Партизанской тропой Гайдара 14 страница

Очень хотелось взять пакет с собой, но я объяснил, что нам предстоит пройти по немецким тылам в лучшем случае шестьсот километров, и я не уверен, что сумею донести бу­маги в сохранности. Он помедлил, потом положил пакет на стол.

- Вы уходите в неизвестность,— произнес он.— Что ждет вас, да и нас, трудно сказать. И наша с вами сегодняш­няя встреча, вероятно, последняя. И я прошу вас, Александр Дмитриевич, если дойдете, разыщите сына и передайте ему мой привет.

- Напишите Тимуру записку, — предложил я.—Записку я возьму.

Гайдар обрадовался и тут же, красным карандашом на листке, вырванном из тетради, написал, как он выразился, «напутствие сыну». Были в этом напутствии, помнится, та­кие слова: «Всегда будь Гайдаром. Учись. Люби мать. Не унывай и меня не забывай».

Размашисто расписался и нарисовал в верхнем углу звез­ду с расходящимися, как от солнца, лучами.

- Если увидите Тимура, — продолжал Аркадий Петро­вич, — передайте ему: я бы очень хотел, чтобы он тоже хоть немного был причастен к моей профессии. Знаете, товарищ полковник, труд писателя адский. Но если б вернули мне прожитые годы и спросили: «Кем бы ты заново хотел стать?» — я бы ответил: «Только писателем, чтобы нести лю­дям большую человеческую правду. Перо в умелых руках — оружие могучее».

В землянку вошел Горелов. Увидел на столе записку и сказал:

- Это, Аркадий Петрович, уже не письмо. Это документ. И вам, товарищ Орлов, лучше его не брать, а просто запом­нить. Мало ли что случится в дороге. А здесь — звёзды, да еще указано: «Партизанский лес».

- Как же я об этом не подумал?..— с досадой произнес Гайдар и разорвал листок.

В сумерках того же дня Аркадий Петрович пришел к до­мику лесника с Михаилом Ивановичем Швайко и Володей. Гайдар договорился с ними, что они проводят нас, а потом вернутся.

На опушке, недалеко от железной дороги, обнялись.

- Не сердитесь на меня, Александр Дмитриевич, — сказал Гайдар. — Может, я в чем и неправ. Но такой уж у меня ха­рактер... Привет Москве. Привет семье. Не забывайте меня. А я вас всегда помнить буду.

Мы отошли на изрядное расстояние, когда услышали: кто-то бежит. Бежал Гайдар. Он опустил руку мне в карман, еще раз обнял и вернулся. В кармане я нашел кожаный его портсигар с махоркой и мундштук.

У поворота я обернулся. Аркадий Петрович стоял, почти сливаясь с деревьями, и махал нам рукой. Мы ответили.

 

Глава XXXIV

ГЛАВА, КОТОРОЙ ЛУЧШЕ БЫ НЕ БЫЛО

 

— Это тревога, это белые. И тотчас же погас костер, лязгнули расхваченные винтовки, а изменник Каплаухов тайно разорвал партийный билет.

Аркадий Гайдар,

«Военная тайна»

 

Группа Орлова ушла восемнадцатого. В суматохе, вызванной сборами и проводами, в отряде не сразу спохватились, что исчез хозяйственник Александр Погорелов.

С Орловым он уйти не мог. Да и не было ему в том нужды. На операции его давно уже не брали. В дозор не ставили, а между тем его все-таки не было.

Последние дни Погорелов вел себя странно: плохо ел, ни с кем почти не разговаривал. Полное лицо его осунулось и стало дряблым, а в глазах появилась тоска.

Если Погорелова окликали, он вздрагивал, словно его заставали всякий раз за дурным делом. А тут еще он стал по вечерам напиваться и среди ночи переполошил однажды весь лагерь, подняв стрельбу из винтовки.

- Саша, что с тобой? — спросили, подбежав, товарищи.

- Ох, пропали мы, ребята, ох, пропали! — ответил он и заплакал.

И вот Погорелов исчез.

Ночью двадцатого октября Игнат Касич, Федор Горелов, Иван Тютюнник и Аркадий Гайдар собрались в доме Андриана Степанца. За ужином, Афанасия Федоровна хорошо очень слышала, опять возник разговор о Погорелове.

Высказывались разные предположения: кто говорил— мог и заблудиться, если пьяный; кто утверждал — заблудиться всерьез, конечно, в нашем лесу мудрено, а выкрасть его немцы могли свободно, поскольку отрядом они интересуются. А кто считал, что он просто взял и ушел.

Поскольку дело было не шуточное, Горелов приказал подготовить разведывательную группу, которая перво-наперво отправится в Гельмязево и выяснит, не слышно ли чего там, а потом обследует окрестные села.

Как мне удалось узнать совсем недавно, события развивались следующим образом.

Районный староста Корней Костенко направлялся в бронированном своем автомобиле на совещание в Хоцки. Его сопровождала охрана — несколько полицаев.

Машина миновала Гельмязево, затем Софиеику, и вдруг Костенко приметил в кустах близ дороги мужчину.

Мужчина либо отдыхал, либо прятался, пережидал, но пройдет автомобиль. А районный староста подумал, что это диверсант, подосланный его убить.

Автомобиль затормозил. Полицаи бросились к человеку у дороги, скрутили ему руки (он не сопротивлялся) и подпели к Корнею.

Говорят, когда районный староста и задержанный поглядели друг на друга, то произошло обоюдное замешательств, поскольку были они хорошо знакомы.

Задержанный торопливо сказал, что просит отвезти его к немецкому командованию — имеет сообщить важные сведения о партизанском отряде Федора Горелова.

Прихватив арестованного, Костенко вернулся в райуправу, позвонил по телефону, и часа через полтора туда примчались три «опеля» с эсэсовскими офицерами.

Офицеры наскоро допросили перебежчика, посовещались в соседней комнате, усадили его в машину и увезли.

 

 

Глава XXXV

ВОЕННЫЕ ЗАМЫСЛЫ

 

Перестрелки были. Набеги на сонных или отбившихся белых были. Сколько проводов было перерезано, сколько телеграфных столбов спилено — и не счесть, а боя настоящего еще не было.

Аркадий Гайдар,

«Школа»

 

Небольшие диверсионные операции стали единственной формой боевых действий отряда. И это начало Аркадия Петровича раздражать.

«Поймите,— убеждал он,— еще одна или две подбитые машины ничего в ходе войны не меняют. И то, что было хорошо только для начала, не может быть хорошо без конца».

Особенно сердило его, что ходят на операции одни и те же люди, в общей сложности человек двадцать. Прочие же занимаются неизвестно чем и жуют только целыми днями хлеб. Посмотришь на иного — физиономия во, точно он не в партизанском лесу, а в санатории.

Надо перестроить весь наш распорядок,— советовал Гайдар командиру отряда,— чтобы каждый, просыпаясь, знал: ждет его дело. Выполнит — хорошо, не выполнит — послать снова. А не захочет — гнать его отсюда. Дармоеды нам не нужны...

С другого берега Днепра прибыл мальчишка-связной. Рассказал, что построили немцы в Каневе аэродром. Какие там самолеты стоят, он не понимает, но что их около двадцати и есть двухмоторные,— сам видел.

К неожиданным идеям Аркадия Петровича в отряде уже стали привыкать. Но когда он предложил Горелову захватить Каневский аэродром, снова изумились.

А Гайдар, легко отметая сомнения, развивал свою мысль, доказывая: это вполне реально, поскольку немцы меньше всего ждут, что кто-либо на подобное отважится.

Больше того, в отряде есть авиационный инженер, полковник Горшунов. Он должен проинструктировать бойцов, как быстрее вывести из строя самолеты. А на одном можно будет даже перелететь через линию фронта. Во-первых, чтобы переправить туда часть людей (разумеется, тех, кто захочет), а во-вторых, чтобы установить связь с Центром. И развернуть здесь настоящие дела....

Конечно, есть в перелете немалый риск. Не ровен час, подобьют и свои... С другой стороны, где его, риска, нету?..

Позвали Горшунова. Он ответил: по части захвата аэродрома ничего посоветовать не может. Тут он мало что смыслит, но в том, что на немецких самолетах не составит труда улететь, не сомневается. И к перелету готов.

- Спасибо, что поддержали,— сказал ему Гайдар, когда они вышли из землянки.

- Ну что вы, товарищ писатель. Это ж так здорово. Долетаем мы часа через два до линии фронта. Сбрасываем вымпел: «Не стреляйте, свои». Потом садимся. И только сели — дают вам место в транспортном самолет. И к вечеру вы уже в Москве.

- Да,— улыбнулся Гайдар,— Хорошо бы... Ночыо в Каневе, утром уже у своих. А к ужину — дома. Только знаете что я вам скажу... В Канев, положим, я отправлюсь, как и все. А в Москву вам придется лететь пока что без меня...

- Почему?!

- Да так. Я еще не все дела свои тут закончил...

Выслали разведку в Канев. Она доложила, что охрана возле аэродрома сильная. Но считай, что весь каневский гaрнизон состоит из одной только аэродромной охраны. Смена ее происходит в одни и те же часы. Надо теперь только уточнить, где квартируют немцы, и начинать действовать,

По мнению разведчиков, перебираться на другой берег Днепра следовало не в лодках, а захватив понтонную переправу, наведенную фашистами взамен подорванного нашими саперами моста.

Толковое донесение ободрило Гайдара, и он в хорошем настроении, что случалось в последнее время не часто, отправился с группой товарищей в сторону Комаровки, чтоб только не сидеть без дела.

Место выбрали, какое Аркадий Петрович всегда любил, у изгиба дороги. Однако машины в этот день не появлялись. Проползла только подвода. На ней печально сидела женщина.

Когда подвода скрылась за поворотом, Гайдар прислушался. Ветер не доносил никаких настораживающих звуков. И Аркадий Петрович подполз к Тонковиду.

- Захватить аэродром значит захватить весь Канев,— сказал ему Гайдар таким тоном, словно возвращался к прерванной беседе.— И потому совершенно необходимо это сделать.

- Но удержать Канев мы все равно ведь не сможем,— возразил Тонковид,— И возвращаться на прежнее место нам будет тоже нельзя — немцы всполошатся.

- Вот и хорошо, что нельзя и что всполошатся,— обрадовался Гайдар,— В этом лесочке да при теперешнем положении дел отряду все равно не жить... Пока что немцам просто не до нас. Они спешат к фронту. Да и потом, я не уверен, что они за нас уже не взялись... Вспомни вчерашний случай.

Тонковид согласился. Ему этот случай тоже показался странным.

В лагере появились двое незнакомых парней.

Задержали их уже возле командирской землянки.

Один нес на руке, будто продавая, аккуратно сложенную немецкую шинель на блестящей шелковой подкладке.

Когда их спросили, кто такие, они развернули шинель. С левой стороны сукно было прострелено и даже испачкано кровью, а погоны оказались генеральскими. Парни бойко объяснили, что генерал этот ими убит вместе с шофером.

- А где же его документы?

- Мы их не взяли. На что они нам? Все равно по-немецки не балакаем,— ответили парни.

- В каком же месте бросили вы машину?

Те объяснили.

—Надо б проверить,— шепнул Горелову Дороган. Он отвечал за контрразведку.

- Да ну, видно ж, что свои хлопцы,— ответил тот громко,— Накормите их только. Не забудьте.

Хлопцев накормили. Поднесли даже по стаканчику. Они с удовольствием выпили. Поужинали. А потом исчезли. Вместе с шинелью.

Тогда Гайдар впервые вспылил.

- Нельзя было их отпускать, пока не проверили! — сказал он Горелову.

- Да брось ты, Аркадий Петрович, чего нам бояться? — усмехнулся Горелов.— Нехай немец нас боится.

- Ты, Федор Дмитриевич, конечно, хороший человек. Но в военном деле, прости, ни черта не смыслишь,— ответил Гайдар.

Тут уж рассердился Горелов. Велел Дорогану послать людей к тому месту, где подбили генеральскую машину. Никакой машины разведчики не нашли. И следов ее на влажном песке тоже.

- Вот я и говорю,— сказал Тонковиду Аркадий Петрович,— что надо поскорей всем отрядом с этого места сниматься. Сначала хотя бы на Черниговщину, а там и в Брянские леса. Связаться с Центром, с фронтом. Собрать побольше людей. Не сто и не двести, а целую партизанскую армию — с настоящей разведкой, санчастью, с пулеметными ротами и даже со своей артиллерией. Конечно, морды, как тут вот некоторые у нас ходят, при таком деле не наешь. И без жертв, наверное, тоже не обойдется... Зато немцы поймут, какая еще имеется здесь, в глубоком их тылу, сила.

И весь мир узнает, на что способны в нынешней войне партизаны...

Ты, Михаил Федорович, откуда? — неожиданно спросил Гайдар.— Из Киева?.. Жаль... То есть, конечно, хорошо. Я Киев и сам люблю. Жаль, что не из Москвы. Я уж тут всех спрашивал — ни одного москвича.

У меня к тебе просьба. Есть у меня браунинг. Здесь вот я его ношу. Как он бьет, я, признаться, даже не знаю. Не пробовал. В деле не привелось. А стрелять по соснам — патроны жалею. Так вот, если со мною что случится, забери этот браунинг. Отвези его в Москву, в Союз писателей. Скажешь, мол, Гайдар браунинг этот прислал и еще велел передать...

- Подождите, Аркадий Петрович,— забеспокоился Тонковид, обшаривая карманы,— я сейчас запишу. Карандаш у меня где-то был…

- Не надо карандашей... Так запомнишь: Гайдар велел передать...— Аркадий Петрович остановился и на мгновение задумался.

Тонковид, выжидая, тоже молчал. И вдруг оба услышали завывающий звук автомобильного мотора.

— Машина! — почему-то шепотом произнес Гайдар.— И, кажется, не одна... Что делать, знаешь...— и отполз.

Появились две машины. Впереди — открытый бронетран-спортер, в нем, опираясь о борта, с автоматами наготове сидели солдаты. Другая, закрытая, шла следом. Это был роскошный лимузин. Такого партизаны еще не видели. Несомненно, в машине ехал кто-то из высоких немецких чинов. На миг показалось странным, почему лимузин не прикрывают и сзади. Но раздумывать было некогда.

Гайдар крикнул: «Огонь!»

В первую машину полетели гранаты, по второй ударил пулемет Гайдара.

Операция длилась не более минуты.

Гайдар, Денис Ваченко и еще трое бойцов вышли из укрытия. Ваченко открыл дверцу легковой машины. Из кабины вывалился мертвый полковник. Гайдар взял с сиденья портфель тонкой коричневой кожи и вынул из френча офицера документы. Но раскрыть их не успел. Послышался рев мотора еще одной машины.

Едва партизаны скрылись за деревьями, из-за поворота выскочил и резко затормозил грузовик с солдатами. Из него выпрыгнул офицер и подбежал к полковнику. Офицер что- то крикнул, и солдаты открыли пальбу по лесу...

В лагере Гайдар внимательно просмотрел содержимое портфеля и захваченное удостоверение. Убитый полковник был комендантом Переяслава.

 

Глава XXXVI

УРАВНЕНИЕ СО МНОГИМИ НЕИЗВЕСТНЫМИ

 

Там вырисовывались черные расплывчатые тени. Там обозначались очертания озлобленных, нехороших лиц. И как будто бы кто-то смотрел оттуда пристальными недобрыми глазами...

Аркадий Гайдар,

«Дальние страны»

 

Пока я расспрашивал о самом Гайдаре, пока мои собеседники рассказывали о немногочисленных встречах с Аркадием Петровичем, работа двигалась сравнительно легко. В дерзких поступках, в коротких, часто афористичных высказываниях, запомнившихся бывшим партизанам, легко и быстро угадывался характер Гайдара с его отвагой, изумительной находчивостью, жизненным и военным опытом, который находил себе применение в самых неожиданных обстоятельствах.

Но лишь только разговор касался боя у лесопильного завода, все сразу усложнялось.

Сражение длилось часа три, и каждый, кто был в том бою, видел лишь часть его. Шел бой в лесу, на значительном пространстве, и партизаны в большей или меньшей степени были разобщены. Во всяком случае, один человек не мог описать всех подробностей. А важны были в первую очередь именно детали, чтобы восстановить всю картину и понять, почему партизанам пришлось отступать и как получилось, что отход товарищей стал прикрывать Гайдар.

Я надеялся: если прояснятся обстоятельства, связанные с трагическим для всего отряда боем, то, по всей вероятности, приподымется завеса и: над последующими событиями.

Я снова направился в Аепляву. Из писем мне было известно, что в нескольких километрах от Леплявы, в селе Калеберда, живет бывший партизан отряда Горелова Иван Константинович Васелака.

Познакомились, а наутро уже ехали на колхозной полуторке к заброшенному лагерю. Где он находился, этот лагерь, до сих пор мне толком никто объяснить не мог.

Машина обогнула Аепляву, прошла километра два вдоль берега Днепра, пока не свернула на уползающий в лес проселок.

Проселок тревожно взбегал с холма на холм меж тесно растущих сосен и старых дубов. Как бы запутывая след, петлял, бросаясь из стороны в сторону, сливался с бесчисленными тропками, просеками, стежками, пока резко, под прямым углом, не вильнул влево.

Машина затормозила. Справа от дороги начинался пологий обрыв, который спускался к болоту, заросшему белесоватыми камышами.

- Где-то здесь,— неуверенно произнес Васелака, выходя.из кабины.

Сам он не был в лагере с 1942 года. Лес за два десятилетия стал иным: много вырубили, много выросло. Мы пробирались, раздвигая высокие камыши, цепляясь за коряги, возвращались снова к обрыву, пока я не услышал:

— Изогнутый дуб видишь?.. Кабы не он, теперь уж ни за что бы не нашел...

Мы очутились на поляне, огороженной, как забором, деревьями и дружной стеной кустарника. Посреди поляны — лукой изогнутый дуб, у его подножия — воронка. Но не от снаряда или бомбы. На этом месте находилась землянка, в которой жили Гайдар и Горелов.

В нескольких метрах от нее — широкий, косо срезанный пень. На нем-то всегда и работал Аркадий Петрович.

Я сажусь на этот пень, слушаю шум весеннего леса, и (мне не верится, что когда-то лагерь был полон сильных, мужественных людей, из которых в живых осталось только шестеро...

Вечером мы сидим в избе Васелаки. Горит жарко печь. Бесшумно вращаются бобины магнитофона. Иван Константинович рассказывает о жизни отряда, напевает грустные украинские песни, которые пел Гайдар, описывает последний партизанский бой.

Утром еду в Гельмязево, к Ивану Сергеевичу Тютюннику, главному моему консультанту по вопросам истории отряда. Он припоминает новые подробности, а затем советует встретиться с ребятами-краеведами из школы-одиннадцатилетки, где учится его внук Стасик Иващенко. Ребята совсем недавно предприняли розыск людей, которые могли что-либо знать об отряде и судьбе его бойцов.

В роли почетного гостя сижу за учительским столом. А ребята по очереди рассказывают, кто что знает. Живут они в разных селах. И сведения у них неожиданные и обширные.

Особенно интересно сообщение Вити Станиславского с хутора Малинивщина, где полицаи схватили командира отряда Федора Дмитриевича Горелова. Витя говорит, что живы люди, которые помнят, как это случилось.

И хотя Горелов был схвачен после боя и после гибели Гайдара, я усматриваю трагическую закономерность в том, как стремительно следуют события: 22 (или 23) октября — бой. 26-го — засада у насыпи и гибель Гайдара. 3 ноября — арест Горелова.

И решаю тут же ехать в Малинивщину.

Пока прощаюсь, к подъезду подают «экипаж» — школьный трактор «ДТ-20» с двухколесным прицепом. Дороги раскисли, объясняют мне, и пройти по ним может только трактор, и то не везде.

За рулем — Стасик. В маленькую тележку, чтобы я в дороге не скучал, прыгает Витя. Нас подбрасывает на ухабах. Всю дорогу держу на вытянутых руках магнитофон и все равно боюсь — растрясет.

Трактор то и дело останавливается, буксует. Ребята бесстрашно прыгают в грязь: они в сапогах. Кладу на сено рюкзак с магнитофоном и собираюсь прыгать тоже.

- Что вы тут сделаете в ваших баретках? — покровительственно останавливают они меня.— И потом, вам нельзя пачкаться — вы на работе.

Посреди какого-то села трактор застревает в восьмой и последний раз. Оставляем Стасика ждать «ДТ-54», который вытащит наш «экипаж» из грязи, после чего Стасик поедет обратно. А мы с Витей — по той же слякоти — спешим в Малинивщину. Уже темнеет.

Витя забегает домой: он целую неделю не видел родных, а я направляюсь к хате Надежды Гоптар.

Маленькая, почти по самые окна ушедшая в землю изба. Она стоит, будто вдавленная чьей-то сильной и гневной рукой, стоит, словно прячась от острых взглядов за спинами соседних домов.

Запущенная комната с низким потолком. Устланный соломой пол. Здесь Горелов, Александров и Никитченко попросили ночлега.

Им могли отказать. Но позволили. Не отказали. И они остались. А потом Надежда Гоптар торопливо объяснила, что сбегает за хлебом. Хлеб она принесла. А заодно предупредила о гостях сестру, которая «гуляла» с полицаем.

Я включаю магнитофон. Задаю вопросы хозяйке дома, Надежде Гоптар.

Микрофон поглощает обыденные и страшные слова бесцветного рассказа. Это самое мучительное интервью в моей жизни.

Собираюсь уходить. Расстегиваю «молнию» заплечного мешка, чтобы опустить в него магнитофон.

Заглянув мне в глаза откуда-то снизу, Надежда Гоптар внезапно предлагает:

- Хотите... наложу всю вашу торбу, доверху, яичками?..

Ей, наверно, показалось, что сотней куриных яиц еще можно искупить кошмар той ночи...

На обратном пути останавливаемся в Калениках, куда партизаны ездили на свиноферму. Здесь мы с Витей и ночуем.

За день, проведенный в селе, посещаю сразу троих бывших партизан. Сначала Дениса Семеновича Ваченко — в прошлом участника Октябрьской революции и штурма Зимнего; брата его, Ивана Семеновича, и председателя сельсовета Тараса Федоровича Бутенко.

В гельмязевскую гостиницу возвращаюсь совершенно разбитый. Перед глазами — вдавленная в землю избушка и мрачная низкая комната. В воображении — разрозненные картины событий. Хочу только одного — заснуть, если удастся, потому что с утра снова работать, снова спрашивать, слушать, записывать, сопоставлять.

...Будит меня дежурная.

Смотрю в окно — темень.

На часы - ночь.

- Простите, но вас спрашивают,— говорит она.

Здесь, в Гельмязеве, ночью?

В комнату входит молодой широкоплечий мужчина в бушлате и мичманке.

Знаю, что никогда его не видел, но лицо его мне знакомо.

- Извините, я только что вернулся с работы и узнал, что вы здесь. У меня важное дело. Я сын погибшего комиссара отряда Мойсея Ивановича Ильяшенко, Николай.

Это был брат Маши — Желтой ленточки.

Одеваюсь, и мы уходим.

Николай уже не первый год собирает сведения об отряде и людях, которые эти сведения могут сообщить. Когда в бою у лесопильного завода погиб его отец, Николай был еще мальчишкой. С той поры он ищет полицая, который убил его отца.

Ему кажется, что убийца жив и его можно найти.

В ту ночь я узнал много важного и обрел в своей работе верного товарища и еще одного страстного помощника.

И события, которые все это время не давали мне покоя, прояснились почти до конца...

 

Глава XXXVII

ПОДВИГ ПУЛЕМЕТЧИКА

 

Пулеметчик... уже остался один и, выпустив последнюю ленту, поднимает валяющийся карабин и стреляет в упор, разбивая короб «максима», с криком: «Давитесь теперь, сволочи!»

Аркадий Гайдар,

«В дни поражений и побед»

 

ТРЕВОЖНЫЙ РАССВЕТ

(По воспоминаниям Т. Ф. Бутенко, Д. С. Ваченко, И. К. Васелаки, М. М. Денисенко (Ильяшенко), И. С. Тютюнника, В. И. Скрыпника)

Заморозки осенью 1941-го начались небывало рано. Раскисшие было от дождей лесные дороги стали твердыми, как городской асфальт. И пока их не присыпало листвой, земля гулко отвечала на каждый шаг.

Партизаны оделись по все теплое: кто принес из дому, кто получил в отряде.

Аркадию Петровичу тоже выдали ушанку с рыжим верхом и полушубок» Ушанку» хоть она и была ему мала (других размеров не нашлось), он взял и лихо носил, словно кубанку, на самом затылке. От полушубка же отказался, заявив, что, во-первых, ему не холодно, а во-вторых, для всех полушубков все равно не хватит...

Гайдар остался в короткой своей шинели, которую где-то случайно подобрал да так и не успел сменить: то ли потому, что недосуг, то ли потому, что жалко расставаться.

Служила эта шинель ему верой и правдой. Была она в нескольких местах, впрочем как и выброшенная теперь пилотка, пробита пулями и осколками. И даже ночью он с ней не расставался, а клал поверх одеяла: печурка в землянке, едва перестанешь ее топить, быстро остывала. И если потеплей не укрыться, то вечером трудно уснуть, а утром еще труднее встать, особенно когда между деревьями надолго повисает снежно-белый туман.

И в это раннее утро 22 (или 23) октября в лагере не спали только часовые: Тарас Бутенко, Михаил Кравченко, еще трое бойцов (их вот-вот должны были сменить) и Гайдар, который уже сидел на пеньке и работал.

Внезапно со стороны лесопильного завода раздались два гулких винтовочных выстрела. Они последовали один за другим с такой поспешностью, словно стреляли не по цели, а только чтоб о чем-то предупредить.

Часовые замерли, прислушиваясь, что последует в ответ. Но лес молчал. Кравченко закрыл даже глаза, надеясь, что так он лучше услышит шум или крик... Но нет, все тихо. То есть не тихо: шумит ветер, шуршит иссохшая листва, скрипят ветки. Прямо над лагерем неровной стрелой спешат, курлыкая, запоздавшие журавли. И больше ничего.

И вдруг сквозь привычный шум ветра прорвался далекий, но ровный и сильный гул. Прорвался и пропал, словно его отнесло, потом возник снова, уже сильней.

Это был гул автомобильных моторов.

Отрядные грузовики стояли на обычном своем месте. Предположить, что это другой партизанский отряд или воинская наша часть, которая действует в глубоком немецком тылу?.. С И тогда Кравченко вспомнил...

Жил недалеко отсюда, на Ганенковом хуторе, сторож старик. Был он по национальности латыш и дружил с румыном Васелакой.

К дедушке часто наведывались полицаи, которые всё его распытывали, не приходят ли сюда, в избушку, партизаны и не знает ли он, где их табор.

Дедушка отвечал, что не знает, но если узнает, тут же сообщит в комендатуру или старосте.

Как раз вчера два полицая снова пришли к сторожу и сказали по секрету, что в Ком аров ку приехали немцы шукать партизан, и потому не слышал ли дед чего нового.

Старик, по секрету же, признался: приходил к нему один подозрительный человек. Попросил даже напиться, но парзизан он или нет, сказать трудно. Так-то оружия на нем не видно, а что в кармане — поди узнай.

Полицаи озабоченно спросили, во что он был одет и куда примерно направился. А как только они ушли, старик взял свою палку и заспешил в лагерь. Там он рассказал все Васелаке. Васелака доложил командиру. И вот этот гул...

- Тревога!..

Партизаны выбегают из землянок, с винтовками, автоматами, рассовывая по карманам запасные обоймы, гранаты, горсти патронов.

На случай внезапного нападения существовал план обороны лагеря, и теперь каждый спешил занять свое место в окопе или глубокой воронке.

У штабной землянки трое: Горелов, комиссар Ильяшенко и Дороган. Они о чем-то вполголоса переговариваются, а затем Ильяшенко и Дороган, минуя окопы, направляются в глубь леса, в разведку.

Их догоняет встревоженная, запыхавшаяся Маша.

- Пап, ты куда? — спрашивает она отца.

- Мы, Марина, дойдем до лесопилки и вернемся. Если задержусь, помни: что бы ни случилось, будь в Гельмязеве для связи. Поняла?..

Маша кивает. Отец проводит рукой по ее волосам — девочка не успела накинуть на голову платок — и бежит догонять Дорогана.

Партизаны готовятся к бою. На правом фланге, возле болота, в небольшом, накануне вырытом окопчике расположились Тютюнник и Шаповал. В нескольких метрах от них, в глубокой воронке, разместился Денис Ваченко. Рядом — с ручным пулеметом, взятым у Гайдара,— Михаил Кравчеико. И на самом отдаленном участке, на левом фланге, Аркадий Петрович.

Он сидит в глубоком окопе, тоже с ручным пулеметом но немецким, который показался ему для предстоящего боя удобней, потому что полагался к нему не диск на сорок семь патронов, а ленты. И менять эти ленты быстрее и проще.

Оружием трофейным Гайдар интересовался давно, полагая, что в партизанской войне уметь им пользоваться необходимо, и провел даже по этому случаю в отряде два или три занятия с бойцами.

Рядом с ним, заранее открыв коробки, примостился Михаил Тонковид. Он вызвался быть вторым номером.

Шестьдесят человек насчитывается в отряде. Четверо женщин готовят бинты, йод, самодельные носилки. Двое ушли в разведку, и теперь весь лагерь ждет их возвращения.

Многие нервно курят в рукав, хотя уже светло. Со стороны такая предосторожность выглядела бы смешной, но глядеть со стороны некому.

Неожиданно близко, не далее чем в полукилометре, бьет немецкий автомат. Тут же на разные голоса, вторя ему, заливаются другие. В коротких паузах слышен приглушенный — чи-чи, чи-чи, чи-чи!— треск нашего «ППШ». И вдруг все смолкает.

Бойцы переглядываются и еще пристальнее всматриваются и вслушиваются в лес. Впереди раздается хруст ломаемых ветвей и тяжелый гулкий топот.

- Не стрелять! — шелестит по цепи приказ Горелова.— Это могут быть разведчики.

Из сосен выскакивает Дороган: потные волосы выбились из-под шапки, полушубок расстегнут, в руках автомат.

- Немцы... Много... Шесть машин. Человек триста... Направляются сюда...— говорит он, ни к кому, собственно, не обращаясь.

Его подзывает Горелов, который стоит с двумя связными в глубине лагеря, откуда удобней наблюдать за всей линией обороны:

- Где Ильяшенко?

Дороган испуганно наклоняется к Горелову:

- Убит... Столкнулись с дозором.— И Дороган вытирает ушанкой лоб и лицо/

Между деревьями густо засерели немецкие шинели. Фашисты подбираются медленно, поводя из стороны в сторону автоматы, беря на прицел каждый куст, который кажется им подозрительным. По всему видно: чувствуют они себя неуверенно. Остановились. Доносится незнакомая команда. Ее тут же повторяют по-русски: вместе с немцами идут полицаи.