Я отдыхал после позднего ужина, когда меня навестил Хаясида.
— Ты не можешь выйти на улицу? Поговорить надо, а здесь нельзя, — обратился он ко мне.
Вопреки обыкновению лицо его было серьезно. У меня мелькнула мысль, что случилось какое-то несчастье, и я вышел на улицу. Вероятно, было уже около девяти, но еще не стемнело. Лучи невидимого солнца окрашивали небо в бледно-розовый цвет. Это был момент, когда багровый шар солнца, о котором поется в песнях, уже скрылся за горизонтом, но ночь еще не успела прийти на смену дню. В этот час особенно усиливается тоска по родине. Мы уселись на бетонный барьер бассейна.
— Сегодня вечером мы проучим эту собаку Комия, — сказал Хаясида, царапая каблуком край барьера.
— Сколько же вас? — полюбопытствовал я, предполагая, что он решил это еще в тот день, когда мы ходили в госпиталь.
— Нас целая группа, мы уже обо всем договорились.
— Смотри, ведь это опасное дело.
Я считал намерения Хаясида безрассудными. Да и каждый из нас понимал, к чему может привести в армии избиение старшего по званию.
— Все это я отлично представляю себе, но терпеть больше нет сил. Пусть гауптвахта, пусть что угодно, все равно. Ведь каждый день сплошные издевательства, как в тюрьме. Что бы ни грозило нам, хуже не будет.
— Может быть, ты и прав, но подумай еще раз. А что если попадешь в трибунал? Тогда мы больше не увидимся.
Хаясида не ответил. Когда я припоминал все издевательства Комия над подчиненными, то и мне, разумеется, казалось, что Комия следовало отомстить. Но я не мог ни на минуту забыть о том, что если даже план мести удастся, все равно в конце концов Хаясида и его товарищи от этого только проиграют. И мне было жаль их. Я знал, что Хаясида больше двух месяцев терпел издевательства Комия, прежде чем решиться на отчаянный шаг, поэтому мне стоило большого труда заставить себя уговаривать его и укорять в нерассудительности и вспыльчивости. На словах я был против его замыслов, а в душе стыдился своей трусости.
— Эх, я думал ты одобришь, а ты… — вдруг сокрушенно проговорил Хаясида, с презрением посмотрев на меня.
— Называй это, как хочешь… трусостью, малодушием, но ведь я за тебя беспокоюсь, — пытался я оправдаться.
— Понимаю. Но…
Хаясида на секунду задумался, а потом махнул рукой и совсем другим тоном проговорил:
— Ну ладно. Видно, не стоило мне говорить с тобой об этом.
Воцарилось гнетущее молчание.
— Ну как, ты не раздумал? — через некоторое время спросил я еще раз.
— Если ты против, то мне не хотелось бы идти на это, но теперь все равно — будь что будет: раздумывать уже поздно.
Ночная тьма медленно окутывала городок. Она будто поднималась от земли, и потому высокий купол неба, все еще освещенный лучами закатившегося солнца, казался необычайно красивым.
Мы молча вернулись в казармы и холодно простились друг с другом.
В ту же ночь вскоре после отбоя на Комия было совершено нападение. Когда мы с Кусуно и Морисима, услышав шум, прибежали туда, там уже был дежурный офицер. Казарму оцепили солдаты охраны.
— Комия весь в крови убежал в кухню! — говорил кому-то офицер.
— Теперь попадет этим подлецам!
— Нахалы! — слышалось там и тут.
Но никто толком не знал, что же произошло.
Когда на следующий день я забежал в питомник и узнал, что Хаясида не вышел на службу, на душе у меня стало скверно. Я опасался, что вряд ли теперь удастся увидеться с ним, и думал, что, вероятно, в душе он ненавидит меня за то, что я не одобрил его поступка накануне.
Все в отделе думали, что раз Хаясида и его товарищи оскорбили старшего по званию, дело не ограничится гарнизонной гауптвахтой, что их непременно отошлют в Синьцзин и предадут суду военного трибунала.
Камера для замораживания
Саса вернулся из госпиталя через десять дней.
— Как мы рады, что ты вернулся! — встретили его я и Хосака, пожимая ему руку.
— Что ни говори, а в лаборатории все-таки лучше, чем в госпитале, — ответил Саса, с мягким и каким-то изумленным выражением на бледном лице оглядывая комнату.
Иногда нам казалось, что лучше уж госпитальная койка, чем наша жуткая, опасная работа, но теперь, видя радость Саса, мы поняли, что, вероятно, все же лучше лаборатория, где у тебя есть друзья, чем борьба со смертью в одиночестве.
— Как твоя рана? Можно посмотреть? — спросил я.
— Совсем зажила? — подхватил Хосака.
— Не болит, но зудит, как после отморожения, — ответил Саса и стянул с себя рубашку.
Шрам был величиной с медный пятак. Рану ему просто зашили, не делая пересадки кожи, и сейчас она сморщилась и была похожа на горловину завязанного мешка.
— Ничего, в конце концов под рубахой не видно. Вот Абэ действительно жалко. Теперь нужно быть осторожнее, — серьезно продолжал Саса.
Но как знать, откуда может нагрянуть беда?
Примерно через полтора-два дня после переноса чумных бацилл на новую питательную среду они образуют ясно видимую колонию. Пробирки с «созревшими» микробами устанавливались в ящиках, устроенных так, чтобы их можно было укреплять неподвижно по одной в специальные гнезда. Ящики перевозились из лаборатории в хранилище на ручных тележках. Этим делом я и занимался каждый день. На первый взгляд работа простая, но опасная. Стоило споткнуться или наткнуться на что-нибудь, тележка могла опрокинуться, и тогда случай, от которого пострадал Абэ, мог повториться. Я уже знал, что такое чума, и смертельный страх перед этой болезнью заставлял меня быть предельно бдительным.
Однажды я, как обычно, отвез ящики, сдал их на хранение и, чтобы немного затянуть возвращение в лабораторию, решил пойти окольным путем. Толкая перед собой пустую тележку, я шел по длинному коридору, где еще ни разу не бывал. В коридор выходило множество окон и дверей каких-то лабораторий. Было жарко, некоторые окна в двери были открыты, и через них я видел, что делается внутри. Мое внимание привлекла странная застекленная комната. Лаборанты в белых халатах стояли вокруг этой комнаты и за чем-то внимательно наблюдали. Я присмотрелся и увидел, что в ней тряслись и корчились в судорогах голые связанные люди. Что это за опыт? Я не знал. На двери висела только табличка с надписью: «№ 5». Я стоял перед этой комнатой всего несколько секунд. Вдруг послышался чей-то низкий голос:
— Ты кто такой? Что ты здесь делаешь?
— Отвозил пробирки с культурой бактерий в хранилище и сейчас возвращаюсь в лабораторию, — без запинки ответил я подошедшему лаборанту.
— Здесь прохода нет, поворачивай обратно! — сказал он и кивнул в ту сторону, откуда я только что пришел. При этом у него было такое удивление на лице, как будто он хотел спросить: «Откуда здесь мог появиться подросток?»
А меня прошиб холодный пот: «Что теперь мне будет?» Не медля ни секунды, я повернул обратно и вернулся к себе в лабораторию.
— А что это за лаборатория № 5? — робко спросил я однажды Сагава.
— Там изучают влияние отморожения на организм человека. Что-нибудь случилось? — спросил Сагава и, видя, что я немного смутился, кратко рассказал об этой лаборатории. Вот что я узнал из его рассказа.
Отряд 731 занимался исследованиями в области бактериологии не для того, чтобы предупреждать распространение инфекционных заболеваний среди частей Квантунской армии, а для того, чтобы изучить возможности применения бактериологических бомб против противника. Кроме того, в отряде исследовали влияние отморожений на организм человека. Вначале эти исследования преследовали цель защиты солдат и офицеров Квантунской армии от отморожений, но затем эта работа приняла другое направление: стали проводить опыты по созданию «замораживающих» бомб.
Медицина различает три степени отморожения.
Первая степень — покраснение и припухлость ушей, кончика носа, конечностей, сопровождающиеся болью и зудом. Через два-три дня боль проходит. В Маньчжурии, где морозы достигают сорока градусов, такие отморожения могут происходить часто. При отморожениях второй степени страдают поверхностные кровеносные сосуды, появляются волдыри и начинается нагноение. В подобных случаях может наступить гангрена. В участках отморожения теряется чувствительность — не ощущается даже укол иглой, кожа темнеет и приобретает зеленоватый оттенок. Нарушение кровоснабжения приводит к влажной гангрене. Если происходит интенсивное испарение жидкости, гангрена переходит в сухую. Это уже третья степень отморожения. При третьей степени может начаться даже омертвение связок и костей, и тогда пальцы на руках и ногах гниют и отваливаются.
Чтобы найти способы эффективного лечения отморожений, в нашем отряде проводились различные опыты на людях. Застекленная комната в лаборатории № 5 и была одной из опытных камер. Обнаженных людей — «бревна» — помещали в такую камеру и, постепенно понижая в ней температуру, изучали действие холода на организм. Целью опытов было установить, через какое время и при какой температуре наступает смерть, а также нельзя ли оживить замерзшего человека.
Результаты таких опытов использовались для изучения возможности создания «замораживающих» бомб. Такая бомба по замыслу изобретателя должна была вызывать резкое понижение температуры воздуха при взрыве в расположении позиций противника и тем самым вызывать отморожения, выводя из строя живую силу. Радиус ее действия должен был достигать не менее пятисот метров, но радиус действия бомб, которые были созданы, не превышал и ста метров. Практическое применение таких бомб было неэкономично, поэтому проводились дальнейшие исследования по увеличению эффективности их действия.
Что же касается средства против отморожений, то оно так и не было создано. Было установлено, что повышение функциональной деятельности печени повышает сопротивляемость организма холоду и что при слабом отморожении некоторый эффект дает погружение отмороженной части тела в холодную ванну.
Чистая любовь юноши
Однажды в казарму шумно ворвался Хаманака и, едва переступив порог, объявил:
— Эй, друзья! Помните, тогда избили Комия? Говорят, никому не попало. Как будто начальник отряда решил замять это дело.
— Неужели правда? — обрадованно переспросил я, предвкушая скорую встречу с Хаясида, и тут же почувствовал раскаяние за то, что тогда своими поучениями испортил ему настроение.
— Это здорово! Теперь всем вольнонаемным придется задуматься, — не без злорадства заключил Хаманака.
Он ненавидел начальство. После Хаясида ему доставалось от начальников больше всех. Работая в общем отделе, он раньше многих вольнонаемных узнавал все новости и передавал их нам. Поэтому подлый, мстительный Оми, его начальник, особенно жестоко обращался с ним. Кроме того, Хаманака был очень красивым, и это, вероятно, тоже раздражало безобразного Оми.
По рассказам Хаманака, Хаясида и его товарищей сначала должны были отправить в Синьцзин и там предать суду военного трибунала за избиение начальника. Но в тот злополучный вечер Комия, потеряв голову от бешенства из-за нападения на него подчиненных, схватил попавшуюся под руку пехотную винтовку и стал ею размахивать. От удара о что-то твердое на оружии оказался поврежденным государственный герб — хризантема, то есть совершилось новое преступление[11]. Поэтому на суде оно непременно всплыло бы, а это такое бесчестье для отряда, что начальник отряда решил сохранить всю эту историю в тайне.
В тот вечер все ходили с какими-то посветлевшими лицами. После ужина до отбоя кто писал письма на родину, кто записывал свои впечатления в дневник. Правда, мы сомневались, что все наши письма доставляются родным. Прошло уже два с половиной месяца с тех пор, как мы прибыли в отряд. За это время я написал домой около десяти писем, а от матери получил только одно. Мои сослуживцы за все время тоже получили самое большее по два письма. Но для всех нас утешением был сам процесс писания писем. Это как-то приближало нас к родителям и друзьям, оставшимся на родине, и поэтому все писали домой аккуратно и усердно. В дневниках не разрешалось писать о работе. Как и письма, они служили нам лишь для собственного утешения и не содержали ничего, кроме личных воспоминаний.
Как-то вечером, когда мы были заняты письмами, неожиданно открылась дверь и вошел Оми.
— Хаманака, что ты там рассматриваешь? — сразу же спросил он и, не взглянув на остальных и не ответив на приветствия, направился прямо к Хаманака, который что-то быстро спрятал под стол.
— Покажи! Чья фотография?
— У меня… ничего нет, — нерешительно ответил Хаманака, кончиками пальцев поправляя очки.
— Почему не выполняешь приказание? — Оми оттолкнул Хаманака и вынул из-под стола спрятанную там фотографию.
— Кто эта женщина? — злобно спросил он.
Мы смутно догадывались о том, что Хаманака дружит с дочерью врача — Имадо Мицуё, который также работал в общем отделе. Из разговоров вольнонаемных мы знали, что его дочь была очень красива. Разумеется, Оми не мог не узнать ее на фотографии.
— Это фотография девушки Имадо, — спокойно проговорил Хаманака.
— Что? Что это значит? Скотина! От нее получил?
— Нет, я нашел, — солгал Хаманака.
Я дрожал от страха за Хаманака. В его ответе и поведении был скрытый вызов, и это не могло не вывести из себя Оми.
— Нашел?.. Лжешь! Любуешься фотографией девчонки, ухмыляешься и, наверное, думаешь, скотина, что занимаешься нужным делом?.. Я тебя!..
Оми занес правую руку за спину. «Сейчас ударит», — подумал я.
Словно готовясь принять оплеуху, Хаманака снял очки и, едва сдерживая волнение, продолжал:
— Господин Оми, вы не верите мне? Я действительно нашел ее. Но если вы думаете, что я говорю неправду, пожалуйста, делайте со мной что угодно.
— Смотри у меня!
Оми выругался и, опустив руку, долго смотрел в лицо Хаманака, бледное, нервно подергивающееся.
— Если лжешь, то пощады не жди! Понял? Фотографию я сам передам господину Имадо.
С этими словами Оми, громко стуча сапогами, вышел из помещения. Ему пришлось признать, что на этот раз он потерпел поражение, но весь его зловещий вид как бы предупреждал, что при первом удобном случае он жестоко отомстит Хаманака.
Как только Оми скрылся за дверью, Хаманака вдруг разрыдался.
— Мерзавец! Какой мерзавец!..
И ему было от чего плакать. Безотчетная тоска, досада, стыд — все это вызвало в его душе бурю переживаний. И больше всего стыд. Ему было стыдно за себя, за то, что он солгал, будто нашел фотографию, которую на самом деле подарила ему любимая девушка. Ему было мучительно больно от того, что эта драгоценная для него вещь из-за собственного малодушия попала в руки чужого, грязного, жестокого человека.
Диверсионные группы
Большим утешением для нас был просмотр кинофильмов по субботам. В большинстве случаев нам показывали узкопленочные фильмы о проводившихся в отряде опытах. Демонстрация таких фильмов была как бы продолжением занятий, и все же мы всегда ждали наступления субботы.
Однажды нам показали фильм, который несколько отличался от тех, которые демонстрировались прежде. Это был документальный фильм о практическом использовании чумных бацилл, которые мы сами выращивали. Он предназначался лишь для закрытого показа в отряде в качестве иллюстративного учебного материала для личного состава, работающего над культивированием чумных бацилл. В нем показывались действия диверсионной группы в одной из маньчжурских деревень, которая условно была принята за расположение главных сил противника.
Действие в фильме развертывается так. Переодетые диверсанты под покровом ночной темноты с корзинами, похожими на те, в которых обычно переносят голубей, проникают в деревню, находящуюся в «глубоком тылу противника». В корзинах зараженные чумой крысы с паразитирующими на них блохами. Укрываясь в тени построек и деревьев, диверсанты быстро открывают крышки корзин. Из корзины выпрыгивает одна крыса, за ней вторая, третья… Внутри корзина разделена на несколько отделений с таким расчетом, чтобы при каждом открывании крышки оттуда мог выскочить только один зверек. Зараженные чумой крысы очень худые, а глаза у них сверкают, как стеклянные бусинки. Выпущенные крысы прячутся в кладовых, за домашней утварью, в щелях стен и смешиваются с местными крысами. Блохи, паразитирующие на крысах, зараженных чумой, перескакивают на здоровых[12]. Вскоре среди крыс этой деревни вспыхивает чума. Многочисленные блохи, насосавшись крови больных крыс, а также мухи разносят инфекцию. Через два-три дня в деревне появляются первые больные чумой. На экране видны мухи, бесчисленные тучи мух… Они садятся на мокроту, слюну, выделения из носа и экскременты больных чумой, а затем перелетают на продукты и переносят на них бациллы чумы, которые содержатся в выделениях больных. Человек, употребляя эти продукты, заболевает легочной формой чумы.
Применялись и другие способы заражения населения. Чумные бациллы помещали в пробирки, которые затем бросали в колодцы и водоемы. На обочинах дорог «теряли» автоматические ручки, в колпачки которых были помещены возбудители чумы. Переодевшись в платье китайских крестьян, члены диверсионных групп ходили по деревням и раздавали детям сладкие пирожки с «начинкой», то есть зараженные чумой. Особенно страшным является заражение колодцев. В Маньчжурии колодцы являются основным источником снабжения водой. В некоторых ее районах лишить население колодцев — все равно, что вынести ему смертный приговор.
Если в кровь попадает большое количество вирулентных чумных бацилл, то возникает общее заражение крови и человек умирает. При заболевании чумой у человека возникает жар, чередующийся с сильным ознобом, начинается сильная рвота, глаза наливаются кровью, ноги заплетаются, как у пьяного, речь становится невразумительной. Происходит воспаление лимфатических узлов, а вследствие высокой температуры начинает сохнуть кожный покров. Затем в тканях, окружающих лимфатические узлы, развивается воспаление и из-за подкожных кровоизлияний кожа темнеет. Болезнь длится обычно не больше недели, затем, как правило, наступает смерть. Наблюдались случаи, когда старики и ослабленные болезнью умирали гораздо раньше, еще до воспаления лимфатических узлов.
Все деревни, где вспыхивала эпидемия чумы, обычно сжигались дотла. В некоторых случаях вирулентность чумных бацилл была слабой и болезнь принимала затяжной характер: опухоль лимфатических узлов опадала и наступало как бы полное выздоровление, но через двадцать с небольшим дней болезнь вспыхивала с новой силой.
Учитывая коварный характер чумных бацилл, все члены диверсионных групп, возвращавшиеся с задания, изолировались от окружающих. Они в течение нескольких дней проходили строгий карантин вне расположения отряда, а их одежда тщательно проверялась и подвергалась соответствующей обработке.
