Разглагольствовал он в тот самый момент, когда Жюльен подошел к этой группе.

- Гадов следует держать в глубине подземелий, чтобы они там подыхали во

Мраке, иначе они выделяют все больше яда и становятся еще опаснее. Что проку

приговаривать его к штрафу в тысячу экю? Он беден? Положим, это так, тем

Лучше, но за него заплатит его клика. Нет, дать бы ему штрафа пятьсот

Франков да десять лет подземной темницы.

"Боже милостивый! О каком это чудовище они говорят?" - подумал Жюльен,

Пораженный исступленным тоном и судорожной жестикуляцией своего коллеги

Тощее, испитое личико племянника академика было в эту минуту поистине

Отвратительно.

Вскоре Жюльен понял, что речь идет о величайшем современном поэте.

"Ах, негодяй! - воскликнул Жюльен чуть не вслух, и глаза его

увлажнились горячими слезами негодования. - Ах, жалкая тварь! Погоди, я тебе

припомню эти слова!"

"Вот они, эти заблудшие чада той самой партии, во главе которой стоит

Среди прочих и маркиз, - думал он - А этот великий человек, которого здесь

Так порочат, - сколько ему надавали бы орденов и всяких синекур, продайся

Он, уж я не говорю - этим бездарностям из министерства господина Нерваля, но

любому из его более или менее порядочных предшественников".

Аббат Пирар издали поманил Жюльена, с ним только что говорил о чем-то

Г-н де Ла-Моль. Но Жюльен в эту минуту слушал, опустив глаза, сетования

Некоего епископа, и когда тот, наконец, отпустил его и он мог подойти к

Своему другу, аббата уже перехватил гнусный проныра Тамбо. Этот выродок

Ненавидел аббата, считая его виновником особого положения Жюльена, и именно

Потому он так перед ним лебезил.

- И когда же, наконец, смерть освободит нас от этой заразы? - В таких

Выражениях, с истинно библейским пылом, говорил этот ничтожный писака о

Почтенном лорде Голланде.

Следовало отдать ему должное: он превосходно знал биографии современных

Деятелей и только что сделал большой обзор всех, кто мог рассчитывать на

Некоторое влияние под скипетром нового короля Англии.

Аббат Пирар прошел в соседнюю гостиную. Жюльен последовал за ним.

- Маркиз не любит бумагомарателей, предупреждаю вас. Это его

Единственная антипатия. Можете знать латынь, греческий, коли вы на то

Способны, историю египтян, персов и так далее, он будет вас почитать и

Покровительствовать вам как ученому. Но сохрани вас боже написать хотя бы

Одну страницу на французском языке, а тем паче о серьезных материях, которые

Не соответствуют вам по вашему положению в свете, - он тотчас же обзовет вас

Писакой, и вы попадете в немилость. Как же это вы, живя в особняке вельможи,

не знаете знаменитой фразы герцога де Кастри про д'Аламбера и Руссо: "Обо

всем рассуждать желают, а у самих нет даже тысячи экю ренты".

"Итак, здесь все известно, - подумал Жюльен, - совсем как в семинарии!"

Он как-то сочинил восемь или десять страничек в весьма приподнятом стиле.

Это было нечто вроде похвального слова старому штаб-лекарю, который, как он

говорил, сделал из него человека. "Но ведь эта тетрадка у меня всегда под

замком!" - воскликнул про себя Жюльен. Однако он тут же пошел к себе, сжег

Рукопись и вернулся в гостиную. Блистательные проходимцы уже исчезли,

Остались только особы, украшенные орденами.

Вокруг стола, который слуги внесли в гостиную уже накрытым, сидело

Семь-восемь женщин, очень знатных, очень благочестивых, очень чванных, в

Возрасте примерно от тридцати до тридцати пяти лет. Блистательная супруга

Маршала де Фервака вошла, прося извинить ее за столь поздний приход. Было

Уже за полночь. Она села за стол рядом с маркизой. Жюльена охватило чувство

глубокого волнения: ее глаза и взгляд напомнили ему г-жу де Реналь.

Кружок м-ль де Ла-Моль еще не разошелся. Она и ее друзья с увлечением

Издевались над несчастным графом де Талером. Это был единственный сын

Знаменитого еврея, прославившегося своим несметным богатством, которое он