– Тетушка?
– Забота о ней – единственное, что удерживает доктора в здешних краях. Хотя, полагаю, он мог бы иметь блестящую практику на Харли-стрит. Он знал, что с тетушкой я буду в безопасности.
– Значит, весь прошлый месяц вы провели здесь?
– И проведу здесь еще столько времени, сколько потребуется, чтобы встать на ноги и закончить дело.
– Я вам понадоблюсь здесь!
– Нет! – с силой произнес Пендергаст. – Нет же! Чем скорее вы вернетесь домой, тем лучше. Господи, Винсент, вы практически раскрыли мое убежище!
Лейтенант смолчал.
– Самое ваше присутствие поблизости подвергает меня ненужному риску. Несомненно, Джадсон сейчас в Шотландии, и он в панике. Он не знает, погиб я или выжил. И когда он заметит вас, а в особенности вблизи этого коттеджа…
– Я могу помочь вам иными способами.
– Ни в коем случае. Из-за меня вы уже чуть не погибли. Капитан Хейворд не простит мне, если подобное случится опять. Лучшее, что вы можете для меня сделать, и единственно подходящее – вернуться в Нью-Йорк, заниматься своей работой и молчать о том, что здесь произошло. Я должен завершить дело в одиночку. Не говорите никому: ни Проктору, ни Констанс, ни Хейворд. Вы поняли? Чтобы покончить с Джадсоном, мне нужно набраться сил. И я с ним покончу – конечно, если он раньше не покончит со мной.
Последняя фраза больно ранила лейтенанта. Он посмотрел на Пендергаста, столь ослабевшего телом, но не утратившего ни решимости, ни душевной силы. И какая фанатическая одержимость в глазах! Господи, как же сильно он любил эту женщину…
– Хорошо, – неохотно согласился д’Агоста. – Я поступлю, как вы советуете. Но мне придется рассказать Лоре. Я пообещал никогда больше ей не лгать.
– Хорошо. Кто еще знает о ваших розысках?
– Инспектор Балфур. И немало других людей. Я ведь расспрашивал многих.
– Значит, Эстерхази уже известно о вас. И это можно обратить в нашу пользу. Расскажите по возвращении в охотничий домик, что поиски оказались бесплодными и вы убедились в моей смерти, а потом с горестным видом отправляйтесь домой.
– Ну, если вы этого хотите…
– Я на этом настаиваю! – прошептал Пендергаст.
Глава 19
Нью-Йорк
Доктор Фелдер шел по гулкому залу больницы «Маунт-Мёрси», сунув под мышку тонкую папку с документами. Рядом вышагивал лечащий врач пациентки, доктор Остром.
– Доктор, спасибо большое за разрешение посетить ее, – сказал Фелдер.
– Пожалуйста, я всегда рад. Полагаю, ваш интерес к ней не сиюминутен?
– Да. Ее случай, хм… уникален.
– Это можно сказать о многом, относящемся к семейству Пендергаст… – начал было Остром, но внезапно умолк, будто осознав, что наговорил лишнего.
– А где ее опекун, Алоизий Пендергаст? Я пытался связаться с ним, но безуспешно.
– К сожалению, он для меня – полная загадка. Является неожиданно, в самое неподходящее время, требует, приказывает и снова исчезает. Общаться с ним тяжело.
– Я вас понимаю. Значит, вы не против того, чтобы я продолжал навещать пациентку?
– Конечно же нет. Если желаете, я поделюсь своими наблюдениями.
– Спасибо, доктор.
Они подошли к двери, и доктор Остром постучал.
– Пожалуйста, заходите! – донеслось из комнаты.
Остром открыл дверь и посторонился, приглашая Фелдера зайти первым.
Комната осталась такой же, какой Фелдер запомнил ее с первого посещения, – за исключением книг. Их стало гораздо больше. Прежняя дюжина томов увеличилась в несколько раз. Фелдер заметил «Стихотворения» Китса, «Символы трансформации» Юнга, «120 дней Содома» маркиза де Сада, «Четыре четверти» Элиота, «Сартор Резартус» Томаса Карлейля. Несомненно, книги из библиотеки «Маунт-Мёрси». Фелдер был слегка шокирован тем, какие книги свободно выдают пациентам.
Да, и еще одно отличие: на столе были разложены листы бумаги, исписанные густо и ровно. В тексте то и дело встречались искусные наброски, зарисовки, уравнения и диаграммы – все разом напоминало рукописи Леонардо да Винчи. Констанс сидела за столом лицом к двери и писала пером, которое окунала в бутылочку с иссиня-черными чернилами.
– Доброе утро, доктор Остром. Доброе утро, доктор Фелдер, – сказала она, посмотрев на вошедших.
Затем сложила листы стопкой, причем верхний перевернула чистой стороной вверх.
– Доброе утро, Констанс, – поздоровался доктор Остром. – Хорошо ли вы спали?
– Спасибо, очень хорошо.
– Отлично! Тогда я оставлю вас вдвоем. Доктор Фелдер, служащий будет ждать снаружи у дверей. Когда захотите уйти, постучите.
Остром вышел, и Фелдер услышал, как поворачивается в замке ключ.
Обернувшись, Фелдер посмотрел в странные глаза Констанс, казавшиеся удивительно старыми.
– Пожалуйста, садитесь, – предложила она.
– Спасибо, – ответил доктор Фелдер, садясь на единственное в комнате свободное кресло, пластиковое, с привинченными к полу стальными ножками.
Доктора очень заинтересовала рукопись Констанс, но расспросы об этом он решил отложить до следующего визита. Фелдер положил папку на колени и заметил, кивком указав на перо:
– Любопытный инструмент для письма.
– Мне пришлось выбирать между пером и цветными карандашами… Доктор, я не ожидала увидеть вас так скоро.
– Надеюсь, вам не слишком неприятны наши беседы?
– Что вы, напротив.
Фелдер поерзал в кресле:
– Констанс, если вы не возражаете, я хотел бы снова поговорить о вашем детстве. Прежде всего давайте уточним, правильно ли я понял. По вашим словам, родились вы на Уотер-стрит в тысяча восемьсот семидесятых годах. Родители умерли от туберкулеза, затем в течение нескольких лет умерли братья и сестры. Получается, что вам… – доктор замолчал, считая в уме, – больше ста тридцати лет?
Констанс ответила не сразу. Она спокойно смотрела на доктора, как будто оценивая его. Фелдера снова поразила ее красота, умное тонкое лицо, пышная копна каштановых волос. Ее выдержка и самообладание казались невероятными для женщины, выглядящей на двадцать два года.
– Доктор, я за многое вам очень благодарна, – произнесла она наконец. – Вы отнеслись ко мне с добротой и уважением. Но если вы решили подшутить надо мной, боюсь, мне трудно будет сохранить доброе мнение о вас.
– Я отнюдь не желаю шутить над вами! – возразил Фелдер искренне. – Я здесь для того, чтобы помочь. Но для этого мне нужно понять вас.
– Я сказала вам правду. Ваше дело, верить либо нет.
– Констанс, я хочу верить. Но пожалуйста, поставьте себя на мое место. С биологической точки зрения невозможно признать, что вам сто тридцать лет. И потому я вынужден искать другие объяснения.
И вновь она ответила не сразу:
– Невозможно? Доктор, вы же ученый. Вы верите, что сердце можно пересадить от одного человека другому?
– Конечно.
– И вы верите, что рентгеновские аппараты и ультразвуковые сканеры способны воспроизводить очертания внутренних органов, не нарушая целостности тела?
– Естественно.
– Во времена, когда я родилась, подобное, не колеблясь, назвали бы невозможным. Действительно ли «невозможно» с научной точки зрения замедление старения и продление жизни за пределы ее естественной продолжительности?
– Продлить… наверное, возможно. Но сохранить вид двадцатилетней целое столетие? Извините, я никак не могу признать это возможным.
Еще произнося эти слова, Фелдер вдруг засомневался. Он осторожно спросил:
– Вы хотите сказать, именно это с вами и случилось? Вы были объектом медицинского эксперимента по продлению жизни?
Констанс не ответила. Фелдер вдруг почувствовал, что он на верном пути.
– Как это случилось? Что послужило причиной? Кто проводил эксперимент?
– Рассказать значило бы предать доверившихся мне. – Констанс машинально разгладила юбку на коленях. – Я уже сказала вам больше, чем следовало. Единственная причина этому – ваше желание мне помочь. Я не сомневаюсь в вашей искренности. Но более ничего сказать об этом не могу. Доктор, верить или нет – дело целиком ваше.
– Вот как… Спасибо, что сочли возможным поделиться со мной. – Помедлив, Фелдер попросил: – Не окажете ли вы мне любезность?
– С удовольствием.
– Пожалуйста, постарайтесь вспомнить свои детские годы на Уотер-стрит. Опишите окрестности вашего дома, какими их помните.
Констанс внимательно вгляделась в его лицо, будто отыскивая признаки несерьезности либо лжи. Затем кивнула, соглашаясь.
– Ясны ли ваши воспоминания об Уотер-стрит?
– Да, вполне.
– Если я не ошибаюсь, вы сказали, что дом был под номером шестнадцать на Уотер-стрит.
– Верно.
– Ваши родители умерли, когда вам было около пяти лет.
– Да.
– А теперь расскажите, пожалуйста, о ближайших окрестностях вашего дома.
На мгновение взгляд женщины стал отстраненным, словно устремленным вдаль.
– В соседнем доме была табачная лавка. Я помню запахи «Кавендиша» и «Латакии», проникавшие в окно, выходившее на улицу. По другую сторону находилась рыбная лавка. На ее задворках, на кирпичной стене, любили собираться окрестные коты.
– Помните что-нибудь еще?
– Магазинчик мужской одежды через улицу, напротив нас. Назывался он «Лондон-таун». Помню выставленную в витрине одежду. А дальше по улице была аптека, «Хадделс». Хорошо ее помню. Отец как-то завел нас внутрь купить пакетик шоколада за пенни.
Ее лицо осветилось радостью.
Фелдера ее рассказ встревожил не на шутку.
– Вы помните учебу? Вы ходили в школу на Уотер-стрит?
– Да, на углу была школа, но я ее не посещала. Родители не могли оплатить обучение. Тогда еще не существовало всеобщего бесплатного образования. Как я уже говорила, я самоучка. – Констанс немного помолчала, затем спросила: – Доктор Фелдер, зачем вы задаете мне эти вопросы?
– Мне любопытно, насколько ясны ваши самые первые воспоминания.
– Зачем вам это? Чтобы с удовлетворением отметить, насколько они абсурдны?
– Вовсе нет, – поспешно ответил доктор, стараясь не показывать, как сильно он взволнован и смущен.
Констанс пристально посмотрела ему в глаза и, похоже, заметила его растерянность.
– Доктор, прошу меня извинить, но я устала.
Он встал, взявшись за папку обеими руками.
– Констанс, спасибо огромное! Я очень ценю ваше расположение и искренность.
– Я всегда рада беседе с вами.
– И если уж начистоту, – внезапно сказал он, – я вам верю. Не знаю почему, но верю.
Выражение ее лица чуть смягчилось, и она слегка наклонила голову в знак прощания.
Доктор постучал в дверь, недоумевая, что побудило его сделать столь опрометчивое признание. В замочной скважине повернулся ключ, и служащий распахнул дверь.
Когда она снова была заперта, Фелдер открыл папку. Там лежала свежая вырезка из утренней «Нью-Йорк таймс». В статье давалось первое доступное публике описание исторической находки – дневника юноши Уитфрида Спида, жившего на Кэтрин-стрит с 1869 года до трагической смерти под колесами экипажа в 1883-м. Восторженный патриот Нью-Йорка и, по-видимому, любитель «Обзора Лондона» Джона Стоу, Уитфрид Спид задался целью описать в таких же подробностях улицы и магазины Манхэттена. Но до своей гибели успел заполнить одну-единственную тетрадь. Вместе с другими вещами погибшего она осталась запертой в ящике на чердаке. Нашли ее лишь недавно. Находку превознесли как ценнейший документ об истории города, ведь Спид подробно описал современные ему кварталы вблизи своего жилища, а такую информацию невозможно почерпнуть ни из какого другого источника.
Жилище Спида находилось рядом с Уотер-стрит. «Нью-Йорк таймс» воспроизвела один рисунок из тетради Спида – тщательно выполненный подробный план района вблизи перекрестка Кэтрин-стрит и Уотер-стрит. До сегодняшнего утра никто из ныне живущих людей не мог знать расположение магазинов на этих улицах в 1870-х годах.
Как только Фелдер прочел эту статью за утренним кофе, он немедленно загорелся идеей. Конечно, идея безумная, ведь, по сути, такими расспросами он даст новую пищу психическому расстройству Констанс. Но ведь это уникальная возможность удостовериться в правдивости ее слов. Перед лицом реальности – правдивых сведений о том, какой была Уотер-стрит, – мир фантазий и самообмана может распасться и Констанс наконец осознает болезненность своего состояния.
Стоя в коридоре, Фелдер попытался разобрать старомодный почерк надписей на карте… и обомлел. Вот она, табачная лавка. И аптека «Хадделс» за два дома от нее. Вот и магазин мужской одежды «Лондон-таун» через улицу, а на углу «Академия миссис Саррет для маленьких детей».
Фелдер медленно закрыл папку. Конечно, объяснение очевидно: Констанс уже видела газету. Ее пытливому разуму наверняка интересны новости окружающего мира.
Придя к такому умозаключению, доктор направился к выходу. По дороге он заметил доктора Острома, который стоял в дверях открытой палаты и беседовал с медсестрой.
– Доктор… – торопливо позвал его Фелдер.
Остром повернулся к нему, вопросительно подняв брови.
– Констанс ведь уже видела утреннюю газету? В смысле, «Таймс».
Остром покачал головой.
– Вы… вы уверены? – пролепетал Фелдер.
– Конечно. Читать газеты, слушать радио и смотреть телевизор пациенты могут лишь в библиотеке. Констанс все утро находилась в своей комнате.
– И никто не видел ее снаружи? Ни охранники, ни медсестры?
– Никто. Ее комнату не открывали со вчерашнего вечера. В учетной книге это зафиксировано. – Доктор нахмурился. – А в чем, собственно, дело?
Фелдер вдруг понял, что затаил дыхание. Он медленно выдохнул, сказал:
– Да ничего. Спасибо, – и вышел наружу, под яркое солнце.
Глава 20
Кори Свенсон установила обычное «гугл»-оповещение на все новости, содержащие имя «Алоизий Пендергаст». Но это имя было не слишком частым гостем новостных полос.
В два часа пополудни, включив ноутбук и просмотрев электронную почту, она вдруг увидела сообщение о полном соответствии запросу. Сеть выдала неудобоваримый документ о результатах расследования, проведенного в месте под названием Каирн-Бэрроу в Шотландии. Документ был создан пару месяцев назад, но в Сеть выложен только сегодня.
Кори читала его, продираясь сквозь сухую юридическую терминологию, и не верила своим глазам. В документе не содержалось ни комментариев, ни анализа, ни заключения, он целиком состоял из дословно записанных свидетельских показаний тех, кто имел отношение к несчастному случаю во время охоты в горах Шотландии. Случаю ужасному и абсолютно невероятному.
Кори перечитала этот документ дважды, трижды, и с каждым разом ощущение нереальности и абсурда возрастало. Несомненно, эта странная история со стрельбой – лишь верхушка айсберга. Настоящее спрятано глубоко под поверхностью. Содержимое документа не совмещалось со здравым смыслом. Ее недоверие и недоумение сменилось отчаянием. Пендергаст погиб от случайного выстрела на охоте? Невозможно!
Слегка дрожащими руками Кори выудила из сумки записную книжку и отыскала телефонный номер. Она немного поколебалась, затем выругалась сквозь зубы и набрала домашний телефон Винсента д’Агосты. Конечно, вряд ли коп обрадуется звонку в такое время, но, черт побери, он ведь так и не позвонил, хотя и обещал разобраться и оповестить о результатах.
Кори выругалась снова, уже громче: ошиблась при наборе и пришлось набирать заново.
После пятого длинного гудка трубку сняли, и женский голос сказал:
– Алло?
– Мне нужно поговорить с Винсентом д’Агостой, – ответила Кори, не в силах унять дрожь в голосе.
– С кем я говорю? – выдержав паузу, осведомилась женщина.
Кори глубоко вдохнула. Если не хочешь, чтобы собеседница бросила трубку, надо придержать эмоции.
– Это Кори Свенсон. Мне нужно поговорить с лейтенантом д’Агостой.
– Лейтенанта здесь нет, – холодно ответила женщина. – Вы хотите оставить для него сообщение?
– Пожалуйста, попросите его позвонить мне. Кори Свенсон. У него есть мой номер.
– И по какому вопросу?
Кори вовремя сдержалась. Кем бы ни была эта женщина – любовницей либо женой лейтенанта, – хамить ей не слишком разумно.
– Это касается агента Пендергаста. Мне нужно узнать о нем. Мы работали с ним вместе над делом.
– Простите, но агент Пендергаст мертв.
Кори словно онемела. Она судорожно сглотнула, не в силах отыскать слова. Наконец выговорила:
– Как?
– Несчастный случай на охоте в Шотландии.
Вот он, абсурд, ставший реальностью. Надо спросить еще что-нибудь, уточнить, выяснить… но в голове пусто. Почему лейтенант так и не позвонил? Да, с этой женщиной говорить больше не о чем.
– Слушайте, пусть лейтенант позвонит мне. Как можно скорее.
– Хорошо, я ему непременно сообщу, – ответила женщина так же холодно.
И повесила трубку.
Кори сгорбилась, уныло глядя на экран компьютера. Какое безумие! И что теперь делать? Ее захлестнуло такой тоской и горем, словно она потеряла отца. И поговорить, разделить скорбь не с кем. Ее настоящий отец за сотню миль, в Аллентауне, штат Пенсильвания.
Кори вдруг ощутила себя беспросветно, отчаянно одинокой.
Она кликнула мышкой на экран, открывая сайт о Пендергасте, который сама создала и с любовью поддерживала: www.agentpendergast.com. Быстро, почти машинально стуча по клавишам, создала черную траурную рамку и набрала:
Я только что узнала: агент П. – специальный агент А. К. Л. Пендергаст – погиб в результате нелепого, трагического несчастного случая. Это ужасно. Я не могу в это поверить. Не может быть, чтобы жизнь без него оставалась такой же, как раньше.
Это произошло во время поездки на охоту в Шотландию…
Но пока Кори печатала, стараясь сдержать наворачивающиеся слезы, она все больше ощущала абсурдность случившегося. А когда закончила набирать и отправила на сайт, то уже и сама не верила в написанное.
Глава 21
Фоулмайр
Джадсон Эстерхази остановился перевести дыхание. Утро выдалось необычно солнечное, и болотистые низины вокруг казались яркими – сочно-зелеными, густо-коричневыми. Вдали различалась темная черта – край низины Иниш. А между пригорками в нескольких сотнях ярдов впереди стоял маленький каменный коттедж, известный как Глимсхолм.
Эстерхази давно прослышал о нем, но поначалу исключил его из поисков. Слишком удален этот домишко от места, где Пендергаст был подстрелен. К тому же едва ли в месте настолько примитивном и грубом агент смог бы получить необходимое лечение. Но затем явился лейтенант д’Агоста, расспрашивал в Инверкирктоне про Пендергаста, а потом выяснилось, что последним местом, которое лейтенант посетил перед возвращением в Америку, был именно Глимсхолм.
Якобы лейтенант вернулся ни с чем. Но правдиво ли его показное разочарование?
Чем больше Эстерхази размышлял над этим, тем больше сомневался. По извращенной логике Пендергаста, именно такое место лучше всего подходит для тайного лечения и отдыха.
Окончательно убедило Эстерхази исследование архивов графства Сазерленд. Он узнал, что эксцентричная старуха, живущая в Глимсхолме, – родная тетя доктора Роскоммона. И этот факт почтенный доктор, очевидно привыкший к скрытности, утаил от добропорядочных обывателей Инверкирктона.
Укрывшись за кустом дрока, Эстерхази наблюдал за коттеджем в бинокль. Сквозь окно первого этажа он видел старуху, хлопочущую у плиты, снующую по дому. Вот она прошла мимо окна, скрылась из виду – и показалась в окне второго этажа, неся что-то похожее на кружку. Сквозь окно верхнего этажа видимость плохая, но, кажется, старуха наклонилась над кем-то, лежащим на кровати. По-видимому, над больным. Помогла ему сесть, поднесла кружку ко рту.
Сердце Эстерхази забилось учащенно. Он тихо обошел коттедж, от волнения сильнее, чем нужно, втыкая трость в мягкую почву. На задворках дома обнаружились сарай, каменный загон для овец, небольшой огород и выходящая к нему маленькая, грубо сколоченная деревянная дверь. С задней стороны дома окон не было.
Эстерхази осмотрелся. Вокруг – необъятный простор болот и холмов, никаких признаков жизни. Он вытащил из кармана небольшой пистолет, убедился, что патрон в патроннике. Очень осторожно приблизился к задней двери.
Присел на корточки близ нее. Ногтем осторожно поскреб по дереву и замер в ожидании.
Как он и ожидал, старая карга отличалась завидным слухом. За дверью послышались шаги и нечленораздельное бормотание. Отодвинулся засов, дверь приоткрылась. Старуха выглянула наружу.
Выругалась вполголоса.
Хорошо рассчитанным движением Эстерхази выпрямился, ладонью закрыл женщине рот и одной рукой вытащил ее наружу. Ударил по затылку рукоятью пистолета, уложил обмякшее тело наземь и неслышно проскользнул в коттедж. Первый этаж – одна большая комната. Эстерхази быстро осмотрелся, запоминая эмалированную плиту, потертые кресла, оленьи рога на стенах, крутую лестницу наверх. Оттуда слышалось хриплое, одышливое дыхание. Звук был ровным и постоянным – незваного гостя пока не заметили.
А тот двинулся через комнату с чрезвычайной осторожностью, всякий раз ставя ногу, словно жрец на священной церемонии. Проверил комод, платяной шкаф – никто не прячется. Затем, сжимая пистолет, пошел к лестнице. Та была сколочена из толстых досок. Конечно, могла заскрипеть от шагов. А могла и не заскрипеть.
Эстерхази замер у основания лестницы, прислушиваясь. Дыхание казалось прежним, хотя теперь в нем сильнее слышались болезненные нотки. Человек наверху охнул, пошевелился на кровати – наверное, стало неудобно. Эстерхази выжидал целых пять минут. Наконец решил: все нормально.
Он осторожно поставил ногу на нижнюю ступеньку и медленно перенес на нее вес. Доска не заскрипела. С той же осторожностью он поставил другую ногу на следующую ступень. Таким же образом, с почти невыносимой медлительностью, тратя по минуте на ступеньку, поднялся почти до самого верха. В пяти футах от него стояла грубо сколоченная кровать. Эстерхази медленно поднялся на верхнюю ступеньку, посмотрел на кровать сверху. Там, скорчившись, лежал спиной к вошедшему укрытый одеялом человек. По-видимому, он спал: дыхание, хотя и затрудненное, было ровным. Истощенный долговязый старик в толстой ночной рубахе, седые волосы едва ли не длиннее, чем у старухи, и растрепаны.
Старик, как же, как же. Уж Эстерхази-то прекрасно знал, кто перед ним.
У изголовья лежала еще одна подушка. Эстерхази спрятал пистолет и, не отрывая взгляда от спящего, поднял подушку. Сжимая ее обеими руками, он напрягся, словно тигр перед прыжком, и вдруг бросился вперед, прижал подушку к лицу лежащего и надавил изо всех сил.
Снизу послышался приглушенный крик, взметнулась рука, колотя и царапая, но оружия в этой руке не было, и Эстерхази понял: нападения не ожидали. Он надавил еще сильней, и крик утих. Жертва сопротивлялась молча, молотила руками, цеплялась за рубашку. Тело выгнулось с силой, удивительной в раненном столь недавно и тяжело. Большая исхудалая рука ухватилась за одеяло, потянула, словно человек принял его за одежду убийцы. Руки и ноги взметнулись, отшвырнув одеяло. Но Пендергаст стремительно ослабевал, и конец был близок.
Внезапно Эстерхази обратил внимание на старые узловатые руки жертвы, на тощие паучьи ноги, пергаментную кожу, варикозные вены. Но это тело настоящего старика, никто не может так замаскироваться! К тому же никаких бинтов, шрамов, ничего даже отдаленно похожего на месячной давности пулевое ранение.
Эстерхази лихорадочно соображал, пытаясь справиться с замешательством и яростью. Он был так уверен…
Он быстро поднял подушку, открыв перекошенное морщинистое лицо, высунутый язык, выпученные в ужасе глаза. Старик кашлянул раз, другой, судорожно втянул воздух.
Не помня себя от нахлынувшего страха, Эстерхази отшвырнул подушку и, шатаясь, сбежал по лестнице. В заднюю дверь ввалилась старая карга. По ее лицу струилась кровь.
– Дьявол! – заорала она, протягивая к Эстерхази костлявые пальцы.
Но он уже пробежал мимо, выскочил в переднюю дверь и понесся по обширным безлюдным болотам.
Глава 22
Мэлфорш
Ночной ветер, проникая в распахнутое окно, шевелил тюль занавесок в гостиной. Ощутив, как он коснулся ее лица, Джун Броди оторвалась от заявления в Совет медицинских сестер штата Миссисипи. Прислушалась: нет, кроме тихого шороха ветра, ничего. Посмотрела на часы: два пополуночи. Из спальни доносился басовитый монотонный говорок. Несомненно, Карлтон опять смотрел одно из тех военно-исторических шоу, которые просто обожал.
Джун отхлебнула из бутылки с кока-колой, стоявшей у локтя, в выемке на ручке кресла. Она всегда любила колу из стеклянных бутылок, которые напоминали детство и старые торговые автоматы, где приходилось самому открывать окошко и выуживать бутылку за горлышко. Джун искренне считала, что у колы из бутылки особый вкус. Но последние десять лет, живя среди трясины, она пила лишь из алюминиевых банок. Пришлось смириться. Чарльз Слейд не выносил того, как свет блестит на стекле, и на Испанском острове стекло, за малыми исключениями, не дозволялось. Даже шприцы были пластиковыми.
Джун поставила бутылку на место. Возвращение к нормальной жизни принесло немало приятного. Например, Карлтон может смотреть любимые программы по телевизору без наушников. Можно открыть жалюзи, впуская свет и свежий воздух. Можно украсить дом свежими цветами: розами, гардениями и любимыми каллами, не опасаясь, что запах вызовет у кого-нибудь приступ ярости. Джун любила одеваться элегантно, делать красивые прически, любила хорошие платья. Теперь появился шанс показать их многим. Конечно, пришлось вытерпеть немало кривотолков и косых взглядов, но люди уже привыкают понемногу. Полиция расследовала и закрыла дело. Надоедливый репортер из «Эзервилльской пчелы» больше не возвращался. Хотя его статью заметила хьюстонская газета и напечатала короткую заметку, дальше новость не распространилась. После смерти Слейда они выжидали достаточно, почти пять месяцев, чтобы удостовериться: никто не знает и не узнает, как они жили это время, что делали. Лишь затем вернулись, показались людям. Тайна жизни на болоте должна остаться тайной навсегда.
Джун Броди задумчиво и чуть печально покачала головой. Говори себе, не говори, а иногда, в особенности среди ночной тишины, тоска по Чарльзу Слейду делалась невыносимой. Конечно, за многие годы ухода за истерзанным человеком, чье тело и разум изувечила болезнь и кто реагировал почти на любой внешний раздражитель как на жгучий яд, ее чувство притупилось. Но ведь когда-то она любила так страстно. Конечно, это было неправильно, а по отношению к мужу попросту подло. Но прежний босс «Лонжитьюд» Чарльз Слейд когда-то был таким сильным, обаятельным, красивым – и по-своему таким добрым к ней… Она бы с радостью бросила работу – да что угодно бросила бы, – чтобы оставаться подле него весь день… а то и всю ночь.
В спальне стало тихо. Наверное, Карлтон выключил телевизор и предался другому любимому занятию: решению кроссвордов из лондонской «Таймс».
Джун вздохнула, посмотрела на кипу бумаг перед собой. Работы ради нужно управиться с бумагами. Лицензия на практику высококвалифицированной медсестры истекла еще в 2004 году, по закону штата Миссисипи требовалось…
Что такое? Она оторвалась от бумаг, глянула в сторону спальни.
Карлтон стоял в дверях, и на его лице было очень странное выражение.
– Карлтон? Что с тобой? Ты…
В этот момент из сумрака за спиной мужа шагнул к свету человек. У Джун перехватило дыхание. Высокий худощавый мужчина, одетый в дорогой элегантный плащ. Черная кожаная шляпа надвинута низко, почти закрывает глаза, глядящие с холодной отстраненностью. Руки в перчатках, в правой – пистолет, чей ствол утыкается Карлтону в основание черепа. На удивление длинный ствол… Джун не сразу поняла, что это глушитель.
– Садись! – приказал мужчина и пихнул Карлтона на диван рядом с Джун.
Несмотря на волнение и растерянность, на судорожное сердцебиение, она распознала в его голосе иностранные интонации. Европейский акцент, голландский или, скорее, немецкий.
Мужчина осмотрелся, закрыл окно и задернул шторы. Снял плащ, уложил на ближайший стул. Другой стул подвинул ближе к сидящей на диване чете, уселся и скрестил ноги. Небрежно опустил пистолет, поддернул брюки, встряхнул руками, чтобы манжеты рубашки показались из рукавов пиджака – словно был в вечернем фраке за тысячу долларов, а не в облачении квартирного вора. Наклонился, глядя на Джун. Под глазом мужчины виднелась тонкая, похожая на червя бородавка. У Джун промелькнула несуразная мысль: «И отчего он не сведет эту гадость?»
– Не проясните ли кое-что для меня? – любезно спросил пришелец.
Джун Броди украдкой взглянула на супруга.
– Не объясните ли мне, что такое «лунный пирог»?
В комнате повисло молчание. Джун подумала, что ослышалась.
– Я интересуюсь местными блюдами и деликатесами, – пояснил мужчина. – Я уже целый день в этой любопытной части вашей страны. Выяснил разницу между креветками и крилем – она практически отсутствует. Попробовал кукурузную кашу, «грит». И даже эти, как бишь они называются… а, «хаш паппис». Но так и не смог обнаружить, что за пирог зовется «лунным».
– Это не пирог, – ответил Карлтон тоненьким, напряженным голосом. – Это большое печенье, сделанное из суфле и крекеров. И, хм, шоколада.
