Тема I. Политология как самостоятельная научная дисциплина: этапы формирования, предмет, цели и задачи 21 страница

Обращает на себя внимание тот факт, что японцы всегда про­являли большую гибкость и готовность принять иноземные новшества, если эти последние рассматривались как полезные для развития страны или усиления позиций правящего класса. Как писал Т.Ишида, уже в VI в. Япония заимствовала отдельные эле­менты из китайской, индийской (буддизм через Китай и Корею) и других культур. По мнению специалистов, превращение ино­странных заимствований в нечто по сути японское уже само по себе является японской традицией. В силу этой традиции различ­ные европейские «измы» были органически интегрированы в структуру японского менталитета. Это, по-видимому, облегча­лось прежде всего отмеченным выше отсутствием здесь идеи трансцендентного бога и монотеизма, что служило фактором, в определенной степени амортизирующим возможный конфликт с автохтонной японской культурой. Христианство с его единобо­жием создало определенные проблемы культурной совместимости с японской традицией. Показательно, что даже в наше время чис­ленность христиан в Японии составляет лишь 1% всех верующих.

В культурной матрице многих восточных народов несколь­ко начал, вступающих в диалог друг с другом. Характерно, что, например, в Китае один из минских императоров издал специ­альный эдикт, согласно которому Конфуций, Лао-цзы и Будда объявлялись покровителями Поднебесной. Показательно также то, что в Индии и Китае не было религиозных войн, наподобие тех, которые время от времени возникали в Европе. Поэтому не­возможно себе представить китайский, индийский или японский аналог инквизиции.

Что касается Японии, то для нее характерна особая форма куль­турного плюрализма, отличная от западных форм. Как писал про­фессор Осакского университета Я.Масакадзу, «западный плюра­лизм с его полной интеграцией различных влившихся в него элементов можно сравнивать с легированием металлов или хи­мическим соединением. В отличие от этого в Японии элементы хотя и вступали в тесную связь друг с другом, но сохраняли все же свою самобытность, как это имеет место в ткани из смешан­ной пряжи». В западном культурном плюрализме гомогенные еди­ницы или группы базируются на едином основании, например христианстве (хотя в этом последнем и выделяются различные направления). В Японии же, напротив, обнаруживается плюра­лизм гетерогенных единиц или групп, воззрения которых бази­руются на различных основаниях. Наряду с буддизмом и синто­измом здесь видную роль играет христианство. Причем их сосуществование не приводило к каким-либо формам противо­стояния. Сущность японского плюрализма выражается в сочета­нии и сосуществовании различных вкусов, форм ментальности, обычаев, стилей жизни в одной и той же личности. Показатель­но, например, что многие японцы отправляют обряды, связан­ные с рождением ребенка или бракосочетанием, по синтоистско­му ритуалу, хоронят покойников согласно буддийским обрядам, в их повседневной жизни преобладает конфуцианская мораль, в то время как во многих японских семьях пустила корни хри­стианская этика.

В целом в японский вариант человеческого фактора экономи­ческого развития вошли такие компоненты нравственного кредо конфуцианства, как человеколюбие (жэнь), чувства долга (и), уважение к старшим (сяо), преданность (чжун), соблюдение норм общественных, внутрисемейных и групповых отношений. Хрестоматийной истиной стало признание большинством специ­алистов в качестве важной особенности японской политической культуры приверженности японцев групповым, коллективистским и иерархическим нормам и ценностям.

В Японии синкретическое соединение морально-этического уче­ния Конфуция и важнейших элементов синтоизма и буддизма составляет основу того феномена, который принято называть «япон­ским духом». По мнению некоторых исследователей, привержен­ность этим принципам позволила превратить каждого японско­го работника в «самурая XX века», действующего точно и энергично в соответствии с поставленной целью. Именно этот принцип стал одним из факторов экономического взлета Японии. Синтез японского духа с западным техническим гением по фор­муле «японский дух — западная техника» вылился в «японское чудо», выдвинувшее Страну восходящего солнца на первые ро­ли в мировой экономике.

Симптоматично, что, учитывая эти и множество других осо­бенностей, ряд авторов называет японскую экономическую сис­тему «некапиталистической рыночной экономикой Японии». Один из важнейших принципов этой системы состоит в том, что все члены фирмы связаны между собой узами взаимных обяза­тельств в своего рода «семью». Как пишет профессор Техасско­го университета Дж.Элстон, «быть членом "семьи" — значит ру­ководствоваться принципом, согласно которому "семья" предполагает взаимную ответственность всех за благополучие каж­дого». Эта ответственность распространяется не только на рабо­чего, но и на менеджера, который как «старший брат» должен заботиться о своих подчиненных. Более того, здесь группа важ­нее, чем отдельно взятый индивид. Считая, что все члены «се­мьи» в неоплатном долгу перед ней, как сыновья перед матерью, японцы стремятся укреплять гармонию внутри группы, для че­го широко практикуют систему продвижения по служб.е и опла­ту труда по старшинству.,

В японской политике на общенациональном уровне сильны процедуры и механизмы согласования интересов и принятия ре­шений, которые весьма напоминают корпоративистские. Это способствует усилению позиций тех сил, которые способны дей­ствовать скрыто, обходя выборные органы и представителей, ис­пользуя неофициальные закулисные обсуждения и согласования, что, в свою очередь, придает японской демократии определенные параметры корпоративной демократии. Более того, некоторые ис­следователи не без оснований говорят о существовании некоей «Джапан инкорпорейтед», основанной на необычной для запад­ных стран системе тесных связей между корпорациями и госу­дарственной бюрократией.

Как показывают многочисленные исследования, подобного ро­да национально-культурные особенности, послужившие в каче­стве несущих опор модернизации, характерны и для других стран и народов Востока — как АТР, так и других регионов. Так, по существующим данным, корейцам несвойственно мыслить се­бя вне тех социальных коллективов, к которым они принадле­жат. Они, как правило, соотносят свое поведение с интересами и целями «своего» коллектива. Например, семья, в которой от­ношения более или менее жестко регулируются нормами конфу­цианской этики, представляет собой важнейшую доминанту, определяющую поведение корейца в важнейших сферах жизни. Наряду с семьей в качестве регулятора поведения корейца важ­ную роль играют землячества, родственные, клановые, школь­ные, институтские и иные связи. Зачастую обнаруживается, что споры между различными группировками в Южной Корее осно­вываются на противоречиях между различными регионами стра­ны, в частности разногласиях между элитарными группировка­ми столицы и провинций.

Очевидно, что важной особенностью политической культуры этих стран является приверженность групповым, коллективист­ским и иерархическим нормам и ценностям. В отличие от запад­ной модели демократии с ее ударением на защите индивидуума от давления общества и государства, японская модель делает ак­цент «на самоограничении личности», стремлении контролиро­вать ее порывы, встраивать их в систему общественных и госу­дарственных интересов.

Все это имеет мало общего с индивидуалистическими ценно­стями, установками и ориентациями, которые, как правило, ас­социируются с западной демократией. В целом в Японии и не­которых других странах АТР достигнут своеобразный синтез традиции и современности. Модернизация осуществлена при сохранении важнейших традиционных начал в социокультурной и политико-культурной сферах. В частности, сохраняется важ­ное значение таких ценностей как иерархия, долг, обязанность, консенсус, приверженность группе, подчинение интересов лич­ности интересам группы, приверженность принципам корпора­тивизма, коммунитаризма в отношениях между фирмой и наем­ными работниками. При решении конфликтов часто используются неформальные механизмы принятия решений в духе патернализма, сохраняются половозрастная дифференци­ация и неравенство в социальной и профессиональной иерархии.

Все сказанное позволяет сделать вывод о неправомерности отож­дествления демократии преимущественно или даже исключитель­но с индивидуальной свободой. Тем более не правомерны пост­роенные на этом постулате позиции тех авторов, которые, по сути дела, говорят о вестернизации восточных обществ путем меха­нической трансплантации сюда западных ценностей, норм, ус­тановок, прежде всего индивидуализма, рационализма и свобод­ной конкуренции.

В данной связи представляет интерес следующий факт. В 60-х годах был популярен тезис, согласно которому конфунцианская этика была объявлена главной помехой модернизации и эконо­мического развития стран Восточной Азии. В 80-х годах имен­но ее стали рассматривать в качестве чуть ли не главного фак­тора бурного экономического взлета новых индустриальных стран этого региона. Точно так же в наши дни стереотипным ос­тается утверждение, что исламская культурная традиция со­ставляет главное препятствие на пути установления демократи­ческих режимов в мусульманских странах. И это несмотря на позитивный пример Турции, Египта, Марокко, Малайзии. Здесь нельзя не отметить тот факт, что в исламе наряду со страхом пе­ред фитной — подрывом единства и подчеркиванием роли ум-мы — общины, важное место занимает постулат о бидаате — об­новлении. Но в каком смысле трактовать это обновление» — дело самого трактующего.

Культуры и цивилизации, продемонстрировавшие свою при­годность к истории, в самих себе черпают жизненные силы; в борьбе за самоидентичность и выживание любая культура или цивилизация конкурирует с другими — как с параллельными, так и с теми, которым они приходят на смену. Внутри нее так­же происходит острая конкуренция между различными компо­нентами, ценностями, нормами и т.д.

Необходимо, чтобы в самой базовой ткани общества и его менталитета присутствовали те элементы, которые готовы к вос­приятию и воспроизводству ценностей, норм, установок демокра­тии и рынка. Как показал опыт Японии и новых индустриальных стран, такие ценности, нормы и установки не обязательно пред­полагают идеи и принципы индивидуализма и личной свободы в су­губо западном их понимании. Модернизация в этих странах на­чиналась и осуществлялась не в условиях минимизации роли государства, как это было (во всяком случае в теории) на Западе, а в условиях авторитарного режима или сохранения его элемен­тов. Обнаружилось, что в ряде случаев не слабое государство (или государство — «ночной сторож»), а именно сильное централизо­ванное государство является важнейшим эффективным фактором экономической модернизации. Государство действовало в качест­ве катализатора и направляющей силы необратимых процессов ут­верждения рыночных ценностей и отношений в экономике.

С точки зрения экономической эффективности преимущест­во рынка и экономического либерализма общепризнано. Но са­ми по себе они не могут справиться с конкретными специфиче­скими социальными, демографическими, экономическими и иными проблемами, стоящими перед развивающимся миром. Экономический либерализм и рыночный механизм в качестве уни­версальных средств обнаруживают существенный изъян, когда речь идет о стимулировании экономики стран этого региона. Обос­нованность этого тезиса подтверждается опытом так называемых новых индустриальных стран, где государственное вмешатель­ство сыграло немаловажную роль в экономическом восхождении. Их успех во многом определился тем, что был найден необходимый баланс между рынком и государственным вмешательством. Мно­гие новые индустриальные страны добились экономического прогресса в значительной мере благодаря протекционистской политике государства. Я.Накасонэ и его соавторы не без основа­ний отмечали, что «если бы Япония, например, не предприняла протекционистских мер, то американские компьютерные про­мышленники правили бы миром, не допуская фирмы других стран на монополизированный рынок».

Для правильного понимания сущности демократии необходи­мо отказаться от характерного для нашей публицистики, да и трудов определенной части ученых, отождествления демо­кратии с либерализмом вообще и экономическим либерализмом в частности. Верно, что демократия невозможна без либерализ­ма. Его заслуга состоит в том, что он внес первоначальный глав­ный вклад в формулирование и реализацию основных идей, ценностей и институтов современной западной политической системы, отождествляемой с демократией: права и свободы че­ловека и гражданина, разделение властей, подчинение государ­ственной власти праву, парламентаризм и др. Если бы демокра­тия не основывалась на этих последних, то она не была бы демократией в собственном смысле слова. В этом контексте ли­берализм представляет собой необходимое условие демократии. Поэтому и говорят о «либеральной демократии», противопостав­ляя ее различным формам псевдодемократии — социалистиче­ской, народной, тоталитарной и т.д.

Однако вместе с тем нельзя забывать, что демократия не сводится исключительно к либерализму. Она не есть результат реализации принципов, установок ценностей какого-либо одно­го «изма», в том числе и либерализма, каким бы важным этот «изм» ни был. В противном случае это была бы опять же не демо­кратия, т.е. не власть народа или во всяком случае не большинст­ва его, а лишь части, придерживающейся либеральных принци­пов. Жизнеспособность и эффективность либеральной демократии в решающей степени обусловливались тем, что, интегрируя в се­бя почти все жизнеспособные и показавшие свою эффектив­ность идеи, нормы, принципы, она была открыта во всех направ­лениях — вправо, влево, в центр, в прошлое и настоящее. С этой точки зрения важный собственный вклад в формирование теории и политической системы демократии внесли и другие «измы»: консерватизм, социал-демократизм, марксизм и др. В данном кон­тексте, возможно, правомерно говорить об индивидуальных пра­вах против прав коллектива или группы, индивидуализма про­тив солидаризма применительно к каждому из этих «измов», но не к демократии в целом.

Проблема, как представляется, состоит не в том, соответст­вуют ли положения того или иного «изма», в том числе и либе­рализма, принципам того или иного типа политического устрой­ства, а в том, соответствуют ли эти положения основополагающим постулатам и критериям демократии. Поскольку народ есть не некая арифметическая сумма всего множества отдельно взя­тых, атомистически понимаемых индивидов, а органическая совокупность множества социокультурных, этнических, кон­фессиональных, соседских и иных общностей, то без них демо­кратию как власть большинства народа невозможно представить. Это совершенно очевидно, если учесть, что подавляющее боль­шинство людей, как бы они не отрекались от этого, идентифи­цируют себя с определенной группой, коллективом, сообществом.

Одной из базовых установок либерализма является призна­ние верховенства свободы личности над всеми остальными цен­ностями, свободы личности в качестве наиболее значимой мораль­ной и политической ценности. Но при этом в работах большинства авторов практически без ответа остаются вопросы, касающиеся сущности свободы и условий ее обеспечения. Очевидно, что в рамках правового государства свобода без законопослушания и без ответственности отдельного человека за свои действия под­падает под понятие не свободы, а правонарушения. Золотое пра­вило правового государства: «моя свобода кончается там, где на­чинается свобода другого человека». При таком понимании группа не всегда и не обязательно может служить фактором, пре­пятствующим реализации личных прав и свобод человека.

В рамках концепции прав человека представляются весьма трудными постановка и решение специфических проблем наци­онального самоопределения или обеспечения прав тех или иных национальных меньшинств или так называемых нетитульных на­родов, проблем их автономии или равного представительства в ор­ганах власти. Группа, коллектив, этнос, государство могут иг­рать и играют незаменимую роль при создании условий для реализации прав и свобод отдельного человека. Более того, не­которые другие организационные формы социальной и экономи­ческой власти могут оказаться в значительно большей степени губительны для свободы личности, нежели группа, коллектив, государство. Что касается нерегулируемых социальных отно­шений, то они могут обернуться для свободы большей катастро­фой, чем даже самая тираническая власть.

На микроуровне в общинных, коммунитарных, традиционалистских структурах, по сути дела, действует внутренняя демо­кратия, в них существуют довольно эффективные коллекти­вистские формы и методы принятия решений. К тому же склонность подчинять личные интересы интересам коллектива может благоприятствовать достижению консенсуса, служить своеобразным гарантом законопослушания граждан. При таком понимании гетерогенность общества, выражающаяся в сущест­вовании множества этнических, конфессиональных, родовых, клиентелистских и иных группировок, общностей и связей, не обя­зательно может стать фактором, препятствующим принятию и утверждению демократических принципов. Их особенности вполне могут быть интегрированы в систему политических ценнос­тей, ориентации и норм, единую модель политической культуры, имеющей, естественно, свои особые субкультуры. В этой свя­зи интересной представляется позиция тех авторов, по мнению которых «Япония — это открытое общество весьма закрытых групп». Иначе говоря, политическая макроструктура в виде парламент­ской демократии, конституционализма, правового государства, многопартийности и других атрибутов классической демократии создана при сохранении групповых, коллективистских, солидаристских начал.

О выживаемости и управляемости демократии в незападном мире

Изложенное со всей очевидностью показывает, что западные образцы государственности по-настоящему, так сказать, в пер­возданном евроцентристском варианте не могут институционализироваться в странах, где господствуют так называемые орга­нические социокультурные, политико-культурные, религиозные и другие традиции и формы менгальности. В то же время эти по­следние не могут служить непреодолимым препятствием на пу­ти экономической и политической модернизации Востока, утверж­дения здесь институтов, ценностей и норм рынка и политической демократии. Поэтому в свете происходящих там процессов мож­но утверждать, что Восток не просто пассивный объект вестер-низации/модернизации, а активный субъект экономических, социокультурных и политических процессов всемирного масшта­ба. И было бы явным упрощением и преувеличением говорить о замене характерологических установок японской или южноко­рейской социокультурной общности характерологическими ус­тановками евроценгристской техногенной цивилизации. Имен­но сохранение (в той или иной модифицированной форме) традиционных ценностей и ориентации позволило Японии, Юж­ной Корее и другим странам АТР освоить достижения техноген­ной цивилизации, модернизироваться экономически, сохранив многие черты своей традиционной культуры, идти не просто по пути вестернизации, а модернизироваться, сохраняя свою иден­тичность.

И нет никаких данных, говорящих о том, что множество дру­гих незападных стран и народов не могут пойти и не пойдут при­мерно по такому же пути. Но вместе с тем при оценке перспек­тивы демократии нельзя не учитывать следующее обстоятельство.

По справедливому замечанию бразильского политолога Ф.Веффорта, «новые демократии» представляют собой смешанные ре­жимы, хотя смещение или совмещение институтов и норм впол­не обычное явление, поскольку многие режимы, в том числе и традиционно демократические, носят смешанный характер. Так, некоторые современные представительные демократии включа­ют элементы прямой демократии и корпоративизма, представ­ляя собой некий институциональный гибрид. «Новые демокра­тии» же — это в сущности особые разновидности гибридизации, основанные на сочетании в переходный период демократических институтов, норм и ценностей с элементами авторитаризма. Но при всех возможных здесь оговорках нельзя не согласиться с тем же Веффортом, который считает, что «гибридные режимы можно считать победой демократии в сравнении с той тоталитар­ной диктатурой, которую они сменили».

Все это в свою очередь дает основание для вывода, что про­цесс демократизации в странах третьего мира нельзя восприни­мать как сам собой разумеющийся и однозначно обреченный на успех. Переходный характер «новых демократий» обусловлива­ет их нестабильность, порождающую непредвиденные обстоятель­ства и непредсказуемые результаты. Парадоксом «новых демо­кратий» является то, что демократические преобразования осуществляются под руководством лиц, не являющихся, по выра­жению Ф.Веффорта, демократами «по рождению». Подавляющее большинство тех, кто возглавил преобразования переходного периода, были «инсайдерами» в прежних режимах и обращены в демократическую веру самим переходным периодом. Это — Р.Альфонсин и К.Менем в Аргентине, П.Эйлвин и Р.Лагос в Чили, Х.Сарней и Ф.Комор в Бразилии, Б.Ельцин и В.Черномырдин в Рос­сии и др.

Поэтому очевидно, что многие из «новых демократий» не за­страхованы от опасности того, что первоначальные восторги по поводу обретенной свободы могут обернуться разочарованием и неприятием демократии широкими слоями населения. Нема­ловажен с данной точки зрения вопрос о выживаемости и управ­ляемости демократии, ее способности укорениться в том или ином обществе. По-видимому, правы те исследователи, которые пре­дупреждают о возможности возникновения в переходные пери­оды тупиковых ситуаций и опасности возврата к прошлому. Так, например, в Турции, после проведения первых свободных выборов в 1946 г. демократический процесс три раза (в 1960-1961, 1970-1973 и 1980-1983 гг.) был прерван перио­дами правления авторитарных режимов. Что касается большин­ства латиноамериканских стран, то для них такое положение ста­ло почти правилом.

Целый ряд стран и народов продемонстрировали свою него­товность к принятию демократии и ее ценностей во всех их формах и проявлениях. Об этом свидетельствует опыт некоторых стран третьего мира, где механическое заимствование западных образцов государственности оборачивалось неудачей и приво­дило к непредсказуемым негативным последствиям. Зримым проявлением негативных последствий попыток ускоренной мо­дернизации на западный лад является дуга нестабильности, протягивающаяся на огромные пространства мусульманского мира от Инда до Средиземноморья и стран Магриба. Объясняет­ся это прежде всего тем, что заимствование и насаждение эле­ментарных административных и управленческих механизмов проводилось без их органической интегрирации в национальные традиционные структуры. Первый такой опыт, который проводил­ся в Иране, где шахский режим под патронажем Соединенных Штатов пытался постепенно пересадить на иранскую почву за­падные политические институты и экономические отношения, про­валился.

Очевидно, что на поставленный в начале этой статьи вопрос о том, двигается ли весь мир в сторону демократии, ответ будет неодно­значным: «да», если речь идет об определенной группе стран, каж­дая из которых исходит из собственного понимания демократии, но с учетом западного опыта; «нет», если имеется в виду однознач­ная вестернизация или модернизация на западный лад всех неза­падных стран и народов. Крах и поражение чего-либо одного не всегда приводит к победе и утверждению чего-либо другого.

Вопреки наивным ожиданиям, возникшим после окончания холодной войны, крах тоталитарных и авторитарных режимов не всегда приводил к утверждению демократии. Целый ряд стран — Эфиопия, Сомали, Таджикистан, Грузия и др.— очутились в пучине глубочайшего кризиса, хаоса и дезинтеграции. Многие страны стали ареной реполитизации и ренационализации этни­ческих групп, что сопровождается оспариванием существовавших до того государственных границ. Начало 90-х годов ознаменова­лось резким изменением ситуации после почти двадцатилетне­го периода прогресса демократии в Латинской Америке: пала хруп­кая демократия в Гаити в результате военного переворота и смещения законно избранного президента Аристида; демо­кратия в Венесуэле, считавшаяся традиционной и крепкой, в ре­зультате двух попыток государственного переворота в феврале и но­ябре 1992 г. оказалась в кризисе; в том же году нечто вроде переворота совершил президент Перу Фудзимора; в результате острой внутриполитической борьбы со своих постов были смеще­ны президенты Бразилии и Венесуэлы.

Не лучше обстоит дело в исламском мире. Об этом свидетель­ствует развитие событий в Алжире, где были объявлены не име­ющими силы результаты всеобщих выборов и введено чрезвычай­ное положение. В итоге активизировалась деятельность исламских фундаменталистов и резко дестабилизировалась обстановка в стране. Из-за роста фундаментализма к репрессивным мерам вынуждены были прибегнуть власти Туниса и Египта. В Афри­ке весьма хрупкие демократии, установленные в 1991—1992 гг. не выдержали груза экономических и политических неурядиц. В то же время во многих африканских странах вопросы, связан­ные с переходом к демократии, отходят на второй план под давлением более радикальных вопросов, связанных с искусствен­ным характером государственных границ и трудностями совме­стного существования различных этнических групп. Взрывы насилия в Сомали, Эфиопии, Анголе, Руанде, Либерии и т.д. сви­детельствуют о том, с какими острыми проблемами сталкивают­ся африканские народы.

При оценке перспектив демократий нельзя забывать тот не­маловажный факт, что бедность и социально-экономическое от­ставание стран Африки и Латинской Америки определяются комплексом факторов социокультурного и политико-культур­ного характера, в том числе неспособностью их населения вос­принимать перемены, идущие извне, конкурировать или играть по правилам, диктуемым мировым сообществом. Демократия и ры­нок дают шанс, но не готовые рецепты решения стоящих перед той или иной страной проблем и не гарантии такого решения.

При оценке перспектив демократий в ряде регионов нельзя забывать то, что в некоторых странах Африки и Латинской Америки сравнительно легкой победе так называемых демокра­тических оппозиций над авторитарными или однопартийными режимами способствовало изменение внешних условий. С исчез­новением социалистического лагеря и распадом Советского Со­юза левые авторитарные режимы лишились мощной материаль­ной, идеологической и моральной поддержки. Это в свою очередь освободило Запад от необходимости однозначной поддержки правых авторитарных режимов, которые раньше использова­лись в качестве заслона на пути проникновения советского вли­яния. Более того, можно сказать, что некоторые страны встали на путь перехода к демократии, по сути дела, под давлением запад­ных стран-доноров экономической помощи. Сразу после оконча­ния холодной войны правительства этих стран начали открыто обусловливать предоставление помощи принятием развивающи­мися странами демократических политических режимов и нео­либеральной политики экономического развития.

К тому же с исчезновением Советского Союза исчез и альтер­нативный источник получения помощи. Нужно учитывать и то, что в глазах политиков развивающихся стран развал Советско­го Союза стал отождествляться с поражением самой системы социализма, а Запад выглядел победителем в холодной войне.

Важно также отказаться от соблазна оценивать демократию в развивающихся странах по западным меркам. Даже в тех из этих стран, где более или менее устойчивые демократические ре­жимы формировались одновременно с завоеванием независимо­сти (Индия, Малайзия, Шри-Ланка и др.), демократические структуры обладают большой спецификой по сравнению с клас­сическими евроамериканскими образцами. Для них характерны политическкая нестабильность, этнический и профессиональ­ный корпоративизм, высокая степень персонализации в полити­ке, установки на авторитаризм и клиентелизм, значительная роль традиционных ценностей в политической культуре. Нужно учесть и то, что во многих этих странах демократические режи­мы, как правило, основываются на доминантной партии, кото­рая неизменно находится у власти, постоянно обеспечивая себе превосходство на выборах.

Все это свидетельствует, во-первых, о том, что для большин­ства развитых стран и стран, обладающих потенциальными воз­можностями для вхождения в их число, рыночная экономика и по­литическая демократия являются или становятся главной формой самоорганизации общества. Но это отнюдь не есть признак ка­кой-то унификации или упрощения жизнеустройства в масшта­бах континентов, регионов или всего земного шара. Дело в том, каждая страна, каждый народ выбирает и реализует собствен­ный национальный тип демократии, учитывающий собствен­ные национально-исторические традиции, обычаи, политико-культурные корни и т.д.

Какова бы ни была судьба процесса демократизации, оказы­вается, что несравнимо легче импортировать институциональные формы либеральной демократии, чем импортировать культурные и эпистомологические значения либерализма и демократии. По-видимому, ряд стран, в том числе обладающих большим весом и влиянием на международной арене, во всяком случае в обозри­мой перспективе сохранят полудемократические или даже откро­венно авторитарные формы политического устройства. Этот мо­мент нельзя не учитывать, если иметь в виду перспективу ужесточения правовых и репрессивных мер перед лицом роста терроризма, наркобизнеса, других форм преступности. Поэтому интернационализация и глобализация важнейших сфер общест­венной жизни, при всех возможных здесь оговорках, не может означать политическую унификацию в масштабах всего мирово­го сообщества на основе рыночной экономики и политической де­мократии.

Контрольные вопросы

1. Что вы понимаете под экспансией демократии?

2. Как соотносится демократия с капитализмом и рыночной эконо­микой?

3. Дайте характеристику демократии как форме народовластия.