Тема 7. Роль социально-гуманитарных наук в процессе социальных трансформаций

Чтобы понять, как и почему в XIX веке сформировались определенные дисциплины социально-гуманитарного цикла наук, рассмотрим процесс перехода от традиционного общества к капиталистическому, который предстает как смена ценностно-рациональной деятельности целерациональной. Определяющую роль в становлении капитализма, согласно М.Веберу, сыграла рационализация социального действия. «Дух капитализма» как определенный строй мышления нашел в целерациональном действии оптимальный способ социального позиционирования: предельные формы рентабельности предприятия достигаются в результате рационального стремления к законной прибыли. Этот способ поведения ориентирован на новую шкалу ценностей: человек существует для дела, а не дело для человека. Религиозные ценности, поддерживающие единство смыслового социального пространства, отодвигаются в рамки частной жизни, а определяющей общественной ценностью становятся материальные ценности.

Максимизация личной выгоды в качестве определяющей ценности обусловливает вектор институциональных изменений, социальную стратификацию, формирует принципиально иную, в сравнении с традиционным обществом, социальную среду. Традиционные общества были ориентированы на социальные блага, находящиеся в органической связи с религиозными ценностями, которые удерживали «в поле религиозного напряжения» повседневную жизнь индивида. Религиозно-моральные нормы не всегда согласуются с целесообразностью, более того, в ряде случаев они предписывают требования отказа от личных выгод и интересов. Таким образом, мораль в традиционном обществе определяет границы социальной приемлемости естественной склонности индивида быть нацеленным наличную выгоду

Капитализм придает ценность индивидуальным целям, освобождает их от отягощенности моральными обязательствами. Главной целью деятельности становится личная выгода. Целерациональность становится универсальным стандартом общественной жизни, и в ее терминах индивид осуществляет смысловую самооценку своего социального бытия. Самоидентификация индивида в качестве морального существа утрачивает, свою социальную значимость.

Наряду с максимизацией личной выгоды, индивидуальная свобода становится второй основополагающей ценностью капиталистического общества. Взаимоотношения между индивидами наполняются новым ценностным содержанием. Индивидуальное действие ограничено мотивами частного характера, а коллективная воля, в конечном счете, сводится к формированию условий, позволяющих удовлетворить частный интерес.

На смену этике долга приходит этика склонности, ограниченная рамками гражданского повиновения. Религия после «расколдования» мира окончательно утратила прежнюю доминантную роль в обществе. Эволюция ценностных оснований общественной жизни изменила статус существовавших прежде дисциплин. Теология окончательно уступила место философии. Научные знания, показавшие практическую приложимость, получили широкое социальное признание. Происшедшая секуляризация знания заложила основы его демократичности: непререкаемых авторитетов в знании больше не могло быть. Не только теология, но и философия не могла теперь быть привилегированной наукой.

Возвышение роли естествознания, в силу того, что изобретения, опирающиеся на научные знания, становятся решающим фактором повышения эффективности производства сопровождалось падением значимости философии в жизни

общества. Однако если философия, как и религия, выполняла функции хранительницы не только истины, но и блага, то естествознание, ориентированное только на постижение истинного знания о природе разорвало, идущую еще от античности внутреннюю связь между истиной и благом. Данное обстоятельство способствовало разделению наук по своему предмету. Философия и гуманитарные науки обращаются к исследованию блага, а истина становится монополией естественных наук. «Дух капитализма» отвергает претензии философии на истину. В социальном пространстве образуется вакуум ценностных долгосрочных ориентаций.

Капиталистическая идея прогресса сводилась к повышению производительности труда и техническому совершенствованию, что усиливало роль естественных наук. Французская революция наполнила идею безграничного технологического прогресса политическим содержанием. Социальные перемены объявляются нормой, а субъектом перемен объявляется народ. Благо трансформируется в политическую ценность. Гражданские права и легитимность политической власти становятся основными векторами общественных процессов.

Политические лозунги Французской революции восходят к идеям Ж. Ж. Руссо, главный тезис которого - неравенство между людьми нелегитимно и не имеет оправдания - открывает новые горизонты социального действия, имеющие политическое содержание. Несправедливое общество должно быть заменено справедливым, в котором преодолевается неравенство между людьми, а естественная свобода воли индивида заменяется общей волей. Индивид не утрачивает свободу, он обретает ее в общей воле. Преодоление политического неравенства находит свое обоснование в идеологии (общей воле), что и зафиксировала «Декларация прав человека и гражданина» (1789): «Люди рождаются свободными и равноправными. Социальное различия могут основываться только на всеобщей пользе». Формируется тенденция к заполнению вакуума ценностных ориентаций социального действия, возникшего в результате отказа от универсальных моральных и религиозных ценностей, политическим содержанием.

Идея социального равенства находит свое отражение в трех идеологиях: консерватизме, либерализме и социализме. Они существенно отличаются друг от друга в видении источников социального напряжения, способов их преодоления и исторической перспективы капитализма в целом. Но их объединяла, во-первых, общая оптимистическая вера в возможность улучшить условия существования в будущем, а, во-вторых, эгалитаристское (от фр. egalitarisme - равенство) мировоззрение. Общественный прогресс прерывает смысловую связь с моралью и ориентируется теперь на область политики и экономики. Всеобщее избирательное право и благосостояние становятся основными критериями социального «здоровья» общественной жизни.

Либерализм наиболее последовательно и полно выразил идеологический оптимизм в отношении капитализма. Политическая доктрина либерализма руководствовалась идеей научного управления переменами, Путь к вершинам политической власти открыт для всех и каждого, единственным условием является профессиональное владение научными методами управления социальными процессами. Умение управлять не является теперь родословной привилегией, как это считалось в монархической традиции престолонаследия. Это умение приобретается в результате усвоения научно обоснованных знаний о технологиях управления. Либерализм считал, что общественные цели при капитализме могут быть достигнуты только посредством научного знания, а поэтому нужно открыть универсальные законы развития общества и общественного производства. Но задача открытия универсальных законов могла быть решена только в рамках естественнонаучной модели теоретизирования: стандарты причинной, обусловленности явлений легли в основу изучения общественных процессов. Социальные науки с самого начала позиционируют себя в качестве номотетических.

Можно ли на основе рациональности сформулировать универсальную общественную цель, придающую одновременно смысл и индивидуальному бытию и обществу в целом? Эта проблема является фундаментальной для общественных наук. Либерализм эту проблему решает с позиции методологического индивидуализма. Общественное благо редуцируется к индивидуальным потребностям, которые рассматриваются в контексте полного раскрытия человеческого потенциала. Идеология либерализма, выражая беспрецедентное доверие к личности как рациональному существу, выстраивает познавательную стратегию в двух направлениях: научного обоснования экономического прогресса и условий роста индивидуальной свободы. Либерализм стремится представить доводы, оправдывающие оптимистические надежды капитализма, рассматривая общественные процессы в прогрессистской перспективе, интерпретируя благо в терминах справедливого распределения материальных благ равных гражданских прав и отсутствия социальных привилегий.

Общественная жизнь при капитализме протекает в трех относительно независимых сферах: политической, экономической и гражданской. Поэтому для управления общественными процессами стали необходимы специализированные знания раскрывающие законы функционирования этих сторон социального организма. Именно социальная востребованность специализированного знания обусловила в XIX веке следующую дисциплинарную организацию, социальных наук: экономика, политология, социология. Экономика изучает законы функционирования рынка, политология - государственные институты, социология - гражданское общество. Эти науки должны были обеспечить научное управление социальными переменами. Либерализм, таким образом, свою убежденность в возможности научного управления общественными процессами положил в основу концептуализации общественных наук. Указанные общественные науки явились, таким образом, востребованными идеологией оптимизма, т.е. идеологией либерализма.

Институционализация социальных наук прошла долгий путь, охватывая, согласно современному американскому социологу И. Валлерстайну, период с 1850 по 1945 г. Во второй половине XX века капиталистическая система претерпевает структурную трансформацию. Вместо экономики реального обмена приходит денежная экономика. Промышленники уступают место локомотива экономики финансистам. В новой экономике львиная доля ВНП приходится на сферу услуг. Информационные услуги и информационные технологии оказывают значительное влияние на принятие решений в выборе направлений социальных перемен. Информация и коммуникаций становятся основными переменными, организующими общественную жизнь. «Информатизация» жизни вызывает диффузию экономической, политической и социальной сторон жизни общества. Это состояние, называемое постмодерном, многие представители социально-гуманитарных наук считают концом эры социальности. Так, современный французский социолог и философ Ж, Бодрийяр отвергает любые теоретические интерпретации настоящего в терминах классической социологии.

Современная иерархия социально-гуманитарных наук в значительной мере отражает специфику социально-экономического бытия общества. Лидирующие позиции таких дисциплин как право и экономика обусловлены преобладанием идеологии либерализма в государственной политике многих европейских государств. В связи с расширением влияния процессов глобализации не только на характер межгосударственных отношений, но и на социальные процессы в целом, в ближайшем будущем следует ожидать, как считают некоторые исследователи, возрастания социального статуса таких социально-гуманитарных дисциплин, как социология, социальная психология, международные отношения. Что касается философии, филологии, культурологии и педагогики, то они пока предстают в роли дисциплин-аутсайдеров. Эта тенденция, конечно же, не является единственно возможной перспективой эволюции места и роли социально-гуманитарных наук в обществе. Существуют и иные прогнозы по поводу судьбы социально-гуманитарных наук. Так, бывший президент Международной социологической ассоциации Валлерстайн, подвергая сомнению традиционную дисциплинарную организацию общественных наук, считает, что уже к 1970-м гг. началось размывание границ предметно-дисциплинарной структуры социально-гуманитарных наук. Это размывание «оказалось настолько сильным, - пишет он, - что многие (и я в том числе) сочли невозможным защищать как теоретическую значимость, так и саму полезность устаревших названий и разграничений». Не только понятие «социальность» утрачивает традиционную эмпирическую корреляцию, но и политика все больше становится составной частью экономики.

Гибридизация экономики подвергается критике идеологами неолиберализ1ца, которые порывают с традициями политического либерализма, считая невозможным управление социальными, политическими и экономическими процессами. Так, основатель Венской школы экономики К. Менгер доказывал, что такие основополагающие институты, как деньги, государство, рынок и т.п., развиваются независимо от человеческих проектов. Подвергает критике проективные устремления политологии английский социолог Дж. Скотт, который в своей книге «Благими намерениями государства: Почему и как провалились некоторые проекты улучшения условий человеческой жизни» вскрывает теоретические основания провала идеологии либеральных реформ.

Отсутствие проективных теоретических ресурсов у социологии и политологии ставит под сомнение институциональную востребованность этих наук в их традиционной форме, что наглядно проявилось в контексте глобализации. Глобализация предлагает новую историческую перспективу: национальные государства становятся достоянием истории, общественная жизнь сводится к рынку. И поэтому неолиберализм - идеологический рупор глобализации - утверждает: рынок - хорошо, государство - плохо. Минимизация роли государства в общественной жизни объявляется благом, а идентичность, представленная институтами демократии, окончательно утрачивает смысловую связь с социальным (коллективным). Социальная среда оказывается в сетях стихии рынка. Индивид договаривается с участниками экономического обмена, чтобы придать некую общественную форму своим потребностям. Государство больше не является центром принятия решений, свои права диктует рынок.

В этой ситуации традиционная дисциплинарная организация социальных наук, представленная экономикой, политологией и социологией, выявила свою историческую ограниченность. Социальные науки для сохранения своей востребованности должны учитывать вызовы современности, которые и определили не только изменение их содержания, но и иерархию. Науки, изучающие общество, право и экономику, стали лидирующими, социология, психология, международные отношения как перспективные дисциплины, за ними следуют науки, изучающие человека. История, философия, филология, культурология, педагогика пока являются дисциплинами-аутсайдерами.

Говоря о перспективе классического обществознания, Валлерстайн отмечает, что «...наиболее вероятна и плодотворна перспектива создания новой открытой культуры, но уже не социологии, а обществознания, которая (и это самое важное) органично встроится в эпистемологический единый мир знания». Речь идет об интеграции наук, ибо реальная ткань общественных процессов свидетельствует о размывании границ между его различными аспектами. Говоря о междисциплионарности, он имеет в виду единство естественных, общественных и гуманитарных наук, которое должно строиться, учитывая, что а) наука ценностно ангажирована; б) беспредпосылочной теории не может быть; в) истины не являются всеобщими и универсальными, они историчны и множественны; г) истина как и идея прогресса является абсолютизацией рациональных оснований знания. Рациональность в своей основе проективна, поэтому в любой своей форме предполагает конечную цель.

Экспертные оценки опираются на предсказательный ресурс научного знания. Одной из фундаментальных задач, решаемых научной теорией, является ее способность предсказывать будущие события. Истинность научной теории, кроме рациональных процедур обоснования, проверяется не столько на предмет ее релевантности с эмпирической действительностью в настоящем, сколько способностью предсказывать ее динамику в будущем. Только такой потенциал научного знания делает возможным если не управлять этими процессами, то строить по отношению к ним прогнозы. Эксперты, таким образом, в своей деятельности (в экспертных оценках) должны опираться исключительно на научные знания. Большей убедительностью обладают экспертные оценки представленные в числовом измерении. Тезис Кельвина – «если не можешь выразить свои знания в числах, значит, они скудны и неудовлетворительны» - является стандартом, на который ориентируются эксперты в своих выводах. Так как нравственные и культурные аспекты общественной жизни не исчислимы, они остаются вне компетенции экспертных оценок. По сути, компетенция экспертов ограничивается рамками предсказательной функции научной теории.

Говоря об экспертной оценке в социальных науках, то она становится возможной только при условии рассмотрения социального поведения индивида исключительно в терминах рациональности. Постулат рациональности - это «линзы», через которые предстает все многообразие общественной жизни.

Таким образом, для того, чтобы институт экспертов успешно выполнял возлагаемые на него надежды (давал прогнозы, играющие значимую роль в управлении или влиянии на социальные процессы), необходимо, чтобы: а) научная теория выполняла предсказательную функцию; б) социальное поведение ориентировалось на рациональные стандарты и нормы. Предсказательная, как объяснительная, функция теории основывается на дедуктивно-номологической модели. То есть теоретической основой предсказания является дедуктивный метод и принятие регулярностей, в данном случае социальных, имеющих характер закона. Оба этих условия социального прогнозирования не имеют очевидного теоретического обоснования. Во-первых, претерпели фундаментальные изменения стандарты и нормы научности. Во- вторых, ограничивающим пределом компетенции экспертных оценок в социальности является дисперсия знания в особых обстоятельствах времени и места. Поведение социальных индивидов зависит от наличного знания, которым он руководствуется. Предсказать какие знания у него будут в будущем, в каких условиях и как он ими распорядится, можно только в терминах ожидания, имеющего маленькую вероятность.

Изменению стандартов и норм научной рациональности положила революция в физике начале XX века, вызвавшая ревизию основных принципов классической научной парадигмы. Такие понятия, как «знание», «достоверность», «истина», утратили прежние объективистские претензии, так как объективность стала определяться исключительно в терминах интерсубъективности. Категория «сущность» выводится за пределы концептуальной перспективы. Новые стандарты научности изменили гносеологическое содержание принципа причинности: он определяется не в терминах детерминизма, а функции, которая устанавливает пределы компетенции научного теоретизирования в социально-гуманитарных науках. Функциональная зависимость предполагает, что а) последовательность социальных перемен имеет характер только хронологической связи; б) теории не в состоянии предсказать характер социальных перемен в их исторической перспективе. Интерпретация социальных изменений в терминах функциональной зависимости определила новый способ теоретизирования: объяснение осуществляется с помощью не диахронической концепции причинности, где последовательность событий во времени причинно обусловлена, а с помощью синхронической, когда случайно совпавшие во времени обстоятельства обусловливают социальные перемены.

В синхронической концепции социальные проекты лишаются предсказательного ресурса и, в лучшем случае, могут претендовать на один из возможных сценариев общественных изменений, практическую эффективность которых не представляется возможным предсказать. Таким образом, идея единства познавательных и социальных типов рациональности, лежащая в основе классического социального знания обнаружила в новых условиях свою несостоятельность. Вера в общественный прогресс утрачивает содержательную связь с научным знанием. Долгосрочные прогнозы, опирающиеся на идею прогресса, указывающие характер общественных перемен, становятся невозможными в рамках новых стандартов общественных наук.

Смена теоретических стандартов в социальных науках изменила статус научного социального знания в обществе. Осознание социальными науками пределов собственной компетенции, т.е. осознание того, что социальные знания не могут однозначно предвидеть будущие события, способствовало расставанию с идеей, что люди наделены способностью по собственному усмотрению строить «светлое» будущее. «Я полагаю, — пишет И. Пригожин, - что сущность события выражается в том, что оно вводит различие между тем, что предсказуемо, и тем, что нет... Существование событий в человеческом масштабе показывает, что в этом масштабе социальные структуры ускользают от детерминизма... Мы можем «объяснить» события прошлого... но мы не можем предсказать события будущего». Мы не знаем и не можем знать, какие задачи станут перед обществом в ближайшем будущем, и какими знаниями оно будет располагать для их решения.

По сути, разум обнаружил пределы своих притязаний. «Ученое незнание» (Н.Кузанский) возвращает нас к идеям Сократа (VI-V вв. до н.э.), который указывал на относительность человеческого знания. Но погрешимость знания отнюдь не является основанием для обращения к релятивизму. Доверие к разуму, согласно Сократу, является, формой жизни, так как подвергая свои решения сомнению, критикуя их, мы, тем самым, делаем нашу жизнь осмысленной.

Неклассическая парадигма, отказавшись от аргумента «Божественного Взора» (X. Патнем), т.е. от аргумента непогрешимости знания, осуществляет реконструкцию социального знания. Предлагается отказаться от отдаленных целей общественных перемен, признать несовпадение замысла и результата деятельности, зависимость социальных процессов от случайных событий, отсутствие универсальных способов реагирования на социальные вызовы. Социальное знание в такой ситуации формирует новую познавательную парадигму: трансформировать проблему познания законов общественного развития в задачу выработки условий рациональной коммуникации. Обращение к рациональной коммуникации предполагает сохранение доверия к разуму, так как оно дает нашим ожиданиям надежду на минимизацию вызовов времени, противостоит цинизму и отчаянию. В рамках такой парадигмы общественные науки не могут предсказывать долгосрочные проекты общественных изменений и претендовать на прямое участие в социальных преобразование; направленных на реализацию этих проектов; Социальные науки начинают осознавать, что строгие прогнозы невозможны в силу того, что никто не может предсказать, какие могут возникнуть ненамеренные социальные последствия индивидуальных интенциональных действий, имеющих неисчислимое количество мотивов, особенно в условиях неустойчивости ценностных оснований субъективной ориентации. «Хотя порой, - пишет американский экономист Дж. Ходжсон, - и можно рискнуть, высказав основанную на имеющейся информации догадку по поводу будущего, нельзя забывать, что в социальных науках точное предсказание – отчасти дело случая или удачи и никогда не опирается на одну лишь детерминистскую модель». Австро-английский экономист Ф. Хайек пишет, что «только в той мере, в какой определенный тип порядка вырисовывается как результат отдельных поступков, его неожиданный аспект становится проблемой теоретического объяснения». Теоретическое знание предстает интерпретацией процедур выбора оптимальных решений в условиях неопределенности.

Ограниченность теоретических ресурсов социальных наук не лишает их возможности участвовать в экспертизе социальных программ. Они могут использовать свои познавательные стратегии для решения насущных задач во всех областях жизнедеятельности общества: определить, что можно и чего нельзя сделать в создавшихся условиях, участвовать в разработке политической и экономической политики в краткосрочной перспективе, которая сопряжена с социальными проблемами, требующими своего решения «здесь-и-сейчас». Это проблемы бедности,здравоохранения, образования и т.д. Но при, этом решение этих задач предполагает фокусирование усилий социальных наук на поиске компромиссов в коммуникативном действии. Участие социальных наук в краткосрочном решении социальных проблем делает их институционализацию оправданной. Социальные науки должны продемонстрировать интеллектуальную ответственность и обоснованно показать, что вера в безграничный экономический прогресс и добродетельность демократических институтов неоправданны. Но это не означает, что мы должны отказаться от рыночной модели экономики и демократических институтов. Они как осуществленный совместный «проект» есть непредвиденный результат нашей устремлённости к лучшей жизни.

Осознание социальным оптимизмом собственных границ в значительной мере обусловлено критическим отношением разума к собственной компетенции. «Подлинный рационализм, — пишет Поппер, — предполагает осознание того обстоятельства, что не следует слишком полагаться на разум, что доказательство редко решает проблему...». Эти теоретические ориентиры определяют не только гносеологические границы социальных наук, но и пределы их вмешательства в социальные перемены.

Идеология либерализма в настоящее время оказывает значительное влияние как на социальные науки, определяя способ влияния социальных перемен, так и на общественную практику западноевропейских стран и США. Выше мы показали, что либерализм XIX века, являясь идеологией социального оптимизма, существенно изменил свое отношение к долгосрочным прогнозам: в XX веке он больше не занимается социальными пророчествами.

Экономический либерализм строит свою теоретическую концепцию, руководствуясь принципом методологического индивидуализма: «Не существует ни классов, ни общества как таковых, есть только индивиды» (Хайек). Социальные процессы и общественные ценности продуцируются в контексте взаимодействия индивидов, основным мотивом поведения которого является естественная склонность к торговле и обмену. Эта склонность (а) осуществляется в формой рационального поведения и (б) поддерживается исключительно эгоистическим интересом, который является важнейшей ценностью любого общественного строя, основанного на частной собственности и рыночных отношениях. Но каким образом в результат взаимодействия индивидов, преследующих эгоистический интересы, происходит формирование коллективных ценностей? Эта фундаментальная проблема решается экономическим либерализмом с помощью концепции «невидимой руки». Каждый индивид, согласно одному из основателей либерализма А.Смиту, «преследует лишь собственную выгоду,... невидимой рукой направляется к цели, которая совсем не входила в его намерения... Преследуя свои собственные интересы, он часто более действенным образом служит интересам общества, чем тогда, когда сознательно стремится делать это». То есть коллективные ценности являются непреднамеренным следствием процесса взаимодействия индивидов, преследующих свои эгоистические интересы. «...Социальные феномены, — пишет К. Менгер, - выступают как непреднамеренный результат индивидуальных усилий (преследующих индивидуальные интересы) без какой-либо общей воли, направленной на их возникновение». Идея спонтанного самопорождения социального порядка определяет отношение экономического либерализма к роли знания в общественной жизни: теоретическое предсказание будущего не представляется возможным, а функциональная зависимость между различными сегментами общественной жизни не может быть проинтерпретирована в терминах причинной зависимости. Связь социальности с эгоистичным поведением индивидов принимается в качестве универсального объяснительного стандарта общественной жизни, что делает невозможным определение с помощью теоретического знания общей цели, имеющей эмпирическую соотнесенность с реальными процессами социальных перемен, Просчитать такую цель невозможно, ибо движение к ней будет корректироваться неисчислимым количеством переменных, свойственных эгоистическим интересам индивидов. Люди, безусловно, желают лучшего будущего, но никто не может определить, как должно оно выглядеть. Социализация институциональных норм, с точки зрения экономического либерализма, не представляется возможной. Таким образом, экономический либерализм устанавливает специфическую связь между индивидуализмом, рациональностью и социальностью: коллективные ценности и социальный порядок являются непреднамеренными следствиями взаимодействия индивидов, преследующих свои эгоистические интересы.

Идеология политического либерализма продолжает традиции, заложенные французским философом Ж. Ж Руссо, рассматривающего социальные вопросы с позиции справедливого общества. Вплоть до капитализма моральные максимы в качестве стандартов общественной жизни получали свое обоснование в религии, которая легитимировала политическую власть монархических династий. Капитализм» осуществив секуляризацию общественной жизни, подверг сомнению право монархических династий от имени Бога навязывать свою волю подданным. Это право было передано принципам разума. Только разум может способствовать обустройству общественной жизни в соответствии с гуманистическими ценностями. Так возникает проект Просвещения с его верой в способность разума воплотить гуманистические стандарты в жизнь. В связи с этим возникла необходимость определения новых оснований легитимации политической власти. Почему власть, уже не монархическая, по-прежнему может претендовать на право предъявлять законы и требовать их исполнения? Руссо попытался сформулировать условия, при которых группа людей, называющих себя государством, может этим правом обладать. Учитывая, что автономия рационально действующей личности была объявлена главной общественной ценностью, Руссо столкнулся, казалось, с неразрешимой проблемой: как сочетать законность подчинения индивида требованиям государства и индивидуальную свободу, когда «каждый, соединяясь со всеми, подчиняется, однако, только самому себе и остается столько же свободным, как и прежде»? Эту трудность Руссо преодолел следующим образом. Члены общества заключают общественный договор (добровольное, единодушное соглашение между всеми членами общества с целью объединения в политическое сообщество), коллективно избирают правительство, повинуясь издаваемым им законам. Новый договор предполагал, что подчиняющийся закону одновременно являлся законодателем. Таким образом, каждый член общества становится носителем верховной власти (сувереном), а общественный договор становится социальным институтом, представляющим народный суверенитет. В основе законности власти лежит народный суверенитет, свободное волеизъявление членов общества. Осознавая, что общество не всегда демонстрирует солидарность в отношении социальных проектов, Руссо встал перед проблемами: как принимать решения, если возникнут разногласия; как может быть сохранена свобода меньшинства, если в основу принятия решения будет положена мнение большинства. Предложенное Руссо решение этих проблем свидетельствует не только об отсутствии убеждающих аргументов в его концепции, но и о непреодолимых проблемах политической философии в целом. Руссо считает, что законность подчинения воле общества возможна, но только в том случае, если общество стремится к общему благу. Общее благо не имеет конечных целей, поэтому государство сфокусировано на решении среднесрочных проектов, представленных в суверенной общей воле, обусловливающей индивидуальную свободу. Индивидуальная свобода, таким образом, становится конечной общественной ценностью, придающей законность политической власти.

Итак, в либерализме сформировались два различных подхода к пониманию общества. Экономический либерализм А. Смита исходит из эволюционной парадигмы, считая, что социальный порядок есть непланируемый результат поведения индивидов, преследующих свои эгоистические интересы. Политический либерализм (Ж. Ж. Руссо, Вольтер и др.) формирует идеи, согласно которым социальные перемены должны быть осуществлены на основании разработанных людьми проектов. Эти идеи получили дальнейшее развитие в классической социологии (К. Маркс, О. Конт, Э. Дюркгейм и др.).

Реальная практика общественных перемен в странах демократии обнаруживает как точки соприкосновения этих подходов, так и взаимное неприятие. Вторая половина XX века характеризуется возвышением экономического либерализма, который в своем обновленном виде, в качестве идеологии неолиберализма, колонизировал все социальное пространство. Рыночный образ мысли стал доминирующим в обществе: модели экономического поведения объявляются универсальными социальными стандартами, а личная выгода как основной мотив рационального поведения рассматривается в качестве единственной социальной ценности, оптимизирующей способ общественного воспроизводства, поддерживающей общественный порядок. Оптимальность исчисляется в терминах эффективности, сводится к количеству удовлетворенных индивидуальных потребностей, а ценности отодвигаются в область личных предпочтений, что не согласуется с идеями политического либерализма. Хотя оба направления либеральной мысли едины в признании таких общих ценностей, как свобода слова и печати. Но, как признает Хайек, «основные понятия - свобода, равенство - понимались совершенно различным образом».

Неолиберальная ориентация социальных наук сопровождается их убежденностью в том, что существуют пределы компетенции научного знания в социальности (об этом частично уже сказано выше). Вот что пишет по этому поводу Хайек: «Действовать, опираясь на убеждение, что мы обладаем твердыми знаниями (которых у нас по сути нет) и способностью формировать процессы в обществе, в конечном счете, в соответствии с нашими намерениями, - значит, по всей видимости, побуждать нас к нанесению максимально большого вреда». Благие намерения, сталкиваясь с «феноменом организованной сложности» общественных процессов, т.е. с непредвиденными результатами интенциональных действий огромного количества людей, трансформируются в социальные утопии; Примером такой утопии является позиция американского экономиста лауреата Нобелевской премии Г. Беккера, который утверждает, что «экономический подход уникален по своей мощи, потому что он способен интегрировать множество разнообразных форм человеческого поведения». Но эта убежденность Беккера в уникальности экономического поведения не получает эмпирического подтверждения.

Противоположную Беккеру точку зрения в этом вопросе занимает Бьюкенен: «требовать от рынка порождения морально удовлетворительных предпочтений, значило бы ставить перед ним совершенно неподобающую задачу». Более того, в условиях капитализма рынок «не повторяет» математическую модель равновесия предельных издержек с предельной полезностью, значит, порождает социальную напряженность, требующую внешнего вмешательства. Саморегулирующийся рынок, как минимум; предполагает институциональную обособленность экономической и политической сфер жизни общества. Неолиберальная идея «минимального государства», предполагающая, что роль государства в управлении социальными процессами должна быть сведена к минимуму, не стала социальной стратегией всеобщего процветания. Она породила тенденцию, увеличивающую социальную несправедливость не только в сфере материальных доходов, но и в других сферах жизни общества (образования, здравоохранения и т.д.). Государство как социальный институт управления социальными переменами не исчерпало своих возможностей. Претензий неолиберализма на универсальность его моделей экономического поведения оказались избыточными. В связи с этим К.Поппер отмечает, что «принцип государственного невмешательства в экономику — принцип, на котором основывается неограниченная законодательно экономическая система капитализма, должен быть отброшен». Вся проблема заключается в том, чтобы определить способы и границы государственной интервенции в экономику. Поппер указывает, что существуют два способа государственного управления социальными процессами: институциональный и прямой. Институциональное управление опирается на демократические институты. Политические решения, принятые в результате демократических процедур, позволяют с наименьшими издержками аккумулировать знания в особых обстоятельствах времени и места. Демократические процедуры не гарантируют лучшего выбора, но избавляют нас от принятия худших решений. Прямой способ государственного управлений общественными процессами использует не институциональные механизмы, а государственно-чиновничий аппарат, который порождает убежденность чиновников в наличии у них научного знания, позволяющего осуществлять планирование и управление. Прямой способ государственного управления порождает целый ряд пороков, один из которых состоит, по мнению американского философа Дьюи, в том, что пользование властью может рассматриваться чиновниками «как их частное дело. В таком случае правление коррумпируется и становится деспотическим».

Итак, ни рынок, ни демократические институты не способствуют централизации социального знания» в особых обстоятельствах времени и места. Для реализации социальных проблем, даже в ситуации «здесь-и-сейчас», необходим общественный контроль, который возможен при наличии гражданского общества. Гражданское общество институционализирует индивидуальные ценности в коллективную волю социального действия, представленную в терминах равенства и социальной справедливости. Только повседневная практика, демонстрирующая, что демократический принцип правления и рынок наилучшим образом решают насущные проблемы, может сформировать гражданское общество. Нельзя заставить всех думать, желать и оценивать одинаково. Чувство общности в мире, где доминирует рациональность, это скорее осознание сопричастности «общему делу», в рамках которого каждый осуществляет свою индивидуальную цель. Этот способ сотрудничества естественным образом формирует индивидуальное чувство социальной ответственности. Мы ответственны за результативность нашего сотрудничества, эти условия нам никто не дарит, мы сами созидаем их в нашей, повседневной жизни. «Демократия, — пишет Поппер, — сама по себе не может наделить граждан всеми благами, и не следует этого от неё ожидать», Она дает нам шанс и предоставляет возможность для осуществления наших насущных целей. Демократические институты могут лишь поддерживать коллективные ценности, сформировавшиеся в процессе взаимодействия свободных граждан в конкурентной социальной среде. Ценности свободы, честность, ответственность, уважение частной собственности и т.д. приобретают социальное измерение тогда, когда коллективный опыт делает их полезными для всех и каждого.Социальные науки в контексте неолиберализма не претендуют на дальние прогнозы в экономической и политической сферах. «...Политические стратегии и предложения по осуществлению тех или иных социальных мероприятий, следует рассматривать как рабочие гипотезы, а не как программы, которых приходится строго придерживаться и которые надлежит во что бы то ни стало реализовывать», — пишет Дьюи. Но стандарты научности в социальных науках таковы, что устанавливают не только границы практической приложимости этих наук, но и делают необходимым их участие в экспертизах социальных программ. Социальное знание может быть инструментом критики институтов власти, а также осуществлять «частичную починку» (Поппер) социальных институтов, тем самым способствуя повышению их социальной эффективности. Опыт демократических стран свидетельствует, что такая стратегия участия социальных наук в общественных переменах является наиболее действенной.

Теоретический ресурс научного знания устанавливает пределы компетенции «социальной инженерии» (вмешательство науки и власти в процесс корректировки институциональных норм), которая может быть только локальной, оптимизирующей отдельные стороны жизни общества. Это могут быть программы, касающиеся безопасности и безработицы, здравоохранения и образования, религиозной и расовой дискриминации и т.д. Философия, претендующая на познание общих принципов всякого бытия, в том числе и социального, не востребована идеологами неолиберализма. Всеобщее признание, как писал Дьюи, получил «образ специалиста, эксперта управления». Экспертные оценки государственного управления должны находиться под контролем демократических институтов и быть доступными критике со стороны гражданского общества. Социальные программы приобретают реальное социальное содержание в процессе публичного обмена мнениями. В случае неэффективного функционирования демократических институтов экспертные оценки теряют свою непредвзятость и становятся инструментом выражения корпоративных интересов. Эксперты, став на позиции интересов государственных чиновников или большого бизнеса, сужают свое видение социальных проблем горизонтом корпоративных интересов. Деградация института экспертных оценок трансформирует политические стратегии в программные декларации. В связи с этим Поппер отмечает, что «холист, занятый планированием, не замечает, что легко централизовать власть, но невозможно централизовать знание, которое рассредоточено по многим отдельным умам, но которое необходимо централизовать, чтобы мудро распорядиться централизованной властью». Суть демократической формы правления выражается не в том, что она выбирает лучших государственных деятелей (эта цель очень часто оказывается недостижимой), а в том, что она имеет механизмы, позволяющие не допускать к власти худших из политиков.