Контрабанда на военном корабле

Именно вышеописанному безделью следует приписать то, что во время стоянок в порту матрос на военном корабле всего более подвергается искушениям и чаще всего попадает в беду. Ибо хотя корабль и стоит на якоре в доброй миле от берега и днем и ночью вдоль бортов его прохаживаются часовые, однако все это не может совершенно воспрепятствовать проникновению на корабль береговых соблазнов. А тот, кто более всего накликает на голову матроса бедствий во время стоянок, разумеется, исконный враг и искуситель всех мореходцев — сатанинский бог пьянства.

Замурованный в своем корабле, где он отбывает томительные три года в некоем плавучем Ньюгейте [201], из которого он не может бежать ни через крышу, ни подкопавшись под стены, он слишком часто обращается к бутылке, чтобы избавиться от невыносимой скуки безделья и невозможности никуда уйти. Казенной порции спиртного — четверти пинты в день — не хватает, чтобы взбодрить его; он готов поклясться, что грог безбожно разбавляют: он презрительно фыркает на него, утверждая, что вино стало что марля — жидель одна — он жаждет покрепче нажать на снасть, потуже выбрать конец, и многие, если бы только могли дорваться до опиума, отгородили бы себя стеной непроницаемого дыма от ненавистной действительности. Попробуйте втолковать ему, что delirium tremens и mania a potu[28] подстерегают пьяниц, он вам ответит: «Все, что отдает жизнью, лучше, чем если тебе Деви Джонс [202] крышкой от ящика нос придавит». Он идет напролом, как лавина, ему дела нет, увлечет ли он другого в своем падении, — любая встряска лучше, чем мертвенное прозябание в невыносимом одиночестве. Стоит ли удивляться после этого, что он способен пуститься во все тяжкие, чтобы раздобыть себе то, чего так страстно жаждет; стоит ли удивляться, что он готов платить втридорога, нарушать все уставы, подвергать себя риску постыдной порки, лишь бы не оказаться без этого живительного стимула.

Между тем ничто так сурово не карается на корабле, как тайная доставка спиртного и пьянство — и за то и за другое существует одно лишь наказание, неукоснительно применяемое: порка у трапа.

Строевое начальство принимает все мыслимые меры, чтобы не допустить тайного проникновения на корабль спиртных напитков. Так, при стоянке в иностранном порту ни одна шлюпка с берега не имеет права приблизиться к кораблю без разрешения вахтенного офицера. Даже лодки, привозящие с дозволения начальства для нижних чинов фрукты, которые те могут приобретать за свои деньги, неизменно подвергаются осмотру, прежде чем хозяевам их разрешат вступить в какие бы то ни было сношения с командой. Осматриваются не только лодки торговцев, но без обыска, иногда по двадцати раз на дню, не обходятся даже многочисленные судовые шлюпки, непрестанно снующие между кораблем и берегом.

Производится обыск этот следующим образом: едва старшина-рулевой заметит шлюпку с полуюта, он немедленно докладывает о ней вахтенному офицеру, который вызывает к себе начальника судовой полиции. Сие должностное лицо становится у входа с трапа, и по мере того как команда гуськом проходит на корабль, он осматривает каждого, заставляя снимать шляпу, а затем, положив обе руки на голову проходящего, медленно проводит ладонями по его телу вниз до ступней, ощупывая все непривычные выпуклости. Если ничего подозрительного не замечено, матроса пропускают, и так продолжается до тех пор, пока не пройдет вся команда шлюпки, в среднем шестнадцать человек. После этого начальник полиции спускается в шлюпку и просматривает ее от носа до кормы, тыкая своей ратановой тростью во все уголки и щели. По завершении этой операции, если ничего не найдено, он поднимается по трапу, козыряет вахтенному офицеру и докладывает, что на шлюпке все чисто, после чего ее протягивают к выстрелу.

Из этого явствует, что ни одна душа из команды не может пронести с берега что бы то ни было недозволенное, не будучи накрыта на месте преступления. Те, кому разрешается вступать на борт корабля без осмотра, — лица, обыскивать которых было бы нелепо: сам коммодор, командир корабля, лейтенанты и т.д., а также кавалеры и дамы, прибывающие на корабль в качестве гостей.

Тайком просунуть ночью что-нибудь через нижние порты в высшей степени трудно, поскольку старшина-рулевой бдительно окликает все подходящие шлюпки задолго до того, как они подойдут к борту, а часовым, расположенным на площадках, выдающихся за борт, приказано открывать огонь по всякой чужой шлюпке, которая, невзирая на приказ удалиться, упорствовала бы в намерении подойти к кораблю. Мало того, на носу корабля подвешивают тридцатидвухфунтовые ядра, чтобы топить всякое суденышко, кое, несмотря на все предосторожности, подкрадется ночью под нос корабля с запасом спиртного. Собственно, все могущество законов военного времени призвано на борьбу с этим явлением, и каждый из многочисленных начальников на корабле помимо радения о том, чтобы все на корабле творилось по уставу, еще заботится и о собственном спокойствии, поскольку трезвость в команде уменьшает его заботы и тревоги.

Каким же образом, невзирая на всевидящее око полицейских аргусов [203] и не считаясь ни с какими штыками и пулями, ухитряются матросы протаскивать контрабандой спиртное? Не буду останавливаться на мелких ухищрениях, вроде попытки пронести спиртное в длинной кожаной сосиске, замотанной в шейный платок. Не успеет такой хитрец сойти со шлюпки и подняться на палубу, как его тут же разоблачают. Ничего не получается и тогда, когда открыто проносят приобретенные у жуликоватого продавца кокосовые орехи или дыни, наполненные спиртом, вместо молока или сока. Мы здесь упомянем лишь о двух-трех других способах, которые мне довелось видеть самому.

Во время нашей стоянки в Рио один из фор-марсовых, приписанный ко второй шлюпке, уговорился с неким лицом, с которым познакомился на Дворцовой пристани, за определенную сумму денег, каковая была ему тут же выплачена, что тот в безлунную ночь доставит три галлона [204] спирта в бурдюках к томбую [ так ] станового якоря — на порядочном расстоянии от корабля — и прикрепит их к нему, прицепив к ним груз так, чтобы они опустились и исчезли из виду. В ночную вахту фор-марсовой выскальзывает из своей койки и, проползши там, куда не достигает свет, обманывает бдительность начальника полиции и его подручных, добирается до порта, осторожно спускается в воду, почти не вызвав ряби на ее поверхности, между тем как часовые прохаживаются взад и вперед по площадкам над его головой. Пловец он умелый и может долго плыть под водой, лишь изредка подымаясь на поверхность и ложась на спину, чтобы отдышаться, выставив наружу один лишь нос. Добравшись до томбуя, он освобождает бурдюки, привязывает их к поясу и тем же ловким способом благополучно возвращается восвояси.

Такой фокус редко проделывают, ибо для этого нужна крайняя осторожность, ловкость и проворство. И никто, кроме взломщика самого высшего класса, да еще беспримерного Леандра [205] по части плавания, на него не отважится.

Баковая аристократия в лице артиллериста, боцмана и т.д. в силу своего привилегированного положения имеет гораздо больше возможностей успешно пронести контрабанду, нежели простой матрос. Подойдя как-то ночью на катере к «Неверсинку», наш боцман Ярн каким-то непостижимым образом ухитрился просунуть несколько мехов водки в порт своей каюты. Фокус этот, однако, был замечен кем-то из команды шлюпки, и тот, поднявшись на палубу, не теряя ни минуты, кубарем скатился по трапам, ринулся в боцманскую каюту и скрылся со своим призом за три минуты до того, как в нее вошел законный владелец мехов. Хотя по некоторым признакам пострадавший и мог догадаться, кто похититель, однако никому пожаловаться не мог, поскольку сам явился первым нарушителем устава. Однако на следующий день он имел удовольствие (для него это было праздником) в качестве главы судовых палачей присутствовать при экзекуции вора, ибо последний был обнаружен пьяным от той самой водки, которую пронес боцман, и присужден к кошкам.

Этот случай приводит на память другой, ярко иллюстрирующий всю запутанную, трижды переплетенную подлость, накапливающуюся со сложными процентами на военном корабле. Старшина коммодорской баржи осторожно прощупывает по отдельности всех своих гребцов на предмет определения их верности — но отнюдь не Соединенным Штатам Америки, а ему лично. Трех матросов, в которых он не уверен, ему как-то удается списать и заменить новыми по своему выбору, ибо он все же влиятельное лицо, этот старшина с коммодорской баржи. Но перед этим он позаботился, чтобы никто из получающих заслугу, то есть деньги вместо грога, не остался в команде шлюпки. Итак, проверив людей, он раскрывает им свой план, получает клятвенное заверение, что все будут блюсти тайну, и дожидается первого удобного случая, чтобы привести в исполнение свой злостный замысел.

И вот возможность эта представляется. Как-то вечером баржа отвозит коммодора через бухту в прелестный приморский поселок Прайа Гранде, состоящий из вилл местной знати. Коммодор приехал навестить португальского маркиза, и оба они долго сидят за обедом, сервированным в садовой беседке. Тут пред старшиной шлюпки открывается возможность отправиться в разведку. Он обнаруживает место, где можно раздобыть отборный красный глаз (водку), покупает шесть больших бутылей и прячет их под деревьями. Под предлогом наполнить шлюпочный анкерок водой, которую всегда держат на шлюпке, чтобы утолять жажду команды, он относит его в рощу, выбивает дно, кладет бутылки внутрь, ставит дно на место, наполняет анкерок водой, относит на шлюпку и дерзко ставит его на прежнее, самое видное место посредине баржи, втулкой вверх. Когда коммодор возвращается и они отваливают от берега, старшина громко приказывает ближайшему к анкерку гребцу вынуть из него втулку, чтобы драгоценная вода не испортилась. Когда шлюпка подошла к борту, команду обыскивают как обычно при выходе с трапа и, поскольку ничего запретного не находят, распускают. После этого в баржу спускается начальник полиции и, не найдя ничего подозрительного, докладывает, что все на ней чисто. При осмотре он не преминул засунуть палец в анкерок и проверить на вкус, действительно ли там вода. Баржу подают под выстрел, и старшина дожидается непроницаемой темноты, чтобы извлечь бутылки из анкерка.

Но, на горе этому ловкому контрабандисту, кто-то из его гребцов оказывается болтливым во хмелю и, хватив лишнего на берегу, прогуливается по батарейной палубе, бросая туманные намеки на некие готовящиеся действия, о которых следует хранить глубокое молчание. Старый матрос из приписанных к запасному якорю, сообразительный, но неразборчивый в средствах, сопоставив то и другое, разнюхивает тайну и решает собрать жатву с поля, засеянного старшиной. Он разыскивает его, отводит в сторону и обращается к нему со следующими словами:

— Старшина, вы раздобыли красного глазу, который сейчас спрятан в барже на выстреле. Так вот, старшина, я поставил двух своих товарищей у портов с этого борта, и, если только они доложат мне, что вы или кто-нибудь из вашей команды пытается забраться в эту баржу до побудки, я доложу вахтенному офицеру, что вы занимаетесь контрабандой.

Старшина потрясен, ибо подобный донос неизбежно повлек бы за собой порку, а затем и разжалованье в нижние чины с лишением добавочных четырех долларов в месяц — разницы в жалованье между матросом первой статьи и унтер-офицером. Он пробует купить его молчанье, обещая половину добычи. Но матрос твердокаменно неподкупен, он-де не какая-нибудь продажная тварь, чтобы его можно было соблазнить такими пустяками. Старшине волей-неволей приходится поклясться, что ни он, ни кто-либо из его команды не проникнет в баржу до утра. Засим хитрый старик идет к своим наперсникам, и они разрабатывают план дальнейших действий. Короче говоря, все шесть бутылок достаются ему; пять из них он продает по восьми долларов за штуку, а шестую распивает между двумя пушками со своими сообщниками, между тем как, задыхаясь от злобы, беспомощный старшина в отчаянии наблюдает за ними издали.

Говорят, что у воров есть своя честь. Но совести у водочных контрабандистов на кораблях что-то не наблюдается.

XLIV