Ютландский бой и Трентино.

Какое несчастье быть в союзе с такими негодяями, но что делать!

Ген. Д.С. Дохтуров, 1805 г.

В западной и западнической литературе можно встретить порой сетования, что Антанта являлась союзом “социально и культурно разнородных организмов”. Отчасти это так. Но лишь отчасти. Поскольку опять неясно, что понимать под словом “культура”? Если брать техническую сторону, то подобное утверждение больше относится к Центральным Державам, там разница между Германией и Турцией была куда более разительной, и тем не менее их союз был весьма эффективным. А если брать нравственную сторону, то утверждение можно считать справедливым – но не в том плане, как обычно понимается авторами. Особенностью Антанты стало соединение в общем альянсе России, где в то время моральные и духовные ценности все еще сохраняли приоритет над материальными, и Запада, где понятия нравственных идеалов тоже существовали, и пожалуй, были более сильными, чем в наши дни, но уже занимали подчиненное положение по отношению к приоритетам прозаичной материальной выгоды.

Вот и получалось, что русские, по признанию У.Черчилля, проявляли подлинное “соревнование боевого товарищества, которое было отличительной чертой царской армии”. А их партнеры-англичане даже в самые тяжелые для России дни отчаянно торговались за оплату кредитов золотом по грабительским ценам, за проценты на эти “кредиты”, а то и доходили до попыток прибрать под контроль русские финансы. И государствнный контролер Харитонов комментировал: “Значит, с ножом к горлу прижимают нас дорогие союзнички – или золото давай, или ни гроша не получите. Дай Бог им здоровья, но так порядочные люди не поступают”. А министр Кривошеин констатировал: “Они восхищаются нашими подвигами для спасения союзных фронтов ценою наших собственных поражений, а в деньгах прижимают не хуже любого ростовщика”. Даже такой ярый западник как кадет Шингарев выражал неодобрение подобной позиции Лондона и Парижа.

Алексеев в январе 16-го писал в Париж ген. Жилинскому: “За все, нами получаемое, они снимут с нас последнюю рубашку. Это ведь не услуга, а очень выгодная сделка. Но выгоды должны быть хотя немного обоюдные, а не односторонние”. Увы, западные державы думали именно об односторонней выгоде, и нередко их претензии вообще зашкаливали за рамки приличий. Например, суда, перевозившие в русские порты вооружение, конвоировались английскими крейсерами. И Лондон попытался получить за это “компенсацию”, направив в Россию запрос: “Ввиду того, что от действий германских подводных лодок утрата тоннажа торгового флота союзников весьма значительна, Английское правительство предлагает весь русский торговый флот, находящийся в свободных морях, передать ему в распоряжение и ведение”. Причем обещалось, что “известный процент русских судов будет всегда обслуживать русские заказы, а остальное будет посвящено общим интересам”. Правительство и Ставка не знали, что и ответить – было понятно, что Британия просто хочет наложить лапу на русские суда. Но союзники настаивали, стали сокращать тоннаж отправляемых в Россию грузов.

К счастью, столь наглые требования возмутили даже Думу. 15.1 вопрос был поднят на Особом Совещании, после чего к Родзянко пожаловали с разъяснениями посол Бьюкенен и военный агент Нокс. Председатель Думы сказал им прямо: “Это вымогательство, это недостойно великой нации и союзницы, русский народ не может снести такого унижения, и об этом придется говорить с кафедры Думы”. И союзники пошли на попятную. Но морской министр Григорович, предвидел, что англичане могут отомстить, и возникнут проблемы с конвоированием судов. Поэтому нашел выход в переговорах с японцами – они согласились по “дешевке”, всего лишь за возмещение расходов по подъему со дна и ремонту вернуть крейсера, потопленные в прошлой войне: “Варяг”, “Пересвет” и “Полтаву”. Так что и “гордый “Варяг” снова вступил в строй и принял участие в Первой мировой. В обстановке величайшей секретности эти корабли, уже с русскими экипажами, совершили долгий и трудный путь вокруг Африки и летом прибыли в Архангельск. На Севере появилась собственная эскадра для конвоирования судов, и предлог для шантажа исчез.

Впрочем, хотя зарубежные поставки оказали поддержку в трудные месяцы, их роль в выходе России из кризиса преувеличивать не стоит. 27.3 на очередной конференции в Шантильи ген. Жилинский вынужден был предъявить претензии, что ружья, закупленные у Италии, оказались совершенно негодными. А когда позже, после долгих уговоров, западные державы согласились поставлять тяжелые орудия, то выяснилось, что 35% из них не выдерживают даже двухдневной стрельбы. Аэропланы, закупленные во Франции, почти сплошь оказались бракованными – поставщики воспользовались тем, что приемщики не разбираются в авиации. В общем, старались сбывать русским “некондицию”, не принятую собственными армиями. Разного рода предпринимателей, дельцов, экспертов по подъему и “оздоровлению” экономики в Россию наезжало много. Но наезжали примерно так же, как сейчас – для “ознакомления”, “консультаций”. Водочки на холяву попить, икоркой закусить и повыдрючиваться, когда вокруг тебя на цыпочках прыгают. Чтобы не выглядеть предвзятым, приведу выводы не русского, а видного британского историка И.Стоуна о “помощи” Запада: “Нечестность и авантюризм иноземных бизнесменов разрушили веру русского народа в иностранных капиталистов. В Петрограде, в отталкивающей атмосфере ожидания обогащения один за другим паразиты въезжали в отель “Астория”… Кризис с военным оборудованием и боеприпасами длился до тех пор, пока русские не оказались способными обеспечить себя сами”.

Но как раз в период, когда русские еще не могли обеспечить себя сами, на них сыпались все новые претензии. Франция вела себя так, будто уже купила Россию. В частности, возник вопрос, что вместо поставок на Восток винтовок, лучше наоборот, прислать русских солдат на Запад, где винтовок хватает. Эта тема всплыла еще осенью 15-го, когда французам пришлось вернуть на заводы мобилизованных рабочих. И в Россию поехала делегация под руководством сенатора Думера и ген. По, просить 200-300 тыс. бойцов. Думер не стеснялся приводить такие аргументы: “Мы же в нашей армии имеем аннамитов (вьетнамцев), ни слова не понимающих по-французски, но прекрасно воюющих под нашим начальством”. А когда русская делегация посетила Францию, президент Пуанкаре начал объяснять, сколь справедливо будет компенсировать “материальную помощь” Франции присылкой солдат. И не только солдат, но и рабочих на французские заводы! Царь и Алексеев решительно возражали. Но союзники нажимали, доходило до шантажа. И постаравшись минимизировать уступки, Ставка пошла на компромисс. Чисто символически, только чтобы укрепить узы союзничества, послать одну “экспериментальную” бригаду, которая останется российским соединением и будет подчиняться союзникам лишь в оперативном отношении.

Правда, 1-я Особая бригада стала соединением показательным, ее сформировали из отборных солдат. Возглавил ее Николай Андреевич Лохвицкий, бывший командир Красноярского полка, раненный и награжденный орденом Св. Георгия в боях под Лодзью (впоследствии командовал армией у Колчака). Бригада проделала трехмесячный путь через Сибирь, Дайрен, Сингапур, Бомбей, Суэц, и 20.4 прибыла в Марсель. Встреча была праздничной, командирам вручили ордена Почетного Легиона, солдат засыпали цветами, лакомствами, угощениями. Как вспоминал бывший в их числе Р.Я. Малиновский, изголодавшиеся из-за дефицита мужчин француженки буквально расхватывали бойцов, получивших увольнение. А поскольку и те “застоялись”, то наверное, в жилах многих нынешних марсельцев течет и русская кровь. Доходило и до курьезов. Когда закормленных и упоенных солдат повезли в лагерь Майи, то выяснилось, что в пригородных французских поездах туалеты отсутствуют, двери из купе открывались сразу наружу, а остановок не делали. Руссская смекалка нашла выход – человек присаживался на корточки в открытых дверях, а товарищи держали его за руки. И поезд, ощетинившийся солдатскими задами, как раз въехал на очередную станцию, где перроны заполнила публика с цветами…

В боях бригада сперва не участвовала – ее использовали для поддержания духа нации: русские с нами, русские помогут. И шли смотры и парады – за месяц 18 парадов. А французское правительство, не удовлетворившись одной бригадой, просило еще. Ведь уже началась бойня под Верденом. Войска несли колоссальные потери, великолепные дивизии сенегальских стрелков погибли бездарно и бестолково – их, не жалея, бросали в самое пекло. Откуда следовал вывод – заменить сенегальцев русскими. С весны давление на Россию пошло по нескольким направлениям. У нее требовали и солдат во Францию, и активизации действий против немцев. Ставке приходилось упорно отбиваться от таких притязаний. В ответ на упреки Жоффра Алексеев писал Жилинскому: “Заключение, что Франция, имеющая 2200 тыс. бойцов, должна быть пассивна, а Англия, Италия и Россия должны “истощать” Германию – тенденциозно и не вяжется с грубым мнением Жоффра, что одна Франция ведет войну. Думаю, что спокойная, но внушительная отповедь, решительная по тону, на все подобные выходки и нелепости стратегические, безусловно, необходима”. А на дергания с требованиями новых ударов Михаил Васильевич дал заключение: “Будучи согласованы с общими постановлениями, принятыми на совещаниях представителей, нами решения в частностях всегда будут приниматься, исключительно сообразуясь с обстановкой и требованиями собственного фронта; стремиться к удовлетворению переменчивых желаний союзников под влиянием такой же переменчивой обстановки недопустимо”.

На все это наложилась еще и “гениальная” идея французов о вовлечении в войну Румынии. Надо сказать, “державой” она была весьма своеобразной. Из Балканских стран – наименее подверженной русскому влиянию и ориентирующейся сугубо на “Европу”. В результате чего получилась карикатура на Европу. С технической и экономической сторон Румыния была куда более отсталой, чем Болгария или Сербия, зато с лихвой переняла “европейские” пороки – продажность, легкомыслие, сексуальный разгул. Так, Бухарест румыны гордо называли “маленьким Парижем” – но походил он на Париж не настоящий, а опереточный. Русские дипломаты вспоминали, что даже организация обычного приема требовала там огромного опыта. Потому что вчерашняя жена одного государственного деятеля могла сегодня быть уже женой другого, а завтра третьего. А приходилось учитывать не только кто с кем живет де-юре, но и де-факто, в том числе мужчины с мужчинами, а дамы с дамами – такие узы тоже считались в порядке вещей как признак “цивилизованности”. И в политике Румыния вела себя столь же ветрено. Заглядывалась одновременно на венгерскую Трансильванию и российскую Бессарабию, поэтому вертелась в обе стороны. Сперва, чтобы обезопасить южную границу, Россия поймала соседей на дипломатический крючок, заключив 1.10.14г. секретное соглашение, предоставлявшее Румынии “право присоединить населенные румынами территории Австро-Венгерской империи в тот момент, когда она сочтет удобным”. В 15-м Бухарест потянуло на сторону Центральных Держав. В 16-м снова заколебались…

И Франция вдруг решила, что Румыния с армией в 630 тыс. станет той гирей, которая перетянет чашу весов. Но Бухарест вступать в войну не спешил и стал выдвигать свои условия. Первым делом, чтобы русские прислали 5-6 корпусов в Добруджу. Россия, прекрасно знающая о действительной “мощи” румын, была не в восторге от союза с ними. Более выгодным представлялось сохранение их нейтралитета. Под давлением союзников Алексеев соглашался послать 10 дивизий – но не в Добруджу, а в Северную Молдавию. Для совместного удара на Австро-Венгрию со стороны Салоникского и Юго-Западного фронта, который заодно будет флангом поддерживать румын. Однако этот план западные союзники отвергали – и румыны тоже. Они не хотели пускать русских в Трансильванию и вместе с тем боялись болгар. Поэтому требовали выдвижения русских контингентов в район Рущука (Русе), чтобы те прикрыли их границу и воевали с Болгарией, пока сама Румыния будет захватывать нужные ей земли.

Алексеев называл требования румынского Генштаба “чрезмерными и неразумными”, но французы этого понимать не хотели, их пресса и дипломаты вовсю вопили, что Россия из “эгоистических соображений” противится союзу с Румынией и лишает Антанту шансов на скорую победу. Впрочем, на какие бы уступки ни шла Россия для общесоюзных успехов, все оказывалось мало. Спасение французов в 14-м, отвлечение ударов на себя в 15-м уже “не считались”. В марте французский посол Палеолог не без злорадства писал: “Если русские не будут напрягаться до конца с величайшей энергией, то прахом пойдут все громадные жертвы, которые в течение 20 месяцев приносит русский народ. Не видать тогда России Константинополя: она, кроме того, утратит и Польшу, и другие земли”. В общем, известное утверждение, что большевики Брестским миром лишили Россию плодов победы, получается верным лишь наполовину. Даже в период полной лояльности среди союзной дипломатии имелась группировка, выискивающая лишь повод, чтобы лишить ее этих плодов да еще и саму сделать объектом раздела.

И угодить партнерам было чрезвычайно трудно. Уже 1.4, после весеннего наступления и жертв, спасших Верден, тот же Палеолог возмущенно высказывал премьеру Штюрмеру, что этого недостаточно: “Я еще более настаиваю на своих обвинениях; я доказываю цифрами, что Россия могла бы сделать для войны втрое или вчетверо больше: Франция, между тем, истекает кровью”. А когда Штюрмер попробовал напомнить о российских потерях, Палеолог ответил, что численность населения России 180 млн, а Франции – 40 млн, поэтому “для уравнения потерь нужно, чтобы ваши потери были в 4,5 раза больше наших. Если я не ошибаюсь, в настоящее время наши потери доходят до 800 тыс. человек… и при этом я имею в виду только цифровую сторону потерь”. Почему “только цифровую”, сказать в глаза Штюрмеру посол не посмел, но в дневнике записал с предельной откровенностью: “По культурности и развитию французы и русские стоят не на одном уровне. Россия одна из самых отсталых стран в свете… Сравните с этой невежественной и бессознательной массой нашу армию: все наши солдаты с образованием; в первых рядах бьются молодые силы, проявившие себя в искусстве и науке, люди талантливые и утонченные; это сливки и цвет человечества. С этой точки зрения наши потери чувствительнее русских потерь”. Пожалуй, тут впору усомниться в “культурности и развитии” самого Палеолога и тех, кто держал его на посту посла – но… ведь понятие “культура” не имеет однозначного определения.

Аналогичные суждения можно встретить и в других местах записок посла. Скажем, когда речь зашла о “польском вопросе”, он указывает: “Русские должны наконец понять, что в отношении цивилизации поляки и чехи их сильно опередили”. Кстати, это и предыдущее упоминания о Польше не случайны. Россия предполагала после войны объединить Польшу под своим протекторатом, предоставив ей внутреннюю автономию – как в Финляндии. Но французы, пользуясь затруднениями союзницы, вспомнили вдруг о традиционных симпатиях к полякам и начали выступать за предоставление им полной независимости. Царь полагал, что будоражить этот вопрос вообще не время. При любых уступках Польше немцы тут же наобещают ей вдвое больше, а русские солдаты и народ этого просто не поймут – воевали-воевали, и только для того, чтобы отдать свою территорию? Поэтому все переговоры по “польскому вопросу” откладывались до окончания войны. Но французы и в этом случае упрямо стояли на своем, не воспринимая доводов.

В апреле-мае завязались дипломатические баталии по всем указанным проблемам. Сперва они велись союзными послами, потом прикатила делегация во главе с министрами Вивиани и Тома, чтобы “русские отрешились от эгоистических задних мыслей”. Чтобы отправили во Францию 400 тыс. солдат, чтобы пошли навстречу румынам и послали к ним еще 200 тыс., и дожать насчет Польши. Алексеев и министры отбрыкивались, как могли. Доказывали, что снять такое количество войск – это просто оголить фронт (где было всего 2 млн активных штыков), что немцы прорвут оборону и овладеют Ригой. На что господа делегаты отмахивались и убеждали не придавать внимания таким “пустякам”. Мол, Россия потом “будет вознаграждена”. Конечно, царь не пошел на то, чтобы за подобные обещания отдать на опустошение и разграбление российские города и села. Но и отказывать наотрез не хотел, снова стали искать компромисс. И договорились послать во Францию еще 5 бригад по 10 тыс. чел. Вопросы с Румынией и Польшей остались открытыми.

Да ведь еще ладно, что требовали помощь. Но при этом же и оплевывали. Получалось по украинской пословице “за наше жито, тай нас же бито”. Неуступчивость русской власти и командования страшно раздражала западных политиков. И они искали инструменты для давления на царя, все более откровенно делая ставку на оппозицию и по сути превращая ее в собственную “пятую колонну” в союзной державе. Кстати, это была еще одна причина, вынуждавшая царя на уступки либералам. Так, осенью 15-го по поводу роспуска Думы французские газеты выступили с прямым шантажом: “По словам союзных делегатов, неопределенность внутренней политики России учитывается общественным мнением союзных держав как неблагоприятный признак для общего дела союзников. Особенно неблагоприятное впечатление производит не вполне благожелательное отношение к законодательным учреждениям. Продолжение такого рода неопределенности внутренней политики может вызвать в союзных странах охлаждение, что особенно нежелательно теперь, когда возникает вопрос о финансировании России. Деловые круги Европы, не имея твердой уверенности в политическом курсе России, воздержатся вступать в определенные с нею соглашения”.

В 16-м при посещении Думы иностранными делегатами говорилось: “Французы горячо и искренне относятся к Государственной Думе и представительству русского народа, но не к правительству. Вы заслуживаете лучшего правительства, чем оно у вас существует”. А Тома заявил Родзянко: “Россия должна быть очень богатой и уверенной в своих силах, чтобы позволить себе иметь роскошь иметь такое правительство, как ваше, в котором премьер-министр – бедствие, а военный министр – катастрофа”. Простите – и такое высказывание позволяет себе министр дружественной державы? Добавим характерный штрих – тот же Тома “дал полномочия” Родзянко при необходимости обращаться лично к нему или к Жоффру “с указанием на происходящие непорядки”. “Мы поверим народным представителям и немедленно исполним все по Вашему требованию”. Это что, тоже нормально? Министр одной страны дает “полномочия” спикеру парламента другой страны?

Впрочем, пора оговориться. Все изложенное выше о “союзниках”, конечно же, относится только к политикам. Ясное дело, что простые солдаты и офицеры, британские, французские, итальянские, были тут ни при чем. Они-то как раз сражались отлично. Они не меньше русских любили свою землю и защищали ее героически. И не их вина, что у них были иные, чем у русских, стереотипы мышления и иные порядки. Что командовали ими часто хуже, чем русскими, поэтому они несли более серьезные потери. Что головы им засоряла газетная ложь – точно так же, как отравляла она и русских. Кстати, германская подрывная работа направлялась не только против России, но и против ее союзников. Даже в нейтральных США в 1916 г. прокатилась внезапная “эпидемия” катастроф – 50 взрывов на оборонных предприятиях, самым крупным из которых стал взрыв 30.7.16 г. сотен тонн боеприпасов на о.Блэк-Том в Нью-Йорке. Погибло множество народа. Недавно созданное Бюро расследований (будущее ФБР) работало дилетантски, и в итоге все списали на… несчастные случаи. И лишь после войны открылось, что это были четко спланированные германские диверсии.

Немцы тайно спонсировали французскую радикальную оппозицию. А в Британии делали ставку на сепаратистов – и 23.4 вспыхнуло “Пасхальное восстание” в Ирландии. Правда, один из кораблей, везший оружие из Германии, был перехвачен англичанами, а лидера националистов А.Д. Кейсмента, прибывшего на немецкой подводной лодке, арестовали сразу после высадки. Тем не менее 2 тыс. мятежников под руководством “Ирландского республиканского братства” и партии “Шин фейн” захватили центр Дублина. Неделю шли бои, было много жертв среди мирного населения. Но власти действовали решительно, и 29.4 восстание было подавлено. Сотни расстреляли на месте, в ходе операции, Кейсмента и еще 15 руководителей повесили, 2 тыс. чел. получили разные сроки. И никакая общественность этим не возмущалась – наоборот, выражала одобрение действиям против предателей.

Британия в этот период отказалась еще от одной традиционной “свободы” – вместо вольного найма ввела воинскую повинность. Ее армия быстро стала расти, что оказалось весьма кстати, так как французы крепко завязли под Верденом. Там обе стороны проявляли крайнее упорство, пытаясь переломить ситуацию в свою пользу. Но начала эффективно проявлять себя система “укрепрайона” – уже показавшая себя при обороне Осовецкой крепости. Хотя в Вердене эта система “заработала”, когда немцы уже захватили часть укреплений. Французы догадались восстановить разоруженные фортификации, а их противник – взятые, и теперь у тех и других долговременная оборона сочеталась с полевой. Надо отметить, что французская промышленность довольно быстро приспособились к изменившимся условиям боя и рождению групповой тактики. Как раз в ходе сражения за Верден начался массовый выпуск ручных пулеметов, в войска стали поступать автоматические пистолеты, ружейные гранатометы, разрабатывались небольшие траншейные мортиры, автоматические винтовки.

Но главные потери по-прежнему наносила артиллерия, которой стягивалось все больше. Только в марте французы выпустили по врагу 4 млн снарядов калибра 75 мм. И немцы готовили шквалами огня каждую атаку. Но продвинулись лишь на 7 км. Потери обеих сторон достигали полумиллиона. Причем германцы держали в боях дивизии неделями и месяцами, почти до полного уничтожения. Французы – лишь по 4-5, максимум 10 дней, потом отводили для отдыха и пополнения. Но и этого хватало. Французский офицер писал: “Мы находились в мерзлой грязи под ужасной бомбардировкой, и единственной защитой являлся узкий окоп… Я прибыл сюда со 175 солдатами, а возвратился с 34, несколько человек сошли с ума, они не отвечают на вопросы”. В мае немцы сконцентрировали усилия в левобережном секторе, снова атаковали высоты 304 и Морт-Ом. Штурм высоты 304 поддерживало около 100 батарей тяжелых орудий. И оба опорных пункта удалось захватить. Но это ничего не дало – за высотами уже была построена новая оборона. Мало того, французы ответили контрударом в правобережном секторе. И после бомбардировки из 51 тяжелой батареи 22.5 вернули форт Дуомон. Однако атакующих так повыбили, что удержать его не смогли, и 24.5 немцы снова его захватили.

В этот период состоялось также первое и единственное столкновение главных сил британского и германского флотов. В январе вместо Поля командовать Флотом Открытого моря был назначен более решительный Шеер и стал практиковать выходы к британским берегам. Производились обстрелы, эсминцы нападали на транспортные суда. А цель ставилась выманить с баз отдельные отряды английских кораблей и разгромить до подхода основных сил. С такой же задачей был организован и майский выход. Чтобы спровоцировать на бой британцев, немцы собирались бомбардировать г. Сандерленд. 15.5 к району действий отправились 16 субмарин – дежурить у английских баз и при возможности атаковать корабли. Подлодки U-72, U-74 и U-75 выставляли мины у выходов с баз. Для воздушной разведки выделялись 10 цепеллинов. Но из-за погоды их действия оказались невозможными, выход в море отложили. А субмарины по своим характеристикам могли находиться на позициях лишь до 1.6. И Шеер изменил план – вместо Сандерленда идти к проливу Скагеррак и помаячить крейсерами. Чтобы англичане узнали и выслали свои крейсера.

Но коды германского флота, добытые русскими на потопленном “Магдебурге”, англичанам были известны. И из перехваченного радиообмена с подлодками план раскрылся. Британский командующий Джеллико вывел в море весь Гранд Флит (Большой флот) даже раньше Шеера, 30.5. Это была армада из 150 кораблей, в том числе 28 дредноутов, 9 линейных крейсеров, 8 броненосных и 26 легких, 79 эсминцев. Дежурившие германские субмарины нанести им потерь не смогли – англичане даже обманули их, и Шеер узнал о выходе лишь “нескольких кораблей”. В авангарде двинулись эскадры адм. Битти и подчиненного ему Томаса, за ними – Гранд Флит. Шеер вывел флот 31.5, не подозревая, что вся морская мощь Британии движется ему навстречу. В авангарде пошла эскадра адм. Хиппера (должность его помощника занимал Редер, будущий гросс-адмирал или, как прозвали на Нюрнбергском процессе, гросспират нацистского флота), за ней в 50 милях Флот Открытого моря. У немцев было 16 дредноутов, 5 линейных крейсеров, 6 старых линкоров, 11 легких крейсеров и 61 эсминец.

Авангарды обнаружили друг друга западнее Скагеррака. Хиппер развернулся, чтобы навести врага на свой флот, корабли Битти легли на параллельный курс, и с дистанции 15 км начался бой. Англичане обладали преимуществом – 6 линейных крейсеров против 5, плюс с обеих сторон легкие силы. Но сказалась лучшая выучка германских артиллеристов. Уже через 18 минут взорвался английский линейный крейсер “Индифатигебл”, еще через 20 мин. – “Куин Мэри”. Однако к месту боя подтянулась и эскадра Томаса, вызванная Битти по радио. В 16.25 англичане пустили 12 эсминцев и легких крейсеров в торпедную атаку. И почти одновременно предприняли атаку германские миноносцы. Во встречном бою те и другие потеряли по 2 эсминца, был торпедирован и легкий крейсер “Зейдлиц”, но остался на плаву.

Однако вскоре британцы заметили приближающийся флот Шеера. И в свою очередь повернули назад, наводя немцев на Гранд Флит. Германские крейсера тоже развернулись, пошел бой на преследовании англичан. И они снова понесли тяжелые потери – был потоплен линейный крейсер “Инвинсибл” и два броненосных типа “Уорриор”. А около 18 часов немцы вдруг наткнулись на всю массу британского флота, скрытую туманом. Оба флота шли по сходящимся курсам в кильватерных колоннах. Джеллико быстро перестроился в общую колонну с уцелевшими кораблями авангарда и начал заворачивать свой строй с востока на юг, охватывая дугой головную часть противника. Шеер попал под сильный обстрел, и чтобы выбраться из угрожающего положения, скомандовал кораблям поворот “все вдруг”. На 180 градусов. Прикрывая отход, эсминцы капитана I ранга Генриха поставили дымовую завесу и предприняли торпедную атаку – безрезультатную, но отвлекшую англичан.

В дыму и тумане противники потеряли друг друга. Шеер совершил перестроение и попытался уйти на юго-восток, к своим берегам. А Гранд Флит продолжал двигаться по огромной дуге, как раз перерезая немцам пути отхода. И голова германского строя, продвигаясь в тумане, около 19 часов вдруг влезла прямо в центр боевого порядка англичан, подставляясь под массированный огонь со всех сторон. Пришлось снова резко поворачивать обратно, отрываться от противника, прикрываться дымовой завесой, крейсерами и эсминцами. В условиях плохой видимости эти маневры были опасными, и от таранного удара собственных соседей затонул немецкий легкий крейсер “Эльбинг”.

Сражение продолжалось и с наступлением темноты. Происходили стычки отдельных отрядов и кораблей. Но обе стороны показали себя неподготовленными к ночному бою. Два флота находились рядом, и именно ночью могли здорово потрепать друг друга миноносцами, однако не использовали такой возможности. Германские эсминцы вообще потеряли своих, начали выбираться самостоятельно. Шеер держал главные силы в кулаке, думая лишь о прорыве на свои базы. А англичане старались избежать ночного боя, чтобы возобновить его утром. Стремясь не позволить противнику уйти, Джеллико обогнул немцев с востока, продвинулся южнее и повернул на запад – пошел между вражеским флотом и берегом. А чтобы не упустить Шеера, разделил силы на три эскадры. Далеко впереди линейные крейсера, потом дредноуты, а в арьергарде легкие крейсера и эсминцы. Перед рассветом Шеер поднял в воздух 5 цепеллинов для разведки – и пошла путаница. Дирижабль L-24 обстреляли свои же миноносцы, а он их в ответ пробомбил. С других цепеллинов доложили, что с запада подходят новые соединения английского флота. Хотя это были главные силы Джеллико, проскочившие мимо немцев и находившиеся уже гораздо западнее. И Шеер ринулся на прорыв между ними и арьергардом.

Британские миноносцы и крейсера смело напали на колонну, потопили старый линкор “Поммерн”, но и самим досталось изрядное количество снарядов. А главные силы Гранд Флита замешкались и на помощь им не пришли. Поэтому Флот Открытого моря прорвался относительно благополучно и укрылся в устьях германских рек. Джеллико, узнав об этом, скомандовал возвращение. Кстати, одним из участников боя был принц Георг – будущий король Георг VI, отец нынешней королевы Елизаветы. В Ютландском сражении англичане потеряли 3 линейных крейсера, 3 броненосных, 8 эсминцев, а из экипажей 6094 чел. убитыми, 510 ранеными и 177 пленными. Германский урон был скромнее – 1 додредноутный линкор, 4 легких крейсера и 5 эсминцев, 2551 убитых и 507 раненых. И кайзер поспешил объявить о грандиозной победе. Но со стратегической точки зрения бой завершился в пользу Англии. Германский план разбить противника по частям и прорвать морскую блокаду рухнул. Учитывая большое превосходство британского флота, его потери не были решающими, он сохранил господство на морях. В то время как немцы, чудом ускользнув от полного разгрома, стали вести себя гораздо осторожнее.

Но если действия на море можно было считать успешными для Англии, а под Верденом – сведенными “вничью”, то катастрофа грянула на Итальянском фронте. Итальянцы тут имели большое преимущество (53 дивизии против 35). Но основные их силы были сосредоточены в восточной части выступа, примыкающего к Апеннинскому “сапогу” севернее Адриатики – ген. Кадорна как раз готовил шестое наступление на Изонцо. А Конрад решил ударить с севера, у Трентино. Там местность считали труднопроходимой и держали мало войск. Австрийцы сосредоточили кулак из 18 дивизий при 2 тыс. орудий, в том числе 276 тяжелых. И 15.5 за артподготовкой последовала атака между Гардским озером и р.Брентой. Фронт прорвали почти сразу и начали продвигаться через плато Азиаго, нацеливаясь на Венецию, что отрезало итальянскую армию от всей страны. Возникла паника. 23.5 итальянцы оставили Фиуме, откатываясь на восток, лишь бы выбраться из мешка – и ясно было, что не успеют. К 1.6 австрийцы заняли Аршеро и Азиаго, оттеснили противника на последние отроги гор, готовые хлынуть на равнину, на Падую и Венецию. Итальянцы возопили о помощи. К кому? Ну конечно же, к России. Которой перед этим продавали негодные ружья…

 

БРУСИЛОВСКИЙ ПРОРЫВ.

Наше назначение – губить врага; воевать так, чтобы губить и не гибнуть, невозможно; воевать так, чтобы гибнуть и не губить, глупо.

М.И. Драгомиров.

Весной 16-го кризис снабжения русской армии был преодолен. Не хватало только тяжелой артиллерии, ее производство отечественные заводы еще не освоили. Но трехдюймовок выпускалось достаточно, на всех фронтах изношенные орудия заменили новыми. А снаряды шли сплошным потоком, на ящиках рабочие писали: “Бей, не жалей!” Для повышения темпа огня батареи обучались стрельбе не по отмашкам офицеров, а “по огню” – наводчики держатся за шнуры, глядя друг на друга, и бьют дружной очередью вслед за правофланговым орудием. Пулеметов стало в 2-3 раза больше, чем в начале войны. В массовых количествах поступали гранаты, в полках стали формировать отряды гренадеров, мастерски владеющих этим оружием. Появились на фронте 90-мм бомбометы, ранцевые огнеметы, ружейные гранатометы, броневики, дымовые шашки, химические снаряды. Об успехах русской науки и промышленности говорит хотя бы тот факт, что всего через год после первых немецких газовых атак весьма эффективным угольным противогазом профессора Зелинского были уже снабжены не только все бойцы на передовой, но даже все лошади. (Французы вплоть до 1917 г. пользовались подручными средствами – ватно-марлевыми повязками, кострами перед окопами). В апреле 16-го британский атташе Нокс с удивлением писал: “Русское военное положение улучшилось так, как того не смел бы предсказать ни один иностранный наблюдатель в дни отступлений прошлого года”. И солдаты повеселели – дескать, в таких условиях воевать можно!

Произошли изменения и в командном составе. В марте был наконец-то снят главнокомандующий Юго-Западным фронтом Иванов. Убрали его деликатно, придумав почетную и бездельную должность “советника” при Ставке (где он оказался востребованным лишь единожды – в марте 17-го ему поручили подавление революции в Петрограде. И конечно же, не справился). А на его место был назначен Брусилов. Начальником штаба фронта стал ген. Клембовский, а 8-ю армию принял Каледин. К апрелю на Востоке противник имел 90 дивизий (48 германских и 42 австрийских) против 141 русской. Силы каждой из сторон были объединены в 3 группировки. Петроградское направление прикрывал Северный фронт Куропаткина (466 тыс. бойцов), против него действовала группа Гинденбурга из 3 армий (200 тыс). Путь на Москву защищал Западный фронт Эверта (754 тыс) – против группы принца Леопольда Баварского (420 тыс), а Юго-Западному фронту (512 тыс) противостояли 4 австрийских и германская армии, подчиненные Конраду (441 тыс). Численное неравенство противник везде старался компенсировать мощью фортификационных сооружений и обилием техники.

14.4 в Ставке собралось совещание для обсуждения планов летней кампании. Как уже отмечалось, сперва Алексеев был сторонником главного удара против Австро-Венгрии, что отвергли западные союзники, а настоять на своем он не сумел. И поскольку союзники планировали наступать против Германии, то и русская Ставка подстроилась к их планам для согласованности действий. Основной удар предполагался силами Западного фронта из района Молодечно на Вильно. Эверту передавалась большая часть резервов и тяжелой артиллерии. Еще часть выделялась Северному фронту для вспомогательного удара от Двинска – тоже на Вильно. Юго-Западному фронту предписывалось готовить наступление на Луцк и 2 вспомогательных участка, но подключиться к наступлению лишь после прорыва на Западном фронте – в помощь ему. Однако план вызвал возражения. Куропаткин заявил: “Прорвать фронт совершенно невероятно, ибо их укрепленные полосы настолько развиты и сильно укреплены, что трудно предположить удачу”. С ним согласился Эверт, указывая, что для прорыва нужно гораздо больше тяжелой артиллерии, а пока ее нет, лучше держаться оборонительных действий.

Многими исследователями их позиция преподносится чуть ли не в качестве трусости, но на самом деле ее вполне можно понять. Оба военачальника уже обожглись на мартовском наступлении, находились под впечатлением больших потерь. Которые на Западе сочли бы “обычными” – но психология русских полководцев существенно отличалась от понятий фалькенгайнов и петэнов, упрямо и хладнокровно гнавших в пекло своих солдат. Решения “позиционной проблемы” Эверт и Куропаткин не видели, а раз так, то и потери оказались бы неоправданными. И брать на себя ответственность за тысячи жизней они не хотели. А идея о сдерживании врага в обороне, учитывая экономические и продовольственные трудности немцев, была вполне резонной – но со многими “если бы”. Если бы между державами Антанты действительно существовало “Сердечное согласие”. И если бы внутреннее положение самой России не ухудшалось с затягиванием войны. Поэтому предложение, логичное с военной точки зрения, “осада” вместо “штурма”, было все же неприемлемо с политической.

Однако Брусилов уже видел выход из “позиционного тупика”. И попросил, чтобы его фронту тоже разрешили наступать – если и не добиться успеха, то отвлечь противника с главного направления. И Алексеев согласился, хотя и предупредил, что дополнительных средств усиления выделить не сумеет. Эверт с Куропаткиным смотрели на человека, который сам напрашивается на активные действия, как на сумасшедшего – сочли, что новый главком просто легкомысленно хочет отличиться. Но и сами поправились – дескать, вообще-то наступать они могут, но за успех ручаться нельзя. И директива была изменена. Главный удар наносился Западным фронтом, а вспомогательные Северным и Юго-Западным. Ему предписывалось “тревожа противника на всем протяжении своего расположения, главную атаку производить войсками 8-й армии на Луцк”. Кстати, характерно, что на самом Юго-Западного фронте план вызвал возражения у Щербачева – который со своей 7-й армией тоже успел испробовать, что такое прорыв позиционной обороны. Но Брусилов, в отличие от чрезмерно мягкого Алексеева, был человеком, с которым особо не поспоришь. Указал, что довел свое решение не для обсуждения, а для уяснения и исполнения – и точка.

А эадача была и впрямь тяжелейшая. Укрепления на Украине противник совершенствовал 9 месяцев. Когда кайзер посетил участок Южной армии (против русских 7-й и 11-й), он пришел в восторг и объявил, что таких позиций не видел даже на Западе. А австрийцы были настолько уверены в неприступности своих рубежей, что даже устроили в Вене выставку, где демонстрировались макеты и снимки оборонительных сооружений как высшие достижения фортификации. За неделю до руского наступления Фалькенгайн и Конрад обсуждали, не опасно ли будет снять еще несколько дивизий в Италию для развития успеха. И решили – не опасно, такую оборону русским не прорвать. Она состояла из 3 полос, отстоящих друг от друга на 5 и более км. Самой сильной была первая из 2-3 линий окопов, общей глубиной 1,5-2 км. Основу ее составляли опорные узлы, в промежутках – сплошные траншеи, подступы к которым простреливались с флангов, на всех высотах – доты. От некоторых узлов шли вглубь отсечные позиции, так что и в случае прорыва атакующие попадали в “мешок”. Окопы были с козырьками, блиндажами, убежищами, врытыми глубоко в землю, с железобетонными сводами или перекрытиями из бревен и земли толщиной до 2 м, способными выдержать любые снаряды. Для пулеметчиков устанавливались бетонные колпаки. Перед окопами тянулись проволочные заграждения (2-3 полосы по 4-16 рядов), на некоторых участках через них пропускался ток, подвешивались бомбы, ставились мины. Две тыловых полосы были оборудованы послабее (1-2 линии траншей). А между полосами и линиями окопов устраивались искусственные препятствия – засеки, волчьи ямы, рогатки. Решающим численным превосходством Юго-Западный фронт не обладал, а по тяжелой артиллерии даже уступал противнику. Правда, в апреле-мае он получал некоторые пополнения, и в итоге его силы составили 40,5 пехотных и 15 кавалерийских дивизий (534 тыс. штыков и 60 тыс. сабель), 1770 легких и 168 тяжелых орудий. Но против них у немцев и австрийцев было 39 пехотных и 10 кавалерийских дивизий (448 тыс. штыков и 38 тыс. сабель), 1301 легких и 545 тяжелых орудий.

Главные удары предусматривались силами 8-й армии. Один – на Луцк и дальше на Ковель. Севернее его поддерживала группа Зайончковского из 30-го и 5-го кавалерийского корпусов, а еще севернее наносился второй удар маневренной группой Гилленшмидта – 4-й кавкорпус с 46-м армейским должны были прорваться на Ковель через Маневичи. Противник здесь попадал в клещи и должен был бы отступать. А при этом покатился бы назад и на участке соседей – 3-й армии Западного фронта. Но чтобы враг не смог маневрировать резервами, Брусилов предусмотрел наступление на всем 450-километровом пространстве фронта. Вспомогательные удары нацеливались 11-й армией на Броды, 7-й на Галич, 9-й на Черновицы и Коломыю. Брусилов исходил из того, что полностью скрыть подготовку к наступлению невозможно – но запутывал противника, не позволяя ему определить, какой удар будет главным. Кстати, само по себе одновременное наступление в нескольких пунктах не было “изобретением”, такую тактику уже применяли и французы, и немцы, да и Алексеев готовил одновременные удары на трех фронтах. Но Брусилов использовал этот опыт, углубил и усовершенствовал. Корпусам, которые не войдут в армейские ударные группировки, приказывалось готовить свои участки прорыва. И таким образом подготовка велась на 13 участках, армейских и корпусных. Оборудовалось и 20 ложных участков.

Полководческий гений Брусилова заключался в том, что он одним из первых понял – в тех формах, которые приняла война, залог успеха лежит не только в области стратегии и общего количества материального обеспечения, а еще и детальной, грамотно продуманной и четко отлаженной организации – причем организации на всех уровнях. И операции предшествовала гигантская по масштабам “черновая” работа как главнокомандующего, так и его подчиненных. Общий срок подготовки занял 1,5 месяца, и штабом фронта были выпущены подробнейшие методические указания, в каких направлениях ее вести. На всех участках прорыва осуществлялись огромные инженерные работы, которыми руководил талантливый инженер ген. Величко (репрессирован в 1929 г.). Траншеями шло сближение с противником на 100-200 м, чтобы преодолеть расстояние одним броском. Заранее оборудовались артиллерийские позиции, командные и наблюдательные пункты, в том числе и запасные.

Особое внимание уделялось разведке. Была произведена аэрофотосъемка всего неприятельского фронта, с помощью проекционного фонаря снимки переносились на карту, увеличивались, размножались, и каждый офицер получал план своего участка в масштабе 250 саженей в дюйме (около 200 м в 1 см) с точным расположением позиций противника. Сотни наблюдателей круглосуточно следили за передним краем, выявляя огневые точки, батареи командные пункты. Данные дополнялись агентурной разведкой, опросом пленных и перебежчиков. И все цели наносились на карты, получая номера. Для достижения скрытности войска сосредотачивались в тылах, орудия и парки – в лесах, маскировались брезентом, ветками, травой, что проверялось со своих аэропланов. Но командиры всех звеньев должны были готовиться на местности, выезжали на передовую, а артиллеристы на будущие позиции своих батарей, приборами определяли растояние до целей, намечали ориентиры, рассчитывали исходные данные для стрельбы.

Атака предполагалась “волнами цепей”, но более редких, чем у французов (интервалы 5 шагов вместо 1-2). Каждый полк образовывал 4 волны, следующих одна за другой на 150-200 шагов (во Франции 50-70). Первая и вторая волны – с гранатами, дымовыми шашками, приспособлениями для резки проволоки. В каждой роте создавались штурмовые группы “из наиболее расторопных солдат”. Новшеством было и движение “перекатами” – первые 2 волны на передовой треншее не останавливаются, а проскакивают и захватывают вторую, где и закрепляются. А третья и четвертая волны проходят через них и со свежими силами атакуют следующую линию. Затыкание “дыр” с помощью резервов категорически запрещалось. Брусилов указывал, что всех дыр все равно не закроешь, а без риска на войне нельзя. Проломить в нужном месте, а в других враг и сам не выдержит, побежит. В тылах всех армий были оборудованы учебные городки с укреплениями, подобными тем, которые предстоит брать, и воины усиленно тренировались по их преодолению.

Очень четко была подготовлено “артиллерийское наступление” – этот термин и родился в Брусиловском прорыве. Никакой стрельбы по площадям – каждая батарея знала свои цели, основные и запасные. Для тесного взаимодействия с пехотой артиллерийские начальники должны были находиться при общевойсковых и подчинялись им. Часть легких батарей напрямую передавалась командирам полков, а наблюдатели со средствами связи направлялись в батальоны, чтобы своевременно оказывать поддержку. Различные группы артиллерии решали свои задачи – одни разрушают проволочные заграждения, другие бьют по окопам, третьи по вражеским батареям. Не допускалось ни малейшего перерыва между концом артподготовки и штурмом. Орудия продолжали работать – но тяжелые переносили огонь в глубину, на места скопления вражеских резервов, позиции артиллерии. А легкие должны были вести огонь по атакуемым объектам “до крайней возможности”, а когда пехота ворвется в них, часть батарей образует для нее с фронта и флангов огневую завесу против контратак, а часть снималась с позиций и быстро продвигалась вперед, сопровождая пехоту не только огнем, но и “колесами”. Между первой атакой и развитием прорыва требовался минимальный промежуток, чтобы враг не успел организовать оборону на следующих рубежах. А фронт атаки, чтобы участки не простреливались с флангов, установили для разных армий в 15-35 км.

Позаботился Брусилов и о подъеме боевого духа солдат. До них доводились факты зверств на оккупированной территории, обращения с русскими пленными. Произошел и показательный случай с “братанием”. Практика таких мероприятий возникла с Рождества 14-го во Франции, и выглядели они довольно фарисейски – вряд ли могла возникнуть “христианская любовь” между французами и оккупантами, насиловавшими и расстреливавшими их соотечественников? По команде офицеров встречались на нейтральной полосе, обменивались символическими подарками и по команде расходились, озираясь, не пальнут ли в спину. Но для русских солдат подобное отношение было невозможно – тут уж если “брататься”, то всей душой. Чем и стали пользоваться немцы для внедрения пацифистских настроений. А на Пасху 16-го около 100 солдат пошли “похристосоваться” с германцами, и их попросту взяли их в плен. Брусилов объявил об этом в приказе, завершив его выводом: “Все контакты с противником разрешаются лишь посредством винтовки и штыка!”

По свидетельствам всех очевидцев, в том числе и иностранцев, настроение солдат и офицеров накануне битвы было приподнятое. Все горели желанием наконец-то намять бока врагу. Кстати, участвовала в прорыве и Чехословацкая бригада. Чешская дружина была сформирована в 1914 г. из 900 российских подданных. Но по мере того, как противник стал вербовать в войска пленных – поляков, финнов, мусульман, царь ответил адекватно, дружину тоже стали пополнять добровольцами из пленных. И весной 1916 г. в бригаде было 7 тыс., хотя использовали ее отдельными частями, разбросанными по фронту, чтобы оказывать и агитационное действие на чехов и словаков в австрийской армии. Срок готовности Брусилов назначил к 14.5 – но с “ефрейторским зазором”. Сам для себя определял на 2 недели позже. А по планам Ставки наступление намечалось 15.6.

Но случилась катастрофа в Италии. Король Виктор-Эммануил и ген. Кадорна обратились к царю, умоляя об экстренной помощи. О том же просил Жоффр. И по всему выходило, что выручать союзников действительно надо – к середине июня могло статься, что спасать уже некого. К тому же Италия, как-никак, оттягивала на себя почти половину австрийских сил. 24.5 Алексеев запросил Брусилова, не сможет ли он начать раньше. Тот ответил, что будет готов 1.6, но обеспокоился, что при этом противник перебросит против него слишком крупные силы, поэтому просил, чтобы и Западный фронт начал раньше. Однако Эверт считал, что подготовиться не успеет, и Алексеев пошел на компромисс – сдвинул Брусилову начало операции на 4.6, а Эверту на 10.6, чтобы минимизировать разрыв. Ударные группы выдвигались на исходные рубежи всего за несколько дней до штурма, а некоторые батареи лишь за сутки. И начинали пристрелку – отдельными орудиями, одиночными выстрелами, чтобы не насторожить неприятеля. Перемещения осуществлялись по ночам, на дорогах выставлялись регулировщики, следившие за соблюдением правил движения, мерами воздушной маскировки и светомаскировки. И все эти меры дали свои результаты. О готовящемся ударе враг не подозревал, а широкомасштабные инженерные работы именно из-за их размаха восприняли в смысле, что русские зарываются в землю, усиливая оборону. По иронии судьбы 4.6 у эрцгерцога Иосифа-Фердинанда, командующего 4-й австрийской армией, был день рождения. И в этот же день было решено провести в войсках праздник по случаю побед в Италии… Но на рассвете неприятеля “поздравили” русские пушки, загрохотавшие по всему фронту.

В зависимости от важности задач численность армий и приданных им средств была не одинакова. Примерно треть всех сил фронта сосредоточилась в 8-й армии Каледина, на правом фланге. Второй по значению и силам была 9-я на левом фланге. А 11-я и 7-я в центре, были небольшими, от них требовалось главным образом сковать врага. Мощность и длительность артподготовки тоже рассчитывалась “индивидуально”. Так, на Луцком направлении враг имел очень сильные укрепления, и артподготовка длилась 29 часов, в первый день сражения работали только орудия. Лишь 30-й корпус Зайончковского на второстепенном участке попробовал атаковать, но не продвинулся дальше проволочных заграждений. В 11-й армии Сахарова 6-й корпус ген. Гутора, действовавший на главном (в армейском масштабе) направлении, после 6-часовой артподготовки сразу захватил все 3 линии окопов первой полосы и ряд важных высот, причем против него дрались не австрийцы, а немцы. Атака была спланирована так четко, что их не спасли и глубокие убежища, превращавшиеся в ловушки. Сверху, вроде, еще грохотало, а русские были уже тут как тут, и укрывшимся под землей оставалось только сдаваться. Или вниз летели гранаты и дымовые шашки. Чуть позже захватил первую полосу и соседний, 17-й корпус Яковлева. Но затем неприятель остановил их контратаками, собрав резервы и тесня назад. В тяжелое положение попала 16-я дивизия, ее Владимирский и Казанский полки отбивались в занятых укреплениях, не в силах под жестоким огнем ни отойти, ни получить подмогу.

В 7-й армии Щербачева в первый день атак не предпринималось – это был тот самый “неприступный” участок, который демонстрировали Вильгельму, и тут артподготовку рассчитали на 46 часов. А в 9-й, у Лечицкого, она длилась 8 часов, включая в себя и газовую атаку. И ударные корпуса, 11-й и 41-й, прорвали всю первую полосу вражеских позиций. Успех был достигнут и на участке 33-го корпуса. Здесь 2-й Заамурский полк при поддержке броневика “Цесаревич”, вырвавшегося вперед и открывшего огонь вдоль траншей, захватил неприятельские окопы. Правда, броневик под сильным артогнем потерпел аварию, но его смогли эвакуировать без потерь экипажа. А одну из рот заамурцев поднимал в атаку поручик Федор Толбухин – будущий маршал. Он начал Первую мировую рядовым – мотоциклистом при штабе 6-й дивизии. Затем окончил ускоренный курс Ораниенбаумского училища и выдвинулся в боях, проявив себя прекрасным командиром.

На второй день битвы на правом фланге фронта обстановка кардинально изменилась. Пошла на прорыв главная группировка 8-й армии – 39-й, 40-й, 8-й и 32-й корпуса. Атаковали лучшие части, чьи знамена были овеяны славой былых побед. В 8-м корпусе – 14-я дивизия из Волынского, Минского, Подольского и Житомирского полков, 15-я из Модлинского, Прагского, Люблинского, Замосцкого, в 40-м – 2-я и 4-я Железная стрелковые дивизии. На некоторых участках враг заставил их остановиться, пришлось возобновить атаку после повторной артподготовки по неподавленным огневым точкам. Но в итоге 8-й и 40-й корпуса прорвали укрепленную полосу и вышли на Луцкое шоссе. 39-й корпус севернее и 32-й южнее их тоже пробили бреши, но были остановлены австрийцами, зацепившимися за третью линию окопов. Однако их оборона теперь оказалась под фланговым огнем прорвавшихся частей, и они держались только до вечера, чтобы отступить в темноте. В Ставку пошло донесение: “Фронт прорван на большом участке на Луцком направлении”.

Войска развивали успех. На острие удара наступала Железная стрелковая. Бойцы шли в атаку, как на праздник. И итальянский атташе, наблюдавший, как они вышагивают под огнем, восторженно кричал “Браво!” 7.6 Луцк был взят. За эту атаку был удостоен ордена Св. Георгия IV степени полковник Тимановский, который после недавнего ранения вел вперед свой батальон, опираясь на палку. А начдив Деникин, тоже лично шедший в цепях стрелков, получил в награду “Георгиевское оружие, бриллиантами украшенное” с надписью – “За двукратное освобождение Луцка”. Да, освобождение. Первым делом ворвавшиеся на улицы солдаты срубили виселицы, установленные окупантами в городском саду. За три дня 4-я австрийская армия была разгромлена. Было захвачено 45 тыс. пленных, 66 орудий, многие другие трофеи. Части 32-го корпуса, действующего южнее Луцка, взяли г. Дубно. Прорыв армии Каледина достиг 80 км по фронту и 60 в глубину.

Используя успех соседей, Сахаров тоже перенес усилия на правый фланг, и его 17-й корпус, прорвав фронт, устремился за 32-м. Но на участке 11-й армии врага еще не сломили, а местность была трудной для наступления, с топкими болотистыми поймами многочисленных речушек – Пляшевки, Ситневки, Слоневки, Иквы. И на их берегах австрийцы оказывали ожесточенное сопротивление. 6.6 в наступление перешла и 7-я армия. Части ее 2-го корпуса захватили первую позицию, затем взяли крупный опорный пункт Язловец. Остальные корпуса были врагом остановлены. При последующих атаках 2-й корпус с введенным резервом – 2-м кавкорпусом и при поддержке 16-го сбили немцев с рубежа по р.Стрый и заняли г.Бучач. Но 11.6 последовал сильный фланговый контрудар австрийской группировки и 48-й германской дивизии. Кое-где русские войска, понеся большие потери, подались назад. И перешли к обороне. В 9-й армии продвижение было остановлено 7.6 сильными контратаками. В трехдневных оборонительных боях войска Лечицкого перемололи наседавшие на них соединения 7-й австрийской армии Пфлянцер-Балтина (считавшейся в Австро-Венгрии образцовой – она почти целиком состояла из мадьяр). А 10.6 после новой мощной артподготовки русские 41-й и 11-й корпуса нанесли сокрушительный удар, опрокинули и погнали противника. К 13.6 9-я армия продвинулась на 50 км, взяла более 40 тыс пленных. Причем местные русины тоже встречали русских как освободителей – после кампании террора, учиненной австрийцами. Всего же на первом этапе сражения фронт Брусилова захватил 200 тыс пленных, 219 орудий, 644 пулемета, 196 минометов и бомбометов.

Людендорф вспоминал: “4.6 русские атаковали австро-венегрский фронт восточнее Луцка, у Тарнополя и севернее Днестра. Атака была начата русскими без значительного превосходства сил. В районе Тарнополя ген. граф фон Ботмер, вступивший после ген. фон Линзингена в командование Юго-германской армией, … отбил русскую атаку, но в остальных двух районах русские одержали полный успех и глубоко прорвали австро-венгерский фронт… В то же время мы все еще считались с возможностью атаки у Сморгони, или, как это опять начало обрисовываться, на старом мартовском поле сражения у Риги”. Австрийское и немецкое командование срочно требовало подкреплений. Конрад повернул в дороге корпуса, направленные на добивание Италии. А потом начал снимать с Итальянского фронта. Фалькенгайн, зная о предстоящем наступлении англичан и французов на Сомме, собрал резервы, готовясь нанести там упреждающий удар. От этого тоже пришлось отказаться – все пошло на Восток. Гинденбург получил приказ выделить на Украину все, что можно, из своей группы. Кайзер обратился даже к румынам, суля золотые горы! Но теперь Бухарест уже не склонен был очутиться на его стороне, хотя ответил весьма характерно – дескать, если бы австро-германские части заняли Бессарабию, “а Румынии предложили бы управлять ею, то она бы не отказалась”.

В России и среди ее союзников известия о победах Юго-Западного фронта встретили с ликованием. И удивлением – еще бы, это была первая в истории успешная наступательная операция в условиях позиционной войны! Великий князь Николай Николаевич прислал Брусилову лаконичную телеграмму: “Поздравляю, целую, обнимаю, благословляю”. Приветствия и поздравления сыпались со всех сторон, и от общественности, и от иностранцев. Итальянский посол Карлотти лично приехал в Думу, чтобы с ее трибуны поблагодарить “неустрашимые русские войска, спасшие Италию”. Зарубежные газеты удивлялись, откуда вообще в России взялся талантливый полководец, когда русских генералов всегда изображали тупыми и бездарными реакционерами? И выдвигались версии самые фантастические – вроде того, что Брусилов англичанин, служил военным советником в Китае и Японии, а потом перешел на русскую службу.

К сожалению, далеко не все шло гладко. Запланированный обходной бросок на Ковель маневренной группы Гилленшмидта не получился. Только что сформированный из новобранцев 46-й корпус и кавалеристы прорвать оборону не смогли. И вместо того, чтобы заставить отступить врага, оборонявшегося севернее, теперь сам Брусилов просил помощи соседей, иначе правый фланг его ударной группировки оставался открытым. А к тому же, примененная методика нескольких ударов имела и обратную сторону – у главнокомандующего не оставалось крупных резервов для наращивания усилий. Правда, это в какой-то мере компенсировалось бы при активных действиях Западного фронта. Но они откладывались. Эверт растерялся, не в силах выполнить поставленную задачу. Готовился он обстоятельно, что было давно обнаружено немцами. Они как раз и ждали главного удара у Молодечно, наращивали силы. А об этом разведка доносила Эверту, и он считал себя не вправе спешить, чтобы операция не провалилась. Вдобавок в Белоруссии зарядили дожди, что очень напоминало мартовскую распутицу. И Эверт доложил, что не будет готов раньше 17.6.

Брусилов соглашался даже на это. Но просил, чтобы поддержала соседняя, 3-я армия. Однако прежними планами ее активные вообще не предусматривались, и педантичный Эверт полагал, что ее нельзя пускать в бой без подготовки, до сосредоточения дополнительных войск и артиллерии, то есть до 16-19.6. А Алексеев с доводами соглашался и не решался кардинально похерить и поменять все планы – ведь наступление Западного фронта столько готовилось! Поэтому опять пошел на компросмисс – у Молодечно наступать 17.6, а 3-й армии хотя бы левофланговым 31-м корпусом Мищенко нанести вспомогательный удар на Пинск не позже 12.6. Но один корпус против сильной обороны ничего не мог сделать… Задачу Северному фронту тоже изменили – вместо вспомогательного удара предписав “демонстрации”. И вот это было вполне разумно – у Куропаткина, собственно, серьезных успехов и не ожидали. А войска с его фронта Алексеев стал забирать туда, где они были нужнее – один корпус и дивизион тяжелой артиллерии отправил к Брусилову, еще несколько соединений в 3-ю армию Леша, чтобы поддержала Брусилова.

Алексеев, кстати, и сам увлекся наступлением на юге. Ведь оно подтверждало правоту его идеи, что удар надо было наносить здесь. 9.6 он изменил директиву фронту – поскольку центральный участок не продвинулся вперед, а “клещи” под Ковелем не удались, предписывалось развивать прорыв 8-й армии не на северо-запад, а на юго-запад, на Рава-Русскую и Львов. Что перерезало пути сообщения австро-германцам, стоявшим против 11-й и 7-й армий, обеспечивало выход в их тылы и при удаче могло привести к крушению всего их фронта в Галиции. Иногда Алексеев подсказывал и частные решения, хотя очень деликатно, не желая вмешиваться в прерогативы Брусилова и командармов. Так, когда правофланговый корпус 11-й армии и левофланговый 8-й увязли в лобовых боях на р. Икве, он предложил оставить там лишь заслон, а оба корпуса перебросить севернее и нанести фланговый удар на Рудню-Почаевскую: “Вопрос решится быстро и без тяжелых жертв длительной атаки. Позволяю высказать мнение только потому, что хорошо знаю район и условия ведения в нем действий”. Действительно, решение оказалось удачным. 15.6 Рудня была взята, и оборона по Икве рухнула сама собой.

Боевые действия разгорались на всем пространстве Восточного театра, от берегов Скандинавии до Карпат. На Балтике активизировалась борьба на коммуникациях. Охоту за немецкими транспортами вели 4 старых подлодки типа “Крокодил”, 5 английских и 7 новых типа “Барс”(между прочим, субмарина “Барс”, созданная по проекту инженера Бубнова, считалась в то время лучшей в мире). Вели поиск противника и миноносцы Колчака, произведенного в контр-адмиралы. Один из офицеров вспоминал: “Три дня мотался с нами в море и не сходил с мостика. Бессменную вахту держал. Щуплый такой, а в деле железобетон какой-то! Спокоен, весел и бодр. Только глаза горят ярче. Увидит в море дымок – сразу насторожится и рад, как охотник. И прямо на дым. Об адмирале говорят много, говорят все, а он сосредоточенный, никогда не устающий, делает свое дело вдали от шумихи. Почти никогда не бывает на берегу, зато берег спокоен”. В июне, получив информацию о выходе из Швеции большого германского конвоя под сильной охраной, эсминцы Колчака и 1-я бригада крейсеров контр-адмирала Трухина вышли на перехват. Потопили вспомогательный крейсер, 2 сторожевика и, по разным данным, от 2 до 5 транспортов.

На Северном фронте уже не Куропаткин, а немцы ему устраивали артналеты и демонстрации атак, чтобы русские не снимали войска к Брусилову. А Эверт 15.6 нанес удар, но еще не главный, а призванный отвлечь врага – у Барановичей, на участке 4-й армии ген. А.Ф. Рагозы. И для демонстрации результаты оказались неплохими, захватили 2 линии окопов, несколько высот, кое-где проникли и в 3-ю линию. Но атаковал лишь один Гренадерский корпус, и дальнейшего развития не последовало, вырвавшиеся вперед части даже пришлось оттягивать назад. Однако этот бой заставил Эверта еще больше заколебаться и… переиграть планы. Разведка и опрос пленных подтверждали, что у Молодечно и Сморгони враг собрал огромные силы. И главком доложил в Ставку, что штурм не получится. Войска готовы, и если прикажут, он начнет, но уверен в поражении. Иное дело, если перенести удар к Барановичам, где можно добиться прорыва. Но на это потребуется 12-16 дней. И Алексеев не настаивал. Да и на чем настаивать? Но том, чтобы слепо ломануться на мощные укрепления и захлебнуться кровью? Теоретически предложение Эверта было логично. Да вот только производить эти маневры следовало гораздо раньше, не ожидая полного сосредоточения на прежнем участке и крайних сроков. Да в общем-то и Алексееву следовало бы не деликатничать, а гораздо раньше вмешаться в подготовку Западного фронта.

Ставка разработала новую директиву. Вильнюсское направление менялось на Барановичское, а 3-й армии предписывалось нанести удар на Пинск. Из состава Западного фронта 2 корпуса передавались Брусилову. Но и направление удара 8-й армии опять корректировалось. Не на юго-запад, а на северо-запад, снова на Ковель. По сходящимся направлениям с войсками Эверта, нацеленными на Барановичи и Брест. Что тоже теоретически было логично – при удаче получался не лобовой, а фланговый удар в обход мощных укреплений у Вильно, что заставило бы противника очистить Белоруссию и часть Литвы. Но ведь и сами по себе эти изменения вносили разлад и дезорганизацию. Брусилов протестовал против оттяжки сроков. Сообщал о перебросках против него крупных сил и заявил, что из-за угрозы флангам вынужден будет остановить наступление. Но оно остановилось и без его приказов. Немцы и австрийцы стягивали против Юго-Западного фронта новые и новые дивизии. И главная группировка под командованием Линзингена сосредотачивалась как раз против глубоко вклинившейся 8-й армии, ей решили устроить “Танненберг”. У Каледина было 12 дивизий, враг собрал 12,5. На правом фланге – группа ген. Руше, в Ковеле выгружался 10-й корпус, а на растянувшемся левом выдвигались 6 дивизий Марвица и 25 тяжелых батарей. И 16.6 на 8-ю и 11-ю армии обрушился контрудар – концентрически, с разных направлений. Об ожесточенности сражения свидетельствуют, например, бои у Киселина, где столкнулись знаменитая германская Стальная дивизия и Железная стрелковая. Немцы 4 дня засыпали стрелков снарядами, шли в атаки, а их раз за разом отражали. После чего на их позициях появился плакат: “Ваше русское железо не хуже нашей германской стали, а все же мы вас разобьем!” Русский ответ был короче: “А ну, попробуйте!” И немцы попробовали. Их дивизия предприняла 42 атаки. И оказалась совершенно обескровленной, ее пришлось вывести на переформирование. Но и Железная стрелковая понесла огромные потери – в некоторых полках осталось в строю по 300-400 чел.

19.6 в помощь 8-й попыталась наступать 3-я армия Леша, провела артподготовку, однако залили дожди, поднялась вода в Припяти, смыла мосты, и операция сорвалась. Тем не менее, она сыграла определенную роль, отвлекая противника. Но Линзинген продолжал атаковать. Наиболее опасная ситуация сложилась у Сахарова – Марвиц решил вбить клин между 11-й и 8-й армиями, и на р.Стырь у деревни Гумнище бросил 28-ю германскую и 29-ю австрийскую дивизии на позиции ополченской 126-й. Фронт был прорван на участке 5 км, русскую дивизию разрезали пополам. И Сахаров дал приказ об отходе своего правого фланга. Но тогда открывался левый фланг 8-й армии, она тоже должна была отходить, и Брусилов приказ отменил. Наоборот, приказал наступать и вырвать у врага инициативу. Единственным резервом Сахарова были два драгунских полка, Архангелогородский и 4-й Заамурский. Их он и послал в контратаку. Они ринулись в конном строю, врубились в ряды наступавших немцев, ошеломили и погнали назад. Поддержали кавалерию несколько рот Прагского полка, случайно оказавшихся рядом, пошли в штыки и отбили пленных, взятых перед этим противником. К контрнаступлению постепенно подключились 105-я и полки расчлененной 126-й дивизии. И враг начал откатываться настолько поспешно, что взорвал мосты через Стырь, оставив часть своих войск на русском берегу, на