Случилось, что пришли послы от Ярицлейва конунга просить деревень и городов,
которые лежат возле его владений, у Вартилава конунга[46]. Он говорит об этом
Эймунду конунгу, а он отвечает так: «Это вы должны решать, господин». Конунг
сказал: «Теперь надо сделать так, как было условлено, — что вы будете давать нам
советы». Эймунд отвечает: «По мне, господин, похоже на то, что надо ждать
схватки с жадным волком. Будет взято еще больше, если это уступить. Пусть послы
едут обратно с миром, — говорит он, — они узнают о нашем решении». «А сколько
времени тебе надо, чтобы собрать войско?» «Полмесяца», — говорит конунг. Эймунд
сказал: «Назначь, господин, где встретиться для боя, и скажи послам, чтобы они
сказали своему конунгу». И было так сделано, и поехали послы домой. С обеих
сторон войско стало готовиться к бою, и сошлись они в назначенном месте на
границе, поставили стан и пробыли там несколько ночей. Вартилав конунг сказал:
«Что же мы будем здесь сидеть без дела? Не станем упускать победу из рук».
Эймунд сказал: «Дай мне распорядиться самому, потому что отсрочка — лучше всего,
когда дело плохо, и еще нет Ингигерд княгини, которая решает за них всех, хотя
конунг — вождь этой рати; я буду держать стражу, господин». Конунг отвечает:
«Как вы хотите». Сидят они так семь ночей с войском. И однажды ночью было
ненастно и очень темно. Тогда Эймунд ушел от своей дружины и Рагнар. Они пошли в
лес и позади стана Ярицлейва сели у дороги. Тогда сказал Эймунд конунг: «Этой
дорогой поедут мужи Ярицлейва конунга, и, если я хочу скрыться, мне надо было бы
уйти, но побудем сначала здесь». После того как они посидели немного, сказал
Эймунд конунг: «Неразумно мы сидим». И тут же слышат они, что едут и что там
женщина. Увидели они, что перед нею едет один человек, а за нею другой. Тогда
сказал Эймунд конунг: «Это, верно, едет княгиня; станем по обе стороны дороги, а
когда они подъедут к нам, раньте ее коня, а ты, Рагнар, схвати ее». И когда те
проезжали мимо, они ничего не успели увидеть, как конь уже пал мертвым, а
княгиня вовсе исчезла. Один говорит, что видел, как мелькнул человек, бежавший
по дороге, и не смели они встретиться с конунгом, потому что не знали, кто это
сделал — люди или тролли. Поехали они тайком домой и [больше] не показывались.
Княгиня сказала побратимам: «Вы, норманны, не спешите перестать оскорблять
меня». Эймунд сказал: «Мы с вами хорошо поступим, княгиня, но не знаю, придется
ли тебе сразу же целовать конунга».
Вернулись они в стан Вартилава конунга и говорят ему, что княгиня здесь. Он
обрадовался, и сам стал сторожить ее. Наутро она позвала к себе Эймунда конунга,
и когда он пришел к ней, сказала княгиня: «Лучше всего было бы нам помириться, и
я предлагаю сделать это между вами. Хочу сначала объявить, что выше всего буду
ставить Ярицлейва конунга». Эймунд конунг отвечает: «Это во власти конунга».
Княгиня отвечает: «Но твои советы ведь больше всего значат». После этого идет
Эймунд к Вартилаву конунгу и спрашивает его, хочет ли он, чтобы княгиня устроила
мир между ними. Конунг отвечает: «Не скажу, чтобы это можно было посоветовать, —
ведь она уже хотела уменьшить нашу долю». Эймунд сказал: «Ты будешь доволен тем,
что у тебя было до сих пор?» «Да», — говорит конунг. Эймунд сказал: «Не скажу,
чтобы это было [правильное] решение, — чтобы твоя доля не увеличилась, потому
что ты должен получить наследство после брата твоего наравне с ним». Конунг
отвечает: «Тебе больше хочется, чтобы я выбрал ее решение, — пусть так и будет».
Эймунд конунг говорит княгине, что есть согласие на то, чтобы она устроила мир
между конунгами. «Это, верно, твой совет, — говорит она, — и ты увидишь, в чем
меньше зла и какому быть решению». Эймунд конунг сказал: «Я не мешал тому, чтобы
вам была оказана честь». Затрубили тогда, сзывая на собрание, и было сказано,
что Ингигерд княгиня хочет говорить с конунгами и их дружинниками. И когда
собрались, увидели все, что Ингигерд княгиня — в дружине Эймунда конунга и
норманнов. Было объявлено от имени Вартилава конунга, что княгиня будет
устраивать мир. Она сказала Ярицлейву конунгу, что он будет держать лучшую часть
Гардарики — это Хольмгард, а Вартилав — Кэнугард, другое лучшее княжество с
данями и поборами[47]; это — наполовину больше, чем у него было до сих пор. А
Палтескью и область, которая сюда принадлежит, получит Эймунд конунг и будет над
нею конунгом[48], и получит все земские поборы целиком, которые сюда
принадлежат, «потому что мы не хотим, чтобы он ушел из Гардарики». Если Эймунд
конунг оставит после себя наследников, то будут они после него в том княжестве.
Если же он не оставит после себя сына, то [оно] вернется к тем братьям. Эймунд
конунг будет также держать у них оборону страны и во всем Гардарики[49], а они
должны помогать ему военной силой и поддерживать его. Ярицлейв конунг будет над
Гардарики[50]. Рёгнвальд ярл будет держать Альдейгьюборг[51] так, как держал до
сих пор[52].
На такой договор и раздел княжеств согласился весь народ в стране и подтвердил
его[53]. Эймунд конунг и Ингигерд должны были решать все трудные дела[54]. И все
поехали домой по своим княжествам. Вартилав конунг прожил не дольше трех зим,
заболел и умер[55]; это был конунг, которого любили как нельзя больше. После
него принял власть Ярицлейв и правил с тех пор один обоими княжествами[56]. А
Эймунд конунг правил своими и не дожил до старости. Он умер без наследников и
умер от болезни, и это была большая потеря для всего народа в стране, потому что
не бывало в Гардарики иноземца более мудрого, чем Эймунд конунг, и пока он
держал оборону страны у Ярицлейва конунга, не было нападений на Гардарики. Когда
Эймунд конунг заболел, он отдал свое княжество Рагнару, побратиму своему, потому
что ему больше всего хотелось, чтобы он им пользовался. Это было по разрешению
Ярицлейва конунга и Ингигерд. Рёгнвальд Ульвссон был ярлом над Альдейгьюборгом;
они с Ингигерд княгиней были детьми сестер. Он был великий вождь и обязан данью
Ярицлейву конунгу, и дожил до старости. И когда Олав Святой Харальдссон был в
Гардарики, был он у Рёгнвальда Ульвссона и между ними была самая большая дружба,
потому что все знатные и славные люди очень ценили Олава конунга, когда он был
там, но всех больше Рёгнвальд ярл и Ингигерд княгиня, потому что они любили друг
друга тайной любовью[57].
Перевод Е. А. Рыдзевской (Рыдзевская 1978. С. 89–104).
Комментарии
Прядь об Эймунде, чаще называемая Сагой об Эймунде, сохранилась в составе Саги
об Олаве Святом по Книге с Плоского острова. Исследователи относят Прядь к
королевским сагам.
В тексте Пряди об Эймунде говорится, что рассказ составлен со слов участников
похода Эймунда (нач. XI в.), но целый ряд признаков в тексте саги указывает на
ее поздний характер. Справедливым поэтому представляется мнение Я. де Фриса, что
Прядь об Эймунде написана в конце XIII в.[1]
Прядь об Эймунде уникальна тем, что все ее действие происходит в Гардарики (на
Руси), а не в Скандинавии. В ней подробно описывается деятельность скандинавских
наемников на Руси во времена князя Ярослава Мудрого (конунга Ярицлейва).
В 1833 г. Королевское общество северных антиквариев в Копенгагене издало очень
незначительным тиражом (70 экз.) в древнеисландском оригинале и в латинском
переводе Прядь об Эймунде и разослало ее по различным научным центрам России. В
кратчайший срок, а именно уже к 1834 г., в России вышло два перевода Пряди об
Эймунде. Один из них был выполнен с латинского текста студентом Словесного
отделения Московского университета Д. Лавдовским и сопровождался статьей М. П.
Погодина[2], отметившего, что история Эймунда «хронологически верна» и
«доставляет немаловажное дополнение к Русской Истории»[3].
Второй перевод Пряди об Эймунде, и уже непосредственно с исландского оригинала,
был выполнен профессором Санкт-Петербургского университета, историком и
филологом, издателем журнала Библиотека для чтения О. И. Сенковским.
Предваряющая перевод статья Сенковского о сагах была написана (вопреки
устоявшемуся к тому времени мнению) с позиции полного и безоговорочного доверия
к скандинавскому источнику. Автор ставил свидетельства Пряди об Эймунде выше
данных русских летописей, полагая, что летописец создал «значительную часть
своей книги» из варяжских саг, приведя их в соответствие с хронологией
византийских авторов, писавших о Руси[4]. Анализируя Прядь об Эймунде, которая,
по его словам, «непосредственно относится к Русской Истории»[5], Сенковский
объяснял расхождения этой саги с русской летописью либо сокращениями, которым
якобы подверглась сага[6], либо незнанием и ошибками Нестора.
Подобная трактовка летописи и саг, естественно, вызвала немедленную реакцию:
статья подверглась язвительной критике С. В. Руссова[7], защищавшего от нападок
оппонента творение Нестора — «драгоценный памятник Русской письменности и
основание нашей Истории»[8], и С. М. Строева (псевдоним — С. Скромненко),
который объяснял расхождение саг с летописью или отсутствие в летописи
каких-либо фактов (например, имени Эймунда, главного действующего лица
исландской саги) недостоверностью известий саг в целом[9]. М. П. Погодин,
напротив, высоко оценил статью Сенковского[10], а Строева обвинил в формальном
подходе к саге. Он полагал, что, несмотря на недостоверность отдельных деталей
(«Нечего искать в сагах подробностей, обстоятельности сообщаемых событий»),
сохраненные в сагах общие черты русской действительности важны для истории.
Прядь об Эймунде неоднократно оказывалась в центре внимания исследователей в
течение последних полутора столетий, что будет видно из комментария к тексту. Из
русских работ следует в первую очередь отметить статьи А. И. Лященко, Е. А.
Рыдзевской, Е. А. Мельниковой, из западных — К. Селнеса и Р. Кука, в которых
Прядь об Эймунде рассматривается как источник по русской истории. Важно
отметить, что филологически Прядь почти не изучена; более того, она даже не
упоминается в таких справочниках, как K. Schier. Sagaliteratur (Stuttgart, 1970)
и Medieval Scandinavia: An Encyclopedia (New York, London, 1993).
Перевод Пряди об Эймунде, который публикуется здесь, выполнен Е. А.
Рыдзевской[11]. Мной сделаны незначительные изменения, преимущественно связанные
с русской передачей древнеисландских имен собственных.
[1] de Vries 1967. S. 304.
[2] Погодин 1834.
[3] Там же. С. 379, 385.
[4] Сенковский 1834. С. 30–31.
[5] Там же. С. 44.
[6] Там же. С. 48–49.
[7] Руссов 1834.
[8] Там же. С. 102.
[9] Скромненко 1834.
[10] Погодин 1846.
[11] Сага об Эймунде // Рыдзевская 1978. С. 89–104.
Русские переводы «Пряди об Эймунде»:
Эймундова сага / Пер. с лат. Д. Лавдовского // Учен. зап. имп. Московск.
ун-та. 1834. Ч. III. № 8. C. 386–401; № 9. C. 576–596.
Eymundar Saga. Эймундова сага / [О. И. Сенковский] // Библиотека для чтения.
СПб., 1834. Т. 2, отд. III. С. 1–46 (перевод и исландский текст в нижней части
страниц). С. 47–71 (примечания).
Eymundar Saga. Эймундова сага. Сказание об Эймунде Ринговиче и Рагнаре
Агнаровиче, скандинавских витязях, поселившихся в России в начале XI века /
Перевел с исландского и критически объяснил О. Сенковский. СПб., 1834.
Эймундова сага. Сказание об Эймунде Ринговиче и Рагнаре Агнаровиче,
скандинавских витязях, поселившихся в России в начале XI века. // [О. И.
Сенковский] (Барон Брамбеус). Собрание сочинений. СПб., 1858. Т. V. С. 511–573
(перевод с комментариями).
Эймундова сага. Жизнь и деяния Эймунда и Рагнара, норвежских конунгов, потом
полоцких в России владельцев / Пер. О. И. Сенковского // Русская классная
библиотека, издаваемая под редакцией А. Н. Чудинова. Сер. 2. СПб., 1903. Вып.
XXV. Древне-северные саги и песни скальдов в переводах русских писателей. С.
31–61 (перевод и подстрочные примечания).
Повесть об Эймунде и Рагнаре, норвежских конунгах, о их жизни и приключениях
на службе у русского князя Ярослава, об убийстве князя Святополка, записанная
со слов пяти воинов из дружины Эймунда: Из скандинавских саг / Изложил Ник.
Асеев. М., 1915.
Сага об Эймунде // Рыдзевская 1978. С. 89–104.
Фрагменты в: Мельникова 1978б.
Фрагменты в: Древнерусские города. С. 106–119.
[1] Эймунд, сын Хринга, сына Дага, сына Хринга, сына Харальда Прекрасноволосого,
— четвероюродный брат Олава Харальдссона.
[2] Вероятно, имеются в виду военные походы юного Олава, которые, правда, по
другим источникам, начались не с поездки в Англию, а с военных действий в
Аустрвеге — в Шхере Соти, на Эйсюсле (о. Сааремаа) и др. Участие Эймунда в этих
походах нигде более не отмечается.
[3] Рагнар, сын Агнара, сына Рагнара Рюкиля, сына Харальда Прекрасноволосого, —
троюродный дядя Эймунда Хрингссона и Олава Харальдссона.
[4] Ссылки на то, «как говорится в саге о нем (т. е. в саге об Олаве Святом. —
Т.Д.)», «как писали мудрые люди», как «говорит Стюрмир Мудрый», указывают на
использование составителем саги более ранних памятников и, соответственно, на
поздний характер Пряди об Эймунде.
[5] Если слова «немного спустя» относятся к рассказу о том, как ослепленный
конунг Хрёрек напал в день Вознесения на конунга Олава, после чего был отправлен
с Торарином Невьольвссоном в Гренландию, а именно так их и можно понимать, то
речь идет о времени после лета 1018 г., по хронологии Круга земного и Отдельной
саги Снорри. Так что на Русь Эймунд мог попасть не раньше поздней осени (до
прекращения на зимний сезон судоходства) 1018 г. Согласно Пряди, норманны,
оказавшись у конунга Ярицлейва (Ярослава Мудрого), застают его женатым на
Ингигерд, а брак этот был заключен после лета 1019 г., так что, казалось бы,
возвращение Эймунда в Норвегию и путешествие на Русь приходятся на осень 1019 г.
Однако в данном случае мы не можем полагаться на «относительную хронологию саги»
(Назаренко 1993. С. 184), ибо Книга с Плоского острова не является единой сагой
и ее составитель не пытался упорядочить хронологию включенных в рукопись саг, а
потому соединение различных текстов в этой рукописи порой весьма условно с
хронологической точки зрения. Более того, и сами эти тексты, в силу специфики
жанра саги, не во всех отношениях надежны. Е. А. Рыдзевская охарактеризовала
Прядь так: «Последовательность событий в ее изложении довольно близка к тому,
что дает наша “Повесть временных лет”, […] хотя во многом она сбивчива, неточна,
противоречива и местами носит явные следы путаницы и вымысла — результат того,
что она прошла через много рук на своем пути от устного предания до того вида, в
каком мы ее теперь знаем» (Рыдзевская 1940. С. 69). С этим мнением трудно не
согласиться, равно как и с замечанием В. Д. Королюка, что «скандинавские саги —
это очень сложный источник, и поэтому опираться на их сведения при реконструкции
событий политической истории слишком рискованно» (Королюк 1964. С. 239). Кроме
того, см. комментарий 42.
Исследователи нередко весьма вольно трактуют и датируют события, описанные в
Пряди об Эймунде. Так, А. И. Лященко в ответ на самому себе заданный вопрос: «В
котором году собрался Эймунд с дружиной на Русь?» — пишет: «С уверенностью можно
сказать, что летом 1016 года», а, подводя итоги, отмечает, что «хронология саги,
идущая по годам договоров Эймунда с Ярославом, соответствует хронологии
летописи, начиная с 1016 года» (Лященко 1926. С. 1067, 1086). Но ведь 1016 год
саге «навязал» сам Лященко, высчитав (С. 1067), что слухи о положении на Руси
после смерти Владимира могли достичь Норвегии только в конце 1015 г., что о
«трех русских князьях» можно говорить после убиения Бориса, Глеба и Святослава и
после прочного утверждения Святополка в Киеве, но до выступления Ярослава
поздней осенью 1016 г. у Любеча. Так исследователь и нашел в саге то, что
приписал ей сам: ее хронологическое совпадение с русской летописью. С. Х. Кросс
вообще без объяснений заявляет, что Эймунд вернулся в Норвегию в 1015 г. (Cross
1929. P. 186).
[6] Вальдимар (Вальдамар, иногда — Вальдамар Старый) — великий князь киевский
Владимир Святославич (978–1015 гг.). Обращает на себя внимание тот факт, что
саги, предельно внимательные к генеалогиям, не знают родословной этого
правителя.
[7] Гардарики (Garрarнki) — древнескандинавское обозначение Древней Руси (см.
Этногеографический справочник).
[8] О трех сыновьях Владимира говорится и в Хронике (lib. VII, cap. 72, 73)
мерзебургского епископа Титмара (1010-е гг.), однако прямое их отождествление с
«тремя сыновьями», названными в Пряди об Эймунде, затруднено, по мнению А. В.
Назаренко, рядом обстоятельств (Назаренко 1993. С. 166–167). О парадоксальном
«историческом» развитии на Руси легендарного сюжета о трех братьях-правителях
см.: Петрухин 1994. С. 10.
[9] Конунга Бурицлава исследователи традиционно отождествляют со Святополком
Владимировичем (Окаянным), князем туровским, с 1015 по 1019 г. великим князем
киевским. Несходство имен объясняется тем, что в борьбе Ярослава со Святополком
значительную роль играл польский князь Болеслав I Храбрый (992–1025), его тесть.
А. И. Лященко подчеркивает, что «русская летопись при описании этих столкновений
имя Болеслава ставит первым», и «в лагере Ярослава говорится прежде всего о
борьбе с Болеславом» (Лященко 1926. С. 1072). Замена поэтому понятна, тем более
что имя «Бурицлав» встречается в древнескандинавской литературе (Там же; см.
также: Cook 1986. P. 69). Об ином, весьма искусственном, толковании этого имени
см. комментарий 39 к настоящему тексту.
[10] Ярицлейв. — Русский князь Ярослав Владимирович Мудрый — князь новгородский
в 1010–1016 гг., великий князь киевский в 1016–1018, 1018/1019 — 20 февр. 1054
г. — лучше других русских правителей известен древнескандинавским источникам
(см.: Cross 1929; Рыдзевская 1940; Birnbaum 1981a). Его имя передается
источниками с некоторыми вариациями: Jarizleifr, Jaruzleifr, Jarizlжifr,
Jarizlжivr, Jarizlбfr, Jarisleifr, Urisleifr, Ierzlavr, Jarzellavus, Iarezlafus,
Jaritzlavus, Wirtzlavus, из которых наиболее распространена первая форма. Как
правило, источники называют его «Ярицлейв, конунг Хольмгарда», но более ранние
источники именуют его иначе: в Обзоре он назван «Ярицлав, конунг Аустрвега», а в
Легендарной саге — «конунг Гардов». Суть этих обозначений одна — «русский
конунг».
[11] Вартилава исследователи традиционно отождествляют с полоцким князем
Брячиславом Изяславичем (ум. в 1044 г.), племянником (а не братом, как в Пряди)
Ярослава Мудрого (обо всех трех именах — Бурицлав = Святополк, Ярицлейв =
Ярослав, Вартилав = Брячислав — см., например: Карамзин 1842. Кн. I, т. II, гл.
II; Рыдзевская 1940. С. 69). А. И. Лященко объясняет превращение племянника
Ярослава в его брата тем, что «русские князья разных степеней родства называли
себя и официально, и в частной беседе братьями» (Лященко 1926. С. 1086; о
термине «брат» в среде древнерусских князей см.: Колесов 1986. С. 55–57). Р. Кук
небезосновательно полагает, что фигура Вартилава являет собой соединение двух
образов — Брячислава, от чьего имени образовано имя «Вартилав» и чья резиденция
(Палтескья — Полоцк) упоминается в тексте, и Мстислава Владимировича, князя
тмутараканского, который, как и Вартилав в Пряди, заключил с Ярославом мирный
договор, а после смерти оставил свой удел Ярославу (Cook 1986. P. 69; ср.:
Джаксон 1988г).
[12] Кэнугард (Kжnugarрr) — древнескандинавское обозначение Киева. Топоним в
Пряди упоминается дважды.
[13] Здесь термин rнki — «государство» (в русском контексте «княжество»)
соединен с названием города Киева. Как правило, для обозначения княжеств в
памятниках древнескандинавской письменности использовались формы множественного
числа от названий городов — их столиц (см.: Джаксон 1985. С. 216–217, примеч.
31).
[14] Хольмгард (Hуlmgarрr) — древнескандинавское обозначение Новгорода. Топоним
в Пряди упоминается трижды.
[15] Палтескья (Palteskja) — древнескандинавское обозначение Полоцка. Топоним в
Пряди упоминается дважды.
[16] Стереотипное выражение «и вся область, что сюда принадлежит», показывает,
что топоним Palteskja — обозначение города, а не области. Автор явно
непоследователен: Kжnugarрr он называет княжеством, про Hуlmgarрr ничего не
говорит, Palteskja у него — город.
[17] Движение по «Аустрвегу» на Русь характерно для ранних королевских саг (см.:
Джаксон 1988а), так что, возможно, именно эта часть повествования восходит к
более ранним рассказам, на основе которых, безусловно, сложилась сага. Столь
детальное знакомство саги с событиями на Руси, естественно, возможно было только
на основе устных рассказов непосредственных участников событий.
[18] Термин friрland использовался викингами, когда они давали обязательство не
грабить ту или иную территорию при условии, что им будут гарантированы приют и
свободная торговля; это и называлось «мирной землей» (Cleasby, Gudbrand
Vigfusson 1957. P. 173). В переводе Е. А. Рыдзевской — «мир в стране». Анализ
понятий friр и unfriр см: Lund 1987.
[19] Возражая С. М. Строеву, высказавшему сомнение в том, что норвежцев могли
сразу пригласить на пир к князю, А. И. Лященко отметил, что «нужные Ярославу
норманны, в то тревожное для него время — накануне столкновения со Святополком,
конечно, были приняты так, как и часто на Руси, т. е. по пиру. Пиры князя с
дружинниками отмечены в летописи и при Владимире и позднее» (Лященко 1926. С.
1068).
[20] Исследователи считают, что Ярослав, «осторожный и не отличавшийся
щедростью», представлен сагой верно; его психологию «можно здесь уловить из
сопоставления с тем, как мыслит и действует Эймунд». По мнению А. И. Лященко, из
последнего абзаца текста видно, «что Ингигерда играла значительную роль в
политической жизни княжества мужа» (Лященко 1926. С. 1068; Рыдзевская 1940. С.
69, 70). Мне представляется, что роль Ингигерд и Эймунда значительно
преувеличена Прядью (см. комментарий 42 к настоящему тексту) и тем самым искажен
и облик Ярослава, дабы он мог быть противопоставлен скандинавам: своей
жене-шведке и норвежцу Эймунду.
[21] Вопрос о формах и размерах оплаты скандинавских наемников на Руси
рассмотрен Е. А. Мельниковой. Исследовательница показывает, что договор с
норманнским отрядом заключался на срок в 12 месяцев; условия оплаты
предварительно оговаривались, хотя и были вполне традиционны, а именно — по
числу воинов в дружине; оплата зависела от положения воинов в дружине и от
успешности службы наемников; расчет производился в денежной форме или исчислялся
на деньги; годовая оплата дружинника исчислялась в эйрир (ок. 27 г.) серебра
(Мельникова 1978б).
[22] А. И. Лященко посчитал, что «здесь, как и в договоре Олега, идет расчет по
кораблям (ладьям)» (Лященко 1926. С. 1071). Точнее, на мой взгляд, указание Е.
А. Мельниковой, что «договор отражает традиционный порядок оплаты — по числу
воинов в дружине» (Мельникова 1978б. С. 292).
[23] Исследователи не единодушны в оценке оплаты скандинавских наемников по
Пряди. Так, если, по мнению А. И. Лященко, «самая сумма вознаграждения норвежцев
за службу может быть и преувеличенной рассказчиками саги» (Лященко 1926. С.
1071), то Е. А. Мельниковой, отметившей, что «эйрир серебра в XI в. в
Скандинавии равен около 27 г», «размер денежного вознаграждения, указанный в
первом договоре, представляется вполне реальным» (Мельникова 1978б. С. 293).
[24] Весьма характерным предметом новгородского экспорта были меха. Как
показывает анализ письменных памятников IX–XIII вв., русские меха были хорошо
известны в Византии, Германии, Франции, Англии, а также в Хорезме (Новосельцев,
Пашуто 1967. С. 84, 92, 93, 97, 105; Матузова 1979. С. 48). Свидетельством
масштабности меховой торговли Древней Руси может служить наличие в ряде
европейских языков заимствованного из древнерусского языка слова «соболь»
(Мельникова 1984а. С. 72).
[25] Заключение договора сроком на год, вероятно, связано с сезонностью плаваний
по Балтийскому морю (см.: Лященко 1926. С. 1067; Мельникова 1978б. С. 292).
[26] Известие Пряди о том, что Ярослав «велел выстроить» варягам «каменный дом и
хорошо убрать драгоценной тканью», неоднократно сопоставлялось исследователями с
рассказом Новгородской I летописи младшего извода под 1016 г. об избиении
варягов новгородцами «в Поромонѣ дворѣ» (НПЛ. С. 174). Так, Б. Клейбер,
отказавшись от многочисленных трактовок этого выражения «как двора какого-то
новгородца по имени Поромон» и от предложенного И. Микколой, а позднее им самим
же и отвергнутого толкования микротопонима от древнескандинавского farmaрr —
«лицо, занимающееся мореплаванием и торговлей», связал его со словом «паром»
(ср. с «Поромянью» в Псковской III летописи, Парамо-Успенской церковью, церковью
Успения с Пароменья, Пароменской церковью, Паромской церковью) и предложил
реконструкцию события 1016 г. с учетом сведений Пряди. «Некоторое число варягов
из отряда Эймунда, “гуляя” на торговой стороне, “начаша насилие деяти на мужатых
женах”. Это привело к столкновению между варягами и новгородцами… Спасаясь от
толпы, варяги обратились в бегство. Защиту они могли найти только в своей
казарме и, если она находилась на Софийской стороне, то чтобы попасть туда, им
нужно было переправиться на пароме через Волхов… На дворе парома (во Поромони
дворе), при посадке или вернее сходе с парома, что всегда связано с некоторыми
затруднениями, и было убито несколько десятков варягов» (Клейбер 1959. С.
132–142). Е. А. Мельникова вернулась к толкованию И. Микколы (Mikkola 1907b) и
заключила, что «есть все основания связать оба сообщения (летописи и Пряди. —
Т.Д.) и предполагать, что во время правления Ярослава в Новгороде существовал
“двор”, отведенный для жительства останавливающимся там скандинавам».
Исследовательница, правда, затрудняется сказать, «как долго он функционировал и
каково его соотношение с “готским двором”» (Мельникова 1984б. С. 130).
[27] Как видим из текста, инициатором разногласий между братьями был Бурицлав, а
не Ярицлейв. По мнению А. И. Лященко, «такое свидетельство саги не противоречит
характеру Ярослава, человека осторожного и склонного к выжидательной политике»
(Лященко 1926. С. 1072).
[28] Совершенно справедливо замечание А. И. Лященко, что «требование уступки
нескольких местностей является как бы общим местом в сагах» (Лященко 1926. С.
1072).
[29] Из этих слов Лященко почему-то заключает, что «отряд Эймунда был не
единственным иноземным отрядом в распоряжении и на службе у Ярослава» (Лященко
1926. С. 1073). Текст оснований для данного утверждения не содержит, но вывод
сам по себе, бесспорно, верен.
[30] Обычай пересылать по округу стрелу как знак призыва на войну — обычай не
славянский, а скандинавский (Рыдзевская 1978. С. 93, примеч. 8).
[31] По мнению Р. Кука, Прядь имеет определенную литературную форму. Требования
литературы, которая предпочитает регулярность, повтор, штамп, исказили
естественную историческую картину, которая неизбежно иррегулярна и асимметрична.
Яркий пример этого — три атаки Бурицлава, три совета Эймунда, три отказа
Ярицлейва платить своим варягам, два ложных слуха о смерти Бурицлава (см. ниже в
тексте Пряди; ср.: Selnes 1965. S. 147–148). Из трех столкновений
Ярослава-Ярицлейва со Святополком-Бурицлавом лишь первое, по мнению Кука,
параллельно в летописи и Пряди: и там, и здесь брат-мятежник выступает против
Ярослава, который в ответ выводит свое войско (включая варягов), чтобы оказать
ему сопротивление; они сходятся на противоположных берегах реки и располагаются
там на некоторое время (на четыре дня по Пряди, на три месяца по ПВЛ), пока
атака Ярослава не сметает противника, и он отправляется искать новых союзников
(Cook 1986. P. 69, 71). По А. И. Лященко, «здесь мы имеем описание сражения,
происшедшего поздней осенью 1016 г. между Святополком и Ярославом у Любеча.
Общими чертами описания в летописи и в саге является расположение войск по обоим
берегам реки (в летописи — Днепра)» (Лященко 1926. С. 1074).
[32] Бьярмаланд — Беломорье (см. Этногеографический справочник). Как отмечает Е.
А. Рыдзевская, Прядь «превращает печенегов, союзников Святополка в его борьбе с
Ярославом, в бьярмов, более известных на скандинавском севере» (Рыдзевская 1945.
С.61). В архивных материалах исследовательницы содержится такая запись: «Бьярмы
в Eym. (т. е. в Пряди об Эймунде. — Т.Д.) — вымысел автора, более знакомого с
ними, чем с печенегами, или признак новгородского влияния на сагу (до Flat.,
конечно)» (Архив ИИМК РАН. 39. №43. Л. 4).
[33] Р. Кук полагает, что определение, данное А. Стендер-Петерсеном Саге о
Харальде Суровом — «собрание военных хитростей» (Stender-Petersen 1934. S. 98),
— с еще большим правом может быть применено к Пряди, поскольку центральным
моментом этой последней является рассказ о трех военных хитростях, при
посредстве которых Эймунд помогает Ярицлейву победить Бурицлава. Если первое
столкновение с Бурицлавом, как оно описано в Пряди, имеет, по его мнению,
сходство с историческим известием, зафиксированным в ПВЛ, то второе и третье,
напротив, представляют собой остроумные военные хитрости, составляющие, по
Стендер-Петерсену, «варяжский» корпус повествовательного материала.
В подготовке ко второму столкновению Кук усмотрел нигде в литературе не
встречающееся соединение мотивов, при том что взятые изолированно эти две
военные хитрости довольно известны. Так, рытье защитниками города рва для
лошадей осаждающих рекомендует Кекавмен; в русской былине об Илье Муромце татары
роют три рва, чтобы поймать Илью и его коня. В этих случаях не предполагается
маскировка рва, как в Пряди, но о ней говорит греческий историк Эней Тактик (IV
в. до н. э.). Выставление напоказ драгоценностей упоминается несколькими
скандинавскими сагами, но там это делается с другим намерением: в Саге о Хрольве
Гаутрекссоне, в Саге о Рагнаре Лодброке и в Саге о сыновьях Магнуса жители
осажденного города, устав от осады, выставляют драгоценности, чтобы заманить
противника в город, но затем не могут удержать оборону города, и их город
оказывается взятым. Южный вариант того же рассказа встречается в сообщении
Джоффри Малатерры об осаде города Бари Робертом Гискардом, происходившей в
1067–1071 гг. Кук полагает, что при осаде Бари подобное событие, действительно,
могло иметь место, а затем рассказ о нем был заимствован составителями северных
саг (Cook 1986. P. 78–81).
Я. де Фрис считал, что этот «анекдот», как и многие другие, принадлежит к
«норманнским заимствованиям в исландских королевских сагах», т. е. эти материалы
были перенесены на север норманнскими писателями и рассказчиками (de Vries 1931.
S. 72). Стендер-Петерсен оспорил аргументы де Фриса, пытаясь доказать, что
военные хитрости, вроде тех, которые использовал Харальд Суровый при захвате
четырех сицилийских городов, были заимствованы не скандинавами у норманнов, а и
скандинавами и норманнами — из византийских источников. Стендер-Петерсен не
анализировал мотива выставления напоказ драгоценностей со стен осажденного
города, но нет причин, заключает Кук, по которым и этот рассказ не мог бы быть
причислен к рассказам, прошедшим по «варяжскому» пути. Варяги активно
участвовали в столкновениях в районе Бари в 1041 и 1071 гг. и, естественно,
полагает Кук, могли принести рассказ с собой в Византию, а оттуда — на Север.
Подобных историй нет на Руси, однако вероятность его прохождения через Русь,
утверждает Кук, весьма велика (Cook 1986. P. 81).
А. И. Лященко из сопоставления текстов саги, русских летописей и Хроники Титмара
заключил, что «биармийцы — это печенеги. В баснословных рассказах о Биармии, —
пишет он, — следует отметить неопределенность указаний на то, что́ именно
следует разуметь под Биармией». В некоторых сагах, по его мнению, Бьярмаланд —
«вообще далекая страна на востоке», а потому «мало известная, отдаленная от
Скандинавии страна печенегов могла получить название “Биармии”». «Наконец,
биармийцы Эймундовой саги являются конным войском, что вполне понятно для
кочевников печенегов» (Лященко 1926. С. 1077–1078). С этим трудно согласиться,
поскольку как бы ни была расплывчата и неопределима Бьярмия, в любом случае она
представляет собой территорию не просто «на востоке», а непременно на
северо-востоке, точнее — в самой северной части восточной «половины мира».
Соответственно, мы не можем говорить, что бьярмийцы — это печенеги, а можем лишь
утверждать, что до составителей Пряди дошли сведения о бегстве Святополка в
отдаленные земли, а для северных авторов территориями, окраинными по отношению к
Гардарики, и выступал как раз Бьярмаланд.
[34] «Ко второму, если можно так выразиться, акту борьбы Ярослава с братом,
соответствующему известиям “Повести временных лет” под 1018 г., относится
сообщение саги о том, что Ярослав был в бою тяжело ранен в ногу. Но по “Повести
временных лет” он оказывается “хромцом” еще в 1016 г., независимо от какого бы
то ни было ранения, а Тверская летопись, как известно, упоминает о его хромоте
от рождения. Интересно, что, по мнению Д. Г. Рохлина, образовавшийся у Ярослава
в детстве вывих правой бедренной кости (не травматического происхождения) мог
давать лишь незначительную хромоту, в молодые годы мало заметную для окружающих;
следовательно, то лицо, которое, по летописи, называет его хромым в 1016 г.,
когда он еще не был стар, вероятно, знало об этом недостатке. Если известие саги
о ранении в ногу и является позднейшим домыслом, объясняющим хромоту (как это
понимает Ф. А. Браун — Braun 1924. S. 161. — Т.Д.), то сведение о самом этом
явлении идет во всяком случае из ближайшей к Ярославу среды и восходит к устному
преданию. Второе, травматическое повреждение правой ноги у Ярослава произошло,
по исследованиям Д. Г. Рохлина, позже того времени, о котором повествуют
летопись и сага» (Рыдзевская 1940. С. 69).
[35] По поводу войска, приведенного Бурицлавом из Тюркланда и состоящего из
тюрков и блокумен, А. И. Лященко пишет, что «турки — это, по-видимому, торки,
куманы» («бело-куманы»), «т. е. половцы — более поздняя замена имени печенегов»
(Лященко 1926. С. 1079), и все это «не противоречит летописи». Тюрки — «общее
название кочевых народов Юго-Восточной Европы» (Мельникова 1986. С. 218);
blцkumenn — скорее всего, валахи (Рыдзевская 1978. С. 97, примеч. 13; Мельникова
1977б. С. 199). Как пишет Е. А. Мельникова, «значение этнонима не вполне ясно,
несмотря на то, что он несколько раз встречается в сагах. Лишь одно упоминание —
в «Саге об Эймунде»— более или менее определенно указывает на его отнесение к
какому-то народу, населявшему южные районы Восточной Европы за пределами Руси…
Этимология этнонима также не очевидна. Наиболее распространено его
отождествление со славянским “валах”, “влах”». По мнению исследовательницы, это
толкование наиболее предпочтительно (Мельникова 1977б. С. 199–200).
[36] Вполне вероятно, что здесь перечислены те скандинавы (а среди них есть и
исландец), которым удалось донести до Исландии рассказ об участии Эймунда в
столкновениях Ярослава с братьями. Финнур Йоунссон считает, что исландец Бьёрн —
это Bjцrn Hitdœlakappi (Бьёрн Богатырь из Хитдалир) — герой Саги о Бьёрне
(родовой саги, где рассказывается о его распре с Тордом Кольбейнссоном). Годы
жизни Бьёрна — 989–1024. В саге рассказывается, что в юности он был на Руси у
«Вальдамара конунга» (см.: Finnur Jуnsson 1923. S. 780).
[37] Рассказ о переодевании Эймунда (нищенская одежда и козлиная борода) имеет
две литературные параллели: в Пряди о Торлейве Скальде Ярлов и в Саге о Хромунде
Гридссоне. Здесь Р. Кук усматривает заимствование из исландской устной традиции
(Cook 1986. P. 74).
[38] При третьем столкновении с Бурицлавом Эймунд использовал сложную и весьма
остроумную военную хитрость: безошибочно угадав место, на котором должен был
быть поставлен шатер Бурицлава, Эймунд со своими людьми наклонил к земле большое
дерево и, привязав к его вершине канат, закрепил конец внизу; ночью, после того
как шатер уже был установлен, Эймунд привязал вымпел шатра к верхушке дерева; по
сигналу Эймунда люди перерубили веревку, державшую дерево, и шатер был заброшен
распрямившимся деревом в лес; тут Эймунд убил конунга Бурицлава.
Убийство при помощи согнутого дерева (деревьев) — мотив, восходящий к
античности: оно упоминается в Метаморфозах Овидия, рассказ о нем содержится у
Аполлодора. О таком убийстве (также приуроченном к Руси) говорит и датский
хронист Саксон Грамматик; византийский историк X в. Лев Диакон сообщает об
убийстве Игоря при помощи деревьев. Анализ этого сюжета см.: Cook 1986. P.
82–84.
[39] Версия Пряди об убийстве Бурицлава-Святополка варягами Ярослава принимается
многими исследователями, причем ей даже отдается предпочтение перед летописным
рассказом о смерти Святополка (Лященко 1926. С. 1081, 1086; Cook 1986 P. 70).
Однако в историографии существует и такая точка зрения, что, говоря об убийстве
Эймундом Бурицлава, Прядь повествует об убиении Бориса варягами, подосланными
Ярославом. Для доказательства этого тезиса исследователям приходится проделывать
весьма сложные манипуляции с именем «Бурицлав», утверждая, что это — «какое-то
собирательное имя» (Ильин 1957. С. 95), поглощающее «всех тогдашних врагов
Ярислейфа» (Там же. С. 141), настаивая на путанице в Пряди «с именами князей»
(Алешковский 1972. С. 110), либо заявляя, что «введение дополнительного
персонажа, имя которого (Борис) в скандинавской транскрипции весьма близко к
собирательному имени Бурислейф, могло внести путаницу, и Бориса включили в тот
же собирательный образ (Бурислейф)» (Хорошев 1986. С. 29). Основным же
аргументом здесь оказывается утверждение, что «описание в саге этого события в
ряде существенных подробностей совпадает с убиением Бориса, как о нем повествует
“Сказание”, а за ним и летопись» (Ильин 1957. С. 160–161; Хорошев 1986. С. 28).
Не углубляясь в полемику с названными авторами (см. также: Головко 1981. С.
109–111; Головко 1988. С. 23–25; Назаренко 1993. С. 174–175), отмечу лишь, что
сценам, где Эймунд убивает Бурицлава и где он приносит Ярицлейву отрубленную
голову брата, найдены аналогии и в древнескандинавской, и в античной литературе
(Cook 1986. P. 74, 82–84; см. комментарии 38 и 40 к настоящему тексту).
[40] Вероятное заимствование из литературного текста Р. Кук видит в сцене, где
Эймунд возвращается к Ярицлейву с отрубленной головой Бурицлава, а Ярицлейв
краснеет при виде головы брата. Одной из параллелей является рассказ в 49-й
главе Саги о Харальде Суровом Снорри Стурлусона о том, как Хакон Иварссон
убивает Асмунда, племянника и воспитанника датского конунга Свейна, приносит
Свейну отрубленную голову Асмунда, и конунг густо краснеет (см.: Круг Земной. С.
430; Cook 1986. P. 74).
[41] Е. А. Рыдзевская отмечает, что гибель Бурицлава от рук варягов Ярицлейва
описана не так, как гибель Святополка в Повести временных лет под 1019 г.
«Интересно, что по саге выходит, что гибель Бурислафа от руки дружинников
бросает тень на него самого, как на братоубийцу, и является к тому же фактом,
показательным для чрезмерного усиления норманнов в окружении Ярослава»
(Рыдзевская 1940. С. 70).
[42] Той сцене, где Ингигерд с Рёгнвальдом садятся на плащ Эймунда, княгиня
делает знак, а Эймунд успевает вскочить раньше, чем на него нападут, найдены
аналогии в двух сагах об исландцах: в 10-й главе Саги о курином Торире и в 75-й
главе Саги о людях из Светлой долины. Р. Кук считает, что сцена с плащом
заимствована Прядью из устной традиции (Cook 1986. P. 73). В таком случае это
вымышленная сцена в контексте взаимоотношений Ярослава с варягами, и участие в
ней Ингигерд — плод авторской фантазии.
В целом участие Ингигерд в описанных событиях представляется позднейшей
вставкой. Она пытается убить Эймунда, когда он решает покинуть Ярицлейва; ее
крадут варяги во главе с Эймундом, уже перешедшие на сторону Вартилава; она (а
не конунг) производит раздел русских земель, в результате которого принимается
решение, что «Эймунд конунг и Ингигерд должны были решать все трудные дела».
Если исследователи подчеркивали, что рассказ наполнен вымыслом, направленным на
прославление Эймунда (de Vries 1967. S. 303), то следует также подчеркнуть и
намеренное преувеличение роли скандинавки Ингигерд — жены князя Ярослава. Уже из
первой ее характеристики «видно, что Ингигерда играла значительную роль в
политической жизни княжества мужа», — так пишет А. И. Лященко, подчеркивая при
этом, что «это мы знаем и из других саг (напр., из саги об Олафе св., из саги о
Магнусе)» (Лященко 1926. С. 1068). Я бы сказала иначе: из первой же
характеристики Ингигерд и противопоставления ее Ярицлейву («она была как нельзя
более великодушна и щедра на деньги, а Ярицлейв конунг не слыл щедрым…») видно,
какую роль отводят ей составители Пряди.
Мне представляется, что в действительности Ингигерд не была участницей тех
событий, о которых повествует Прядь, а ее введение в текст имеет под собой две
причины: а) постоянное соединение в памятниках скандинавской письменности
образов Ярицлейва и Ингигерд; б) включение Пряди об Эймунде составителями Книги
с Плоского острова в состав Саги об Олаве Святом вслед за рассказом о сватовстве
и женитьбе Ярицлейва. Кстати замечу, что еще более искусственным выглядит
упоминание в самом конце Пряди пребывания на Руси (у ярла Рёгнвальда) конунга
Олава Харальдссона.
[43] А. И. Лященко отмечает, что, по свидетельству Длугоша, в войске Брячислава
Полоцкого, действительно, были варяги (Лященко 1926. С. 1084).
[44] В 1904 г. на заседании Отделения русской и славянской археологии Русского
археологического общества Ф. А. Брауном был сделан доклад на тему «Русские
князья в исландских сагах». Как зафиксировано в протоколе заседания, «в
последовавшей по поводу сообщения оживленной беседе между докладчиком, С. Ф.
Платоновым, Я. И. Гурляндом, А. А. Спицыным, С. А. Андриановым, А. Е.
Пресняковым и др. обращено было особенное внимание на следующее место Эймундовой
саги: “Конунг (полоцкий князь Вартилаф) сказал: ‘Дай мне время посоветоваться с
моими мужами, потому что они дают деньги, хотя я их трачу’.” Одни из упомянутых
лиц принимали, что данное сведение говорит прямо о финансовой зависимости князя
от веча, по крайней мере в Полоцке, другие совершенно отрицали такое толкование
текста или же указывали на необходимость осторожного отношения ко всем вообще
сведениям саг» (ЗРАО. СПб., 1905. Т. VII, вып. I. С. 179).
[45] Упрекая Г. В. Штыхова в том, что он «почерпнул отсюда сведения о боярском
совете в Полоцке» (см.: Штыхов 1975. С. 15), И. Я. Фроянов и А. Ю. Дворниченко
предлагают рассматривать это известие Пряди «как свидетельство о вече, ибо тинг
в системе социально-политических отношений скандинавов той поры — не совет
знати, а народное собрание, во многом подобное древнерусскому вечу. Значит,
городская община Полоцка к тому времени настолько окрепла, что без нее князь не
мог принимать какое-либо важное решение» (Становление и развитие. С. 254).
Однако столь серьезный вывод, сделанный на основании единичного утверждения саги
— источника, для которого характерна неразвитость социальной терминологии
(особенно применительно к землям, лежащим за пределами Скандинавии) и перенос на
чужую почву скандинавских общественных институтов, не выглядит убедительным. Тем
более что «на основании известий о вече в древнерусских источниках и
сравнительно-исторических материалов можно сделать вывод о прекращении практики
вечевых собраний в X–XI вв. при решении государственных политических и судебных
вопросов, а также об отсутствии областных органов народного самоуправления в
условиях создания княжеского административно-судебного аппарата» (Свердлов 1983.
С. 56).
[46] Ср. комментарий 28 к настоящему тексту. Подлинный смысл событий 1021 г.
вскрыт А. Н. Насоновым, увидевшим здесь притязания растущего экономически
Полоцка на ключевые позиции (Усвят и Витебск) на одном из ответвлений пути «из
варяг в греки» (Насонов 1951. С. 151; Алексеев 1966. С. 241).
[47] Здесь Kжnugarрr и Hуlmgarрr — обозначения княжеств; в их характеристиках
«составитель саги, несомненно, противоречит своим словам» в начале текста, «где
Кенугард (Киев) называется самой важною частью Руси; теперь такой эпитет
прилагается к Хольмгарду (Новгороду)» (Лященко 1926. С. 1083). Пытаясь стереть
расхождение между летописью и Прядью, О. И. Сенковский объяснил слова
скандинавского источника «с данями и поборами» тем, что «Киев был уступлен
Брячиславу не в полное и безусловное его владение,… а только в управление от
имени Ярослава с присвоением управителю известных выгод» (Сенковский 1834. С.66,
примеч. 43).
[48] Исследователи считают явно фантастическим сообщение Пряди об утверждении в
Полоцке Эймунда, а затем и его побратима Рагнара, поскольку из летописей
известно, что Брячислав был полоцким князем до своей смерти в 1044 г., а после
него полоцкий стол занимал его сын Всеслав (Лященко 1926. С. 1083; Штыхов 1982.
С. 52). Однако О. И. Сенковский, настаивавший на абсолютной достоверности
скандинавского источника, предположил здесь ошибку писца, неверно расставившего
знаки препинания, и прочитал это место следующим образом: «а Вартилафу владеть
Кенугардом, который есть другая самая лучшая область с податями и сборами, т. е.
вдвое более области, нежели как он имел прежде, нежели Полоцк; а ту область,
которая там лежит подле, иметь конунгу Эймунду». Он также высказал
предположение, что этой областью, «кажется, была Ливония» (Сенковский 1834. С.
67, примеч. 44). А. П. Сапунов, согласившись с синтаксическими вольностями
Сенковского, заключил, что, возможно, «это было удельное полоцкое княжество —
Герсик» (Сапунов 1916. С. 20, примеч. 2). Отвлекшись от реальной исторической
ситуации и лишь сконцентрировав свое внимание на исторической типологии, М. Б.
Свердлов дал следующий комментарий: «Согласно саге об Эймунде, этому конунгу
было поручено управление Полоцком, причем это управление могло стать
наследственным. Не следует видеть в подобных отношениях великого князя и ярла
что-то необычное, появившееся на Руси вместе с Ингигерд и Рогнвальдом или
Эймундом. Согласно преданиям о Свенельде, записанным в Новгородской I-ой
летописи, Игорь «примуче Углече, възложи на ня дань, и власть Свеньлду», «… и
дасть же дань деревьскую Свенелду, и имаша по черне куне от дыма» (НПЛ. С. 109).
Видимо, определенную долю дани Свенельд выплачивал великому князю» (Свердлов
1974. С. 65). Со ссылкой на комментарий к изданию Начальной летописи К. В. Смита
(Копенгаген, 1869), Р. Кук утверждает, что передача земли Эймунду в управление в
качестве платы за его службу (хотя, конечно, и не всей Полоцкой земли) вполне
вероятна (Cook 1986. P. 71). См. также: Джаксон 1991б.
[49] А. И. Лященко справедливо подчеркивает, что это — «место, давно ставшее в
сагах “общим”», да и не мог один человек «успешно вести защиту и на севере, и на
юге, и на западе такой обширной страны, какой уже тогда была Русь» (Лященко
1926. С. 1085).
[50] Слова Пряди, что «Ярицлейв конунг будет над Гардарики», по мнению О. И.
Сенковского, означают, что «Ярослав остается при своем звании Великого князя
Киевского, и следовательно Киев принадлежит ему, а Брячислав получает только
часть Киевского Удела, условно, с правом пользования податями и сборами»
(Сенковский 1834. С. 71, примеч. 45; ср. комментарий 47 к настоящему тексту).
[51] Альдейгьюборг (Aldeigjuborg) — древнескандинавское обозначение Ладоги.
Топоним в Пряди упоминается дважды.
[52] Появление ярла Рёгнвальда в этом месте ничем не оправдано, кроме как
желанием составителей Книги с Плоского острова ввести Прядь в контекст Саги об
Олаве Святом, где непосредственно перед Прядью шла речь о том, как ярл Рёгнвальд
получил от Ингигерд в управление переданный ей Ярославом в качестве свадебного
дара Альдейгьюборг (ср. комментарий 42 к настоящему тексту).
[53] Остроумно и выразительно прокомментировал условия этого договора А. И.
Лященко: «Не отмеченное нашими летописями коренное перераспределение русских
земель, о котором узнаем из саги, явилось результатом передачи составителем саги
Полоцка Эймунду; за потерю Полоцка он вынужден был вознаградить Брячислава
Киевом. Но тогда Ярослав не мог оставаться конунгом всего Гардарика (т. е.
Руси), если у него был отнят Киев. Итак, с этим мы не можем согласиться»
(Лященко 1926. С. 1085).
[54] Характерная для саг тенденция на возвеличение скандинавов за пределами
своей страны (см.: Джаксон 1978в. С. 282–288) получает словесное выражение,
когда Прядь сообщает, что «все трудные дела» в русском государстве должны были
решать норвежец Эймунд и жена Ярослава Ингигерд — дочь шведского конунга Олава
(ср. комментарий 42 к настоящему тексту).
[55] О. И. Сенковский, объясняющий отсутствие в Пряди описания ряда известных по
летописи событий 1015–1021 гг. «пропусками» переписчика, «искажающими
подлинник», видит и в данном случае «пропуск в несколько строк или смешение
обстоятельств», в результате чего получается, что Брячислав умер на двадцать лет
раньше, чем в действительности (Сенковский 1834. С. 71, примеч. 46).
[56] По летописи, Ярослав стал великим князем киевским в 1036 г., после смерти
своего брата Мстислава, и оставался им до 1054 г.
[57] Неясная фраза Пряди о том, что они (?) любили друг друга тайной любовью, с
уверенностью прочитывается Ф. А. Брауном как указание на взаимоотношения
Ингигерд и Олава Норвежского, поскольку о том же говорят и более ранние
источники: История Теодрика, Обзор и Красивая кожа (Braun 1924. S. 182–185;
тексты см. в.: «Исландские королевские саги», ч. III).
См. также Библиографию, Этногеографический справочник, Eymundar юбttr (др.-исл.
текст), перевод О. И. Сенковского
Перевод Е. А. Рыдзевской (Рыдзевская 1978. С. 89–104).
Источник: Исландские королевские саги о Восточной Европе (до середины XI в.) Т.
Н. Джаксон. — М., 1994.
Саги о рыцарях
Сага о Самсоне Прекрасном
На норн престоле
девять дней я сидел,
туда вознесли меня кони;
великанш ложное солнце
люто сияло тогда
с небес затянутых тучами.
Песнь о Солнце», 51
(«Старшая Эдда»)
Воспитание Самсона
Артусом звали конунга, который правил в Англии. Он был богатый и с множеством
подданных, и великий хёвдинг. У него была королева из знатного рода, как ему и
приличествовало. Ее звали Сильвией, дочь конунга Унгарии. Их сына звали
Самсоном. Он был высокий и сильный, прекрасный обличием, куртуазный и
воспитанный, с множеством друзей и великий щеголь, и пылкая натура, и постоянно
мягкий, так что все любили его искренне. Его прозвали Самсоном Прекрасным и то
воистину, ибо на всем его теле не было ни единого изъяна.
Дочь имели они, второго ребенка, которую звали Грега. Она была прекрасна и
куртуазна, учена и сведуща в большинстве видов вышивания, которые были девам к
лицу.
Артус, конунг, был в юности великим воином. А когда он постарел — остепенился он
и правил королевством с доброй славой и великой доблестью.
Сына конунга отдали на воспитание рыцарю по имени Салмон. Он был мудр и любим
многими и проницателен [в совете]. Его жену звали Олимпией. Она была родом из
Бретани. Там у нее было много собственности и богатств. Она была сведуща во
многих вещах, мудрая и глубокая в замыслах как позже будет поведано. Она
взрастила Самсона с великой любовью. Рос он там, покуда не исполнилось ему
одиннадцать зим, и стал он тогда учиться искусствам и рыцарской науке у Салмона.
Был он настолько талантлив к искусствам, что не было ему равного во всей Англии.
Затем заболел его воспитатель и умер. То, полагали все, было большой утратой.
Вернулся Самсон к отцу и жил с ним.
Олимпия не стала задерживаться в Англии. Вернулась она в Бретань и поселилась в
своих владениях. У нее имелся замок, который стоял в лесной глуши вдали от
проезжих дорог и жила она там, по большей части, с маленькой свитой.
