Глава 7. Город Полудня. Пропажа

 

– Зарплату повысить?

– Детей надо в училище…

– Имма, я знаю, что дети. Но мы ещё никому не сдали. Сезон в разгаре, дом пуст.

– Сегодня сдадим, госпожа, видит Полдень, мне сон снился…

– Ты убралась?

– Вчера, госпожа. С вечера.

– Хорошо. Приедут с минуты на минуту.

– Так, повысите?

– Сдадим сегодня — повышу… Здравствуйте! Роберт?

– Здравствуйте, да. Моя жена, Полли.

– Очень приятно. Вера. Сначала дом или сад?

 

– Ой девчонки, успела…Не открыли? Такое расскажу…

– Задыхаться стала, Ива, не приболела?

– У меня дома…

– Где шляется Брукс с ключами? Шить надо. Сторожу дал бы. Шёлк дорогущий завезли.

– …у меня дома все стулья – украли!

– Ты пополнела прям, Ивочка. Платья всё широкие. Что прячешь-то? Может, не знаем чего?

– Ну, девчонки.

– О, Брукс.

– Здрассте, девочки… Ива, всё хорошо? Пустите… Это ещё что?

 

– А отец знает, что ты часы его заложил?

– Э-э-э, да… Ресторан-то какой сняли, а? Лучший. «Рыба-меч»!

– Волнуюсь. Платье давит.

– Милая, всё сделано. Церемония в полдень, платье перешили.

– Гостей сразу сажаем, сразу.

– Да.

– Цветы?

– Да-да-да.

– Ладно.

– Я тебя люблю.

– И я тебя.

 

Он лежал на раскладушке и слушал. Первым звуком был голос молочника.

– Молоко! – вылетело белой птицей, но испуганно смолкло. Потом отозвалось эхом в соседнем переулке, но напряжённо, фальшиво… В комнате было холодно и ровный, молочный же, свет лежал на стенах и потолке.

Проснувшийся город медленно закипал и гудел, был полон испуга и раздражения. Если сравнить механизм города с часовым механизмом, то с самого утра размеренный ход был нарушен отсутствием мелких, но важных деталей, незаменимых шестерёнок быта.

Он уловил этот гул час назад. Когда он только проснулся после короткого обморочного сна на рассвете, он хотел выйти на кухню и позавтракать ненавистной гречкой. Но кухня встретила его жаждой взаимного страдания.

На кухне не было ни одного стула – их он стащил в первую очередь — и его соседям приходилось завтракать стоя. От этого ежедневный и без того не малый градус Адиного недовольства возрос в несколько десятков раз и кипел также неистово, как, извечно забываемая на печи, гречневая каша. На кухне свистело, гремело и кричало. В стены с керамическим грохотом билась ярость. Пахло сгоревшими тряпками. Человек, укравший луну, поспешил ретироваться в свою комнатку.

Из окна доносились какие-то возгласы и шум, нервный смех, потом кто-то мучительно долго ссорился и никак не мог разойтись.

Утро не доросло и до шестых этажей кирпичных домов в центре, а городом овладели паника и раздражение.

Механизм скрипел, шёл с натугой и тикал нервно и неровно.

– Потерпите… – прошептал он, стоя у окна. – Вечером.

 

– Отпирай, давай… Как видите – до моря десять минут.

– Пятнадцать, дорогой.

– Простите?

– Я говорю мужу, что до моря пятнадцать минут, а не десять, госпожа, э-э-э, Вера.

– Десять минут, я выросла здесь, госпожа, э-э-э, Полли.

– Какие ужасные замки, дорогой.

– Проходите. Ниже цены вы не найдёте на всём побережье.

– А мебель?

– О, боже…Имма!

 

– А я говорю, будете.

– Кодекс нарушаете. В Здание напишем.

– Девочки, важный заказ! Прибыли нет. Шёлк дорогой. Фининспектор проверяет скоро.

– А мы почему крайние? Как шить без стульев? Ноги устанут.

– Слушайте, я вам плачу.

– Иве душно.

– Так! Все. Запирай их, Бернар.

– Что вы себе…

– Эй! Э-эй!

– Ключ мне. Вечером чтоб пошито. Иначе не выпущу.

 

– Сынок, а мой подарок?

– У часовщика, отец.

– Что-то он долго чинит.

–...и церемония ровно в двенадцать!

– Красота, доченька.

– За двенадцать ударов он кольцо мне, я – ему, так волновались.

– Ну славно, деточка! А чего они в зал нас никак не позовут?

 

Он лежал на раскладушке и задумчиво смотрел перед собой. Правая рука ныла. В комнате, несмотря на взошедшее солнце, было холодно. Ровный молочный свет лежал на потолке, стенах, лице укравшего луну. Он смотрел на неё. Между ног всё одеревенело. Холод и свет шли по комнате.

…когда он поставил последний стул на выстроенную им за ночь пирамиду, там, на пустыре за городом, ночь уже грозила расплыться рассветом, а луна спешила к морю, чтобы исчезнуть за кромкой вод. Он очень боялся не успеть, он стоял, пошатываясь, на последнем стуле, ловя призрачную точку равновесия, он тянулся к ней расправленным чехлом для раскладушки, который то взлетал на ледяном ветру, надуваясь пузырём, то опадал мёртвым парусом. Здесь было холодно, выл и пел обжигающий ветер, мерцали звёзды. Луна казалась немного напуганной. Облака проплывали где-то внизу. Там сквозь них светились фонари и окна, здесь – тысячи звёзд, а между ними – луна. Рискуя сорваться, он вытянулся к ней всем телом, и, обжигая руки о её сухой лёд, обхватил её тканью чехла. Она замерла в небе, и он чувствовал её шершавое тело, чувствовал, как небесное течение стремиться унести её к устью заката. Он не мог справиться с ней. Луна грозила скинуть его вниз с необъятной деревянной скалы. Сил хватало только на то, чтобы удержаться на месте. Любой порыв ветра мог сорвать его с этой шаткой позиции.

«Я разобьюсь насмерть» –подумал он тогда. Он вспомнил, отца, голубей: «Сынок, целишься чуть дальше голубки, и хва-ать!»

Он резко развернулся на отваливающемся каблуке – шатком подшипнике равновесия – поставив луну между собой и воздушным потоком. Луна мгновенно влезла в силок из чехла раскладушки, с громким шорохом расправив его над головой чистильщика и осветив изнутри.

– Вот так.

Течение рвануло его дальше, спиной вперёд, ушибленная правая рука разжалась, он сделал неловкий шаг назад, и внезапно нога соскочила со стула.

Он оступился, шагнул в сладкую бездну и сорвался вниз, не выпуская чехла. Он падал как во сне. Луна не могла удержать его вес и пошла вниз. Стул упал набок и зацепил два других. Он мёртвыми пальцами цеплялся за чехол, повиснув на луне посреди небосвода, вытягивая носок в сторону падающих стульев. Стулья падали, увлекая за собой другие. Выл ветер, трепетал чехол, гремели деревом ножки и спинки.

Войдя в штопор, они спускались на землю, но падение замедлялось: луна не хотела расставаться с небом. Рядом рушилась пирамида из стульев. Голова кружилась от бесконечной спирали, ослеплённой чехлом луны. Где-то по краю, вращаясь вокруг вора проплыли крыши, кроны, столбы. Он снижался, зажмурив глаза, ожидая внезапного удара о ветвь, кирпич, железо… Когда он коснулся долгожданной земли, беспомощно забарабанив ботинками по кругу и приседая в диком танце инерции, удерживал в руках ледяной шар, стулья уже лежали на пустыре безобразной осыпающейся кучей, и ему приходилось перепрыгивать через спинки и ножки, ушибая колени и щиколотки, спотыкаясь, пока он наконец не упал в белой пыли, прижимая чехол с луной всем телом к земле, потеряв сознание от боли в правой руке.

Когда он очнулся, вот-вот должен был наступить рассвет. Потирая синяки, он поглядел на гигантскую кучу стульев. Боль простреливала опухшую правую руку.

– Я не успею их вернуть, – сказал он тогда.

Теперь он лежал в комнате и смотрел на неё. Какое-то равнодушие овладело им. От неё шли холод и свет.

 

– Имма, вчера были?

– Да, госпожа.

– Если могут вытащить стулья, где гарантия, что мои туалеты…

– Давайте я сделаю вам скидку. Шесть тысяч.

– Я хочу посмотреть другой дом, Роберт.

– Скину до пяти.

– Дорогой, пойдём?

– Послушайте, четыре. Вполовину! Вы не найдёте такой цены.

– Дорогой.

– Прощайте, госпожа Вера.

– Но вы даже…. Имма!

– Да, госпожа.

– Ты уволена.

– Да, госпожа.

 

– Ой, не могу больше, девочки.

– Да ты…Рожает!

– Что там с ней? Ноги сейчас отвалятся. Полдень бил уже?

– Натурально. Смотри, подол весь!

– Ох ты ж, двенадцать раз.

– Ой, больно. Полуденные...

– Дверь.

– Держись, Ивочка.

– Стучи. Да, каблуком. Спит, сука. Бернар!

– Бернар!

– О-о-о-о-ой!

– Бернар! Старый! открывай! Моментально!

– Не велено мне…

– Я тебе яйца вырву, сука старая – не велено. Ива рожает!

– Ох ты, Полдень.

– Отпирай защёлку.

– А-а-а-а-а-а! Ух! Девчо-о-онки!

– Дык не защёлка. Он на ключ закрыл. И забрал.

– Клади на стол её. Подстели.

– Так шёлк же. Брукс будет…

– Плевать.

 

– Ка-а-а-ак?!

– Милая, тише.

– Свадьба у нас. Понимаете?

– Госпожа, послушайте.

– Рот свой закрой. Мы всё сделали по правилам! Цветы в море. Кольцами за двенадцать ударов. Мой жених часы отцовские заложил.

– Милая.

– Сынок… Ты правда заложил мой подарок?

– Пап.

– Доченька, гости смотрят.

– Госпожа, мы что-нибудь…

– Платье это чёртово. Корсет. А-а-а-а! Расстегни, что стоишь, олух?

– Милая, ну, не нервничай, уже побежали за скамейками.

– Всё. Не хочу. Ничего.

 

Он медленно встал с раскладушки и сквозь первые мазки сумерек посмотрел на неё как будто повзрослевшими, чуть усмехающимися глазами.

– Ладно. Должно получиться.

За окном на улице били стекло, откуда-то доносился звук толпы, неразборчивое скандирование лозунга "Бу-бу-бу –улья! бу-бу-бу –тулья», – будто пчёлы чествовали сам факт своего жужжания.

«Что они там, с ума посходили?»

Он решил сначала выйти и осмотреться, понять как развиваются события в городе. Луну он оставил в комнате.

 

А события, господа, в городе развивались. Развивались и ещё как. Второго августа … года в городе Полудня исчезли почти все стулья.

Люди просыпаясь, удивлялись, не верили, искали везде, где могли, заглядывали под что-то, бежали зачем-то к соседям. В комнатах зияла пустота, и хоть осиротевшие столы ещё помнили орбиты своих спутников, сообщить о пропаже не могли.

Если где-то находился худощавый табурет, его не могли поделить, за него воевали. Вокруг уцелевших стульев начинались интриги и перевороты. Хитрости, уловки, словесные баталии и банальный мордобой. Вот. На-те. Ещё один получил в лоб.

Город, лишённый стульев, перекраивал своё существование.

Люди под любыми предлогами уходили из своих контор пораньше – печатать или, например, шить на швейной машинке стоя было невыносимо. Торопливо звенели стальные связки, запирая замки. Кулаки барабанили в двери, руки дёргали в исступлении ручку, начальники оправдывались и грозились, и, в итоге, скрытые противостояния выливались в забастовки прямо на улицах. Слышите, свистят? Полисмены!
Па-асторони-и-ись!
Поговаривали, что разрозненные группы бастующих сливались в сплочённое шествие, которое намеревалось двинуться не куда-нибудь, а на саму Круглую площадь. А там уже стояли чёрными квадратами велоотряды полиции и пешие полисмены, вооруженные дубинками и щитами. Аккуратнее, молодой человек, задавят же…
Па-апрошу не скапливаться!
Прошёл слух… Тс-с! Я говорю, прошёл слух, что даже некоторые горячие головы призывали, именно, что призывали, не перебивайте… призывали брать штурмом Здание. Э-э-э, господин полицейский, просто общаемся. Глупости какие! Надеюсь, к вечеру всех этих крикунов разгонят по домам. Это же невозможно… И вам удачи в вашем нелёгком деле, мы на вашей стороне, господин полицейский!

В воздухе знамёнами войск реяли куски фанеры исписанные неровными печатными: «Верните нам стулья!», «СтОящий работник не значит, стоЯщий», «Нет стула – нет работы» или «Я больше не выстою!», или же «Кто украл наши стулья?»

Последним вопросом вплотную занялись в Здании Бюрократизма, в Бюро Преследования. И стоит отметить, что среагировали в этом учреждение на удивление быстро. Чрезвычайно быстро. Не через год, не через месяц и даже не через неделю, а в тот же день. Событие было неслыханным в истории Здания, и было написано ходатайство в Комиссию Небывалых Рекордов, но, конечно, бумажка потерялась по дороге, спустя три минуты.

Причины такой, почти мгновенной реакции, были просты до очевидности. Здание Бюрократизма было жёсткой неповоротливой системой, склонной к волоките, утере документов, внечеловеческому хамству. Исчезновение всего нескольких стульев в Здании (до других человек, укравший луну, не добрался из-за прочных дверей, лабиринта запутанных коридоров и страха перед Бюро) привело к параличу сложного механизма. Каждый стул был пронумерован, и официальная замена его другим превращалась в невыполнимое бюрократическое действие. Необходимо было составлять акт пропажи мебели по специальной форме, заверять его у сотни директоров и управляющих, отсылать, месяц ждать ответа, получив последний, писать прошение о новой мебели, и опять то же самое, плюс ещё и характеристику со службы, и копию справки, и опять ждать, и опять писать, чтобы через полгода начать заново, вследствие полной утери вышеперечисленного… Проще было повеситься, но не было стульев.

А нахождение на рабочем месте без стула, тем более, работа без оного предмета являлись серьёзным нарушением правил безопасности и гигиены труда, что грозило Процессом. И последствия нехватки всего каких-нибудь четырёх украденных стульев множились лавинообразно. Если люди не могли работать без стульев в одном учреждении Здания, то другое учреждение, зависящее от работы первого, тоже прекращало свою деятельность, а потом следующее, следующее, следующее и так далее, до самого Директора. Ходили слухи, что именно он, вовремя заметив нависшую угрозу, и поспешил предотвратить неминуемый коллапс. И директива с его собственноручной росписью, служившей залогом прохождения бумаги в любых бюрократических дебрях со скоростью пневомпочты, была спущена вниз и не куда-либо, а точно в цель — в Бюро Преследования, единственное Бюро, которое работало эффективно и даже перевыполняло план. Директива приказывала создать оперативную сыскную комиссию для предотвращения последствий. Тчк. В Бюро легко понимали намёки.

Это было воистину вовремя. Беспокойства в городе принимали всё более широкий, организованный характер. Создавались целые движения «Обесстуленных». Их лидеры залезали на покрытые рванью афиш тумбы, энергично выкрикивая призывы, и море голов отвечало лавиной одобрения на каждое слово, вскидывая кулаки, пока ораторов за ноги не стаскивали руки в чёрно-синем сукне с золотыми пуговицами. Ой, забьют же, забьют! Давайте отойдём на ту сторону, право, страшное дело…

А подпольные оппозиционные партии, не казавшие раньше и носа, переломанного в застенках Здания, ухватившись за возможность опорочить власть, раскидывали на улицах листовки, где утверждалось, что стулья похищены самим же правительством для дальнейшей продажи их населению и пополнения тем самым опустевшей казны. Одним словом, царили полнейшие хаос, путаница и поголовная истерия.

 

Укравший луну, выйдя из дома в зрелые налившиеся сумерки, не узнал своего города. Узкие улицы были переполнены разъярёнными или восторженными людьми. Мимо проносились какие-то персонажи с багровыми лицами и вздутыми шеями, надрывно кричали охрипшими голосами, лезли на фонарные столбы, размахивали транспарантами. Толпы собирались в неровные шеренги, совмещали нестройные осипшие голоса общей ритмичной фразой и шли, перегораживая всю улицу. Появлялись новые, пытались перекричать предыдущих, смешивались с ними, спорили, хватали друг друга за ворот, с треском отрывали пуговицу, повсюду смерчем завинчивались короткие, отчаянные, неумелые драки. После пары звонких оплеух, толпа растаскивала брыкающиеся комки на отдельных, тяжело дышащих и судорожно поправляющих порванные рубашки бойцов. Становилось тише, но напряжение витало в воздухе и густело с каждой секундой, опережая густоту сумерек.

Луна вот-вот должна была появиться, точнее, не появиться, из-за кромки восточных крыш, но никто и не думал смотреть наверх. Человек, укравший луну, заразившись общим возбуждением, побежал вдоль тротуара, сам не понимая, куда. Он метнулся сначала вверх по улице, потом вниз, потом ринулся на другую сторону, в самую гущу толпы, и, задев кого-то плечом, чуть не упал, развернувшись от удара на сто восемьдесят градусов, увидел среди кричащих лиц какого-то господина в огромном блестящем цилиндре и некогда шикарном чёрном смокинге, что теперь был измят и обшарпан до неприличия. Лунный вор липко схватил его за запястье и извивающимся, как пришибленная собака голосом, спросил:

– А вы знаете, что сегодня должна быть прекрасная луна?

Господин в цилиндре грубо высвободил руку, высоким фальцетом завопил:

– Какая, к чёрту, луна! Если мне не вернут мой цирковой стул, я буду вынужден совершить публичное самораспиливание… У меня отняли работу! Что за фокусы? Но я им покажу…

Что именно он хотел показать, осталось неизвестным, так как кто-то сбоку залепил ему звонкую пощёчину. Лицо от удара метнулось в сторону, огромной цилиндр слетел на мостовую, и, подскакивая, покатился прочь, как сами знаете чья отрубленная трамваем голова. Человек, укравший луну, испугался и кинулся за скачущим по брусчатке головным убором. В это время хозяин цилиндра решил не остаться в долгу и двинул кому-то хрупким кулачком, собранным из тонких томных пальцев. Но, видимо, ошибся, попал в другого, и завязалась общая свара.

Лунного вора закрутило винтом и, спустя пару секунд, вышвырнуло, предварительно оторвав манжету и верхнюю пуговицу рубашки. Кто-то напоследок толкнул его в спину, и он, упав на руки, отбил о камень ладони – боль пронзила правую руку – и увидел перед собой цилиндр. «Вот он!» – подумал человек, укравший луну, и быстро схватил цилиндр обеими руками, чтобы его не затоптали. В ту же секунду из цилиндра выскочил кролик и белой молнией рванул прочь.

– А ну, стой! – крикнул укравший луну и бросился за животным.

Укравший бежал за белым кроликом вдоль спятивших улиц, разбитых витрин, опрокинутой велоколяски со стоящим рядом и схватившемся за голову рикшей, а навстречу летели полисмены, ревели гудки, свистели свистки, лопнуло стекло за спиной. По его расчётам луна уже должна была выйти, а точнее, не выйти, но всем было откровенно плевать. Он остановился на окраине города, согнувшись и тяжело дыша, поднял глаза и увидел толстую круглую башню обсерватории. Кролик мелькнул в траве около неё и скрылся окончательно. Секунду укравший луну мял в пальцах бестолковый цилиндр, не решаясь бросить его на траву, и тупо смотрел на башню, а потом в его глазах вспыхнуло озарение, и он кинулся ко входу, нахлобучивая мешающийся убор на голову.

Взлетев по мраморной винтовой лестнице, укравший луну оказался в круглом помещении. Оно было переполнено синим сумраком, на стенах угадывались десятки пришпиленных листов с графиками, начерченными от руки, и светилась овальная пропасть окна в куполе крыши. Сквозь неё мелькала небесная россыпь, и стоял будто в её центре какой-то темноволосый в жёлтом халате, огромных прозрачных очках в чёрной оправе с дужкой. Он глядел в маленькие линзы огромной металлической белой трубы толщиной с дерево. Труба была направлена в синюю пропасть. Стула у человека тоже не было, но он этого даже не замечал.

Лунный вор, отдышавшись, хрипло кинул голос в тишину, отороченную далёкой бахромой возбуждённых криков:

– Господин звездочёт! А не заметили ли вы чего-нибудь странного сегодня в небесных телах? Например, в луне? – выпалил он.

Звездочёт вздрогнул и обернулся. Оглядел вошедшего, споткнувшись взглядом об идиотский головной убор. Из-за ног астронома выглядывал кролик.

– Простите? Что вы сказали? А вы вообще?

– Я говорю, как сегодня луна? Ничего странного? Может быть, вы стоите на пороге сенсационного открытия?

– Молодой человек, какая ещё луна?

– Ну, вы же звездочёт? Астроном?

– Вот именно. Звездочёт. Выражаясь вашим популярным языком. Смотрю на одну звезду. Вот уже десятки лет. Траектории, сезонные изменения, яркость, вот это всё… Вон графики. А вы кто? Что за фокусы? – мужчина метнул ироничный взгляд на цилиндр. Кролик что-то жевал.

– Я просто хотел сказать, что луна…

– Мне ваша пошлая луна совершенно не интересна. Выметайтесь вон, юноша, иначе я пожалуюсь на вас первому же полисмену!

Лунный вор, ни слова не говоря, вышел вон.

Спустя двадцать минут, он уже был на самом высоком дереве. Он побежал к тем двоим, что жили в мансарде напротив. Острые соски, плечи, туфелька… Пускай. Она тогда сказала: «Украсть луну!» – она не могла не заметить. Она-то должна была заметить отсутствие луны, этой печальной матери влажных от волнения ладоней, первых поцелуев, торопливых признаний…

Окно мансарды светилось, и – о чудо! – девушка сидела на подоконнике, полностью обнажённая, свесив одну совершенную босую ногу вниз, а другой упираясь в раму окна. В световом квадрате за ней смутной угадывалась комната с огромной кроватью. Укравший луну смутился, он никогда не был с женщиной, но это был его последний шанс.

– Госпожа, простите… кхм... а вы видели сегодняшнюю луну?

Девушка повернула голову. Свет упал на грудь, живот, опускаясь ниже к тёмному треугольнику… Укравший луну запнулся, вытер пот со лба.

– Милый, тут опять этот псих, – она жеманно повернулась куда-то вглубь комнаты.

От кровати отделился голый мужчина с огромным, наполовину возбуждённым фаллосом, мотающимся из стороны в сторону при каждом шаге. Мужчина подхватил взвизгнувшую девушку на руки, унёс обнажённую вглубь светового квадрата.

Лунный вор покраснел до корней волос, скрытых под измятым цилиндром. Он хотел уже лезть вниз, как услышал томный вздох. Оглянувшись, он увидел Фриду с биноклем в половине разбитого окна.

– Фрида! Посмотрите вверх. Какая луна! – отчаянно крикнул он ей. Но Фрида его не слышала. Рука её была запущена в створки халата у пояса и ритмично двигалась под тканью. Вор полез вниз.

 

Лунный вор выбежал из дома с увесистым чехлом за спиной. У самого подъезда сгустившаяся тьма врезалась дубинкой ему в солнечное сплетение

– Куда собрался? – Жорж тёрся у дома, в запутанных улочках и дворах, не желая ни попадаться на глаза жителей, ни поддерживать своих коллег в неравном противостоянии с разъярённым городом.

– Ты обещал прийти. Не пришёл, – он ткнул дубинку в губы лунного вора. – Что в чехле?

– М-м-м.

– Пойдём в участок. Разберёмся. – приветливо предложил Жорж

– Нет, – лунный вор ударил левой рукой по дубине Жоржа сверху вниз. Жорж, скорее, изумился, чем разгневался.

– Что…

– Слушай сюда, тварь, – лунный вор взял Жоржа за золочённую пуговицу и приблизил его лицо вплотную к своему – Я работник Службы Осведомления Здания Бюрократизма. Работаю и живу тут уже пять лет. Это мой квартал. Мой. Не твой. Хочешь, чтобы тебя Преследователи проверили – не вопрос. В подвалы засунули – не вопрос. Допросили по всем пунктам и параграфам – не вопрос. Я тебя в порошок сотру, сука. Говно своё будешь жрать, мразь.

Жорж, застыв в одной позе, смотрел на маленького чистильщика. Лунный вор подмигнул ошалевшему Жоржу. Его ужасные брюки, серая рубашка, идиотский цилиндр, рухлядь на ногах: он явно принадлежал тому гадкому типу Осведомителей, которым даже блокнот не нужен – они наизусть помнят, кто, что и когда сказал. Жорж пару раз моргнул, вытянулся в струнку, став чуть ли не в два раза больше бывшего чистильщика и, весь подрагивая от сладострастного унижения перед машиной Бюрократизма, отдал честь. Вор шагнул вперёд, крепко задев Жоржа плечом.

 

…он лез выше и выше по собранной им же из стульев огромной лестнице, лез, как и прошлой ночью, в самое небо, стул за стулом, один на другой, спускался вниз за новой ступенькой из мебельной кучи, раскиданной в белой пыли, только лезть теперь было тяжелее, так как за спиной висел огромной тюк с просвечивающим сквозь него грузом. Цилиндр сползал на глаза. «Ничего, ничего! – думал человек, возвращающий луну, – зато спускаться проще. Тем более, спускаться буду уже знаменитым, героем, вернувшим людям небо… Вернувшим людям небо!»

 

Когда он залез на самый последний стул, стул из его комнатки, когда он, зажимая его между ног для опоры, достал из чехла светящийся молочный диск, когда он поднял его высоко над головой, город предстал перед ним изломами черепичных крыш, озарённый багровым заревом первых пожаров, глухо ворчащий, наполненный недовольным гулом, в котором иногда разрывались отдельные крики и звон стекла. Когда он достал луну из чехла, который ледяным ветром смело в сторону, и высоко поднял её над головой, город, освещённый сверху только слабым сиянием звёзд, стал светлее и чётче, и как-то меньше и ближе.

Ничего не изменилось. Завывал ледяной ветер, мерцали звёзды, но внизу никто не обратил внимания на появление луны. Человек, решивший вернуть луну, знал, что так будет, потому он, набрав в лёгкие ледяного воздуха, мотнул головой, сбросив с себя надоевший цилиндр и закричал как можно громче:

– Господа! Жители города… – голос на секунду сорвался. – Жители города Полудня! Священного града Двенадцати ударов, места рождения времени! Я принёс вам свет! Он всегда был здесь, наверху, но вы не замечали. Смотрите же. Посмотрите на небо. Это то, ради чего стоит жить! Я-то знаю, у меня всё отняли… Здесь есть небо, звёзды. Луна! Возвращаю вам вашу луну! Слышите? Возвращаю вам вашу луну!

Обессиленный, он замер в предвкушении ответного грома голосов. Сейчас свершится его триумф, но он даже как-то и не чувствовал ничего, он очень устал. «Наконец-то всё закончится…»

Услышав крик, город, задрав головы, смотрел в небеса. Смотрел маленький дворик с фонтаном, смотрели доски разбитой голубятни, смотрело Здание Бюрократизма, смотрело самое высокое дерево, смотрели все – Фрида, Жорж, бухгалтер, фокусник, Ада – все. Молча, опешив. Где-то внизу о землю шлёпнулся цилиндр.

Город смотрел вверх, в небеса, нет, на луну, нет, на человека, решившего её вернуть… Нет, ещё ниже, на его огромную лестницу. И вот, человек, вернувший луну, которую уже затянуло плавным вращением звёзд в вязком потоке небосвода, услышал, как, словно из отпущенной тетивы, вырвалось одно, пока ещё неразборчивое, слово, потом ещё одно, потом ещё сотни, и все они устремились наверх, в небо, нет, к луне, нет, к нему… Нет! Ниже, к тому, на чём он стоял: его мимолётное средство достижения цели, сложенные друг на друга коричневые, серые, белые, деревянные, железные.

 

– Стулья! Стулья! Стулья! – кричала толпа. – Он украл наши стулья! Вот они!

 

Сотни людей кинулись к нему, на тот пустырь, и если бы не велосипедный отряд полисменов, толпа, опрокинувшая стремянку, просто разорвала бы его на части.

 

Утром, третьего августа … года он в срочном порядке предстал перед судом. Суд постановил запереть его в городской тюрьме на срок 4 миллиона лет (по году за каждый стул) без права свиданий и переписки. Он был уведён из здания суда под улюлюканье всего города.