Способный прослезиться из-за чего угодно. Это был единственный человек, на

Которого он мог положиться.

"Какое несчастье может сравниться с моим? - воскликнул он в бешенстве.

- Такое одиночество!"

"Да может ли это статься? - вопрошал себя этот поистине жалкий человек.

- Может ли статься, чтобы в моем несчастье у меня даже не было человека, с

которым я мог бы посоветоваться? Мой рассудок отказывается мне помочь, я

чувствую это. Ах, Фалькоз, ах, Дюкро!" - вскричал он с горечью. Это были

Друзья его детства, которых он оттолкнул от себя своим высокомерием в 1814

Году. Они с юных лет привыкли держаться с ним на равной ноге, а тут ему

Вдруг вздумалось переменить с ними тон, ибо это были незнатные люди.

Один из них, Фалькоз, человек умный и сердечный, бумаготорговец из

Верьера, купил типографию в главном городе департамента и открыл там газету.

Конгрегация решила разорить его: газету его запретили, а патент на

Типографию отобрали. В этих плачевных обстоятельствах он решился написать

Г-ну де Реналю, впервые за десять лет. Мэр Верьера счел нужным ответить

наподобие древнего римлянина: "Если бы министр короля удостоил меня чести

поинтересоваться моим мнением, я бы ответил ему: беспощадно уничтожайте всех

Провинциальных печатников, а на типографское дело введите монополию, как на

табак". Это письмо близкому другу, которое в свое время привело в восторг

весь Верьер, г-н де Реналь вспоминал теперь с ужасом "Кто бы мог сказать,

Что я, с моим положением, с моим состоянием, с моими орденами, когда-нибудь

пожалею об этом!" И вот в таких-то приступах ярости, то против самого себя,

То против всего, что окружало его, он провел эту ужасную ночь; к счастью,

Однако, ему не пришло в голову попытаться выследить свою жену.

"Я привык к Луизе, - говорил он себе. - Она знает все мои дела. Будь у

Меня завтра возможность снова жениться, мне не найти женщины, которая

заменила бы мне ее". И он пытался утешиться мыслью, что жена его невинна:

Это не ставило его в необходимость проявить твердость характера и было для

Него удобнее всего; в конце концов мало ли было на свете женщин, которые

стали жертвою клеветы?

"Но как же это! - вдруг завопил он и судорожно заметался по комнате. -

Да что я, совсем уж полное ничтожество, проходимец какой-нибудь? Как могу я

допустить, чтобы она издевалась надо мной со своим любовником? Ведь так

Можно довести до того, что весь Верьер будет потешаться над моим

Мягкосердечием. Чего только не рассказывали о Шармье (известный по всему

краю супруг, которого жена обманывала на глазах у всех)? Стоит только

Произнести его имя, и уж у всех улыбка на губах. Он хороший адвокат, но кто

же вспоминает о том, какой он мастер говорить? А-а, говорят они, Шармье? Тот

Самый Шармье де Бернар - так его и прозвали по имени человека, который его

опозорил".

"Слава богу, - говорил он себе через несколько минут, - слава богу, что

У меня нет дочери, а значит, как бы я ни наказал мать, это не отразится на

Судьбе детей, - я могу поймать этого подлого малого с моей женой и убить их

Обоих, и тогда уже это будет трагическая история, над которой никто не будет

потешаться". Эта идея ему понравилась, и он стал тщательно обдумывать все

подробности. "Уложение о наказаниях в таком случае на моей стороне, да и как

Бы там оно ни обернулось, наша конгрегация и мои друзья, присяжные, сумеют

меня спасти". Он вытащил свой охотничий нож, осмотрел его: нож был очень

Острый, но вдруг он представил себе лужу крови, и ему стало страшно.

"Я могу избить до полусмерти этого наглеца-гувернера и вытолкать его

вон. Но какой скандал подымется на весь Верьер и даже на весь департамент!

После того как суд постановил прикрыть газету Фалькоза, а главного редактора

Выпустили из тюрьмы, я приложил руку к тому, чтобы лишить его места, где он