Установлено циклотронами
В лабораториях и в кабинетах:
Хромосомами и электронами
Мир заполнен. Тебя в нем нету.
Коли нет, так нет. Ну и что же?
Пережиток. Поповская муть.
Только я умоляю: Боже!
Для меня ты немножечко будь!
Будь пусть немощным, не всесильным,
Не всеведущим, не всеблагим,
Не провидцем, в любви не обильным,
Толстокожим, на ухо тугим.
Мне-то, Господи, надо немного.
В пустяке таком не обидь.
Будь всевидящим, ради бога!
Умоляю, пожалуйста, видь!
Просто видь. Видь, и только.
Видь всегда. Видь во все глаза.
Видь, каких на свете и сколько
Дел свершается против и за.
Пусть будет дел у тебя всего-то:
Видь текущее, больше ни-ни.
Одна пусть будет твоя забота:
Видь, что делаю я, что - Они.
Я готов пойти на уступку:
Трудно все видеть, видь что-нибудь.
Хотя бы сотую долю поступков.
Хотя бы для этого, Господи, будь!
Жить без видящих нету мочи.
Потому, надрывая грудь,
Я кричу, я воплю:
Отче!!
Не молю, а требую:
Будь!!
Я шепчу,
Я хриплю;
Будь же,
Отче!!!
Умоляю,
Не требую:
Будь!!!!!
КОНЕЦ
В порту Он осмотрелся и выделил двух девочек. Сейчас самые надежные люди на земле - девочки, подумал Он, и подошел к ним. У меня Книга, сказал Он им. Ее надо переправить туда. Сможете вы это сделать? Да, сказали они, потому что они были девочки. Он подождал, пока они проходили досмотр, вышли на аэродром и махнули ему рукой. Он не знал, что Книгу у девочек отобрали и велели подать условный сигнал. Все в порядке, подумал Он. Как это, оказывается, просто! И к нему пришла тоска. Как будто он расстался с последним близким существом или почувствовал несправедливый и непоправимый обман. Он не знал также, что все это уже не имеет значение, ибо Книга уже была там и готовилась сказать миру свое страшное слово. Самое черное правдивое про самое светлое выдуманное.
Мальчики ждали у выхода. Им некуда было спешить. Игра закончена. И они позволили ему свернуть в буфет. Еще можно уйти, подумал Он. Куда? Зачем? Просто так, из принципа? Нет, брат, поздно. Я больше не хочу, сказал Он вслух. И отодвинув неначатый стакан, пошел к выходу, Над Ибанском всходило Солнце, освещая зияющие высоты наступающего изма и пробуждающийся к мирному труду довольный ибанский народ. О, боже, дай мне силы поставить последнюю точку!
ПОЭМА О СКУКЕ
.....................................................
.....................................................
И поднялись мертвые из праха.
И пришли они на Суд Святой.
Но не было ни радости, ни страха
У них в душе, давным-давно пустой.
Послушал Судия былых людишек.
И, зевнув от скуки, молвил Он:
Ничего, ребята не попишешь.
Это - исторический закон.
Распрямились у мерзавцев спины.
Ну, теперь держитесь, вашу мать!
Замерла покорная скотина
Жертвы. Жертвы. Им не привыкать.
И окинув все последним взглядом,
Он вздохнул: какой я был простак!
Верно говорят: все люди - бляди.
Верно говорят: весь мир - бардак.
............................................................
............................................................
Из сортирной поэмы "Страшный Суд"
ВОЗВРАЩЕНИЕ
В мастерской было битком народу. Среди разрушающегося гипса и нетленной бронзы шлялись девицы неопределенного пола и возраста. Одни из них были затянуты в брюки так, что отчетливо проступали все детали туалета и анатомии. Другие были обнажены настолько, что при каждом движении отчетливо обнаруживались все детали туалета и анатомии. Чем не Париж, усмехнулся Болтун. А бельишко у них паршивенькое. Поистратились на наружу, не хватило на внутренность. Надо думать, не один месяц жили впроголодь и спали с кем попало для экономии. Нет, все-таки это не Париж. Дай бог, чтобы не Париж.
Ко всему приглядываясь и прислушиваясь, неслышно и незримо скользили стукачи. Одного из них Болтун узнал, и они кивнули друг другу. Техника техникой, подумал Болтун, а рядовой стукач остается основой основ. Личное присутствие не компенсируешь никакими сверхсовершенными приборами. А в этом бардаке что-нибудь подслушать и подглядеть вообще немыслимое дело. Только зачем тут стукачи? Попросили бы, и Мазила сам ответил бы на все интересующие их вопросы самым искренним образом. У него же нет абсолютно никаких секретов.
Задумчиво бродили старые знакомые - Мыслитель, Неврастеник, Сотрудник, Социолог. На замызганной тахте с грязными ногами раскинулся Брат. На краешке тахты приютился Посетитель. В растерянности застыли новички - Крыс, Вша, Вошь, Тля, Мышь. Болтун видел их здесь впервые. Но не удивился. За эти годы в Ибанске и в мире вообще произошли такие перемены, что было бы более удивительно, если бы они не появились здесь. Они вылезли на сцену серой и нудной ибанской истории, отчасти отпихнув старых знакомых, отчасти приручив их для своих целей, отчасти включившись в их среду. И всю эту мразь потянуло к искусству. И разумеется - к неофициальному. К почти гонимому. В особенности к такому гонимому, общение с которым не наказуемо и не может помешать карьере. А мастерская Мазилы - передний край мирового искусства. Но передний край совершенно безопасный для посетителей. За общение с ним еще никого не посадили, не понизили в должности и даже не застопорили дальнейшее продвижение. Недаром же у Помощника в квартире висят гравюры Мазилы. Ходит слух, что даже будто бы у Самого в кабинете кое-что висит такое... Одним словом, в мастерской - как на приличном книжном или киношном фронте: и пули свистят, и никого не убивают. Здесь бывают и убиваемые, но их убивают не здесь и не за это.
Когда все это кончится, орал Брат, размахивая бутылкой и стараясь привлечь к себе внимание собравшихся. Мы что - крепостные что ли?! Рабы?! Во всех цивилизованных странах поездки деятелей культуры за границу суть элементарные нормы жизни. А у нас до сих пор это привилегия начальства, их блядей и стукачей,... твою мать! Кто-то пил стаканами растворимый кофе, купленный в наборе с нагрузкой в виде тухлых несъедобных яблок и не имеющего спроса одеревеневшего печенья. Стаканы ставили на книги и рисунки, и по ним растекались светло-коричневые лужицы. Кто-то пил коньяк. Тоже стаканами, закусывая вареной колбасой с зеленоватыми оттенками и пирожными и разбрасывая вокруг сладкие крошки. Кто-то сосал недозревший импортный виноград, выплевывая косточки на пол и на свежеотпечатанные гравюры. Все курили, обсыпая себя и соседей пеплом, туша сигареты о распятия и бросая окурки в разорванный живот Пророка, Мыслитель выколачивал трубку о голову Орфея. Нет, подумал Болтун, это все-таки Париж. Правда, после присоединения к Ибанску.
Группа иностранцев пробиралась к выходу, уверяя друг друга и окружающих в том, что они были потрясены виденным. Все они держали в руках маленькие рулончики - подаренные Мазилой гравюры. Какое безобразие, сказал Сотрудник Мыслителю. Все они - состоятельные люди. Купить могли. А они унесли минимум на тысячу долларов. И даже глазом не моргнули. Другая группа иностранцев разглядывала огромного деревянного болвана, начатого много лет назад одним рехнувшимся помощником Мазилы и не выброшенного из мастерской на дрова по причинам, не известным даже стукачам и Отделу Культуры. Иностранцы фотографировал болвана, качали от восторга головами и уверяли друг друга и окружающих в том, что они тоже потрясены. Все вроде бы то же самое, подумал Болтун, но все уже другое. Зачем я здесь? А где же тебе еще быть? Твое тело вернулось, и ты - дух - должен вернуться в свое тело. Только тело, судя по всему, не торопится вернуть свой дух обратно.
Мазила, одетый во все иностранное, сильно похудевший, но не помолодевший, лепил какой-то гигантский бюст. Привет, старик, кивнул он Болтуну, не прерывая работы и продолжая что-то рассказывать о Париже девицам, глядевшим ему в рот. Привет, сказал Мыслитель Болтуну. Уже выпустили? Дешево отделался. Учитель еще сидит? Мы так и не поняли, за что вас. Такая глупая и смешная липа. Это Бульдозер раздул, чтобы на этом карьеру сделать. Но он погорел. Не слыхал? Анекдот!...
Собравшиеся время от времени подходили к Мазиле, разглядывали с видом знатоков и ценителей кусок глины, отдаленно напоминавший голову Заведующего Ибанска (Заибана, как теперь стали говорить), и высказывали глубокомысленные суждения. Ты здорово продвинулся вперед, сказал Социолог. Вот что значит несколько лет пожить на Западе. Я только что вернулся из Англии. Ездил с делегацией. Встречался с самим... Потрясающе, завопил Неврастеник. Ну и урод! Левый глаз оставь так. У меня недавно книжечка вышла. Хорошая книжка, честно признаюсь. Я обязательно тебе подарю. Мне удалось кое-что сказать. Ты здорово передаешь его духовное убожество и мелкое тщеславие, сказал Сотрудник. Не хотел бы я, чтобы меня изобразили в таком виде. Только так не пропустят. Ни за что! Наши вожди - по постановлению красавцы. Так что лоб надо немного повыше, а подбородок подать вперед. Иди сюда, заорал Брат, разливая коньяк в кофейные стаканы. Брось ты этих м.....в!
А ты что скажешь, спросил Мазила Болтуна. Когда-то один человек, считал, что нельзя написать гениальную передовицу в газету, сказал Болтун. А где...? Болтун осмотрел мастерскую и с трудом разглядел в углу, заваленном ящиками и обломками старых работ. Великий Замысел. Мазила уловил взгляд Болтуна. Заходи как-нибудь в другой раз, потолкуем. А то видишь - народ. Что нового, сказал он, обернувшись к Крысу. Двурушник погиб в автомобильной катастрофе. Его наши убрали, сказал Крыс. Не думаю, сказал Мазила. Там автомобильные катастрофы - обычное дело. Последнее время он здорово пил. К тому же он живой был выгоднее тем, кого Вы называете словом Наши. Как пример, к чему ведет дурное поведение. Певец покончил с собой. Почему? Трудно сказать. Он там имел успех, пока был здесь. А там к нему быстро утратили интерес. Полная изоляция. Что делает Правдец? Книги пишет. Сразу три. Одна - подлинная история Ибанска. Другая - ложность идеологии ибанизма Третья - куда и как должен идти ибанский народ. Это несерьезно, сказал Мыслитель. Полная потеря чувства реальности. Что он берется не за свои дела? А где установлено, какие дела свои, а какие - не свои, спросил Посетитель. Но мы живем в двадцатом веке, сказал Социолог. Должно же быть чувство гражданской ответственности! Вы упрекаете Правдеца в отсутствии такого чувства, спросил Посетитель. Странно. Я имею в виду другое, сказал Социолог. О какой, например, подлинной истории может идти речь? Такой вообще не бывает. Историю пишут лишь для того, чтобы исказить прошлое в интересах какой-то предвзятой идеи. Все искажают. Важно лишь то, в каком направлении и с какой целью это делается. Это же азбучные истины, Я в своей статье в Журнале писал... Направление Правдеца известно, сказал Мазила, увеличивая лоб Заибана еще на четыре сантиметра. Направление это - антисоцизм. А цель - благо народа. А что такое народ, заорал Брат. Пошли вы все в ж...у со своим народом! Плюнь ты на этих м.....в! Иди сюда, выпьем! Это будет та же официальная история, только наизнанку, сказал Мыслитель. Поменять местами охранников и заключенных, - вот вся философия Правдеца, сказал Тля. Только будет ли от этого лучше? Будет хуже, сказал Мыслитель, обдумывая, под каким соусом он попросит у Тли в долг крупную сумму на длительное время. А что он смыслит в ибанизме, сказал Мазила. Вот Мыслитель, например, мог бы, действительно, разоблачить его. Если бы захотел, конечно. Он специалист. Вряд ли, сказал Неврастеник. Он мог бы защитить лучше, чем другие. Но это очень опасно. Опаснее, чем разоблачение. Для этого нужно большое мужество. Ты шутишь, сказал Мазила. Никак нет, сказал Неврастеник. Конкуренция. Хорошая книга по ибанизму сразу дает положение, славу, звания, средства. Они легче простят плохую книгу против, чем хорошую за. Он, конечно, шутит, захихикал Крыс. Ну как, спросил Мазила у Болтуна. Так лучше? Ха-ха! Ну и рыло получается! Наполеон! Ха-ха! Римский патриций! Ха-ха-ха! Это не имеет значения, сказал Болтун. А что имеет значение, спросил Мазила. То, что ты лепишь Его, сказал Болтун. И то, что его лепишь Ты. Это суть эпохи. Потрясающе, услыхал Болтун уже в дверях возглас Неврастеника. Нос! Не трогай больше нос! Вот это нос! Вот это морда!! Вот это рыло!!
ВОЗВРАЩЕНИЕ
Никто не заметил, когда возвратился Болтун. Да и он сам не заметил, что вернулся, настолько образ жизни там и здесь, на свободе, были похожи. Выйдя от Мазилы, он решил сочинить новый трактат о нем. Но так как время стало по некоторым причинам еще более либеральным, чем ранее, написать трактат так, чтобы об этом не узнали другие и не приняли меры, стало практически невозможно. И он решил сочинить его в уме. Сидя там, он сочинил таким образом буквально десятки таких трактатов, научился держать их в голове и при желании воспроизводить их. Надо достать магнитофон, подумал он, и я за неделю надиктую целую книгу. Хотя бы от нечего делать. От одуряющей скуки, напавшей на него после встречи с Мазилой. И назвал он свой трактат
ВОЗВРАЩЕНИЕ
Сначала я хотел сочинить поэму о победе сильного человека над косными обстоятельствами и враждебной средой, вольного духа над скованным телом, гения над серостью, думал Болтун. И вроде бы это соответствовало фактам. Победа вроде бы налицо. О такой судьбе можно только мечтать. Мировая известность, признание, делай, что хочешь говори, что хочешь, езжай, куда хочешь. Что еще? Но это была бы ложь. Сильный побеждает только одним путем - становясь слабее. Гений побеждает, становясь серее. Свободный побеждает, сковывая себя. Но чья это победа?
ВОЗВРАЩЕНИЕ
Учитель вышел на привокзальную площадь. Прохожие при виде его начинали ощупывать свои карманы. Ну и бандит, говорили они. Гляди, какая рожа. Сажать их надо! Вешать! Постовой решительно направился к нему и потребовал документы, ощупав на всякий случай пистолет. Ясно, сказал он, поглядев бумаги. А ну, топай отсюда живей! Здесь иностранцы ходят. Сфотографируют пеняй на себя. Пошел ты в ж..у, лениво сказал Учитель и не спеша запихнул бумаги за пазуху. За эти годы тут произошли действительно огромные перемены, подумал он. Ого какие махины понастроили! Что твой Нью-Йорк! И все-таки тут что-то осталось незыблемым. Какая-то глубинная безвкусица и серость. Ну конечно, вон улицу перерыли на самом видном месте. Наверно канализацию забыли провести. А этот небоскребик уже ремонтируют? Ибанск есть Ибанск. Провинциализм с претензией на столичность. Столица столиц, как выразился Заибан. Захудалая периферия, вообразившая себя центром мироздания. Чего тебе еще, спросил он перепугавшегося постового. Сказано, пошел вон! Пушку оставь себе. А я, может быть, тут ночевать останусь.
И в самом деле, куда идти, подумал он. Дома нет. Жена сразу же расторгла брак, как торжественно сообщили ему, и добилась лишения его прав отцовства. Квартиру поменяла. Где теперь прописываться? Друзей никого не осталось. Он вышел на обезлюдевший проспект Претендентов. Странно, подумал он. Еще так рано, а людей никого не видно. Ах да, сегодня же матч. Наши встречаются с гренландскими профессионалами. Матч века! Победа принципов ибанизма в спорте нам нужна во что бы то ни стало. Если наши проиграют, кое-кого могут посадить.
Дойдя до Продуктового Ларька, Учитель присел на сваленные как попало пустые ящики из-под каких-то неведомых ныне фруктов. Если мне память не изменяет, подумал Учитель, эти ящики валяются здесь с тех самых пор. Итак, я опять на свободе, сказал он вслух. На свободе! И он рассмеялся. И рядом с ним рассмеялся кто-то еще. Кто ты, спросил Учитель. Никто, ответил голос. А ты? Я тоже, ответил Учитель. Откуда ты, спросил голос. Из прошлого, ответил Учитель. А ты? Я хуже ответил голос. Я из будущего.
Обычно я живу здесь, сказал Хмырь. У меня есть местечко, где можно переночевать. Берлога. Но моя Сожительница сегодня спит с Участковым. Сегодня его очередь. Можно было бы пойти к Спекулянтке. Но она сегодня спит с Ревизором. У них в магазине крупно проворовались. Идет ревизия. Так что сам понимаешь. Пойдем пока в Забегаловку. А потом что-нибудь придумаем.
ПОЦЕЛУЙ ИБАНЦА
Ибанцы много всего внесли в мировую культуру. Радио, самовар, матрешки, - всего не перечесть. Ибанский землепроходимец Хмырь раньше Колумба ходил в Америку. И не раз. Возьмет, бывало, краюху хлеба и пару запасных лаптей, и пошел. Далече ли собрался, спрашивают соседи по квартире. В Америку, говорит Хмырь. Ишь, Колумб какой нашелся, шипят соседи от зависти. Может, подарочки принесешь? Бутылочку ихней какой-колы? Пиджак замшевый? Или шубку нейлоновую? Ха-ха! Я бы принес, говорит Хмырь. Да валюты, сами понимаете, в обрез. И пошел. На работу пошел. Прямо в братийное бюро. Характеристику, говорит, дайте. А далече ли ты собрался, спрашивает Браторг. В Америку, говорит Хмырь. Ишь, Колумб какой нашелся, говорит Браторг. Чего ты там не видал, в этой Америке? Думаешь, без нас, сопливых, не обойдутся? Они и без нас Америку-то откроют! Они - не то, что мы. Европа! У меня родственник там, говорит Хмырь. Чингачгук. Может, слыхали? Приглашение вот прислал. А кто он такой, твой Чинначхать, спрашивает Браторг. Может, миллионер какой? Реакционер? Расист небось? Из ЦРУ? Нет, говорит Хмырь. Он - вождь. Красный. И голый весь. Как ибанец. Не отличишь. Раз так, говорит Браторг, иди О ткрывай Америку! И Хмырь пошел. Прямо в специальную комиссию маразматиков-пенсионеров. А скажи-ка, спрашивает Маразматик, какой политический строй в этой твоей... как ее... Америке? Дикость и варварство, говорит Хмырь. И никакой семьи, частной собственности и государства. Угадал, говорит Маразматик. А как относится король одной иностранной державы к событиям на Ближнем Востоке? Отрицательно, говорит Хмырь. Верно, говорит Маразматик. А сколько картошки в этом году собрали хлеборобы Заибанья? Вдвое, говорит Хмырь. Молодец, говорит Маразматик. Политически ты подкован. Можно доверить. Иди! И Хмырь пошел. Прямо в Органы Охраны Народа (ООН). В Америку собрался, спрашивает Сотрудник. Прекрасно. Давно пора. Только вот ответь, что ты говорил своему собутыльнику Балде в Забегаловке? А анекдотики кто рассказывал во время пьянки у Лаптя? А известно ли тебе, что твой Чинначкак пренебрежительно отзывался о наших мероприятиях по воспитанию интеллектуалов с испорченной анкетой? И Сотрудник нажал кнопку. Из окошечка прямо в рожу Хмырю со свистом выскочила автоматическая фига и поставила на лбу у Хмыря штампик: ОТКАЗАТЬ. Иди, сказал Сотрудник. Раньше, чем через год, не появляйся. И помни... И Хмырь пошел. Прямо домой. Далече ли ходил, спрашивают довольные соседи. В Америку, говорит Хмырь. Скажите, пожалуйста, Колумб какой объявился, перемигиваются соседи. Может подарочки какие принес? Сувенирчики? Бутылочку коки-колы? Дал бы попробовать, давненько не едали. А как там поживает твой родственничек Хемингуей? Может литературку какую разоблачительную дашь почитать? Мы ведь необразованные! А пошли вы все куда подальше, говорит Хмырь. Пока вы мне тут палки в колеса суете, Колумб на всех парусах в Америку шпарит за приоритетом. И он был прав. Колумб перед отплытием в Америку приезжал в Ибанск под видом иностранного туриста и встречался с Хмырем. И тот дал ему кое-какие адресочки. Сотрудники ООН своевременно разоблачили Хмыря. Но было уже поздно. Колумб уплыл.
Однако самый грандиозный вклад ибанцев в мировую культуру - это обычай троекратного целования. Историки считают, что повсеместное его распространение сыграло в судьбах человечества не менее важную роль, чем изобретение огня и открытие книгопечатания. Не случайно же год принятия Декларации Целования на чрезвычайной международной ассамблее всех стран и народов стал началом нового летоисчисления. Все исторические события стали отсчитывать годами до или после Поцелуя Ибанца (ПИ).
Согласно упомянутой Декларации процедура целования производится так. Лица предназначенные для целования, движутся навстречу друг другу, изображая на лице нечто такое, что в великой ибанской литературе передается возгласом: ба, кого я вижу! сколько лет, сколько зим!! Вот не чаял встретиться!!! Сблизившись на такое расстояние, чтобы нижние части животов плотно прижались друг к другу, целовальщики останавливаются и разводят руки в стороны под углом шестьдесят градусов ладонями вперед. Одновременно они приоткрывают пасти ровно настолько, чтобы не вывалились искусственные челюсти, но чтобы началось обильное слюноотделение, и выпячивают губы как можно дальше вперед. Затем резким движением они хватают друг друга крест-накрест, причем встречающий слегка сгибается влево, поскольку правая его рука идет вверх, на левое плечо встречаемого, а левая - вниз, на правый тазобедренный сустав встречаемого, тогда как встречаемый слегка сгибается вправо, кладя левую руку на правое плечо встречающего, а правую - на его левый тазобедренный сустав. Раньше целующиеся часто путали правое и левое у стоящего напротив партнера и сцеплялись таким фантастическим образом, что их с большим трудом разнимали. Иногда их даже разрезали автогеном. Потом разработали специальную инструкцию в дополнение к Декларации и под расписку разослали королям, президентам, председателям, шахам и прочим лицам, допускаемым к обряду целования на высшем уровне. Инструкцию разработали в Научно-Исследовательском Институте Житухо-Обыденных Проблем (НИИЖОП, или короче, ЖОП)! И недоразумения стали происходить реже и без грубых патологических последствий. Да и то лишь в случаях, когда не соблюдались другие пункты Декларации. Например, если пупы встречающихся не совпадали по вертикали, то ближайшим к правой руке оказывалось не левое, а правое плечо партнера, а ближайшим к левой руке - не правое, а левое бедро. В таком случае целующиеся некоторое время ловили друг друга как будто бы с завязанными глазами, дружелюбно похихикивая. Мол, где же ты потерялся, твое королевское величество,... твою мать! Ха-ха-ха! А Вы-то где, Ваше Высокопревосходительство Товарищ Председатель! Ха-ха-ха! Наконец, объятие устанавливалось в строгом соответствии с инструкцией. И тут же каждый из обнимающихся впивался губами в губы партнера, издавая звуки, похожие на звуки лопающегося детского воздушного шара или вытаскиваемой из бутылки пробки, и брызгая на окружающих слюной. Делают они это трижды. Сперва справа налево. Потом слева направо. Потом прямо, отведя носы в стороны. Окружающие в это время хлопают в ладошки, блаженно улыбаются и скандируют: друж-ба! друж-ба!
Утвердился этот обычай, конечно, не сразу. Ибанским руководителям пришлось приложить немало усилий и изобретательности. Так, однажды Заведующему Ибанска (Заибану) доложили, что король одной вшивой западной державы, с которым Заибан решил побеседовать по душам, целоваться не будет. Ему, видите ли, воспитание не позволяет. Он даже условием встречи поставил, чтобы никаких целовании. Не беда, сказал Заибан. Не таких перевоспитывали. И перевоспитали. Когда король вылез из самолета, Заибан пошел ему навстречу, заложив руки за спину. Король вздохнул с облегчением и улыбнулся. Этого только и надо было Заибану. Он мигнул министру обороны. Тот навалился мощным пузом, усеянным орденами, на хилого королишку. А начальник почетного караула с таким остервенением взмахнул шашкой перед самым носом королишки, что его величество с перепугу ринулся прямо в объятья Заибана. Тот зажал его и нацеловался власть. Короля потом две недели отмывали, как будто он провел ночь в клетке старой верблюдицы в ибанском зоопарке и был ею оплеван. На родине подчиненные стали обращаться к королю на Ты и требовать реформ. И король отрекся от престола. Короче говоря, ибанским руководителям пришлось перецеловать не одну тысячу политических деятелей, прежде чем обычай целования завоевал мир. После этого ибанские руководители вместо устаревшего обращения "Погодите, мы вам покажем!", стали употреблять современное обращение "Погодите, мы вас поцелуем". В Париже начались студенческие беспорядки, ставшие неразрешимой загадкой для западных социологов, но блестяще объясненные с позиций ибанизма Социологом, Супругой и Тлей. Для Сотрудника они загадкой не были еще до того, как они начались. И он лишь снисходительно усмехался, читая статью Тли в Установочном Журнале. Под давлением левых сил в Париже открыли кафе и выпустили духи "Поцелуй ибанца". Теперь немного терпения, сказал Заибан своим соратникам, и мы их всех передавим, как клопов.
ВОЗВРАЩЕНИЕ
Как вы тут жили это время, спрашивает Мазила. Никак, говорит Болтун. Здесь не происходит ничего существенного. Одни пустяки. Недавнее прошлое воспринимается как Золотой Век. О Претенденте, Академике, Мыслителе и прочих из этой компании вспоминают как о светочах разума и свободомыслия. Представляешь, кто должен вылезти на сцену ибанской истории, чтобы все эти ничтожества воспринимались как титаны! Крыс, Вошь, Вша, Тля, Мышь и прочая мерзость. И это далеко не худшие экземпляры. Наоборот, это лучшее, что есть. Значит, говорит Мазила, придавая сплюснутому носу Заибана форму носа римского патриция, период Растерянности кончился ничем. Почему же ничем, говорит Болтун. Результаты этого периода весьма характерны и значительны. Во-первых, ибанское общество вытолкнуло из себя чужеродные элементы и снова стало на путь монолитности и однородности. А мы, спросил Мазила, не в счет? Ты лепишь Заибана, сказал Болтун. А я по-прежнему ничего не делаю. Так что мы не в счет. Во-вторых, попытка либералов утвердиться у власти потерпела крах. Либералы либо выброшены из системы власти, либо перелицевались, либо потонули в могучем потоке обыденности и серости. А что из себя представляют в общих чертах те, кто утвердился у власти, спросил Мазила. Ничто? Серость? Бездарность? Так-то оно так, сказал Болтун. Но такая характеристика слишком поверхностна. Она не учитывает специфику этих людей. Либералы ведь тоже не блистали талантами. Вообще, бездарность и серость не есть социальная характеристика людей. Это их общее нормальное качество. Ну как что же это за люди, спросил Мазила. Я тебе поясню на примере нашего учреждения, сказал Болтун. Оно типично для целой категории учреждений, активно участвующих в определении характера власти. А только их и надо в данном случае принимать во внимание. Парикмахерские, магазины, заводы и т.п. тут не имеют решающего влияния.
Директором у нас назначили Крыса, продолжал Болтун. Кто такой? Ничего особенного. Раньше никому даже в голову не пришла бы мысль, что его могут назначить на высокую должность. Представь себе, два года искали, прежде чем его нашли. И безошибочно точно. Именно то, что нужно. Честный, исполнительный работник. Не карьерист в том смысле, что не предпринимал никаких мер, чтобы вырваться вверх. Они все вообще делают карьеру вместе со слоем, к которому принадлежат, а не лично. Пишет статьи и книги. Сам пишет. Серенькие. Но свои. И результаты современной науки учитывает. И идеи новые. И все такое прочее. Скука одуряющая. Никаких ошибок. Линию, какую от него потребуют свыше, будет проводить неуклонно, спокойно, не спеша, с прицелом на бесконечность. Прикажут раздуть дело, раздует. Если нужно, напустит на себя искренний гнев. Нальется кровью. И понесет на высшем уровне. Удивительное сочетание спокойствия, хладнокровия, выдержки и психопатии, пафоса, демагогии, искренности, надрыва и т.п. При Хозяине сформировался в настоящего братийного функционера. Потом был в тени. Последнее время начал понемногу выталкиваться. Не хапуга. Скромен в быту. Хороший семьянин. Ну как? Нравится?
Любопытно, сказал Мазила. Продолжай! Первый заместитель - Вошь. Раскопали где-то в тридевятом царстве-тридевятом государстве. Когда-то я с ним в одной группе учился. Во время войны он служил в заградотряде. Всю учебу - братийный руководитель. Совершенный продукт режима Хозяина. И искренний его поклонник. Честен. Скромен. Неглуп. До ужаса сер, как асфальт. Принципиален. И так далее в таком же духе. Ученый секретарь - Тля. Знаю его тоже по Университету. Когда-то они с Вошью и еще одним типом терроризировали весь факультет. Устраивали всякие персональные дела и кампании с травлей. Тогда они зарвались. И их слегка одернули. Бездарен. Трудолюбив. Честен. Принципиален. Целеустремлен. При Хозяине еще мальчишкой начал делать карьеру. Отказался, ушел с крупной должности учиться. На нищенскую стипендию. Все они защитили диссертации уже далеко за сорок. До последнего времени их никто нигде не упоминал, настолько они ничтожны даже в наших кругах, набитых сплошь ничтожествами.
На глазах таких людей либералы печатали статью за статьей, книгу за книгой. Защищали диссертации в районе тридцати лет. Ездили на конгрессы, симпозиумы, коллоквиумы. Организовывали лаборатории, кафедры, институты, фигурировали в газетах и журналах. Красовались по телевизору. В общем, снимали сливки. А эти люди ждали. Больше двадцати лет ждали. Копили ненависть. Кое-чему научились. Защитились. Напечатались. Продвинулись. Не на виду, на периферии. Но продвинулись. И, главное, поняли, что либералы такое же дерьмо с творческой точки зрения, как и они сами. А местами даже хуже. И выработали определенные установки. Они сравнительно молоды, как и либералы. Может быть чуть-чуть постарше. Так что они пришли надолго и всерьез. Значит это реставрация режима Хозяина, спросил Мазила. Почему же реставрация, сказал Болтун. Нормализация. Что же нас ждет, спросил Мазила. Ничто, сказал Болтун. Что угодно. Этого не знают сами эти люди. Это не зависит ни от нас, ни от них.
