КУТ-ЭЛЬ-АМАРА, ХАМАДАН, КУМ. 2 страница

Западные державы оценили всю опасность положения, когда операция противника уже развивалась. И их меры по выправлению ситуации оказались запоздалыми. 15.10 по согласованию с Грецией 2 французских дивизии высадились в Салониках (хотя какое уж тут согласование, если греческое правительство и король были настроены прогермански – просто пригрозили и заставили дать согласие). Потом здесь добавились и другие англо-французские соединения. Они начали выдвигаться вдоль р. Вардар к ее верховьям, в Македонию, и установили контакт с отступающей сербской армией. Но возможность поддержки с этого направления была пресечена моментально. Левофланговая группировка болгарских войск, энергично продвинувшись на запад, вошла в Косовский край и захватила железнодорожную станцию Вране, перерезав сообщение Сербии с Салониками. Французы и англичане предприняли несколько атак, чтобы вернуть станцию, но действовали довольно неуверенно. Были отброшены и отошли обратно к Салоникам. Реальную возможность облегчить положение Сербии имела Италия. И она попробовала это сделать, ее 38 дивизий в октябре в третий раз перешли в наступление на р.Изонцо. Однако противник такую угрозу учитывал, и к осени против Италии было сосредоточено 22 австро-венгерских дивизии и германский альпийский корпус (в его составе, кстати, воевал лейтенант Паулюс, будущий фельдмаршал, которому через 27 лет предстояло сдаться под Сталинградом). Итальянские войска добились лишь местных успехов на Горицком направлении, понесли большие потери и были остановлены. В ноябре они предприняли четвертое наступление на Изонцо, и тоже безрезультатное, в том числе и для Сербии – ни одного батальона оттуда Макензену и Конраду снимать не пришлось.

Боевые действия шли и на Средиземном море, здесь 7.11 разыгрался очередной скандальный инцидент из серии “неограниченной войны” – немецкая субмарина U-38 капитана Валентинера потопила итальянский пароход “Анкона”, а когда пассажиры и экипаж садились в шлюпки, обстреляла их артогнем. Германия предпочла не вступать в новые дипломатические конфликты по этому поводу, и поскольку лодка действовала под австро-венгерским флагом, уговорила Вену взять ответственность на себя. И стоит отметить, что протесты США и других нейтралов в данном случае оказались куда более сдержанными, чем обычно. То ли давить на австрийцев им показалось менее интересно, чем на немцев, то ли на гребне побед Центральных Держав они сбавили тон. Но в принципе, планы подводной войны, о невыполнении которых впоследствии так сожалели германские флотоводцы, в 1915 г. оставались нереальными. У Германии тогда еще не хватило бы подлодок для ее эффективнго ведения. Да и те, что имелись, несли большие потери – так, 4.11 у берегов Ютландии села на мель и погибла субмарина U-20, потопившая “Лузитанию” (а всего в 1915 г. немцы потеряли 19 подлодок).

Ну а положение сербской армии было катастрофическим. С севера, тесня и сминая ее, надвигались австро-германские войска, с востока – болгарские, грозя окружением и полным уничтожением. И воевода Путник принял единственное оставшееся решение – отступать через Черногорию и Албанию к Адриатике. Где можно будет удержаться на горных перевалах и на побережье, получить помощь союзников, восстановить силы. Но и организованного отступления уже не получалось. Сербская полупартизанская армия храбро дралась, но и назад покатилась в беспорядке. А после массовых расправ предыдущего австрийского вторжения вместе с армией уходило и гражданское население. Сперва покинули дома жители Белграда, потом к ним присоединялись люди из других мест. Начался трагический исход Сербии. Под осенними дождями, увязая в грязи разбитых дорог, шагали около 250 тыс. беженцев – крестьяне, чиновники, торговцы, домохозяйки, школьники. Участник событий Д. Лапчевич писал: “Сейчас, когда неприятель наступает со всех сторон, бегство происходит днем и ночью, на лошадях, по железным дорогам, пешком. Многочисленные беженцы не имеют кровли над головой, никто не получает даже краюхи хлеба. Детишки, полуголые и босые, пропадают в холодные ночи. Все трактиры и погреба переполнены”. Премьер Пашич распорядился открыть двери тюрем – с освобождаемых брали слово, что они будут помогать на дорогах, подбирать выбившихся из сил и умирающих. Отряды солдат вскоре перемешались с таборами беженцев, обозы с крестьянскими телегами, превратившись в единую полумиллионную массу. Всякое управление было фактически утеряно, оставалось только направление движения, подпитываемое надеждами и слухами – дескать, там-то должны быть склады продовольствия (которых уже не было), там-то можно рассчитывать на помощь…

В этой массе шагал старый король Петр Карагеоргиевич с посохом в руке, в крестьянских лаптях-опанках и солдатской шинели. Несли на носилках больного главнокомандующего Путника. Людей косил тиф, бомбили и обстреливали вражеские самолеты. Они умирали от простудных заболеваний, питались, чем попало – отпиливали куски мяса от трупов павших лошадей, от сдохшей без корма скотины, выискивали остатки зерна в брошенных домах. Обессилевшие впадали в прострацию, ложились на землю и ждали смерти. Кто-то предпочитал смерть в бою – вступал в последние схватки и погибал. Но немцев и болгар сдерживало в общем-то даже не сопротивление войск – а та же непролазная грязь, пробки из брошенных телег и возов. И они не могли уже предпринять никаких маневров, не могли отчленить и окружить остатки сербской армии, поскольку все дороги были забиты беженцами. Поэтому враги просто двигались следом за ними. И добивали отстающих.

Особыми зверствами отличались немцы Макензена – они методично уничтожали всех, кто попадался на пути. Болгары вели себя более гуманно, гражданских не трогали – хотя часто это означало лишь то, что их оставляли умирать своей смертью. Германский корреспондент, наблюдавший эту трагедию, восторженно просвещал своих читателей: “Кровь эрцгерцога Франца Фердинанда, мученически погибшего, будет смыта потоками сербской крови. Мы присутствуем при торжественном акте исторического возмездия… в канавах, вдоль дорог и на пустырях – всюду мы видим трупы, распростертые на земле в одеждах крестьян или солдат. Здесь же лежат скорченные фигуры женщин и детей. Были ли они убиты или сами погибли от голода и тифа? Наверное, они лежат здесь не первый день, так как их лица уже обезображены укусами диких хищников, а глаза давно выклеваны воронами…” В течение ноября почти вся территорию Сербии была оккупирована.

Россия, сама еще не оправившаяся от поражений, предпринимала отчаянные усилия чем-то помочь. На базе 7-й армии, охранявшей Черноморское побережье, с октября стала создаваться “Армия особого назначения”. Ее командующим был назначен ген. Щербачев (11-ю вместо него принял Сахаров). Предполагалось, что англичане и французы нанесут удар из Салоник, освобождая Сербию, а армия Щербачева с севера, через Румынию, вторгнется в Болгарию. Дальше обе группировки будут развивать наступление на Венгрию, а заодно оттянут на себя вражеские силы, что позволит Италии ударить на Вену. Но утрясти столь смелый план с союзниками было непросто. Лишь 22.11 он после долгих обсуждений был согласован с британским представителем при русской Ставке Вильсоном. Но так и остался на бумаге. В сложившихся условиях Румыния выступать на стороне Антанты или пропускать через свою территорию русские войска однозначно не собиралась.

Да и у англичан возобладали совсем другие настроения. Ведь через Белград и Болгарию немцы уже установили прямую связь с Турцией. Туда пошли снаряды для молчавших батарей у Галлиполи. Вскоре турки могли перепахать огнем пятачки плацдармов и сбросить десанты в море. И в тот же день, 22.11, когда Вильсон в Могилеве подписывал соглашение о совместных действиях, в Лондоне было принято противоположное решение – эвакуировать Дарданеллы. Мало того, запаниковавшие британские военачальники стали прикидывать, что после их ухода с Галлиполийского полуострова высвободится 20 турецких дивизий, которые могут быть брошены на Суэц. И требовали эвакуации и из Салоник, чтобы сосредоточить все силы для защиты собственных “зон интересов”. Правда, еще продолжались споры насчет последствий таких действий. Лорд Керзон, например, утверждал, что уход с Дарданелл “произведет самое неблагоприятное впечатление на русскую армию и народ, у которых и без того возникают подозрения в отношении нашей честности”. И действительно, против проектов эвакуации протестовал Алексеев, поскольку освободившиеся войска турки могли использовать и на Кавказе. А 2.12 российский посол в Лондоне Бенкендорф представил Грею ноту, в которой указывалось на опасность поочередного попадания балканских стран в орбиту Германии.

Но в этот период с Россией почти перестали считаться. 5.12 в Шантильи состоялась вторая конференция главнокомандующих, где Жоффр откровенно хамил. Когда ген. Жилинский, представлявший русских, снова заговорил о плане совместных ударов по Австро-Венгрии, Жоффр грубо оборвал его – мол, надо “разгромить главного врага”, а “об австрийцах поговорим, когда вы будете в Берлине”. В результате конференция прошла впустую, запротоколировав лишь азбучные истины, вроде того, что “решительные результаты могут быть достигнуты только в том случае, если наступления союзных армий будут предприняты в достаточно близкие между собой сроки с тем, чтобы противник не мог перебросить резервы с одного фронта на другой”. Что же касается “не основных” фронтов, то констатировалось: “Члены совещания единогласно признают, что на второстепенных театрах нужно иметь только необходимый минимум сил, и что войска, находящиеся уже на востоке, в совокупности представляются достаточными для удовлетворения всех потребностей”. И решение было принято компромиссное – Галлиполи эвакуировать, но корпус в Салониках оставить. Однако англичан и это не удовлетворяло. Они организовали еще одну конференцию, в Кале, куда русских вообще не пригласили, и настояли на том, чтобы вообще уйти с Балкан. Но Россия снова выразила протест, царь послал премьеру Асквиту личную телеграмму, высказав однозначную позицию в данном вопросе, и тот пошел на попятную. Решение об эвакуации Салоник было отменено для восстановления “добрых чувств между союзниками”…

А трагедия сербов все это время углублялась. Толпы солдат и беженцев, бросая последнее имущество, сталкивая в пропасти пушки, брели по перевалам Черногории и Албании. Зима в горах была морозная и очень снежная, бушевали снегопады. И враг в связи с этим остановил преследование. Но уже и без того было худо. Тысячи людей замерзали, погибали под снежными заносами, умирали от голода, устилая телами тропы и ущелья. Местные жители не пускали их даже обогреться, опасаясь тифа. Но и тем, кто добирался до заветного побережья Адриатики, до спасения было далеко. Поодиночке или группами кое-как приходили в Скутари (Шкодра), Бар и другие портовые города – а там не было ни продовольствия, которое ожидалось от союзников, ни медикаментов, ни какой-либо другой помощи. Очевидец Ф. Дейга писал: “Скутари и весь албанский берег – обширный госпиталь, где умирали тысячи, истощившие себя отступлением. Улицы Скутари завалены трупами, немецкие аэропланы бросают бомбы на этих несчастных, а у них нет даже сил, чтобы поднять винтовку…”

История в общем-то получалась некрасивой. В Бриндизи стояли итальянские суда, нагруженные всем необходимым, но не выходили в море, опасаясь австрийских дредноутов и германских подлодок. Требовали кораблей для прикрытия – и шли утомительные переговоры, кто их будет выделять. Франция, правда, согласилась предоставить 12 эсминцев, но англичане, чья база размещалась по соседству, на Мальте, пытались торговаться – дескать, корабли-то дать можно, но… при условии, что сербские войска будут направлены для защиты Суэцкого канала. Шли споры и о том, куда же девать гражданских беженцев. Италия их принимать отказывалась, опасаясь эпидемии. Предлагались Крит, Кипр, Африка – но туда их еще нужно было перевезти. И вопрос снова упирался в корабли. А люди, скопившиеся под открытым небом на берегу Адриатики, продолжали умирать.

Впрочем, англичанам в это время суда были действительно нужны в другом месте – для эвакуации Галлиполи. И прикрывать их тоже требовалось. Германо-турецкий флот в Мраморном море “ожил”, стал делать вылазки. Правда, их удалось пресечь. 13.12 британская подлодка В-11 потопила турецкий броненосец “Мессудие”, намеревавшийся выйти из Дарданелл. А “Гебен”, едва устранивший повреждения от русских мин, попробовал совершить рейд к о.Имброс и опять подорвался – на английской мине. И снова был вынужден встать на ремонт. А на Галлиполийском полуострове командование Антанты в ночь с 19 на 20.12 оттянуло с фронта и начало грузить на суда войска на Северном плацдарме, а с 8 на 9.1.1916 г. – на Южном. Причем для успеха эвакуации оказался немаловажным именно тот фактор, что по настоянию России были преодолены панические настроения и сохранен плацдарм в Северной Греции – войска из Дарданелл перебрасывали в Салоники, и перевозочные средства могли быстро оборачиваться туда и обратно. Турки, в общем-то, не мешали эвкуации, предоставляя десантам убираться восвояси. Но англичане и французы очень спешили, опасаясь атаки во время посадки на пароходы. Брали только людей, бросив все завезенное сюда имущество, артиллерию, большую часть пулеметов, средства связи, припасы. Словом, наделавшая так много шума Дарданелльская операция закончилась провалом. За время ее проведения армии Антанты потеряли убитыми, ранеными и больными 266,5 тыс. чел. Турецкие потери составили 186 тыс.

Ожидавшейся “революции” в Стамбуле так и не произошло. Обещавшие ее “старотурки” давно уже были под колпаком, но из каких-то соображений их не трогали. А после эвакуации Галлиполи арестовали и казнили. А их ставленник, наследник престола Юсуф Изетдин, 2.2.16 г. скончался при странных обстоятельствах. Немцы заявляли, что “англичане подвели русских”. А у турок победа праздновалась с величайшим триумфом. В Стамбуле проходили торжества, благодарственные службы в мечетях, устраивались угощения и развлечения для простонародья. Фон Сандерса, возглавлявшего оборону Дарданелл, пресса окрестила “Гинденбургом Востока”. А впавшему в маразм султану младотурецкое правительство присвоило титул “Гази” – “Победоносный”, как великим османским завоевателям. Он, обычно не вылезавший из своих покоев, страшно возгордился, нацепил саблю и дважды проехал верхом по Стамбулу. Но был очень удивлен и разочарован, что народ почему-то не падал ниц при его приближении. А скорее всего, и не узнавал.

А австро-германские и болгарские войска в Сербии переждали неблагоприятную погоду, перегруппировались и 8.1 начали новое наступление. На Черногорию. С ней покончили в несколько дней. 11.1 пала ее столица Цетинье, а 18.1 король Никола подписал акт о капитуляции. Остатки армии или сдались или отступили на побережье. Но этот акт драмы подтолкнул и страны Антанты к активным действиям. Возникли опасения, что и правительство вымирающих в Скутари сербов капитулирует, а это уже официально утвердило бы на Балканах позиции Центральных Держав. Италия, претендовавшая на Албанию, забеспокоилась, что ее займут австрийцы. А там, глядишь, и Греция выступит на стороне немцев. И Франция с Россией совместными усилиями добились решения, чтобы сербскую армию эвакуировать на о.Корфу, а оттуда, восстановив боеспособность, направлять на Салоникский фронт.

Только Италия все же настояла, чтобы порты для сербских беженцев определить поюжнее – подальше от баз австрийского флота и поближе к зоне “итальянских интересов”, пусть сербы прикроют ее хотя бы временно. И измученные солдаты и беженцы зашагали еще дальше на юг. Тех, кто дошел, спасение ожидало в гавани Сан-Джиованно ди Медуа. Сюда прибыли пароходы с продовольствием – люди ели муку горстями, некоторые тут же умирали. Отсюда началась и эвакуация уцелевших. Большинство вывозили на Корфу, часть в Бизерту (Тунис). Всего, по разным источникам, было эвакуировано 120-150 тыс., оставшихся от сербской и черногорской армий. Сколько гражданских лиц, данные отсутствуют (детей-сирот набралось свыше 10 тыс.). Но и на Корфу больные и надорвавшие силы изгнанники первое время умирали во множестве. Кладбищ не хватало, и их хоронили в море… А в Албании высадились 3 итальянских дивизии, заняв Валону и укрепившись в албанской столице Дураццо. Англо-французская группировка из Салоник под общим командованием ген. Саррайля, усилившись за счет частей, эвакуированных с Галлиполи снова начала продвигаться на запад, в Македонию. Сомкнулась с итальянцами, и образовался новый сплошной фронт, протянувшийся от Эгейского моря до Адриатического. Сюда же стали посылать и сербов по мере выздоровления бойцов и переформирования частей.

В целом же по итогам кампании 1915 г. западные лидеры очень повесили носы. Надежды на русский “паровой каток” испарились, в Дарданеллах и Ираке – поражения, во Франции и Италии – бесплодные потери, Сербия и Черногория вышли из игры, а противник усилился болгарской армией. Сохранилось много высказываний британских и французских политиков и военачальников, свидетельствующих о весьма мрачных настроениях этого периода. Хотя на самом деле, как это ни парадоксально, но несмотря на столь “очевидные” победы Центральных Держав, кампания завершилась… в пользу Антанты. В ее пользу работало время – при неравенстве ресурсов обеих сторон. И то, что значительную долю этих ресурсов противники израсходовали, так и не добившись ни одной из стратегических целей. Не сокрушили Россию. Вместо Сербского фронта получили Салоникский – где и увязла свежая болгарская армия. И даже пробитый коридор к Турции принес пользу лишь туркам, но не Германии и Австро-Венгрии. Сырья, пополнений и продовольствия они с Востока получить не смогли. Вообще. Поскольку кампанией геноцида христиан, которую столь неосмотрительно поощрял Берлин, Турция сама вогнала себя в глубочайший кризис.

С уничтожением армян была подорвана торговля, остановились фабрики – они были, в основном, армянскими. Остановилась добыча полезных ископаемых – их некому стало добывать. Армянами была значительная часть технического персонала, квалифицированных рабочих, ремесленников. Было разрушено высокопродуктивное хозяйство армянских сел – за счет которых как раз и шел прежде экспорт продовольствия. А турецкие, курдские и арабские деревеньки жили натуральным хозяйством и не могли обеспечить даже потребности самой Турции – к тому же одни крестьяне были в армии, других косили болезни, третьи, забросив летом поля, предпочли грабить и резать христиан. По идее иттихадистов предполагалось, что в экономике армян заменят турки – избавятся от конкурентов и получат возможность богатеть и развиваться. Но получилось другое – начали “новую чингизиаду” с собственной страны, и она действительно выглядела, как после нашествия кочевников. Многие села и города лежали в руинах, поля в запустении. Инфляция взвинчивалась чудовищными темпами. На базарах уже отказывались брать бумажные деньги, требовали золото и серебро. К расползающимся от концлагерей и трупных рек эпидемиям добавилось нашествие саранчи. В еще недавно изобильной Османской империи, богатые ресурсы которой немцы считали панацеей от всех бед, началась разруха. И голод.

 

ВЛАСТЬ И ИЗМЕНА.

Конституция! Как же мало весит это слово по сравнению с безопасностью и спокойствием, восстановленными в интересах народа!

Король Альфонс XIII Испанский, 1924 г.

Нет, Россию губили не самодержавный “деспотизм” и военное перенапряжение, а наоборот, слабость и беззубость власти, благодушие и беспечность. Ну посудите сами – во всех прочих воюющих государствах тыл был фактически мобилизован. Россия же оставалась единственной страной, которая позволяла себе роскошь воевать с “мирным” тылом. Учащимся, как в мирное время, предоставлялись отсрочки по призыву в армию – чем и пользовались все кому не лень. Во всех тыловых учреждениях, не только гражданских, но и военных, работали “от и до”, сохранялись все выходные, отпуска, многочисленные праздники, “льготные дни”. И оформление каких-то важных дел могло задержаться только из-за этого. Во Франции все увеселительные заведения были закрыты с начала войны – в России рестораны и кафешантаны сверкали огнями и гремели музыкой. И когда по случаю фронтовых неудач Священный Синод призвал народ к трехдневному посту и молитве, вопрос о том, чтобы закрыть такие места на время покаяния, пришлось решать Совету министров!

В отличие от “реакционной” России, западные демократии для защиты своей государственности не деликатничали.. Так, во Франции в 1914 г. при наступлении немцев на Париж, полиция расстреляла в Венсенском лесу несколько сот рецидивистов, бандитов, воров и воровок – вообще без суда, в порядке “военного положения”. Просто вывозили пачками и уничтожали, чтобы “очистить” столицу перед возможной осадой. Все так же существовал план превентивного ареста, при необходимости, всех радикальных оппозиционеров. Вся печать была взята под жесткий контроль. А значительная часть рабочих сперва попала под призыв в армию – когда же выявилась необходимость перевооружения, их стали возвращать на заводы, но они продолжали числиться военнослужащими и обязаны были подчиняться военной дисциплине. В Англии ее пресловутые свободы были на время войны практически упразднены “Законом о защите королевства”, вводился государственный контроль за транспортом, заводами, допускалась конфискация любых вещей, строго запрещались стачки, вводился принудительный арбитраж по трудовым конфликтам. В 1915 г. был принят “Закон об обороне Индии”, вводивший строжайшую цензуру и учреждавший специальные трибуналы, приговоры которых не подлежали обжалованию. В России же рабочие могли бастовать и митинговать сколько угодно. Во время войны! Вопрос о их мобилизации правительством поднимался, но… только развели руками. Потому что такой закон не могли принять без Думы, а все сознавали, что в Думе у него нет никаких шансов на прохождение.

А между тем, не сумев сокрушить Россию военными средствами, немцы сделали упор именно на подрывную работу. Возглавил и централизовал ее российский революционер Израиль Лазаревич Парвус (Гельфанд), занимавший “по совместительству” должность финансового эксперта в младотурецком правительстве. Еще весной он изложил немцам свою программу: “Русская демократия может реализовать свои цели только посредством полного сокрушения царизма и расчленения России на малые государства. Германия, со своей стороны, не добьется успеха, если не сумеет возбудить крупномасштабную революцию в России. Русская опасность будет, однако, существовать даже после войны, до тех пор, пока русская империя не будет расколота на свои компоненты. Интересы германского правительства совпадают с интересами русских революционеров”. Его идеи понравились в Берлине. И он составил подробный план подрывной деятельности, сторонниками которого стали Бетман-Гольвег, Ягов, Циммерман, Фалькенгайн, Гинденбург, Людендорф, одобрил и сам кайзер. МИД сразу же выделило Парвусу 2 млн марок на работу по разрушению России, потом еще 20 млн, а осенью 15-го еще 40 млн.

Для достижения поставленных целей предусматривалась консолидация всех антироссийских сил. Были проведены переговоры с Лениным, и в сентябре в Циммервальде прошла конференция, способствовавшая объединением под пораженческими лозунгами большевиков, троцкистов и части меньшевиков. В Копенгагене возник штаб, направлявший и координировавший социалистическую пропаганду. (Да, эта “маленькая демократическая страна” уже и в те времена готова готова была предоставить приют любой сволочи, действующей против России – и полагала, что таким способом приобретает собственных друзей). Посол в Дании Брокдорф-Ранцау писал: “Если мы вовремя сумеем революционизировать Россию, и тем самым сокрушить коалицию, то призом победы будет главенство в мире”. Парвус установил рабочие контакты и националистами: с еврейским “Бундом”, с “Союзом вызволения Украины”, с грузинскими сепаратистами. С армянскими, правда, эффективной связи не получилось – по причине геноцида. Важной базой для проникновения в Россию стала Финляндия. Она в эти годы вообще вела себя двусмысленно. Расходов на войну не несла, призыву ее граждане не подлежали. Прежде нищая российская окраина сказочно богатела за счет спекуляций, транзитной торговли. И обнаглела, чуть ли не в открытую “перекидывала мосты” к немцам, играла на понижение рубля по отношению к шведской марке. А призвать ее к порядку нерешительное царское правительство не могло – за соблюдением финской конституции ревниво следили шведы. Нейтральные, но настроенные прогермански. И Швеция с Финляндией стали открытыми воротами в российские тылы.

Результаты сказывались в полной мере. В августе министр внутренних дел Щербатов докладывал правительству: “Агитация идет вовсю, располагая огромными средствами из каких-то источников… Не могу не указать перед лицом Совета Министров, что агитация принимает все более антимилитаристский или, проще говоря, пораженческий характер”. А в сентябре: “Показания агентуры однозначно сводятся к тому, что рабочее движение должно развиваться в угрожающих размерах для государственной безопасности”. А насчет экономических требований уточнял: “Все это, конечно, только предлоги, прикрывающие истинную цель рабочих подпольных руководителей – использовать неудачи на войне и внутреннее обострение для попытки совершить социальный переворот и захватить власть”. Морской министр Григорович сообщал: “Настроение рабочих очень скверное. Немцы ведут усиленную пропаганду и заваливают деньгами противоправительственные организации. Сейчас особенно остро на Путиловском заводе”.

Впрочем, германо-большевистская пораженческая агитация не давала бы такого эффекта, если бы не падала на почву, подготовленную легальной и “патриотической” по формам либеральной агитацией. С которой царь не боролся. Он вообще по своей натуре не хотел касаться этой грязи, пытался оставаться в стороне от склок и интриг. Очень четко его характеризуют слова, сказанные после одного из докладов председателю Думы Родзянко: “Почему это так, Михаил Владимирович. Был я в лесу сегодня… Тихо там, и все забываешь, все эти дрязги, суету людскую… Так хорошо было на душе… Там ближе к природе, ближе к Богу…” Царь по-прежнему был противником серьезных мер противодействия подрывной работе. Разумеется, он не хотел пустить политику в гибельное либеральное русло разлада и хаоса, но вместе с тем делал все, чтобы не прослыть “реакционером”. Хотел быть “над политикой” для всех, желал некоего общенародного единства, которое связало бы и “правых”, и “левых”. А его уже не было. Пытался лавировать между крайностями, держаться золотой середины – а вместо этого получались лишь дергания туда-сюда, вносившие дополнительную дезорганизацию.

Например, решительно распустив в сентябре скандальную Думу, Николай тут же стал опять искать компромиссы с присмиревшей общественностью, идти ей на уступки. И самых крайних оппозиционеров, Гучкова и Рябушинского, с его благословения кооптировали в Госсовет. Удовлетворились ли они повышением? Напротив, приободрились и получили новые возможности для противоправительственной деятельности. Для налаживания “взаимопонимания” с либералами царь сменил и ряд министров. Причем на этот раз были сняты действительно толковые и честные работники – Щербатов, Рухлов, Харитонов, Самарин. После чего сам ушел в отставку Кривошеин. И опять ничего хорошего не получилось. Заговорили, что Самарин снят по воле Распутина (“Старец” действительно охамел и, набивая себе цену, во всеуслышанье заявлял, будто это он “снял” Главковерха Николая Николаевича). Вместо Щербатова министром внутренних дел был назначен А.Н. Хвостов (племянник министра юстиции) – депутат Думы. Из желания угодить общественности. И он сразу же заявил, что главное – это “не вносить излишнего раздражения частыми и массовыми арестами”. Мог ли такой министр навести порядок в сложившейся ситуации? А вместо Рухлова министром путей сообщения стал Трепов – наоборот, по признаку “верности” царю. Но по собственному признанию, он никогда не имел отношения к железным дорогам…

Словом, в тяжелой ситуации Николай не усиливал, а ослаблял свое правительство. И при этом сам находился в Ставке, оставив на попечение этого правительства весь больной тыл. И старик Горемыкин, прежде решавший многие вопросы лишь после личного доклада царю, теперь оказался беспомощным. Взять на себя ответственность в каких-либо кардинальных решениях он не мог. И начал ездить на доклады к царице, чтобы заручиться ее мнением. Но чем могла ему помочь слабая и больная женщина, задерганная клеветой и совершенно не готовая к решению сложных задач? В итоге получилось не “регентство” о котором судачили оппозиционеры, а взаимное дерганье по треугольнику: правительство – императрица – государь. А оппозиция, между тем, быстро оправилась от “первого блина” и готовилась печь следующие. Правда, со сменой руководства в Ставке все же удалось отчасти активизировать военную цензуру. Но газетчики нашли прекрасный выход – оставлять вместо запрещенных мест пустые купюры, порой нарочно увеличивая их размеры. В общем, чем больше купюр, тем издание оказывалось “прогрессивнее”. С немым обращением к читателю – глядите, мол, что творят, ироды! А неизвестные лица вовсю продавали из-под полы оттиски самых скандальных статей, где эти купюры заполнялись самым произвольным образом, на порядок перехлестывая настоящие вычеркнутые абзацы. Горемыкин во избежание таких явлений сумел добиться через Алексеева запрета оставлять пустые купюры. Но возопили газетные магнаты – дескать, переверстка стоит дорого, задерживает выход прессы. И отменили…

Организации, создававшиеся, вроде, в помощь фронту, все больше переориентировались на оппозиционную деятельность. Так, Гучков и Рябушинский образовали при ВПК “рабочие секции” – якобы для лучшей мобилизации рабочих на выполнение оборонных заказов. Но настоящая цель была хорошо известна. Как докладывал начальник Московского охранного отделения, либералы “думали, что таким способом будет достигнуто приобретение симпатий рабочих масс и возможность тесного контакта с ними как боевого орудия в случае необходимости реального воздействия на правительство”. Впрочем, их надежды не оправдались. “Рабочие секции” (к тому же выборные!) стали отличной “крышей” для большевиков вместо их разгромленной фракции в Думе. Другой “крышей” стал для них Земгор. Он вообще превратился в сборище уклоняющихся от фронта и сомнительных деляг, наживавшихся на посредничестве в поставках. Но был запретной территорией и для полиции, и для контрразведки – по принципу “не трожь, оно и не воняет”. Чем и пользовались революционеры всех мастей. Так, на Западном фронте среди сотрудников Земгора работали столь видные агитаторы как Фрунзе, Мясников, Любимов, Кривошеин, Могилевский, Фомин.