Глава девятая, в которой неприятности лишь усугубляются 2 страница

Навь вытащил аккуратно скатанный свиток из рукава, и Шаир, оглянувшись, потащил его к ближайшему крыльцу, чтобы присесть. Дарственная действительно была оформлена по всем правилам, и в ней значилось, что Башир ибн-Латиф передает свою лавку в собственность Дагмана ибн-Хамида.

– А кто такой этот Дагман?

– Дык это, лавка у него.

– А ваша ему зачем?

– Так он большой магазин хочет. А где на рынке большой делать? Ну вот, из нескольких маленьких. А мне куда податься? Он сначала выкупить предлагал, но за те деньги другой лавки не найдешь, вот я и отказал.

– Понятно, – кивнул Шаир и с задумчивым видом покрутил в руках дарственную. Документ как документ, печать обычная, печать магическая, подписи сторон – все на месте. И только если рога напрячь как следует – заметен еще один магический след. То есть, подделка, причем весьма качественная, так что не каждый определит. Впрочем, раз уж Дагману-беку хватало средств соседние лавки скупать, то и на такое они наверняка были. Ничего особенного, отвратительно скучное дело. Может, Шаиру было бы любопытно решить задачку про то, как найти подделавших документ по магическому следу, вот только он уже успел решить ее раньше, когда разбирался с проклятьями в Университете.

Словом, работа ему предстояла весьма унылая – что, разумеется, не означало, что ее можно не выполнять. «Труд ловчего состоит много из чего, кроме погонь за опасными преступниками и сражений с ними», – подумал Шаир, будто прямо сейчас вел у себя в голове спор с Ятимой. Впрочем, она его все равно не могла слышать. Да и не стала бы слушать, даже скажи он ей это прямо в лицо, так что и думать на подобные темы не стоило.

– Это подделка, разумеется, – сказал Шаир, повернувшись к смотрящему на него с надеждой Баширу. – И я могу найти преступников, которые ее вам подсунули. А потом уж обратитесь к янычарам и факиху.

– Ох, благодарю, Джабаль-бек! – полосатый навь расплылся в улыбке. – Я уж вам отплачу, как того заслуживаете, вы не беспокойтесь.

Ибн-амир не удержался и тихо вздохнул. Почему он должен мучиться еще и с этой человечьей оплатой, когда ему и так плохо?

– Позже об оплате поговорим, Башир-бек, я пока никого не поймал. Где ваша лавка находится? Я зайду потом.

Торговец объяснил, как отыскать его на рынке, и они распрощались. Шаир собирался было отправиться к фонтану, как обычно, но после скривился, вспомнив, чем это сегодня кончилось, и решил брать след прямо с того места, где стоял. Он достал новую подвеску, которую теперь носил на браслете, и шумно вздохнул о том, что артефакты отныне будут вызывать у него слишком много совершенно ненужных и неприятных чувств – притом, что не пользоваться ими было бы, как минимум, странно, а то и небезопасно. Во второй раз вздохнув, о скучности дела, он еще минуту подумал и запустил артефакт, проводя им над бумагой и сплетая бейты, которые следовало добавить, чтобы настроиться на конкретную цель.

След был четкий и ясный, не такой дрожащий, как брался с проклятых, так что идти по нему можно было как по торной дороге. Шаир сначала шел, постепенно все ускоряясь, и все же сорвался на бег, поймав азарт погони. Он был ловчим – а значит, след не мог не вести его за собой. Хотя бы ненадолго ибн-амир забыл обо всех горестях, свалившихся на его голову. К великому сожалению, радость этой душевной свободы кончилась довольно скоро. След привел его в кварталы за рынком, которые были прозваны Мелкими. Когда-то ибн-амир поинтересовался, откуда идет такое название, и узнал, что в этих местах стояли мелкие склады – в противовес тем крупным, что до сих пор можно найти на окраинах города. Сейчас же тут были просто жилые дома – впрочем, сколь было известно Шаиру, в тех, что теснились поблизости от рынка, и чердаки, и подвалы сдавались в найм для хранения товаров, так что, в некоторой мере, своей сущности район не утратил.

В совершенно неприметном белом доме, стоящем в гуще прочих похожих на него домов, по всей видимости, находился тот, кто подделал бумагу. Шаир остановился и потер бровь. Следовало выяснить хотя бы, живет там преступник или в гости зашел. Собственно, это не было хоть сколько-нибудь сложной задачей: в арсенале ловчего для этого существовало заклинание. Шаир просто решал, кинуть его поскорее прямо с улицы, где его мог бы кто-то заметить, или все-таки поостеречься. Выбрав второй вариант, он обернулся заклинанием отвода глаз, которое существенно улучшил после приключения с Ятимой – хотя наведенное вдвоем оно было еще мощнее, и снова вздохнул. Да что ж такое, не так и много они общались, почему и в мыслях, и вокруг – везде она? Почему самые простые вещи должны напоминать о ней?

«Дело не ждет!» – напомнил строгий внутренний голос словами его учителя ловчей магии, и Шаир вошел во двор дома, внимательно оглядываясь: было бы неприятно, если бы отвод глаз спал с него прямо перед взором сердитой псины или выглянувшего из окна хозяина дома. Однако во дворе было пусто, и Шаир, наговоривший уже половину нужного ему заклинания, быстро завершил его, спуская на дом широким жестом. Следы ауры навя, который был его целью, в этот момент сделались для него видными и похожими на ветхие лоскутные обрывки, одни покрепче другие совсем распадающиеся. Они трепетали, как голубоватые огоньки, по всему дому – и можно было сделать вывод, что сие место и есть постоянное обиталище преступника.

– Печать давай! – громко гаркнул некто поблизости, и Шаир аж подпрыгнул от неожиданности, принявшись оглядываться, чтобы понять, откуда кричали. Тут-то он и заметил подвальное окошко, которые было открыто и за которым теперь слышались голоса. Кто-то резонно замечал, что незачем так орать. Прижавшись к стене дома – так его нельзя было заметить изнутри – ловчий избавился от предыдущего отвода глаз, который мог ослабеть в самый неподходящий момент, навел новый и смело подошел к окну, чтобы заглянуть туда. В подвале сидели трое навей и прямо сейчас, у него на глазах, творили подделку. Весь стол был завален бумагами самого официального вида, всюду стояли печати, лежал разноцветный сургуч и шнурки разных ведомств, так что сомнений их действия не вызывали. «Удачно я зашел», – подумал Шаир и выскользнул со двора.

Снова оказавшись на улице, он задумчиво покрутил в пальцах сигнальный артефакт и убрал его обратно. С одной стороны, ему хотелось побыстрее развязаться с делом, а совершаемое прямо у него на глазах преступление было достаточной причиной для срочного вызова. С другой – ибн-амир упрямо пожал губы и нахмурился – он не какой-нибудь там буйный боевой сахир, он ловчий, которому положено ждать и терпеть. Так что он подождет. Быстро написав записку для Фанака-аджибаши, Шаир отловил пробегавшую мимо девочку и, сунув ей монету и листок, велел отнести в янычарский участок. Маленькая навка выглядела бойкой и сообразительной, так что ибн-амир не рассчитывал прождать слишком долго. Однако минуты тянулись за минутами, ожидание становилось слишком уж томительным – а янычары все не появлялись.

Шаир вполне резонно решил, что, слоняясь возле дома туда-сюда, он может привлечь излишнее внимание и вызвать ненужные подозрения, так что он перешел на другую сторону улицы и довольно удачно скрылся от лишних глаз за стволом тамаринда. Дерево, помимо прочего, давало еще и тень, что было весьма кстати, поскольку жара, хоть день и клонился к вечеру, никак не спадала. От чего тамаринд не избавлял категорически – так это от мрачных мыслей, так и норовивших захватить Шаира полностью. Впрочем, он несколько отвлекся, когда неожиданно случилось событие весьма нерядовое: к преступникам пришел клиент, палевый навь, да еще и в высоком сакибском кулахе. «Кто ж в таком виде документы подделывать ходит?» – подивился глупости незнакомого ему сакиба Шаир. Однако его этот визит скорее порадовал: поймать нарушающего закон чиновника было делом очень даже хорошим, лишь бы уйти не успел, пока янычары неизвестно где пропадают.

Теперь ибн-амир нервничал и злился на свое вынужденное ожидание, на неторопливых служителей закона, а заодно – и на Ятиму, из-за которой он не вызвал Фанака сигналом. Посему, когда рядом с домом преступников наконец показался достойнейший накиб участка в сопровождении Амина-сакабаши и еще троих янычар, настроение у Шаира было самое отвратительное.

– На вас что, по дороге сюда залетные правцы напали? – вместо приветствия поинтересовался он, подойдя к Фанаку.

Тот приподнял бровь и смерил ловчего взглядом весьма критическим.

– К вашему сведению, Джабаль-бек, преступления в этом городе совершают не только те, за кем вы гоняетесь.

– К вашему сведению, Фанак-аджибаши, там внутри прямо сейчас трое навей подделывают документы, а также обретается сакиб таможенной службы – уж не знаю, что ему там понадобилось, но точно ничего хорошего.

– У вас сигнальный артефакт есть, и раньше вы им пользоваться не очень стеснялись.

– Потому и не знал, что без него вы до места преступления на улитках добираетесь. Вам не угодишь, аджибаши: то я вас много дергаю, то я вас мало дергаю. Вы бы уж определились!

Фанак скорбно вздохнул.

– У нас там три преступника и сакиб. Дальше препираться будем или все же поработаем?

Шаир недовольно фыркнул, однако оставил слова аджибаши без ответа, вместо того приготовив ловчую сеть.

– Вот и замечательно, – со всем добродушием улыбнулся Фанак ибн-Мухлис. – Надеюсь, кроме средств связи вы сегодня ни с чем более неожиданно экспериментировать не будете, Джабаль-бек.

Задержание прошло не так чтобы совсем мирно. Поддельщики – судя по всему, нави в преступных делах изрядно заматеревшие – при появлении янычар даже не стали особо трепыхаться, лишь один перевернул чернильницу, старательно заливая готовые документы, за что Шаир и набросил на него ловчую сеть, не оценив, кто представляет куда большую опасность. В тот же самый момент нервный чиновник попытался кинуть в янычар огненный шар – довольно слабый, надо отметить – однако в подвале проделывать это было крайне неразумно. По счастью, опытные боевые сахиры, которыми и были янычары, справились вовремя: пара щитов не просто отразила шар, который в таком случае мог бы взрываться о стенку, отчего не поздоровилось бы всем присутствующим, а вывела его прямо в окно, так что он рванул во дворе и поджег стоящий там сарайчик. Сакиба старательно спеленали, а Фанак, с видом самым меланхоличным, выглянул в окошко и затушил огонь в три легких движения, будто это было проще, чем магический огонек пальцами зажечь.

– Ай-ай-ай, – сказал он, – что ж вы так на тот свет торопитесь, уважаемый? И нас заодно не жалеете.

Сакиб мрачно и молчаливо уставился на него, что аджибаши полностью проигнорировал, вместо этого повернувшись к навю, волновавшему его сейчас в гораздо большей мере.

– Вас, Джабаль-бек, какая муха сегодня покусала? – поинтересовался Фанак, уставившись на ловчего с неодобрением во взгляде.

– Пурпурная, – пробурчал себе под нос Шаир.

– Вам нужно как в мектебе объяснять, что преступники – маги слабые, а вот от сакиба можно всякого ожидать? И внимание, стало быть, на него нужно обратить, в первую очередь?

– Еще вы меня ловчему делу поучите, Фанак-аджибаши, – немедленно огрызнулся ибн-амир. – А то у меня учителей мало!

– Вот мне заняться больше нечем! – усмехнулся Фанак. – Однако тому, как сохранять вашу весьма ценную голову с еще более ценными рогами в безопасности – пожалуй, мог бы. Со своей у меня это проделывать не первый год успешно получается.

– Спасибо, обойдусь. – Шаир уселся на стол и с хмурым видом скрестил руки на груди. – Лучше показания у меня возьмите поскорее – и я пойду.

– Домой, я надеюсь? – осведомился аджибаши.

– Вас забыл спросить.

– У меня другого ловчего нет, Джабаль-бек, и вы мне нужны, желательно в целом виде, – невозмутимо сообщил Фанак, направляясь к выходу. – Амин, возьми у него показания, а я скоро вернусь.

Показания Амин снял, поддельную бумагу забрал и место жительства лавочника уточнил честь по чести. После чего уселся на стол рядом с Джабалем и сказал:

– Интересно.

– Что интересно? – подозрительно зыркнул на него Шаир.

– Где в Сефиде водятся пурпурные мухи. Очень уж любопытное природное явление.

– На персиках, – злобно ответил Шаир. – И очень кусачие.

– Ага-ага, – согласился Амин, а один из янычар фыркнул. Тут-то и вернулся Фанак-аджибаши, держащий в руках кебаб.

– Имад, я тебе обещал, держи! – сказал аджибаши и протянул кебаб смешливому янычару. У того удивленно вытянулось лицо, но кебаб он принял, поблагодарив.

– Так я могу идти? – уточнил Шаир.

– Идите, Джабаль-бек. Хотя, будь моя воля, я бы вас сегодня задержал, для пущей безопасности, – ответил Фанак.

– И мух берегитесь, – прибавил Амин.

– Приятного всем вечера, – самым недружелюбным тоном сказал ибн-амир и ушел так быстро, будто пресловутые мухи за ним гнались.

Сакабаши некоторое время смотрел ему вслед, а потом повернулся к своему начальнику, чтобы поинтересоваться одной вещью, занимающей его ум уже давно.

– Не сочтите за упрек, аджибаши – не мне вам пенять, однако не жестковато ли вы с нашим драгоценным ловчим? Я у вас тоже дурак тот еще, но со мной вы себе такого не позволяете.

– Так ты и не он, – пожал плечами Фанак.

– И слава Всеблагому! Но я скоро, глядя на это все, начну думать, что вы с ним еще до моего прихода в участок что-то крепко не поделили. Или, может, он вашу канарейку любимую придушил.

«Лучше бы канарейку, – подумал почтенный аджибаши. – Да хоть десять, право слово. До мертвых канареек никому в Золотом дворце дела нет».

Вслух он, однако, сказал:

– Хлопот с ним много слишком.

– Да ведь и пользы от него немало. Неужто она хлопот не искупает? – возразил Амин.

Фанак-аджибаши отечески похлопал его по плечу.

– Амин, когда-нибудь потом...

– Вы мне расскажете? – усмехнулся сакабаши.

– Еще чего! Сам узнаешь, от каких неожиданных вещей и как сильно порой голова под накибским кулахом болит. Пойдем уже, оттащим наших новых друзей в участок.

Удачно завершив таким образом щекотливый разговор, аджибаши вышел на улицу первым, никого не дожидаясь.

«Он меня на свое место, что ли, прочит? – удивленно подумал Амин, а следом за этим, не менее удивленно: – Так они с Джабалем, выходит, все-таки родственники...»

До сей поры у Амина было две основных версии, почему Фанак стол нелюбезен с Джабалем, и раз историю про давнюю ссору сам аджибаши только что отмел, оставалась вторая: родственник, за которого его уважаемый начальник слишком уж переживает.

Йолдаш Имад, тем временем, в крайней задумчивости уставившись на свой недоеденный кебаб, растерянно пробормотал:

– А я думал, он это, про кебаб, просто так сказал...

Амин-сакабаши весело усмехнулся:

– Новенький ты тут пока, Имад, и не понимаешь еще. Фанак-аджибаши никогда ничего просто так не говорит, и не дай тебе Ата-Нар такое про него думать даже ненароком. Доедай давай – и пойдем уже, в самом деле.

 

Адиля сидела во дворе. Весь день она старательно работала, чтобы отвлечься, и сейчас у нее болели руки. Фатима, посмотрев на свою козочку, отправила ее отдыхать, не приняв помощи с ужином. И теперь девушка просто смотрела, как удлиняется и растворяется в сумерках тень от абрикосы. Наверное, ей тоже надо было бы раствориться, как этой тени, перестать быть, оставив лишь внешнюю, послушную всем оболочку тела, без огня души. Всем-то она не такая! Не слушается и не слушает, еще и хочет к себе какого-то внимания – видимо, незаслуженного. Она ведь посмела ошибиться – значит, ее чувства и переживания никакого значения не имеют!

О да, а еще обвиняют ее всегда исключительно по делу. Даже удивительно, как Небесный Отец попутал и принял ее вызов к ясминскому ибн-амиру, ведь она, если верить Джабалю, никогда не может быть хоть в чем-то права! Хоть отчасти! Нет, никак такого не может быть, она ведь обвиняет всех почем зря.

Бин-амира упрямо сжала челюсть. Увы, поздно ее перековывать, она не артефакт, который можно немного изменить для общего удобства. Удобной и послушной ей уже не сделаться. «Запущенный случай», – как говаривал недоброй памяти Ияд. Что ж, она такой и есть! Адиля пнула ногой землю, так как ничего более подходящего рядом не оказалось, и фонтанчик пыли взвился в воздух.

У нее задрожали губы. Как же обидно, как же человечески обидно, когда в тебе видят не навя, а лишь наковальню, по которой можно лупить своим недовольством, даже когда ты честно пытаешься понять! Но этого мало, чтобы хоть немного попытаться понять ее саму. Да как будто кто-то вообще когда-то замечал, сколь она старается быть аккуратной, в том числе и к навям! Как много усилий всегда прикладывает, чтобы с высоты своего положения не оказаться заносчивой и снисходительной, не задеть чужой Чести и считаться с прочими. Будто кто-то когда-то оценил! Но нет – стоит ей совершить ошибку или что-то, ею кажущее, она сразу делается недостойна навского отношения!

Тут Адиле, конечно, вспомнился ясминский ибн-амир с его несправедливыми обвинениями, но Джабаль оказался точно такой же! Для всех она неправильная! Тут уж Адиля не выдержала и заплакала. Фатима, которой с кухни отлично был виден двор, вскоре прибежала, вытирая полотенцем руки, и принялась обнимать, расспрашивая, кто обидел ее любимую козочку, но делиться с ней Адиля не захотела. «Не хочу снова выслушивать, как я во всем не права!» – сердито подумала она и, дергая плечом, ответила:

– Никто…. Глупости всякие… Само пройдет.

– Ох ты ж, бедная моя козочка! Ты бы поделилась с тетушкой, легче станет, а то я не знаю.

– Да какая разница? Ничего уж не изменишь, – Адиля сама не знала, о чем она больше говорит: о ссоре с Джабалем, или о своей мести – в любом случае, ничего светлого в ее жизни особо не предвиделось, и изменить это было действительно невозможно, оставалось только смириться.

– Ох, – вздохнула Фатима, – в молодости вечно так: кажется, что всё навсегда. Но в жизни всё проходит, козочка, ты мне поверь. И сделать что-нибудь всегда можно, пока руки-ноги-голова на месте.

Адиля снова подумала о своей мести и о том, что, по большому счету, случившееся сегодня не имеет значения: всего лишь еще одна боль к уже имеющейся боли, ничего особенного, она переживет. Пока что. И ответила известной мудростью:

– Все проходит, пройдет и это. Не волнуйтесь так, я правда в порядке.

И Фатима решила, что вызнать подробности она может и позже, а не когда ее любимая козочка уперлась рожками.

 

Око Всевидящего почти успело закатиться за горизонт, разметав по небу турмалиновые, розовые и карминовые пятна. Шаир заметил это еще в прошлый раз – и теперь, конечно, видел тоже, как белые стены Сефида перед самым заходом солнца становятся бледно-пурпурными, когда синяя краска сумерек мешается с закатным красным. Он закрыл глаза и протяжно вздохнул. Сам город напоминал ему о том, о чем менее всего сейчас хотелось думать, будто бросал упреки прямо в лицо: не скроешься, даже здесь. Там, где он привык всегда находить опору и успокоение. Но, видно, он совсем их не заслуживает, если даже любимый Сефид напоминает ему о пурпурных девицах, так и норовящих его в чем-нибудь обвинить и смертельно обидеться.

– Между прочим, я тебе доверял, – все же снова открыв глаза, осуждающе сказал Шаир простершимся внизу улицам и зданиям, а потом лег на крышу и уставился в темнеющее небо.

На самом верху оно уже было серо-голубое, сумрачное – и слава Ата-Нару. Чудесный унылый цвет, поразительно похожий на его настроение. Почему он всегда должен оказываться в чем-нибудь виноват? Он еще готов быть виноватым, когда действительно виноват – но, похоже, всему миру вокруг этого было недостаточно. Отец постоянно полагал его виноватым в том, что он недолжным образом относится к своей роли наследника престола. Как будто это сам Шаир родил себя первенцем правящей семьи! Еще Шаир все время оказывался виноват перед Фанаком-аджибаши, что попадает в опасные ситуации, занимаясь опасным делом. Может, кому-нибудь было бы лучше, если бы ловчего Джабаля вовсе не существовало и пойманные им преступники разгуливали на свободе?

В чем он виноват перед Ятимой, Шаир и вовсе не мог понять. «В том, что вообще рот открываю», – с досадой подумал он и пнул ногой парапет. Он был прав в той ситуации с Хануном ибн-Сармадом, а она – нет. Он знал, как лучше поступить, а она – нет. Он готов был извиниться за собственную резкость, действительно излишнюю. Однако Ятиме во что бы то ни стало нужно было сделать его виноватым сразу во всем, а не в паре сгоряча брошенных фраз. Будто он хоть раз до этого давал ей повод думать, что не уважает и не ценит ее мыслей, ее действий и их партнерства! Напротив – всегда стремился показать обратное, и был в этом искренним, насколько мог. А в чайхане был искренним даже сильнее, чем мог, больше, чем когда-либо с кем-либо еще. Разве что настоящих имени и титула не назвал.

Но все это оказалось излишним и ненужным, не имеющим для Ятимы никакого значения. Раз уж он повел себя недостойным с ее точки зрения образом – он виновен, отныне и вовеки, и внимания к себе не заслуживает. Ибн-амир скривил губы: наверняка она просто надумала себе образ Джабаля, ни в малейшей степени не соответствующий действительности, и когда оказалось, что он не столь идеален, как картина в ее голове, испытала разочарование. Шаир снова мучительно не соответствовал высочайшим требованиям, которые к нему предъявляли окружающие. Увы, соответствовать им он был категорически не в состоянии, а такой, как есть – никого не устраивал.

Обиднее всего было даже не оттого, что они поссорились, уже во второй раз, да еще и хуже, чем в первый. Просто Шаиру казалось, что он наконец-то нашел навя, который его понимает. Не готов ему все простить, как его мать, не терпит ради дружбы, как Ватар, не смиряется для пользы дела, как Фанак ибн-Мухлис – просто понимает. Видит и чувствует, что для него важно, и может разделить это с ним. Похоже, и вправду показалось, коли уж пара глупостей так легко разрушила эту приятную иллюзию: наследного ибн-амира Шаира ибн-Хакима не понимает никогда и никто. Он снова сел и, уперев подбородок в колени, уставился прямо перед собой. Огненное Око закрылось, и белый Сефид начал синеть, погружаясь в ночную тьму. Вот разве что город. Он простит ему этот пурпурный упрек: в конце концов, больше ему все равно не с кем по-настоящему поделиться своими радостями и горестями. Или, может статься, это вовсе не было упреком, может статься, только Сефид и знал, как ему сейчас тяжело.

 

Вечер прошел как обычно, ведь отстраненность Адили не была чем-то столь уж непривычным для семьи кузнеца, а потом она отправилась в свою комнату, и там уж ничто не мешало ей предаться печальным мыслям со всей силой. Не могла же она и правда забыть все те бьющие ее слова, от которых еда сделалось пресной, а жизнь бессмысленной. Она расчесывалась, ополаскивалась из кувшина, переодевалась ко сну и вспоминала, все время вспоминала о случившемся, а после уселась за стол и принялась бессмысленно передвигать стоящие на нем предметы.

Очень обидно было понимать, что никакого внимания она не заслужила, раз уж совершила ошибку. Думать об этом было крайне неприятно, однако воспоминание о том, что Джабалю пришлось разбираться с последствиями ее безответственной порывистости, заставляло уши загораться, и Адиля поняла, что не может не возвращаться к этому мыслями. Да, она не послушалась – и да, оказалась во всем не права. По счастью, преступника все же изловили, но никакой ее заслуги в том не было. И ушла она совсем зря, и это было бесчестно именно с ее, а не с его стороны. Все это она поняла еще в чайхане, потому ей и нечего было ответить на его слова, кроме предложения оплатить ущерб с окном.

Тут девушка ощутила укор совести, сообщивший, что когда нави понимают, что они не правы, им точно есть, что сказать. «Извини», – вот был единственный правильный и достойный ответ. Но этого-то она и не смогла, в голову не пришло! От ушей краска стыда потекла на щеки и вниз, на шею, пока Адиля осознавала, что Джабаль был прав. Она требовала от него понимания, но где и в каком месте понимание проявила она сама, если даже такой простой и понятной малым детям вещи не сделала?

«Уперлась, как ослица! Да какой там ослица? Хуже человека! Зато Джабаль был мне почему-то должен и понимания, и внимания, и чего там еще! – Собственная несправедливость терзала душу. – Виноватой меня все делают! А не я сама себя такой делаю? Не признавая ошибок, а значит их и не исправляя?» На этом месте Адиля дошла до вывода, что ее и вовсе к навям пускать нельзя, так как общаться с ними она не умеет, да и вообще ведет себя отвратительно, и ничего удивительного в том, что у Джабаля ее вид радостных чувств не вызвал. Спасибо, что не плюнул под ноги – так это сугубо от его воспитанности! И ни от чего другого.

А потом девушке вспомнились его слова, болезненно откровенные, вызвавшие сочувствие даже в тогдашнем смятении, про то, как ему не прощают высказываний. «Как мне – поспешности», – поняла она. И ведь он был прав, тысячу раз прав в своих словах, а она его в них обвиняла и за них обижалась. Повела себя, как все, высыпая соль на его раны!

Тут уж она вскочила и принялась бегать по комнате кругами, прижимая руки к груди и не представляя, что ей делать.

«Что делать, что делать, – пробурчала совесть, отчего-то голосом Барияра, – Пойти да попросить прощения, потому что должна была ему это еще сегодня.»

«Но это же ничему не поможет!» – воскликнула в ответ Адиля, а совесть ответила:

«Ну, так или иначе, а не извиниться – бесчестно, вот и весь сказ!»

И обессилившая бин-амира опустилась на кровать, думая о том, что мечтать что-то исправить с ее стороны – полнейшее свинство. Понятно, что с ней такой никто не захочет иметь дела. Она бы первой не захотела! Но принести извинения – нужно.

 

Шаир о размышлениях и чувствах, терзающих Адилю, разумеется, не имел ни малейшего понятия, оттого на следующий день пребывал в состоянии глубочайшей меланхолии, сопряженном с разочарованием в жизни. Впервые на его памяти мысль о том, чтобы сбежать из дворца в город, вызывала едва ли не отвращение. Ремесленные районы не так уж велики, и Шаир мог снова случайно столкнуться с Ятимой – и еще одного раза, как ему сейчас казалось, он не пережил бы. Посему с самого утра он лежал на диване, осознавая собственную никчемность и бессмысленность. Он был совершенно не нужен ей, и совершенно ничего не мог с этим поделать.

Ибн-амир пробовал брать в руки ситар – и почти сразу откладывал, поскольку играть мог только что-нибудь совсем уж печальное, а от этого делалось только тошнее. Потом он, закономерным образом, попытался писать стихи, чтобы вылить свои переживания в бейты и тем самым как-то их облегчить, однако приблизительно на словах «брошен в Ледяную Бездну» осознал, что и это ничуть не помогает – и кинул калям на стол так, что тот отскочил и упал на ковер. Шаир не стал его поднимать.

Его деятельную натуру угнетала безвыходность ситуации. Все, что он мог – это осознавать случившееся и страдать от этого осознания. А поскольку осознавал он с каждой минутой все лучше, то и страдания его только возрастали, становясь все более невыносимыми. «Всеблагой, видно, пребывал в отвратительном настроении, когда создавал нечастную влюбленность», – подумал Шаир, снова упав на диван. Его разумнейший друг Ватар ибн-Насиф был совершенно прав во всем – что с ним, впрочем, случалось довольно часто: нынешнее состояние ибн-амира последствиями дружеской ссоры, пускай даже и столь ужасной, не объяснялось никоим образом. Зато оно прекрасно объяснялось тем, что его отвергли, и он теперь ощущал себя отвергнутым. И очень несчастным.

Беспокойным ум Шаира, тем временем, не собирался стоять на месте, ринувшись от нынешней ссоры к прошлым воспоминаниям. И по всему выходило, что никаких иных чувств к себе, кроме товарищеской симпатии, оказавшейся в итоге столь мимолетной, он никогда не вызывал. Так что, вероятно, невзирая на правоту Ватара, и Шаир был прав, упорно отказываясь признавать между ними что-то кроме зарождавшегося, но так и не сумевшего вырасти и окрепнуть, боевого товарищества. С ее стороны – ничего и не было. И уж если его дружеские чувства оказались столь малоценными, попытайся он проявить иные, Ятима только отшатнулась бы от него еще сильнее, чем теперь. И, наверняка, еще раньше.

«Тебе в любом случае не на что было бы рассчитывать, – проговорил в голове ибн-амира голос, чересчур невозмутимый и рассудительный для его нынешнего состояния. – Ты – наследник престола, а Ятима-ханум – эфенди из другой страны. Или ты хотел бы, чтобы она стала в один ряд с другими героинями твоих скоротечных романов?» Он не хотел бы, Шаир понимал это со всей очевидностью. И с Ватаром тогда честно поделился своими мыслями на сей счет – он вообще никогда не врал лучшему другу, за исключением случаев, когда врал также и себе самому. Однако в этом ибн-амир никогда не обманывался ни на мискаль, что его теперь откровенно пугало.

Несчастную влюбленность, сколь бы мучительной она ни была, пережить было не сложнее, чем дуэльное ранение – и Шаир с подобным уже справлялся. А вот переживать несчастную и совершенно безнадежную любовь ему не доводилось никогда, и он вовсе не представлял себе, что чувствуют нави в подобных случаях. Если судить по легендам, стихам и поэмам – выходило, что его ожидает долгая и весьма мучительная смерть от тоски и отчаяния. Возможно, рано или поздно он начнет воспринимать Кровавую месть шаярской бин-амиры не как проклятие, а как благословение Ата-Нара, способное избавить его от бренного существования.

Примерно на этом моменте мрачных размышлений Шаира к нему заглянул Ватар, по-прежнему обеспокоенный его состоянием.