрел на считающего как-то растерянно и бестолково. Женщина сверкнула испуганными глазами и тихо разрыдалась, уткнувшись в посиневший носовой платок, а унылый и длинный рывком поднял подбородок и, полуприкрыв глаза, скорчил надменную гримасу, которую, видимо, нужно было растолковывать как предельную степень оскорбления самых святых чувств.

Аркадий испугался тяжёлого взгляда, смутился женских слез, и ему стало особенно неловко от фокусов тонкого в цилиндре. Покраснев, он пролепетал: «Простите-с» и, спотыкаясь, развернулся, пошёл прочь. Спустя несколько шагов, его буквально стеганул розгами промеж лопаток, пронзительный, до противности жеманный голос.

– Позвольте! – взвизгнули сзади. Такой голос точно не мог принадлежать мужчине с тяжёлым лицом.

Считающий обернулся.

– Постойте-ка! – тонкий встал и уже шёл к считающему, избирательно выставляя ноги-спички и манерно растягивая слова, – а не Вы ли вчера приходили в наш дом и считали все стулья?

– Я-с, – Аркадий сам не понял, зачем он второй раз добавил трусливое «с» на конце.

– Ясно! – с трагическим апломбом сказал тонкий, траурно кивнув, так, что цилиндр чуть не слетел на мостовую. Кто-то из прохожих оглянулся и замедлил шаг.

– Что ясно? – растерянно и тихо спросил считающий.

– Ясно всё! – тонкий громыхнул так, что оглянулось пол-улицы, – Ясно, кто украл все стулья! – сказал он громким шёпотом, будто объявил имя убийцы в дешёвой пьесе.

На этом все прохожие, как отрепетировавшие заранее, обернулись к Аркадию.

– Украл? Стулья украдены? – считающий растерянно смотрел то в одно, то в другое дрожащее лицо.

– Не ломайте комедию! – закричал тонкий мужчина в цилиндре, хотя, если кто сейчас и ломал комедию, то это был он. – Вы вчера были в нашем доме и пересчитали все стулья. А утром они исчезли! Что Вы на это скажите? М?

Аркадий замешкался, не зная, что ответить. Лица, которых вокруг становилось всё больше, начали озаряться какой-то страшной догадкой, ещё не веря, но понимая, что всё именно так, будто внимательные читатели, разгадавшие ребус детектива на середине книги.

– Он и в нашем доме был! – закричал кто-то, верша судьбу Аркадия.

– И в нашем!

– И в моём.

– Держи вора! – истошно завопил длинный.

Толпа полукольцом стянулась вокруг считающего, прижимая его к стене. Он отпрянул назад, но вдруг вспомнил о тёмно-красной книжечке с золотой надписью сверху, что лежала в нагрудном тайник и столько раз выручала его в эти дни. Его последняя надежда.

– Стоять! – заорал он фальцетом, выхватив из кармана на груди шпагой сверкнувшее удостоверение. Сжимающееся кольцо дрогнуло, остановилось.

Золотистая надпись сияла на солнце:

«Удостоверение работника Здания Бюрократизма».

– Я работник Здания!

Толпа застыла, ожидая рождения вожака.

– А я что говорил? – мрачно произнёс рабочий с тяжёлой челюстью. – Они сами украли наши стулья, чтобы потом нам же и продать. Жулики и бюрократы. Дядю у меня в пыточных убили… Держи вора! – и мужчина кинулся вперёд.

– Держи вора! – подхватили все. Несколько рук вцепилось ему в пиджак. Аркадий растерялся и не знал, что делать. Ноги враз стали ватными и не хотели слушаться. Аркадий был в отчаянии. Неизвестный кулак больно ткнул его в грудь. В эту же секунду сущность, что росла в нём долгие годы службы в Здании, завладела ситуацией, заставив отступить Аркадия вглубь себя.

Считающий каким-то образом смог согнуться, резко отпрянув, ныряя назад, отбивая хватающие руки, вывернувшись, вырвавшись из шкуры пиджака, побежал прочь, сверкая защёлками подтяжек. Тот же выворот свершился и внутри него, но это было скрыто от посторонних глаз. Аркадий лежал где-то на дне себя и молча наблюдал происходящее.

– Держи! Держи вора! – шумело сзади, разрывая по швам и затаптывая пиджак ногами. И вот уже общий гвалт сверлом, тугой спиралью, прошиб свисток полисмена.

– Не отдавайте его полицейским! – надрывался мужской голос. – Они заодно, устроим самосуд, вернём стулья!

– Правильно! – визжал на одной ноте с полицейским свистком манерный цилиндр.

Считающий бежал так, что отбивал ступни. На первом же перекрёстке он свернул налево. Прямо по открывшейся улице шла другая толпа, размахивая над головой самодельными транспарантами: «Верните стулья!», «Жулики и воры!», «Если мы не сядем, сядете вы» и даже крамольным для автора «Долой Здание!». Эти же тексты взлетали над толпой в форме десятков дружных голосов.

«Пропал», – спокойно подумал считающий. В ту же секунду его зад пронзила жгучая боль: парнишка лет двадцати, вырвавшись вперёд, дал ему пинка. Преследователи были в нескольких шагах. Парень по дуге отбежал вбок, прикусив губу от удовольствия. Не сводя ехидных глаз с Аркадия, он готовился напасть снова. Считающий неожиданно для себя кинулся во встречную толпу. Парень остался позади. Считающий врезался в ровные ряды. Он толкался плечами и локтями, протискиваясь между марширующих, слыша, как сквозь заведённые шарманки лозунгов прорывается:

– Это агенты Здания! Они не хотят пускать нас на Площадь.

В ответ сзади раздался голос рабочего:

– Спокойно! Это провокаторы. Они заодно. Не останавливаемся, у него наши стулья!

Две толпы двинулись друг на друга, и через миг раздался звонкий удар по щеке. Завизжала женщина, послышался новый шлепок, с треском сломали фанерный транспарант о чью-то спину, давят, давят, бей их, назад, снова удар… А над всем взвивались уже несколько лезвий полицейских свистков.

Толпа начала уплотняться, сокращаясь мышцей из людских волокон, в жаркий комок, подтягивающийся к драке сзади. Считающий стал от безысходности пробираться куда-то вправо, и сипло дышали в ухо, и давили на рёбра, и вдруг он вылез в переулок, боковую улочку, узкую и извилистую каменную тропинку между нависшими кирпичными зданиями. Аркадий оглянулся набегу, накидывая слетевшую подтяжку. Позади в толпу уже врубались ударами дубинок полисмены в стальных шлемах, разделяя самые яростно сцепившиеся винты локтей и рук и скручивая участников на мостовой. Считающий вспомнил о кошельке со всеми казёнными деньгами во внутреннем кармане пиджака. В карманах брюк Аркадия, отмечая каждый шаг, часто позвякивала медная россыпь монет помельче. «Эх», – подумал он, но не остановился.

Он побежал переулком мимо зарешёченных окон с заточёнными в них цветами, мимо дверей в водопадах плюща, иногда задевая развешанные над ними колокольчики. Переулок был очень узким. В нём можно было пройти пешком только одному, велосипед полисмена точно бы не уместился. Аркадий не знал, радоваться этой мысли или нет. Что если полиция сочтёт его вором? Аркадий бежал так быстро, как только мог. На секунду он ещё раз оглянулся назад, в мечущуюся щель между домов, и, не заметив поворота, врезался шаром в кегли пустых и полупустых бидонов.

Это была тележка молочника, которую он катил впереди себя. Молочник был усталым и раздражённым. За всё утро он не нашёл места присесть и отдохнуть, молоко почти не покупали.

Переулок разлетелся глухим стальным грохотом. Споткнувшись, Аркадий кубарем полетел вперёд, сшибая молочника. По мостовой расплескалось несколько белых волн. Считающий и молочник упали на камни. В общей свалке в руках считающего каким-то образом оказалась фуражка молочника. Несколько секунд Аркадий лежал ничком, приходя в себя. Эхо столкновения ещё катилось пустым бидоном где-то впереди, то и дело задевая о стену. Какая-та крышка крутилась вокруг своей оси, всё чаще и ближе припадая к мостовой.

Считающий стулья, сжимая фуражку, с трудом встал, накинул слетевшую подтяжку и оглянулся. Прямо на него шёл облитый молоком молочник. В руке у него был большой бидон, который тот держал, запустив пальцы в горлышко. Считающий стал пятиться назад, не зная, стоит ли протянуть головной убор хозяину и извиниться или лучше бежать прочь со всех ног. Молочник, перешагнув через своё опрокинутое дело, с размаху наступил на затихающую истерику крышки, лишив ту жизни за секунду до естественной кончины. Молочник приподнял бидон, целясь в Аркадия. Смутное воспоминание о футбольном детстве подсказало, что это опасная стратегия, учитывая узость переулка, усеянного квадратами окон. Считающий, не совсем понимая всего величия своего подспудного замысла, истошно завопил:

– Мо-ло-ко!

Лицо молочника растерянно вытянулось. Он размахнулся и швырнул бидон в считающего. Тот еле успел пригнуться, и железная комета в белом хвосте капель, окропив его лоб, пронеслась мимо и врезалась позади него в чьё-то стекло.

Аркадий выпрямился. Молочник стоял с открытым ртом. Аркадий утёр лоб фуражкой и обернулся. Бидон врезался в зарешёченное стекло с такой силой, что от сотрясения оно,забрызганное бледными каплями, раскололось. Несколько капель при замахе попало и на дверную табличку рядом с молочником:

 

«Альфред. Рикша госпожи Розы Полуденной».

 

Человек, чьё имя было выбито на жести, свернул утром с широких улиц с коляской влюблённой госпожи, заехав на часок домой, чтобы отоспаться после тяжёлых дней. Алую колесницу он припарковал у парадного входа. Спал он как раз в той самой комнате, где секунду назад лопнуло стекло. Человек этот очень не любил, когда его будили. Он проснулся две секунды назад от истошного крика «Мо-ло-ко!»

Альфред решил прыжком подняться с постели, чтобы обматерить молочника, чего он уже давно хотел, так как ненавидел и его крики по утрам так же сильно, и молоко, которым его в детстве поила настырная тётушка. Но вдруг его самого, лежащего в постели, обрызгало белыми каплям сквозь лопнувшее стекло. Этого было достаточно. Он с рычанием вылетел в коридор и, выпрыгнув в одних панталонах в узкий переулок под аккомпанемент бесполезного колокольчика, сшиб дверью оцепеневшего молочника.

– Ах, вот ты где! – Альфред кинулся на поднимающегося мужчину. Здоровенный Альфред ударом в челюсть опрокинул молочника обратно на мостовую, прижал коленями и начал дубасить огромными кулачищами по голове. Аркадий секунду стоял и смотрел на жуткую сцену. «Он же его убьёт…» – внутри Аркадия начал зарождаться знакомый мотив детской песни.

«Стулья!» – песня оборвалась, не начавшись.

Считающий метнулся дальше по переулку, сжимая фуражку молочника, – Альфред не заметил его.