Судебного конституционализма: основные измерения 3 страница

 

3.4.2. Степень обязательности решений Европейского суда

для национального конституционного правосудия:

соотношение казуальных и нормативных начал

 

Юрисдикция Европейского суда по правам человека в отношении Российской Федерации и характер принимаемых им решений опосредованы нормами Конвенции о защите прав человека и основных свобод, а также требованиями Конституции РФ и федерального законодательства. Российская Федерация, реализуя полномочия, вытекающие из положений п. п. "в" и "к" ст. 71 Конституции РФ, согласно которым в ведении Российской Федерации находятся вопросы регулирования и защиты прав и свобод человека и гражданина и международные договоры Российской Федерации, в целях обеспечения конституционных ценностей, воплощенных, в частности, в положениях ч. 1 ст. 1, ст. 2, ч. 1 ст. 17 и ст. 18 Конституции РФ, подписала и ратифицировала Конвенцию, приняв на себя вытекающие из нее обязательства, в том числе и по выполнению решений Европейского суда по правам человека. В ст. 1 Федерального закона от 30 марта 1998 г. N 54-ФЗ "О ратификации Конвенции о защите прав человека и основных свобод и Протоколов к ней" <1> прямо установлено, что Российская Федерация в соответствии со ст. 46 Конвенции признает ipso facto и без специального соглашения юрисдикцию Европейского суда по правам человека обязательной по вопросам толкования и применения Конвенции и Протоколов к ней в случаях предполагаемого нарушения Российской Федерацией положений этих договорных актов, когда предполагаемое нарушение имело место после их вступления в действие в отношении Российской Федерации.

--------------------------------

<1> СЗ РФ. 1998. Ст. 1514.

 

Но следует ли из этого, что Российская Федерация признает для себя обязательными все решения Европейского суда по правам человека? По своему буквальному смыслу данное положение предполагает обязательность для России лишь той части практики Европейского суда, которая формируется при рассмотрении дел в связи с предполагаемыми нарушениями Российской Федерацией своих конвенционных обязательств. Это в полной мере соотносится с общим принципом связанности судебным решением сторон спора, но не третьих лиц. Что же касается вопроса о значении для национальной правовой системы практики Европейского суда, сформированной без участия Российской Федерации, то он не получил прямого разрешения в Конвенции и Федеральном законе "О ратификации Конвенции о защите прав человека и основных свобод и Протоколов к ней" и не имеет однозначной оценки в отечественной научной литературе <1>. При этом в ряде зарубежных исследований высказывается точка зрения, согласно которой, несмотря на то, что формально решения Европейского суда необязательны для не участвовавших в Европейской конвенции государств, фактически государства следуют сформированной им практике, поскольку контрольные органы Конвенции признают себя связанными прецедентом <2>.

--------------------------------

<1> См., например, Самостоятельность и независимость судебной власти Российской Федерации / Под ред. В.В. Ершова. М., 2006. С. 147 - 170.

<2> См.: Гомьен Д., Харрис Д., Зваак Л. Европейская конвенция о правах человека и Европейская социальная хартия. М., 1998. С. 29.

 

Очевидно, однако, что готовность государств - участников Конвенции добровольно следовать практике Европейского суда по правам человека, сформированной вне связи с рассмотрением дел в отношении соответствующих государств, подчеркивает не общеобязательность и нормативность таких решений конвенционно-судебного органа в рамках конкретного дела, а степень их собственного усмотрения при решении вопроса о признании таких решений Европейского суда как имеющих для них обязывающий характер.

Не свидетельствует об универсальной обязательности решений Европейского суда по правам человека и то обстоятельство, что сам конвенционный орган рассматривает себя связанным ранее сформулированными положениями и выводами, приобретшими значение прецедента, поскольку прецедентный характер имеет не все судебное решение целиком, а лишь содержащаяся в нем фундаментальная (основная) правовая позиция (или ряд таких позиций), в которой заключено ядро обоснования разрешения судом новой юридической ситуации.

В связи с этим нельзя не отметить и то обстоятельство, что сам Европейский суд дает поводы для утверждения, что его собственные решения не всегда воспринимаются им как имеющие абсолютное значение прецедентов. Например, после принятия известного решения Европейского суда о приемлемости жалобы Р. на нарушение ст. 1 Протокола N 1 к Конвенции (стало известно как дело о восстановлении сбережений граждан) спустя лишь несколько месяцев Суд принял решение от 29 августа 2002 г. о признании аналогичной жалобы А. неприемлемой к рассмотрению.

И это несмотря на то, что Европейский суд признает свои решения, впервые вынесенные по определенной категории дел, значимыми и подлежащими учету при разрешении последующих споров по соответствующим вопросам и в своих решениях зачастую прямо указывает на сформировавшуюся прецедентную практику <1>. Вместе с тем в ряде случаев Европейский суд полагает необходимым учитывать контекст того или иного своего прецедентного решения и, по существу, не исключает пересмотра ранее сформулированной им позиции при существенном изменении юридически значимых для понимания и оценки сути конкретного дела обстоятельств. Наиболее отчетливо данный подход Европейского суда проявился в рамках рассмотрения им споров, касающихся коллизии свободы слова и свободы совести и вероисповедания. Так, в своем решении по делу "Отто Премингер Институт против Австрии" от 20 сентября 1994 г. Европейский суд указал, что поскольку по смыслу п. 2 ст. 10 Конвенции всякий, кто пользуется предусмотренными в п. 1 данной статьи правами и свободами, берет на себя обязанности и ответственность, в число которых - в контексте религиозных мнений и убеждений - правомерно может быть включена обязанность избегать по мере возможности выражений, которые беспричинно оскорбительны для других, являются ущемлением их прав и не привносят в публичные обсуждения ничего, что способствовало бы прогрессу в делах человеческих, постольку по принципиальным соображениям в некоторых демократических обществах может быть сочтено необходимым подвергать санкциям или предотвращать неподобающие нападки на предметы религиозного культа при непременном соблюдении требования, что любые "формальность", "условие", "ограничение" или "санкция" будут соразмерны с преследуемой правомерной целью. Как и в случае с моралью, невозможно вычленить единообразное для всей Европы представление о значении религии в обществе; даже внутри одной страны такие представления могут быть различны. По этой причине невозможно прийти к всеохватывающему определению того, что представляет собой допустимое вмешательство в осуществление права на свободу слова там, где такое слово направлено против религиозных чувств других лиц. Поэтому национальные власти обладают широким полем усмотрения при оценке потребности и степени такого вмешательства.

--------------------------------

<1> См., например, решения Европейского суда по правам человека от 12 февраля 1985 г. по делу "Колоцца против Италии", от 9 декабря 1994 г. по делу "Греческие нефтеперерабатывающие заводы "Стрэн" и Стратис Андреадис против Греции", от 23 апреля 1997 г. по делу "Ван Мехелен и другие против Нидерландов", по делу "Стирановски против Польского Государства" от 30 октября 1998 г., Постановление Европейского суда по правам человека от 28 июля 1999 г. по делу "Иммобилиаре Саффи" против Италии"; и др.

 

Таким образом, Европейский суд прямо указывает на необходимость соотнесения применимого к делу правового подхода с культурной средой соответствующего государства, а также - в случае возможности выделения таковых - с общеевропейскими культурными представлениями. Их изменение потребует от Европейского суда корректировки ранее принятых подходов. Более определенно на возможность пересмотреть ранее выработанные позиции Европейский суд указал в решении по делу "Гишар против Франции" от 2 сентября 2003 г., где, напомнив о нормах прецедентного права Европейской комиссии (имевших до реформирования европейского контрольного механизма по общему правилу обязывающее решение для Европейского суда), созданных по вопросу о праве на уважение семейной жизни, он отметил, что не видит в данном случае никаких оснований для отступления от этих норм прецедентного права <1>. Аналогичная позиция была сформулирована в решении от 28 октября 1994 г. по делу "Мюррей против Соединенного Королевства".

--------------------------------

<1> См.: Бюллетень Европейского суда по правам человека. Российское издание. 2004. N 1.

 

Разрешение же вопроса о значении актов Европейского суда по правам человека для не участвовавших в конкретном деле государств предполагает уяснение специфики статуса данного конвенционного органа, реализующего двуединую функцию по контролю за соблюдением положений Конвенции посредством установления наличия или отсутствия их нарушения государствами-участниками (правоприменительная функция), с одной стороны, и по толкованию положений Конвенции в рамках каждого конкретного дела (функция толкования) - с другой. Этим предопределяется необходимость учета двуединой юридической природы судебных актов Европейского суда по правам человека: во-первых, как казуальных решений конкретных дел, находящихся в сфере юрисдикции европейского судебного органа; во-вторых, с точки зрения содержащегося в них официального толкования положений Конвенции, имеющих значение не только для разрешения данного конкретного спора, но и - в силу сложившегося общеевропейского правового обыкновения - прецедентное значение для разрешения последующих аналогичных споров.

Отсюда следует, что обязывающее значение решений Европейского суда как бы раздваивается: по конкретным спорам оно распространяется по общему правилу на те государства - участников Конвенции, которые являлись стороной в споре; для иных государств, не участвовавших в деле, решения Европейского суда по правам человека обязательны лишь в части содержащегося в них официального (нормативного) толкования конвенционных положений, приобретающих значение правовых позиций Европейского суда. Прецедентно-обязывающая сила таких решений проистекает из того обстоятельства, что толкование международного договора органом, юрисдикция которого признана государствами-участниками, является неотъемлемым элементом юридического содержания договорных норм, которые не могут применяться в отрыве, а тем более вопреки данному толкованию. Именно в таком двойственном качестве - как акты казуального решения споров о соответствии Конвенции действий российских национальных властей и как акты официального (нормативного) толкования конвенционных положений - решения Европейского суда по правам человека входят в соответствии с ч. 4 ст. 15 Конституции РФ в состав правовой системы Российской Федерации.

Такое понимание роли решений Европейского суда по правам человека в рамках национальной правовой системы подтверждается, в частности, судебной практикой. Так, из п. 11 Постановления Пленума Верховного Суда РФ от 10 октября 2003 г. N 5 "О применении судами общей юрисдикции общепризнанных принципов и норм международного права и международных договоров Российской Федерации" <1> следует, что выполнение постановлений Европейского суда по правам человека, касающихся Российской Федерации, предполагает в случае необходимости обязательство со стороны государства принять меры частного характера, направленные на устранение нарушений прав человека, а также меры общего характера с тем, чтобы предупредить повторение подобных нарушений; суды в пределах своей компетенции должны действовать таким образом, чтобы обеспечить выполнение обязательств государства, которые вытекают из участия Российской Федерации в Конвенции о защите прав человека и основных свобод.

--------------------------------

<1> БВС РФ. 2003. N 12.

 

При этом, говоря о вхождении решений Европейского суда по правам человека в состав российской правовой системы, следует учитывать, что из ч. 4 ст. 15 Конституции РФ вытекает, что правовые позиции Европейского суда как положения конвенционного истолкования имеют большую по отношению к положениям национального законодательства юридическую силу <1>. Вместе с тем обладание решениями Европейского суда по правам человека большей юридической силы по отношению к федеральным законам оставляет открытым вопрос о соотношении с нормами Конституции РФ. Принципиальные подходы к его разрешению были сформулированы Конституционным Судом РФ в Постановлении от 30 ноября 2000 г. N 15-П <2>. Признав не соответствующими Конституции РФ ряд положений Устава Курской области, регламентирующих, в частности, вопросы государственного контроля за местным самоуправлением, Конституционный Суд РФ указал, что на оценку конституционности оспариваемых норм не влияет то, что некоторые из них, по существу, воспроизводят положения Европейской хартии о местном самоуправлении, устанавливающей минимальные гарантии самостоятельности местного самоуправления; Конституция РФ и федеральные законы закрепляют более высокий, чем это предусмотрено международными обязательствами России, уровень гарантий самостоятельности местного самоуправления, который субъекты РФ не вправе занижать или ограничивать.

--------------------------------

<1> Понятие "конвенционное истолкование" в данном случае выводится во многом по аналогии с выработанным в теории национального конституционного правосудия понятием "конституционное истолкование", которое не тождественно известному в общей теории права понятию толкования права.

<2> СЗ РФ. 2000. N 50. Ст. 4943.

 

Данная правовая позиция Конституционного Суда РФ имеет универсальный характер и в полной мере применима к правовым позициям Европейского суда по правам человека. Она предполагает, что, если Конституцией РФ предусмотрен более высокий стандарт гарантирования прав и свобод человека и гражданина, нежели в выявленном Европейским судом по правам человека смысле конвенционных положений, применению подлежат нормы Конституции РФ, и, соответственно, наоборот, если более высокий уровень обеспечения прав и свобод человека и гражданина вытекает из правовой позиции Европейского суда по правам человека, то она имеет приоритетное значение перед конституционными нормами.

Однако эта правовая позиция Конституционного Суда РФ ни в коей мере не может рассматриваться как ставящая под сомнение положение ч. 4 ст. 15 Конституции РФ. Ведь в данном деле речь шла не о соотношении принципов и норм международного права с национальными нормами Российской Федерации, а о конституционной оценке конкретных норм проверяемого закона субъекта РФ, которые произвольно расширяли пределы государственного контроля за деятельностью органов местного самоуправления, допуская, в частности, такой контроль с точки зрения не только законности, но и целесообразности принимаемых решений, что противоречит требованиям Конституции РФ. Справедливости ради следует признать, что такого рода ситуации, когда международные стандарты в области прав человека, уступая российской Конституции и тем самым дезориентируя законодателя, как бы провоцируют его на принятие неконституционных актов, носят исключительный характер. Об этом свидетельствует и практика Конституционного Суда РФ, в том числе связанная с использованием решений Европейского суда по правам человека при проверке конституционности нормативных правовых актов как федерального, так и регионального уровня.

Что же касается характера влияния решений Европейского суда на практику Конституционного Суда РФ, то это во многом предопределяется особенностями юридической природы конвенционно-толковательных положений, в которых находит свое воплощение специфическая форма реализации Европейским судом нормоконтрольной функции.

 

3.4.3. Конвенционное истолкование в соотношении

с национальным конституционным нормоконтролем

 

Рассматривая соотношение конвенционного нормативного толкования с национальным конституционно-судебным нормоконтролем, необходимо, во-первых, определить пределы полномочий Европейского суда по правам человека, связанные с его вторжением в национально-правовую сферу при рассмотрении конкретных дел и, во-вторых, выявить значение правовых позиций Европейского суда по правам человека для Конституционного Суда РФ.

Определяя пределы допустимого вторжения Европейского суда по правам человека в национально-правовую сферу, следует учитывать, что Европейский суд по правам человека по своему юридическому статусу, вытекающему из положений Конвенции, является конвенционным органом, реализующим контрольную функцию, которая направлена на обеспечение соответствия национальной публично-властной практики положениям Конвенции. Вместе с тем, реализуя данную функцию, Европейский суд по правам человека не свободен в выборе форм, методов и средств воздействия на национальные правовые системы в целях достижения стоящих перед ним задач.

Контрольная функция Европейского суда по правам человека связана с разрешением обоснованных предположений частных лиц о том, что они явились жертвой нарушения одной из высоких договаривающих сторон их прав, признанных в Конвенции или в Протоколах к ней (ст. 34 Конвенции), что предполагает исследование Судом фактических и юридических обстоятельств, послуживших основанием для обращения заявителя за конвенционной защитой. Следовательно, отвечая на поставленный перед ним в жалобе вопрос, Европейский суд должен проанализировать конкретную, имевшую место в деле заявителя, правоприменительную практику и соотнести ее с вытекающими из конвенционных положений требованиями. Таким образом, именно правоприменительная практика конкретного государства в конкретном деле является объектом контроля Европейского суда.

Вместе с тем поскольку правоприменительная практика имеет своим основанием национальное законодательное регулирование соответствующих общественных отношений, постольку, принимая решение по делу, Европейский суд по правам человека неизбежно реализует и элементы конвенционно-надзорной функции в отношении национального законодательства, выявляя, в частности, нормативные правовые условия, ставшие поводом для оценки конвенционного правонарушения. Об этом свидетельствует и уже упоминавшееся Постановление Пленума Верховного Суда РФ от 10 октября 2003 г. N 5, согласно которому исполнение постановлений Европейского суда по правам человека предполагает в том числе противодействие повторению нарушений прав и свобод человека и гражданина, установленных Европейским судом.

Следует отметить, что соответствующие полномочия Европейского суда конвенционно-надзорного характера могут быть реализованы лишь "попутно", в рамках конкретного дела по оценке правоприменительной практики государства - участника Конвенции. Напрямую же в функции Европейского суда, как справедливо отмечается в одном из совместных отдельных мнений судей Европейского суда Холмбэка, Роденбурга, Росса, Фавра и Бильге по делу "Де Вильде, Оомс и Версип против Бельгии" от 18 июня 1971 г. <1>, не входит рассмотрение in abstracto соответствия законодательных или конституционных норм требованиям Конвенции, вследствие чего он не может выносить решение об общем соответствии норм национального законодательства Конвенции. Задача Европейского суда состоит в определении того, привело ли применение национального законодательства к нарушению Конвенции, к ограничению в осуществлении прав, гарантируемых в соответствии с Конвенцией. Суд не уполномочен ни отменять национальные законы, ни давать указания национальному законодателю отменить те положения, которые обжалует заявитель. Он на основании толкования Конвенции должен рассмотреть в порядке контроля решения, вынесенные национальным законодателем <2>.

--------------------------------

<1> См.: Европейский суд по правам человека. Избранные решения: В 2 т. М., 2000. Т. 1. С. 34.

<2> См.: также: Занина М.А. Коллизии норм национального права и Европейской конвенции о защите прав человека и основных свобод // Российская юстиция. 2005. N 11.

 

В то же время нельзя не отметить и определенную непоследовательность, противоречивость практики Европейского суда по этим вопросам. Так, например, Европейским судом по правам человека была признана приемлемой жалоба Класса и ряда других заявителей из Федеративной Республики Германия, в которой ими обжаловались положения п. 2 ст. 10 Основного Закона Германии и Закона от 13 августа 1968 г. (Закон G10) на предмет несоответствия п. 1 ст. 6, ст. ст. 8 и 13 Конвенции. При этом Суд указал, что "в принципе для индивидуального заявителя недостаточно утверждать, что само существование закона нарушает его право, установленное Конвенцией; необходимо, чтобы закон был применен с причинением ему вреда. Тем не менее... закон может сам по себе нарушать права отдельных лиц, если они испытывают его действие даже в отсутствие каких-либо конкретных мер по его применению". В решении по делу "Маркс против Бельгии" Суд отметил: "...ст. 25 Конвенции предоставляет лицу право утверждать, что закон нарушает его права, если он подвергается риску быть непосредственным объектом таких нарушений... Именно таковой и является позиция заявительниц. Они возражают против нескольких статей Гражданского кодекса, которые автоматически применялись или применяются по отношению к ним. Утверждая, что эти статьи противоречат Конвенции и Протоколу N 1, заявительницы требуют от Суда не абстрактной оценки внутреннего законодательства, что не соответствовало бы ст. 25 Конвенции".

В то же время, имея в виду - как это видно из приведенных решений Европейского суда по правам человека - возможность определенного погружения Европейского суда по правам человека при рассмотрении конкретных дел в оценку национального законодательства с точки зрения его соответствия Конвенции, следует обратить внимание на то обстоятельство, что в делах, связанных с оспариванием только национального законодательства, а не конкретных мер, принятых в соответствии или в нарушение требований данного законодательства, Европейский суд исходит из того, что условием признания жалобы приемлемой может быть в этом случае обращение заявителя в национальный орган конституционного контроля, являющийся эффективным внутригосударственным средством правовой защиты по смыслу ст. 35 Конвенции.

 

3.4.4. Влияние правовых позиций Европейского суда

на практику конституционно-судебного контроля в России

 

Воздействие правовых позиций Европейского суда по правам человека на практику Конституционного Суда РФ различается в зависимости от формы конституционно-судебного нормоконтроля, а также от характера осуществляемых Конституционным Судом РФ полномочий.

Оценивая влияние решений Европейского суда по правам человека на практику Конституционного Суда РФ в зависимости от формы осуществляемого Конституционным Судом РФ нормоконтроля - абстрактного или конкретного - следует заметить, что из 168 решений Конституционного Суда РФ, в которых по состоянию на 1 мая 2010 г. <1> непосредственно использованы правовые позиции Европейского суда по правам человека либо упоминаются принятые им решения, 160 решений принято Конституционным Судом в порядке конкретного нормоконтроля, 4 - в порядке абстрактного, и 4 - в рамках "совмещенного" нормоконтроля. И это вполне объяснимо, если иметь в виду, что, во-первых, предназначением Европейского суда является именно защита предусмотренных Конвенцией прав и свобод от нарушений и потому именно в данной области Европейский суд правомочен устанавливать правовые стандарты, обязывающие договаривающиеся стороны. Во-вторых, Европейский суд является субсидиарным по отношению к национальному механизму (в том числе и конституционно-судебному) защиты прав человека. И наконец, в-третьих, определяющим фактором движения дела в рамках конкретного конституционного нормоконтроля являются конституционные права и свободы человека и гражданина, с предполагаемым нарушением которых связано инициирование конституционного судопроизводства и его развитие.

--------------------------------

<1> В данном случае речь идет о количественных показателях использования Конституционным Судом РФ решений Европейского суда. Что же касается самой Конвенции о защите прав человека и основных свобод, то она использовалась в практике Конституционного Суда РФ значительно чаще (таких решений более 550).

 

Влияние правовых позиций Европейского суда по правам человека на практику Конституционного Суда РФ в зависимости от характера реализуемых им полномочий проявляется прежде всего в связи с оценкой конституционности оспариваемых законоположений.

В качестве непосредственного критерия оценки оспариваемых на соответствие Конституции РФ законоположений решения Европейского суда по правам человека по общему правилу не могут использоваться Конституционным Судом РФ. Оно и понятно: исходя из ст. 125 Конституции РФ и конкретизирующих ее положений Федерального конституционного закона о Конституционном Суде РФ, Конституционный Суд РФ проверяет оспариваемые законы и иные нормативные правовые акты на соответствие именно Конституции РФ, а не на соответствие общепризнанным принципам и нормам международного права и международным договорам Российской Федерации, которые, являясь, как уже было сказано, составной частью российской правовой системы, зачастую лишь опосредованно влияют на формирование правовой позиции Конституционного Суда РФ по делу.

Вместе с тем в отдельных случаях используемые Конституционным Судом РФ для разрешения поставленного вопроса решения Европейского суда по правам человека имеют столь существенный вес для конкретного дела, что оказывают во многом определяющее влияние на решение вопроса о конституционности. Так, например, в деле о проверке конституционности положений ч. 2 ст. 170 и ч. 2 ст. 235 Кодекса законов о труде РФ и п. 3 ст. 25 Федерального закона "О профессиональных союзах, их правах и гарантиях деятельности" <1> Конституционный Суд РФ оценивал установленный названными законоположениями запрет на увольнение работников, имеющих детей-инвалидов или инвалидов с детства до достижения ими возраста 18 лет, в случаях совершения ими дисциплинарных проступков, являющихся в соответствии с законом основанием для расторжения с ними трудового договора по инициативе работодателя. Конституционный Суд установил, что данный запрет, по существу, исключает для работодателя возможность доказывать в суде необходимость и обоснованность увольнения таких недобросовестных работников, совершивших дисциплинарный проступок, и тем самым лишает его возможности защищать в судебном порядке свои права и законные интересы, т.е. существенно ограничивает его конституционное право на судебную защиту. Между тем, как указал Конституционный Суд РФ, из Конституции РФ и международно-правовых актов следует, что правосудие должно отвечать требованиям справедливости и обеспечивать эффективное восстановление в правах, а судебная защита должна быть полной, что предполагает не только возможность для каждого обратиться в суд, но и обязанность суда вынести справедливое и обоснованное решение. Право на универсальную судебную защиту подтверждено Европейским судом по правам человека, в частности, в решениях по делу "Голдер (Golder) против Соединенного Королевства" от 21 февраля 1975 г. и по делу "Девеер (Deweer) против Бельгии" от 27 февраля 1980 г. Исходя из этого названные нормы были признаны не соответствующими Конституции РФ, в том числе по указанному основанию.

--------------------------------

<1> См.: Постановление Конституционного Суда РФ от 24 января 2002 г. N 3-П "По делу о проверке конституционности положений ч. 2 ст. 170 и ч. 2 ст. 235 КЗоТ РФ и п. 3 ст. 25 Федерального закона "О профессиональных союзах, их правах и гарантиях деятельности" в связи с запросами Зерноградского районного суда Ростовской области и Центрального районного суда г. Кемерово" // СЗ РФ. 2002. N 7. Ст. 745.

 

В ряде решений Конституционного Суда РФ конвенционные нормы в их интерпретации Европейским судом по правам человека использованы не только для обоснования правовой позиции Конституционного Суда РФ по делу, но и вынесены в резолютивную часть решения. Так, в Постановлении от 25 января 2001 г. N 1-П "По делу о проверке конституционности положения п. 2 ст. 1070 ГК РФ" (п. 1 резолютивной части) <1> Конституционный Суд РФ признал не противоречащим Конституции РФ положение п. 2 ст. 1070 ГК РФ, согласно которому вред, причиненный при осуществлении правосудия, возмещается в случае, если вина судьи установлена приговором суда, вступившим в законную силу, поскольку на основании этого положения подлежит возмещению государством вред, причиненный при осуществлении правосудия посредством гражданского судопроизводства в результате принятия незаконных судебных актов, разрешающих спор по существу. При этом Суд указал, что данное положение в его конституционно-правовом смысле, выявленном в данном Постановлении, и во взаимосвязи со ст. ст. 6 и 41 Конвенции о защите прав человека и основных свобод, не может служить основанием для отказа в возмещении государством вреда, причиненного при осуществлении гражданского судопроизводства в иных случаях (а именно когда спор не разрешается по существу) в результате незаконных действий (или бездействия) суда (судьи), в том числе при нарушении разумных сроков судебного разбирательства, - если вина судьи установлена не приговором суда, а иным соответствующим судебным решением.