А вот здесь работа шла так себе

 

Реорганизация Шижненского узла началась с того, что Успенский начал тормошить прорабов. Между Сосновцом и Шижней был заключен договор соцсоревнования, и это послужило крепким толчком для оживления работы.

Как только Успенский приехал, он сразу посадил двух-трех десятников за безобразия и вообще навел порядки.

Но положение было серьезным. Начать с того, что запоздал канал, соединявший последний 19-й шлюз с Белым морем. Он так и назывался «Морским каналом».

Там грунтом является иольдиевая глина, жидкая, как мыло. Из нее действительно потом делали мыло, обрадовавшее прачек.

Придумал это Стабровский, наркомводский руководитель работ на Морском канале.

Наркомвод, которому было сначала поручено это сооружение, пустил гусеничные тракторы с черпаками, но они то и дело застревали в глине.

Работы шли плохо.

Прорабы разводили руками.

– Что ж мы можем поделать, если работаем в Наркомводе?

Положение было такое, что люди говорили:

«Вот канал скоро будет закончен, приедет правительственная комиссия, мы пропустим ее через 19-й шлюз и высадим на перемычке недобранного Наркомводом Морского канала у самого Белого моря».

Работа в конце концов была передана Белбалтлагу.

Появилась землечерпалка «Карская», и дело пошло в ход.

«Карская» быстро вычерпала глину, освободив проход первому пароходу в Белое море.

Шижненский узел действительно несколько отстал. Сборку ворот и установку затвора тоже порядком задержали, и теперь для этих работ оставалось времени не больше полумесяца.

Сюда Успенский бросил лучшие краснознаменные фаланги Надвоиц, трудколлективы Шавани и сменил технических руководителей. На соединительный 194-й канал встал прораб «миллионщик» Шадрин. «Миллионщиком» его называли за то, что он на разных участках строительства насыпал в плотины и дамбы миллион кубов земли.

Так отличной рабсилой и техническим руководством был перекрыт прорыв в 8-м морском отделении.

Восьмое морское, где ранней весною

Усатые нерпы резвятся у скал,

Запомни – тебе пропускать пароходы

Из Белого в наш беломорский канал.

Бойцы из восьмого, вы в темпах отстали,

У нас на сегодня прорыва провал!

Но слово ударника крепче ведь стали!

Вы тоже сказали: – До срока канал!

По-сталински данное слово держите!

В кулак соберите энергию масс,

Чтоб дней коммунизма грядущего житель,

Читая историю, вспомнил и вас!..

«Перековка», 22/V 1933 г. (С. Алымов)

Письмо из дому

Ночь. Барак ИТР – бревенчатый дом. Коридор с небольшими комнатами; в комнатах тесно от деревянных топчанов, правда, покрытых чистым бельем. В комнате жарко сухим, неравномерным жаром раскаленной железной печи.

Даже на стенках тесно от полок. Люди сюда приходят спать в разное время, потому что строительство работает и при свете солнца и при свете прожекторов. Если на трассе погаснет электричество, это значит, что сейчас будет взрыв.

Работа прекращается только во время взрывов.

Люди приходят и уходят, а высокий экономист все сидит с письмом в руке и каждому рассказывает про домоуправление.

«Домоуправление – это враг заключенных, – говорит экономист. – Домоуправление выселяет семьи заключенных. Выкусывает комнаты с кровью».

Экономист читает письмо вслух, хотя его уже никто не слушает: одни ложатся спать, другие встают. Письмо от жены:

«И мы с твоей мамой пришли на суд, и управдом очень радовался, что пришли две женщины и даже без юриста. А потом пришел человек в форме чекиста, взял нас обеих под руку, сказал, что ты писал Рапопорту, а Рапопорт велел ему притти на суд.

Этот человек говорил на суде очень убедительно, что мы с мамой – семья инженера строительства. Нас не выселили, и управдом очень испуган. Когда ты приедешь со стройки, подъезжай к нашему дому непременно в автомобиле. Пускай они знают».

Экономист читает долго. С топчанов протестуют, все знают письмо наизусть. Экономист вздыхает, складывает письмо и говорит:

«Пойду в клуб, там сегодня симфонический оркестр. Только жаль: первая скрипка освободилась».

У самого Белого моря

Дадим опять слово бывшему начальнику обороны Зимнего дворца инженеру Ананьеву:

«Очевидно, мое руководство имело ценность, так как я получил в ноябре льготу два года, затем в марте месяце 1933 года десятилетний срок моего заключения был сокращен наполовину, и затем по окончании стройки к 1 мая я был досрочно освобожден и награжден значком „Строитель Беломорстроя“».

Беломорстрой подходит к своим итогам и люди тоже.

Да, инженер Ананьев увидел и понял необыкновенные вещи, до которых не додумался ни один из самых гуманных мыслителей Европы.

Он увидел служителя культа, бывшего монаха, архимандрита Резчикова. Бывший монах изучил английский язык и надумал держать экзамен в один из технических вузов, и 45-летний студент, очевидно, уже «грызет гранит технических знаний». «Дерзай, батя», сказал ему на прощанье Ананьев.

Вскоре пришло освобождение и Павловой за ударную работу. «Только я отмахнулась от него обеими руками, – говорила она. – Главное – хотелось самой на пароходе проехать там, где в первый раз с тачкой бежала… Теперь у меня орден. И планы совсем другие. Буду готовиться на хирургическое отделение. Тридцать лет, а охота учиться смертная».

Бывший вор Поваровский говорит:

«Мы на деле доказали, что, если честный трудящийся на все 120 процентов предан социалистическому строительству, он способен вдвое убыстрить свою жизнь. Почему мы показали точные чудеса героизма на трудовом фронте? Потому что из наших сонных мыслей мы добывали огромные неизрасходованные силы, пускали их в оборот и добивались того, что каждый день дает нам три или четыре дня. Если даже нормальный срок жизни 35 лет, то и тогда без труда можно прожить 140 лет».

«Я со своим коллективом, – говорит еще один бывший вор Левитанус, – брал первый грунт, а теперь заканчиваю канал, тот канал, о котором мы все, вместе взятые, не имели понятия, что он выйдет такой красавец.

Я всю жизнь не забуду, когда помощник прораба тов. Русанов позвал меня и сказал: „Давай, Левитанус, украшать берега шлюза елками, а то на этих днях приедет начальство и поедет по нашему каналу на пароходе“. У меня нет слов, с какой радостью я стал выкапывать лузы для того, чтобы укреплять туда елки. Эту миссию я проделывал с тем чувством, как будто я кормил бы своего ребенка такой пищей, от которой он на моих глазах полнел и здоровел».

Откосы шлюз и дамб уложены дерном, на площадках у шлюзов – газоны, засеивают травы вдоль канала, клумбы вокруг домов, где будет жить техперсонал. По шлюзу первого боевого участка – 1 500 метров гирлянд елок, на Маткожненской плотине – 500 метров; гигантские звезды, светящиеся и цветные, мачты, обелиски, трибуны, ромбовидные щиты, деревянные арки, монументы, на бетонной плотине шестого боевого участка – портрет Сталина в 48 метров.

Канал украшается.

– Не только прочно, но и красиво, – твердят строители. При Управлении Белбалтлага создается художественная комиссия. «Украшайте», – говорит она. Ищут художников, декораторов, артистов, – украшать надо не только цветами, но и словами. В художественной мастерской седьмого боевого участка работают пять художников: Коробка, Бородавченко, Васильев, Быков и Перра. Все они бывшие тридцатипятники, парни способные. В штурм мастерская устраивала конкурсы между ударниками на лучшие показатели. Победителям выдавали портреты, написанные с них. Выдано 1 500 портретов. Владельцы портретов резко повысили производительность труда. Сейчас они оформляют свой участок, украшают.

Киргиз из семиреченских степей или из-под Балхаша, калмык или черкес, еврей, татарин или сибиряк, у которого никак не определишь национальности, – сколько там намешано и напутано. Рязанский, астраханский, уральский, пензенский, алтайский или саратовский, тамбовский, черниговский мужик – каждый теперь, улыбаясь, станет рассказывать детям дома:

– Топором, милай, порубили, без единого винтика, так что все Америки и Европы охнули и обнажили головные уборы.

– Тятька, – спросит сынишка, – а он глубокий?

 

Последние часы на шлюзе

 

Не задумываясь, ответит отец:

– Идут по нему и плоты, и корабли под чужого цвета флагами, и просто всяческая дрянь течет, и никто не находит в нем дна. Полагаю, до дна теперь, без моего отсутствия, верста, а ширины и счесть нельзя, так как он расширяется.

– А кит-рыба проплывет?

– И кит проплывет, и щука, спи.

– А хата наша проплывет?

– И хата.

Задумывается сынишка. Синий-пресиний встает перед ним канал, тысячи топоров мелькают, гремят песни, поет отовсюду музыка – такое, что и понять невозможно. И весело один за другим идут корабли и плещут парусами: розовыми, белыми, желтыми и голубыми. Батька его стоит на корме и отдает приказания, но тут подходит сам мальчонка и говорит, отстраняя батьку: «А ну-ка, пусти, я поведу пароход». И гудит в гудок, и поворачивает руль, и все встречные отдают ему честь.

Пройдут годы. Мальчонка вырастет, выучится. Он поедет прокатиться по каналу. И встанут перед ним карельские озера, и шлюзы, и дамбы. Уже всюду гостиницы, электростанции, заводы, фермы, и, как чудо, показывают ему уцелевшие бараки, где некогда жили удивительные строители

Глава двенадцатая

История одной перековки