IX. Проблема типов в биографике 8 страница

производит впечатления продукта сознания, для этого оно слишком родовое. Но

оно производит психическое впечатление, ибо в нем заметны элементы высшего

психического порядка. Однако этот порядок не согласуется с содержаниями

сознания. Дело идет о коллективно-бессознательных предпосылках или

предрасположениях, о мифологических образах, изначальных возможностях

представлений. Субъективному восприятию присущ характер значительного. Оно

говорит что-то большее, чем чистый образ объекта, - конечно, лишь тому, кому

субъективный фактор вообще что-нибудь говорит. Другому же кажется, что

воспроизведенное субъективное впечатление страдает тем недостатком, что оно

не имеет достаточного сходства с объектом и поэтому не достигает своей цели.

Поэтому интровертное ощущение больше постигает глубокие планы

психического мира, нежели его поверхность. Оно ощущает, как имеющую решающее

значение, не реальность объекта, а реальность субъективного фактора, и

именно изначальных образов, которые в их совокупности представляют собой

психический мир зеркальных отображений. Но это зеркало обладает своеобразным

свойством -изображает наличные содержания сознания не в знакомой и привычной

нам форме, но, в известном смысле, sub specie aeternitatis, то есть примерно

так, как видело бы их сознание, прожившее миллион лет. Такое сознание видело

бы становление и исчезновение вещей одновременно с их настоящим и мгновенным

бытием, и не только это, но одновременно и другое - то, что было до их

возникновения и будет после их исчезновения. Настоящий момент является для

этого сознания неправдоподобным. Само собой разумеется, что это лишь

уподобление, которое, однако, мне нужно для того, чтобы хотя до некоторой

степени наглядно пояснить своеобразную сущность интровертного ощущения.

Интровертное ощущение передает образ, который не столько воспроизводит

объект, сколько покрывает его осадком стародавнего и грядущего субъективного

опыта. От этого простое чувственное впечатление развивается в глубину,

исполненную предчувствий, тогда как экстравертное ощущение схватывает

мгновенное и выставленное напоказ бытие вещей.

 

 

7. Интровертный ощущающий тип

 

Примат интровертного ощущения создает определенный тип, отличающийся

известными особенностями. Это иррациональный тип, поскольку он производит

выбор из происходящего не преимущественно на основании разумных суждений, а

ориентируется по тому, что именно происходит в данный момент. Тогда как

экстравертный ощущающий тип определен интенсивностью воздействия со стороны

объекта, Интровертный ориентируется по интенсивности субъективной части

ощущения, вызванной объективным раздражением. При этом, как видно, между

объектом и ощущением совсем нет пропорционального соотношения, а есть,

по-видимому, только совершенно несоразмерное и произвольное. Поэтому извне,

так сказать, никогда нельзя предвидеть, что произведет впечатление и что не

произведет его. Если бы была налицо способность и готовность выражения,

пропорциональная силе ощущения, то иррациональность этого типа чрезвычайно

бросалась бы в глаза. Это и имеет место, например, в том случае, когда

индивид является творящим художником. Но так как это исключительный случай,

то затруднение в выражении, столь характерное для интроверта, также скрывает

его иррациональность. Напротив, он может обратить на себя внимание своим

спокойствием, своей пассивностью или разумным самообладанием. Эта

своеобразность, которая вводит в заблуждение поверхностное суждение, обязана

своим существованием его неотнесенности к объектам. Правда, в нормальном

случае объект совсем не обесценивается сознательно, но устраняется в своем

свойстве возбудителя тем путем, что возбуждение тотчас же замещается

субъективной реакцией, которая не имеет более никакого отношения к

реальности объекта. Это, конечно, действует как обесценивание объекта. Такой

тип легко может поставить вам вопрос: для чего люди вообще существуют, для

чего вообще объекты имеют еще право на существование, если все существенное

все равно ведь происходит без объекта? Это сомнение может быть правомерно в

крайних случаях, но не в нормальном случае, ибо объективное раздражение

необходимо для ощущения, но только оно вызывает у интроверта нечто иное, а

не то, что следовало бы предположить по внешнему положению дела.

Внешнему наблюдению дело представляется так, как если бы воздействие

объекта вовсе не проникало до субъекта. Такое впечатление правильно

постольку, поскольку субъективное, возникающее из бессознательного

содержание втискивается между сторонами и перехватывает действие объекта.

Это вмешательство может наступить с такой резкостью, что получится

впечатление, будто индивид прямо-таки защищается от воздействия объекта. И

действительно, в несколько обостренных случаях такое защитное ограждение

имеет место. Если бессознательное хотя бы несколько усиливается, то

субъективное участие в ощущении до такой степени оживляется, что почти

всецело покрывает воздействие объекта. Из этого возникает, с одной стороны,

для объекта - чувство полного обесценивания, с другой стороны, для субъекта

- иллюзорное восприятие действительности, которое, правда, только в

болезненных случаях заходит так далеко, что индивид оказывается не в

состоянии различать между действительным объектом и субъективным

восприятием. Хотя столь важное различение исчезает вполне лишь в состоянии

близком к психозу, однако уже задолго до того субъективное восприятие

способно в высокой степени влиять на мышление, на чувство и на поступки,

хотя объект еще ясно видится во всей его действительности. В тех случаях,

когда воздействие объекта - вследствие особых обстоятельств, например

вследствие чрезвычайной интенсивности или полной аналогии с бессознательным

образом, - проникает до субъекта, этот тип и в своих нормальных

разновидностях бывает вынужден поступать согласно со своим бессознательным

образцом. Эти поступки имеют по отношению к объективной действительности

иллюзорный характер и являются поэтому чрезвычайно странными. Они сразу

вскрывают чуждую действительности субъективность этого типа. Но там, где

воздействие объекта проникает не вполне, оно встречает проявляющую мало

участия благосклонную нейтральность, постоянно стремящуюся успокоить и

примирить. То, что слишком низко, несколько приподнимается, то, что слишком

высоко, несколько понижается, восторженное подавляется, экстравагантное

обуздывается, а необыкновенное сводится к "правильной" формуле - и все это

для того, чтобы удержать воздействие объекта в должных границах. Вследствие

этого и этот тип действует подавляюще на окружающих, поскольку его полная

безобидность не является вне всякого сомнения. Но если этот случай имеет

место, тогда индивид легко становится жертвой агрессивности и властолюбия со

стороны других. Такие люди обыкновенно позволяют злоупотреблять собою и

мстить за то усиленным сопротивлением и упрямством не у места.

Если нет художественной способности выражения, то все впечатления

уходят вовнутрь, вглубь и держат сознание в плену, лишая его возможности

овладеть зачаровывающим впечатлением при помощи сознательного выражения. Для

своих впечатлений этот тип располагает до известной степени лишь

архаическими возможностями выражения, ибо мышление или чувство относительно

бессознательны, а поскольку они сознательны, то имеют в своем распоряжении

лишь необходимые банальные и повседневные выражения. Поэтому они, в качестве

сознательных функций, совершенно непригодны для адекватной передачи

субъективных восприятий. Поэтому этот тип лишь с чрезвычайным трудом

доступен для объективного понимания, да и сам он в большинстве случаев

относится к себе без всякого понимания.

Его развитие удаляет его, главным образом, от действительности объекта

и передает его на произвол его субъективных восприятий, которые ориентируют

его сознание в смысле некоей архаической действительности, хотя и этот факт

остается для него совершенно бессознательным, за отсутствием у него

сравнительного суждения. Фактически же он вращается в мифологическом мире, в

котором люди, животные, железные дороги, дома, реки и горы представляются

ему отчасти милостивыми богами, отчасти зложелательными демонами. Но то

обстоятельство, что они представляются ему такими, остается у него

неосознанным. А между тем они, как таковые, влияют на его суждения и

поступки. Он судит и поступает так, как если бы он имел дело с такими

силами. Он начинает замечать это только тогда, когда он открывает, что его

ощущения совершенно отличаются от действительности. Если он склонен больше в

сторону объективного разума, то он ощутит такое отличие как болезненное;

если же он, напротив, верный своей иррациональности, готов признать за своим

ощущением значение реальности, тогда объективный мир станет для него миражем

и комедией. Однако до такой дилеммы доходят лишь случаи, склонные к

крайности. Обыкновенно индивид довольствуется своей замкнутостью и, относясь

к внешней действительности как к банальности, обращается с ней, однако,

бессознательно-архаически.

Его бессознательное отличается, главным образом, вытеснением интуиции,

которая имеет у него экстравертный и архаический характер. Тогда как

экстравертная интуиция отличается характерной находчивостью, "хорошим

чутьем" для всех возможностей объективной действительности,

архаически-экстравертная интуиция обладает способностью пронюхать все

двусмысленное, темное, грязное и опасное на задних планах действительности.

Перед этой интуицией действительное и сознательное намерение объекта не

имеет никакого значения, ибо она подозревает за ним все возможности

архаически-предшествующих ступеней такого намерения. Поэтому в ней есть

нечто прямо-таки опасно подкапывающееся, что нередко стоит в самом ярком

контрасте с доброжелательной безобидностью сознания. Пока индивид отходит не

слишком далеко от объекта, бессознательная интуиция действует как

благотворное компенсирование установки сознания, которая является несколько

фантастической и склонной к легковерию. Но если бессознательное становится в

оппозицию к сознанию, тогда такие интуиции всплывают на поверхность и

развивают свои пагубные действия, насильственно навязываясь индивиду и

вызывая у него отвратительнейшие неотвязные представления об объектах.

Возникающий из этого невроз есть обыкновенно невроз, в котором истерические

черты уступают симптомам истощения.

 

 

8. Интуиция

 

Интуиция в интровертной установке направляется на внутренние объекты,

как можно было бы с полным правом обозначить элементы бессознательного. Дело

в том, что внутренние объекты относятся к сознанию совершенно аналогично

внешним объектам, хотя они имеют не физическую, а психологическую

реальность. Внутренние объекты представляются интуитивному восприятию в виде

субъективных образов вещей, не встречающихся во внешнем опыте, а

составляющих содержания бессознательного - в конечном итоге коллективного

бессознательного. Эти содержания сами по себе, конечно, не доступны никакому

опыту - свойство общее у них с внешним объектом. Подобно тому как внешние

объекты лишь совершенно относительно таковы, какими мы их перципируем, так и

формы явлений внутренних объектов релятивны и суть продукты их, недоступной

нам сущности и своеобразности интуитивной функции.

Как ощущение, так и интуиция имеют свой субъективный фактор, который в

экстравертной интуиции по возможности подавляется, а в интровертной

становится определяющей величиной. Хотя интровертная интуиция и получает,

может быть, свой пробуждающий толчок от внешних объектов, однако она не

задерживается на внешних возможностях, а останавливается на том, что было

вызвано внешним внутри субъекта. Тогда как интровертное ощущение

ограничивается главным образом тем, что воспринимает посредством

бессознательного своеобразные явления иннервации и задерживается на них,

интуиция подавляет эту сторону субъективного фактора и воспринимает образ,

вызванный этой иннервацией. Например: кто-нибудь испытывает припадок

психогенного головокружения. Ощущение останавливается на своеобразном

свойстве этого расстройства иннервации и воспринимает во всех подробностях

все его качества, его интенсивность, его течение во времени, способ его

возникновения и его исчезновения, нисколько не возвышаясь над этим и не

проникая до его содержания, от которого расстройство возникло. Интуиция же,

напротив, берет из этого ощущения лишь толчок, побуждающий к немедленному

действию; она старается заглянуть дальше, за ощущение, и действительно

вскоре воспринимает внутренний образ, вызвавший данное симптоматическое

явление, а именно головокружение. Она видит образ шатающегося человека,

пораженного стрелою в сердце. Этот образ поражает деятельность интуиции, она

останавливается на нем и старается выведать все его единичные черты. Она

удерживает этот образ и с живейшим сочувствием констатирует, как этот образ

изменяется, развивается далее и наконец исчезает.

Таким образом, интровертная интуиция воспринимает все, что происходит

на дальних планах сознания, приблизительно с такою же ясностью, с какой

экстравертное ощущение воспринимает внешние объекты. Поэтому для интуиции

бессознательные образы получают достоинство вещей или объектов. Но так как

интуиция исключает сотрудничество ощущения, то она или вовсе ничего не

узнает, или узнает лишь недостаточно о расстройствах иннервации, о влияниях

бессознательных образов на тело. От этого образы являются как бы отрешенными

от субъекта и существующими сами по себе, без отношения к личности.

Вследствие этого в вышеприведенном примере интровертный интуитивный, имевший

припадок головокружения, и не подумал бы даже, что воспринятый им образ мог

бы как-нибудь относиться к нему самому. Это покажется, конечно, почти

немыслимым для человека, установленного на суждение; а между тем это факт,

который я часто наблюдал у этого типа.

Странное безразличие, которое обнаруживает экстравертный интуитив по

отношению к внешним объектам, свойственно и интровертному по отношению к

внутренним объектам. Подобно тому как экстравертный интуитив постоянно чует

новые возможности и идет по их следу, не заботясь ни о своем, ни о чужом

благополучии и несчастье, небрежно шагая через человеческие отношения и

преграды, и, в вечной жажде перемен, разрушает только что воздвигнутое, так

интровертный переходит от образа к образу, гоняясь за всеми возможностями,

заключенными в творческом лоне бессознательного, и не устанавливая связи

между явлением и собою. Как для того, кто лишь ощущает мир, он никогда не

становится моральной проблемой, так и для интуитивного мир образов тоже

никогда не становится моральной проблемой. Мир как для одного, так и для

другого есть эстетическая проблема, вопрос восприятия, "сенсация". Таким

образом, у интровертного исчезает сознание своего телесного существования,

так же как и его воздействие на других. С экстравертной точки зрения о нем

сказали бы: "Действительность не существует для него, он предается

бесплодным грезам". Правда, созерцание образов бессознательного, создаваемых

творческой силой в неиссякаемом изобилии, бесплодно в смысле

непосредственной пользы. Но поскольку эти образы суть возможности концепций,

могущих при известных условиях сообщить энергии новый потенциал, постольку и

эта функция, наиболее чуждая внешнему миру, неизбежна в общем психическом

домоводстве, так же как и психическая жизнь народа отнюдь не должна быть

лишена соответствующего типа. Израиль не имел бы своих пророков, если бы

этого типа не существовало.

Интровертная интуиция захватывает те образы, которые возникают из основ

бессознательного духа, существующих априори, то есть в силу

наследственности. Эти архетипы, сокровенная сущность которых опыту

недоступна, представляют собой осадок психического функционирования у целого

ряда предков, то есть это суть опыты органического бытия вообще, накопленные

миллионократными повторениями и сгущенные в типы. Поэтому в этих архетипах

представлены все опыты, которые издревле встречались на нашей планете. И чем

чаще, и чем интенсивнее они бывали, тем явственнее они выступают в архетипе.

Архетип, говоря вместе с Кантом, есть как бы ноумен того образа, который

интуиция воспринимает и, воспринимая, создает.

Так как бессознательное не есть нечто неподвижное вроде психического

caput mortuum ("мертвая голова"), а, напротив, нечто принимающее участие в

жизни и испытывающее внутренние превращения - превращения, которые стоят во

внутреннем отношении к общему свершению вообще, - то интровертная интуиция

через восприятие внутренних процессов дает известные данные, которые могут

иметь выдающееся значение для понимания общего свершения; она может даже с

большей или меньшей отчетливостью предвидеть новые возможности, а также и

то, что впоследствии действительно наступает. Ее пророческое предвидение

можно объяснить из ее отношения к архетипам, представляющим собою

закономерное течение всех вещей, доступных опыту.

 

 

9. Интровертный интуитивный тип

 

Когда интровертная интуиция достигает примата, то ее своеобразные черты

тоже создают своеобразный тип человека, а именно мистика-мечтателя и

провидца, с одной стороны, фантазера и художника - с другой. Последний

случай можно было бы считать нормальным, ибо этот тип имеет в общем

склонность ограничивать себя восприемлющим характером интуиции. Интуитивный

остается обыкновенно при восприятии, его высшая проблема - восприятие и,

поскольку он продуктивный художник, оформление восприятия. Фантазер же

довольствуется созерцанием, которому он предоставляет оформлять себя, то

есть детерминировать себя. Естественно, что углубление интуиции вызывает

часто чрезвычайное удаление индивида от осязаемой действительности, так что

он становится совершенной загадкой даже для своей ближайшей среды. Если он

художник, то его искусство возвещает необыкновенные вещи, вещи не от мира

сего, которые переливаются всеми цветами и являются одновременно

значительными и банальными, прекрасными и аляповатыми, возвышенными и

причудливыми. Но если он не художник, то он часто оказывается непризнанным

гением, празднозагубленной величиной, чем-то вроде мудрого полуглупца,

фигурой для "психологических" романов.

Хотя превращение восприятия в моральную проблему лежит не совсем на

пути интровертного типа, ибо для этого необходимо некоторое усиление судящих

функций, однако достаточно уже относительно небольшой дифференциации в

суждении, чтобы переместить созерцание из чисто эстетической в моральную

плоскость. От этого возникает особая разновидность этого типа, которая хотя

существенно отличается от его эстетической формы, однако все же характерна

для интровертного интуитивного типа. Моральная проблема возникает тогда,

когда интуитив вступает в отношение к своему видению, когда он не

довольствуется больше одним только созерцанием, своей эстетической оценкой и

формированием, а доходит до вопроса: какое это имеет значение для меня или

для мира? Что из этого вытекает для меня или для мира в смысле обязанности

или задания? Чисто интуитивный тип, который вытесняет суждение или обладает

им лишь в плену у восприятия, в сущности никогда не доходит до такого

вопроса, ибо его вопрос сводится лишь к тому, каково восприятие. Поэтому он

находит моральную проблему непонятной или даже нелепой и по возможности

гонит от себя размышление о виденном. Иначе поступает морально установленный

интуитив. Его занимает значение его видений, он заботится не столько об их

дальнейших эстетических возможностях, сколько об их возможных моральных

воздействиях, вытекающих для него из их содержательного значения. Его

суждение дает ему возможность познать - правда, иногда лишь смутно, - что

он, как человек, как целое, каким-то образом вовлечен в свое видение, что

оно есть нечто такое, что может не только созерцаться, но что хотело бы

стать жизнью субъекта. Он чувствует, что это познание возлагает на него

обязанность претворить свое видение в свою собственную жизнь. Но так как он

преимущественно и главным образом опирается только на видение, то его

моральная попытка выходит односторонней: он делает себя и свою жизнь

символической, хотя и приспособленной к наличной фактической

действительности. Тем самым он лишает себя способности воздействовать на

нее, ибо он остается непонятным. Его язык не тот, на котором все говорят; он

слишком субъективен. Его аргументам недостает убеждающей рациональности. Он

может лишь исповедовать или возвещать. Он - глас проповедника в пустыне.

Интровертный интуитив больше всего вытесняет ощущения объекта. Это

является отличительной чертой его бессознательного. В бессознательном

имеется компенсирующая экстравертная функция ощущения, отличающаяся

архаическим характером. Бессознательную личность можно было бы поэтому лучше

всего описать как экстравертный ощущающий тип низшего примитивного рода.

Сила влечения и безмерность являются свойствами этого ощущения, так же как

чрезвычайная привязанность к чувственному впечатлению. Это качество

компенсирует разреженный горный воздух сознательной установки и придает ей

некоторую тяжесть, так что это мешает полному "сублимированию". Но если

вследствие форсированного преувеличения сознательной установки наступает

полное подчинение внутреннему восприятию, тогда бессознательное вступает в

оппозицию и тогда возникают навязчивые ощущения с чрезмерной привязанностью

к объекту, которые сопротивляются сознательной установке. Формой невроза

является в таком случае невроз навязчивости, симптомами которого бывают

частью ипохондрические явления, частью сверхчувствительность органов чувств,

частью навязчивые привязанности к определенным лицам или к другим объектам.

 

 

10. Общий обзор интровертных иррациональных типов

 

Оба только что описанных типа почти недоступны для внешнего обсуждения.

Так как они интровертны и вследствие этого имеют меньшую способность или

склонность к обнаружению, то они дают немного данных для меткого обсуждения.

Так как их главная деятельность направлена вовнутрь, то вовне не видно

ничего, кроме сдержанности, скрытности, безучастия или неуверенности и,

по-видимому, необоснованного смущения. Если что-либо и обнаруживается, то

это в большинстве случаев лишь косвенные проявления подчиненных

(неполноценных) и относительно бессознательных функций. Конечно, проявления

такого рода обусловливают предубеждение окружающей среды против этих типов.

Вследствие этого их в большинстве случаев недооценивают или по крайней мере

не понимают. В той мере, в какой эти типы сами себя не понимают, ибо им в

высокой степени не хватает силы суждения, они не могут понять и того, почему

общественное мнение их постоянно недооценивает. Они не видят, что их

проявляющиеся вовне достижения действительно имеют малоценные свойства. Их

взор прикован к богатству субъективных событий. Все совершающееся до такой

степени пленяет их и имеет для них такую неистощимую прелесть, что они

совершенно не замечают, что то, что они из этого передают окружающей среде,

содержит обыкновенно лишь очень мало из того, что они внутренне переживают

как стоящее в связи с этим. Фрагментарный и в большинстве случаев лишь

эпизодический характер их сообщений предъявляет слишком высокие требования к

пониманию и к готовности окружающей среды; к тому же их сообщениям недостает

лучащейся теплоты к объекту, которая только и могла бы иметь убеждающую

силу. Напротив, эти типы очень часто обнаруживают грубо отталкивающее

отношение к другим, хотя они совершенно не сознают этого и отнюдь не имеют

намерения это показать. О таких людях будут судить справедливее и относиться

к ним снисходительнее, если узнают, как трудно перевести на понятный язык

то, что открывается внутреннему оку. Однако это снисхождение отнюдь не

должно идти так далеко, чтобы вовсе не требовать от них сообщения. Это

принесло бы таким типам самый большой вред. Сама судьба готовит им - быть

может, даже чаще, чем другим людям, - непреодолимые внешние затруднения,

способные отрезвить их от упоений внутренним созерцанием. Но часто лишь

крайняя нужда способна вынудить у них наконец какое-нибудь человеческое

сообщение.

С экстравертной и рациональной точки зрения такие типы оказываются,

вероятно, самыми бесполезными из всех людей. Но если посмотреть с высшей

точки зрения, то такие люди являются живыми свидетелями того факта, что

богатый и полный движения мир и его бьющая через край упоительная жизнь

живут не только вовне, но и внутри. Конечно, такие типы суть лишь

односторонняя демонстрация природы, но они поучительны для того, кто не

позволяет духовной моде данного момента ослеплять себя. Люди такой установки

суть своего рода двигатели культуры и воспитатели. Их жизнь поучает

большему, чем их слова. Их жизнь и не в последней степени их величайший

недостаток - неспособность к коммуникации - объясняют нам одно из великих

заблуждений нашей культуры, а именно суеверное отношение к слову и

изображению, безмерную переоценку обучения путем слов и методов. Ребенок,

конечно, позволяет родителям импонировать ему громкими словами. Люди,

кажется, верят даже в то, что этим импонированием ребенок воспитывается. В

действительности же дитя воспитывается тем, как родители живут; а словесные

жесты, которые родители прибавляют к этому, самое большее - смущают ребенка.

То же самое относится и к учителям. Однако вера в метод так велика, что если

только метод хорош, то и учитель, пользующийся им, кажется освященным.

Малоценный человек никогда не бывает хорошим учителем. Но он скрывает свою

вредную малоценность, тайно отравляющую ученика, за превосходной методикой и

за столь же блестящей интеллектуальной способностью выражаться. Естественно,

что ученик более зрелого возраста не желает ничего лучшего, как знание

полезных методов, ибо он уже побежден общей установкой, которая верует в

победоносный метод. Он уже знает по опыту, что самая пустая голова,

способная машинально повторять метод, является лучшим учеником. Вся

окружающая его среда показывает ему словами и жизнью, что весь успех и все

счастье находятся вовне и что стоит лишь владеть правильным методом, чтобы

достичь желаемого. Разве жизнь его религиозного законоучителя демонстрирует

ему то счастье, которое излучается богатством внутреннего созерцания?

Конечно, иррациональные интровертные типы не являются учителями совершенной

человечности. Им недостает разума и этики разума, но их жизнь научает другой

возможности, отсутствие которой мучительно чувствуется в нашей культуре.

 

 

г) Основные и вспомогательные функции

 

Я отнюдь не хотел бы. чтобы предыдущее изложение вызвало впечатление,

будто эти типы в такой чистоте встречаются in praxi (в реальной жизни)

относительно чаще. Это лишь своего рода гальтоновские семейные фотографии,

накопляющие общую и поэтому типическую черту, тем самым несоразмерно

подчеркивая ее, тогда как индивидуальные черты столь же несоразмерно

стушевываются. Точное исследование индивидуального случая обнаруживает тот

явно закономерный факт, что наряду с наиболее дифференцированной функцией в

сознании всегда бывает и относительно детерминирует еще вторая функция,