Американский закон о равных правах 2 страница

Союз Гражданских свобод США так замечательно состязался с судебным анализом равной защиты законом и так прекрасно оспаривал стереотипное восприятие женщин, что суд незамедлительно перестроился и признал необходимым рассмотрение пола в границах Четырнадцатой поправки. К концу 1970-х годов суд пересмотрел множество законов, допускавших дискриминацию в отношении мужчин и женщин в сходных ситуациях. (Этому способствовало принятие Конгрессом, закона о равной плате за одинаковый труд в 1963 г. и закона о гражданских правах в 1964 г.).

При всей своей эффективности стратегия Союза недостаточно учла тот факт, что подавляющее большинство американских мужчин и женщин не находились в сходных ситуациях. Кроме того, не был в достаточной мере учтен тот факт, что если бы подавляющему большинству американских женщин

116

было предоставлено полное равенство, нужно было бы вносить изменения в сам судебный анализ равной защиты.

Проблема судебного анализа равной защиты выступает наиболее заметно в случаях постановлений о том, можно ли исключить беременность из реестра состояний нетрудоспособности, приведенного в пакете документов страхования нетрудоспособности работников²¹. Суд дважды выносил решение по этому вопросу. По делу Гедалъдиг против Аиелло {Geduldig v. Aiello, 1974) было вынесено постановление, что подобное исключение не противоречит формулировке Четырнадцатой поправки о равной защите законом. По делу Компания Дженерал электрик против Гильберта (General Electric Co. v. Gilbert, 1976) было вынесено постановление, что подобное иск лючение не противоречит Главе VII Закона о гражданских правах 1964 г. Правда, Конгресс фактически аннулировал эти два судебных решения, приняв в 1978 г. Акт различительного отношения к беременным. Аргументы суда превосходно иллюстрируют как неадекватность анализа равной защиты законом, так и продолжающуюся готовность суда рассматривать положение мужчины как стандарт, что заслуживает детального обсуждения.

По делу Гедальдиг против Аиелло суд постановил: исключение беременности из программы страхования нетрудоспособности не равносильно «дискриминации по индивидуальным признакам» в формулировке равной защиты, потому что оно не предполагает «дискриминацию, основанную на гендере как таковом». Суд допускал:

«Из истинности того, что только женщина может быть беременной, не следует, что каждый случай законодательной квалификации в отношении беременности основан на признаке пола, как это имело место в случае Рид.... и Фронтие-ро.... Отсутствие идентичности между отказом признать нетрудоспособность и гендером... очевидна даже при поверхностном рассмотрении. Программа страхования нетрудоспособности разделяет потенциальных реципиентов на две группы — беременных женщин и небеременных лиц. В то время как первая группа по составу исключительно женская, вторая включает представителей обоих полов. Таким образом, финансовая и страховая привилегии программы доступны обоим полам».

По мнению суда, безотносительное к полу решение об исключении беременности из программы страхования нетрудоспособности можно трактовать и иначе: «В данном случае отсутствует риск, от которого мужчины защищены законом, а

117

женщины не защищены. Аналогично отсутствует риск, от которого женщины защищены, а мужчины — нет».

Суд распространил эти рассуждения и на дело Компания Дженерал Электрик против Гильберт. «Потеря трудоспособности, связанная с беременностью, представляет собой дополнительный риск, уникальный для женщин, и невозможность компенсировать им этот риск не нарушает предполагаемое равновесие в льготах» для мужчин и женщин.

Так как суд подошел к женщинам и мужчинам, находящимся в одинаковых ситуациях в смысле беременности, совершенно одинаково, его мотивировка в деле Гедальдиг и Гильберт соответствовала модели равной защиты законом, бывшей в обращении, по крайней мере, со времен 1920-х: к лицам, поставленным в сходные ситуации, закон фактически должен подходить сходным образом. Но при более глубоком анализе данной мотивировки выясняется, как мало равенства подобная модель может предоставить подавляющему большинству американских женщин, которые не являются и никогда не были «фактически помещены в сходные условия» с мужчинами.

Проблема, связанная с мотивировкой суда, выходит за пределы предпосылки о том, что мужчины и женщины помещены в сходные условия в связи с беременностью. Суд, помимо прочего, андроцентрично устанавливает: все мужское — стандарт, а все женское — это нечто «дополнительное» или «сверх программы». Высказывая свое особое мнение по делу Гедальдиг, судьи Уильям Бреннан, Уильям Дуглас и Тургуд Маршалл оказались буквально в нескольких миллиметрах от разоблачения андроцентризма. Они записали следующее:

«Выбирая наименее благоприятную трактовку гендерно-обусловленного вида нетрудоспособности, присущего исключительно женщинам, штат создал тем самым двойной стандарт компенсации нетрудоспособности. На заболевание, от которого женщина-работница может оправиться, наложено ограничение, в то время как мужчина получает полную компенсацию при всех заболеваниях, включая и те, которые встречаются только или чаще у представителей мужского пола — такие, как удаление простаты, иссечение крайней плоти, гемофилия и подагра. В сущности, один набор правил применяется к женщинам, а другой — к мужчинам. Подобный неодинаковый подход к мужчинам и женщинам, в основе которого лежат физические характеристики, сложным образом связанные с одним только полом, неизбежно создает дискриминацию по признаку пола».

118

Судья Джон Стивене подошел еще ближе к раскрытию андроцентричнои сущности суда, когда обосновывал свое несогласие по делу Дженерал Электрик:

«Характеризовать программу как разделяющую «потенциальных реципиентов на две группы — беременных женщин и небеременных лиц» некорректно. Разделение в данном случае происходит между лицами, которые сталкиваются с риском беременности, и теми, которые с этим риском не сталкиваются. Этот принцип по определению предполагает дискриминацию по признаку пола, поскольку способность забеременеть, в первую очередь, отличает женщину от мужчины...

Также некорректно утверждать, что «отсутствует риск, от которого мужчины защищены законом, а женщины не защищены»... Если слово «риск» использовать в его точном значении, то мужчины защищены от риска, связанного с операцией на предстательной железе, а женщины не защищены. Если это слово использовать в более широком смысле, как риск неоплаченного труда в связи с физической нетрудоспособностью, то мужчины защищены сполна... от подобного риска, в то время как женщины защищены только частично».

Стоит уяснить, о чем напоминают эти случаи беременности. Подобно древним иудейско-христианским теологам, древнегреческим философам и Фрейду, суд андроцентрично воспринимает мужской организм как стандарт человеческого организма; отсюда — он не усматривает ничего необычного или неуместного в том, что предоставляет этому стандартному человеческому организму полное страховое покрытие (то, на что распространяется страхование. — Прим. пер.) в связи с любым событием, которое может с ним произойти. В соответствии с андроцентричнои направленностью, суд воспринимает равную защиту законом как дарение женщинам всяких мыслимых преимуществ, в которых нуждается этот стандартный мужской организм — конечно, за вычетом страхования нетрудоспособности в связи с беременностью.

Имей суд хотя бы малейшую чувствительность по отношению к андроцентризму, он должен был принять во внимание не вышеупомянутый стандарт, а, по крайней мере, два истинно гендерно-нейтральных стандарта. Воспользуемся языком теории множеств. Существует область пересечения мужского и женского организмов, включающая в точности одинаковые обстоятельства, в которых оказываются и мужчины, и женщины. Однако, также есть и более обширная область объединения мужского и женского организмов, включающая все те многочисленные обстоятельства, в которых оказываются мужчины

119

и женщины как представители разных полов. Фактически, суд оказался настолько слеп из-за андроцентризма, что не нашел ни малейшего несоответствия между полами в свете равной защиты законом и предоставил целый пакет преимуществ мужчинам, и только им.

Что отличает даже небеременных женщин от женщин, поставленных в сходные обстоятельства с мужчинами в деле Ге-дальдиг и Гильберт, так это их биологическая способность забеременеть. А то, что в большинстве случаев удерживает женщин от попадания в сходные обстоятельства с мужчинами — это не их биология, а гендерно обусловленный жизненный опыт, их женская биография — в обществе, которое постоянно лишает их доступа к экономическим и политическим ресурсам. Три следующих примера проиллюстрируют как подлинную сущность отличий женских ситуаций, так и анд-роцентризм модели сходных условий, примененной судом.

Рассмотрим вначале решение Верховного суда по делу Управляющий кадрами штата Массачусетс против Фини (1979). Верховный суд постановил: хотя женщины оказались в «поразительно» невыгодном положении в результате принятия штатом закона, предоставляющего преимущество ветеранам, имеющим квалификацию, в отличие от квалифицированных неветеранов, в назначении на государственные должности, данный закон не противоречит пункту Четырнадцатой поправки о равной защите законом. Причина, указанная судом, частично состояла в следующем: так как «статут (закон. — Прим. пер.) всегда был нейтральным относительно гендера», различие, «как представляется, сделано между ветеранами и неветеранами, а не между мужчинами и женщинами». Поскольку здесь суд прибегал к анализу равной защиты законом, то обстоятельство, что среди оказавшихся в привилегированном положении ветеранов гораздо меньше женщин, чем мужчин, оказывается не имеющим отношения к делу.

Следующий случай относится к делу A.F. S. СМ. Е (American Federation of State, County and Municipal Employees) Американская федерация государственных, окружных и муниципальных служащих против штата Вашингтон (1985). В своем решении по этому делу апелляционный суд США девятого судебного округа постановил: хотя расчет действующих рыночных тарифов постоянной заработной платы для работающих по найму на территории штата предусматривал «величину разброса примерно в двадцать процентов» в оплате мужской и женской работы, что в отчете комиссии, назначенной штатом, было расценено как «сопоставимое по ценности» (труда. — Прим.

120

пер.) для работодателя, такая диспропорция не является нарушением Главы VII Закона о гражданских правах. Аргументы отчасти были такими:

«Штат не создавал рыночной диспропорции и не обнаруживал своей заинтересованности в недопустимых обоснованиях по признаку пола при расчете заработной платы... Ни по закону, ни логически система свободного рынка не представляется как сомнительное предпринимательство. Экономическая реальность такова, что ценность конкретной работы для работодателя является всего лишь одним фактором, влияющим на размер компенсации за работу. Другие соображения могут включать в себя пригодность претендентов для данной работы и эффективность коллективного ведения переговоров в данной конкретной области производства...

Глава VII не обязывает... [штат] устранять экономическое неравенство, которого он не создавал... Не усматривая явного дискриминационного мотива в действиях штата, закон не позволяет федеральным судам вмешиваться в систему рынка с целью компенсации убытков... служащим».

Поскольку речь идет о суде, налицо один несущественный аспект в данном разбирательстве, а именно: рынок почти никогда не был «свободным» для женщин. Но сдерживающими факторами для него всегда были как профсоюзы, так и сам закон, в чем мы могли убедиться при знакомстве с делами Брэдуэлл против штата Иллинойс и Мюллер против штата Орегон. Не существенным для данного дела оказывается также и то, что женщины заняты в минимальном количестве преимущественно женских профессий, для которых ставка заработной платы понижена, отчасти в связи с давнишней девальвацией работающих женщин в культуре США. Эта девальвация женского труда по причине пола наиболее ярко проявляется в сфере ухода за больными, где у среднего и младшего медицинского персонала заработная плата продолжает оставаться намного ниже уровня ценности данного труда, несмотря на критически настойчивые требования и критически скудную поддержку²².

Наконец, учтем многие и многие случаи, когда разведенным женщинам (или совсем не работающим, или работающим неполный день на протяжении почти всей своей зрелой жизни) присуждались незначительные алименты. Причина этого отчасти в том, что с начала 1970-х годов постановления, устанавливающие абсолютную ответственность без вины в связи с разводами, как правило, строились на допущении, что женщины в такой же степени способны быть экономически

121

независимыми после развода, как и мужчины. При всей своей гендерной нейтральности в принципе, эти решения повлекли за собой в последующие двадцать лет повышение на 10—15% уровня жизни разведенных мужей и понижение на 30% уровня жизни разведенных жен и несовершеннолетних детей, живущих вместе с ними²³.

Важно ясно представлять и причины подобного послераз-водного неравенства, и то, как оно связано с анализом Верховным судом принципа равной защиты законом. Решение присуждать минимальную поддержку разведенным женщинам игнорирует различие ситуаций, в которых находятся большинство женщин и мужчин в Соединенных Штатах. На момент развода женщины с больше вероятностью несут на себе ответственность за опеку несовершеннолетних детей. Они также с большей вероятностью, по сравнению с мужчинами, не имеют образования, рекомендаций, профессионального мастерства и постоянного трудового стажа, необходимых для того, чтобы достаточно быстро устроиться на работу с таким же уровнем заработной платы, как и у их бывших мужей.

В контексте столь поразительно разных мужских и женских обстоятельств самое последнее, в чем нуждается большинство разведенных женщин — это модель равной защиты законом, которая предоставляет равноправие лишь тому меньшинству женщин, которым посчастливилось оказаться в одинаковых обстоятельствах со своими мужьями.

Проясним, что же происходит во всех этих трех примерах. Так же, как в доводах по поводу беременности, когда в страховых пособиях мужской организм был точкой отсчета, во всех трех случаях экономические преимущества также имели одну точку отсчета — мужскую биографию. С незапамятных времен мужчины, обладая властью, создавали преимущества андро-центрично. Иначе говоря, они использовали свою публичную власть для создания культурных дискурсов и общественных институтов, которые автоматически предоставляют привилегию мужскому опыту, а женский опыт воспринимают как «другой».

Гендерная поляризация

Даже в феминистской среде распространено убеждение: если устранить андроцентризм и биологический эссен-циализм, останутся только половые различия. На самом же деле, даже в отсутствие этих двух факторов повсеместно существующая организация социальной жизни, основанная на различии между мужчинами (мужским) и женщинами (женским), сохранилась бы. Социальная жизнь настолько тесно связана с этим различием, что всеобъемлющее разделение на мужское и женское все равно проникало бы буквально во все аспекты человеческого существования, включая не только манеру одеваться и социальные роли, но также способы выражения эмоций и сексуального влечения.

Деление на мужское и женское лежит не только в основе социальной жизни. Гендерная поляризация накладывает отпечаток и на биологический континуум генов, хромосом, гормонов и физиологических функций, составляющий пол как таковой. Это значит, что не биология, а гендерная поляризация является причиной того, что люди вообще воспринимают наличие двух — и только двух — полов (Kessler, McKenna 1978). С подобным конструктивистским восприятием пола согласуются следующие факты. Не во всех культурах человеческие существа подразделяются на представителей двух, и только двух полов (См.: Martin, Voorhies 1975, о «добавочных полах»). Кроме того, любой биологический коррелят пола, начиная с хромосом и заканчивая растительностью на лице, характеризуется значительно меньшей би-модальностью в отношении человечества в целом, чем в

123

отношении американского общества, являющегося в большой степени гендерно — ориентированным.

Гендерная поляризация действует в двух взаимосвязанных направлениях. Во-первых, она устанавливает взаимоисключающие жизненные сценарии для мужчины и женщины¹. Во-вторых, благодаря ей любой человек или поведение, отклоняющиеся от этих сценариев, определяются как проблемные: неестественные или аморальные — с религиозной точки зрения, биологически аномальные или психопатологические — с научной точки зрения. Конечным результатом этих двух процессов является создание и внедрение гендерно-поляризую-щей связи между физическим полом и проявлениями психики и сексуальности.

Хотя многие американские общественные институты, в том числе религия, юриспруденция, образование и средства массовой информации, способствуют формированию гендерной поляризации, в данной главе, так же как в главе 2, рассматривается вклад в этот процесс ученых XIX и XX веков. Начиная со второй половины XIX века, совместными усилиями исследователей в медицине, сексологии, психиатрии и психологии было сформулировано научное и медицинское обоснование правомочности культурного требования, согласно которому физический пол должен соответствовать гендерным особенностям психики. Кроме того, было обоснование того, что исключительно гетеросексуальность имеет позитивное культурное значение. Преимущественное положение гетеросексуальное™ — это особый случай гендерной поляризации, известный в наши дни как гетеросек-сизм.

Вторая половина XIX века была временем крушения социальных устоев как в Англии и отдельных европейских странах, так и в Соединенных Штатах. Социальная дестабилизации ударила по сложившимся представлениям о сущности пола и гендерных «предписаниях» с двух сторон. Первым фактором угрозы явилось уже обсуждавшееся выше требование феминисток о соблюдении прав женщин. Второй фактор возник в результате изменений в стереотипах сексуального поведения².

Джон Д'Эмилио и Эстелль Фридман (D'Emilio, Freedman 1988) в исследовании истории сексуальности в Америке дают яркое описание того, как урбанизация и коммерциализация жизни в США в конце XVIII — начале XIX веков привели к разительному сдвигу и в значении сексуальности, и в ее социальной структуре. Если ранее традиция контроля со

124

стороны тесного сообщества деревенской общины приводила к тому, что сексуальные отношения ограничивались преимущественно брачным ложем, то к середине второй половины XIX века в городских регионах Америки расцвела проституция, и начала складываться преимущественно мужская гомосексуальная культура; несколько ранее все это появилось в Европе. Все аспекты этой эволюции в сфере сексуальности заслуживают пристального внимания. Тем не менее, особое значение имеет следующее: поскольку указанные перемены происходили в то же самое время, когда феминистки выступали за права женщин, это привело к ощущению, что сами основы толкования пола и гендера в западном обществе XIX века утратили свое концептуальное единство. Предмет разногласий выходил за пределы прав женщин. Споры велись о том, что это значит — быть мужчиной или женщиной в политическом, социальном, психологическом и даже сексуальном смысле.

Не удивительно, что консервативно-социальные реформаторы, специалисты в области общественных наук и врачи начали уделять беспрецедентное внимание природе женщин и мужчин, а также значению сексуальности. Консервативно-социальные реформаторы вели политическую борьбу против всего, что относилось к сексуальному поведению, не имеющему целью продление рода — против проституции, гомосексуализма, мастурбации, абортов и контроля рождаемости. Социологи и врачи разрабатывали множество теорий о биологических истоках различий между мужчинами и женщинами и биологической (и патологической) природе гендерной девиации. В этой главе рассматривается научная традиция в изучении гендерной поляризации, в том числе в контексте сексуальности и гетеросексизма. Начало этой традиции было положено в девятнадцатом веке с появлением теорий гендерной девиации.

Сексуальная инверсия

Каким бы странным это ни казалось в XX веке, в центре дискуссий, разгоревшихся вокруг гендерной девиации в конце XIX века, была не гомосексуальность как таковая, а клинические случаи, которые в то время расценивались как биологическая и психологическая патология. Речь идет о любых отклонениях от традиционных гендерных сценариев, которые включали не только тех лиц, кого мы

125

сегодня назвали бы гомосексуалистами, бисексуалами или лесбиянками, но и феминисток³. Одной из причин, по которым феминистки и сексуальные меньшинства приравнивались друг к другу расценивались как проявления болезни, было то, что в девятнадцатом веке сексуальная ориентация еще не рассматривалась как отдельный и индивидуальный аспект человеческой психики. Любой человек, испытывающий желания, присущие противоположному полу, сексуального или несексуального характера, рассматривался как еще один пример того, что психиатры, врачи и сексологи определяли как «сексуальную инверсию». Этот новый вид патологии характеризовался «не как гомосексуальность, но как... полная смена гендерной идентичности, где эротическое поведение играет незначительную роль» (D'Emilio, Freedman 1988, p. 226).

Акцент на инверсии гендерной идентичности, характерный для конца девятнадцатого века, находит отражение в формулировках ведущих теоретиков. Так, в 1870 году немецкий психиатр Карл Вестфаль (Karl Westphal) описал женщину-пациентку с «сексуальными чувствами измененной направленности» как «увлекающуюся мальчишескими играми» и «любящую «одеваться как мальчик» (цит. по: Greenberg 1988, р. 380). Приблизительно в это же время другой плодовитый немецкий психиатр, Карл Хайнрих Ульрихс, (Karl Heinrich Ulrichs) описал «уранийцев» (термин, изобретенный Ульрихсом для обозначения мужчин с инверсией) как обладающих «женской душой, заключенной в мужское тело» (цит. по: Marshall 1981, р. 14). Прибегнув к понятиям, введенным Вестфалем и Ульрихсом, ведущий теоретик того периода Рихард Краффт-Эбинг (Richard Krafft-Ebing) отметил, что в случаях, когда наблюдается полностью сложившийся «необычный сексуальный инстинкт», «чувство, мысль, воля и характер в целом» согласуются с ним (цит. по: Greenberg, 1988, р. 414).

Хотя все трое вышеупомянутых ученых имеют немецкое происхождение, в XIX веке было немало теоретиков и за пределами Германии, признававших тотальность сексуальной инверсии, в том числе и американский невролог Джордж Бирд (George Beard). В 1884 году Бирд писал: индивидуумы с «извращенным полом»... «ненавидят противоположный пол и любят свой собственный; мужчины становятся женщинами, а женщины — мужчинами в отношении вкусов, манер, характера, чувств и поведения» (цит. по: Greenberg 1988, р. 380). Акцент на гендерной идентичности, скорее, чем на предпочте-

126

нии партнера того или иного пола, преобладал и иногда приводил к констатации таких различий, признание которых сегодня было бы невозможным. Например, исследуя семейную пару, состоявшую не из мужчины и женщины, а из двух женщин, одна из которых выдавала себя за мужчину и одевалась соответствующим образом, врачи того времени фактически игнорировали «жену», которую они, видимо, рассматривали как пассивную и нормальную в отношении пола жертву «мужа», страдавшего сексуальной инверсией (цит. по: Greenberg 1988, р. 382).

Разница между женщиной с инверсией и ее гендерно-нормальной жертвой не вызывала сомнений у сексологов того времени, областью научных интересов которых являлись женщины — участницы феминистского движения. С одной стороны, в этом движении были центральные фигуры, «не являющиеся в полной мере представительницами своего пола». Они «мужеподобны по темпераменту» и «гомогенны», дети для них — «большей или меньшей степени — обуза», а «мужская сексуальная страсть... простая грубость» (Carpenter 1896. Цит. по: Jeffreys 1985, р. 107). С другой стороны, в движении наблюдались «ложные имитации» мужеподобных лесбиянок (Ellis, 1897, Цит. по: Jeffreys 1985, р. 108). Эти женщины тянулись к феминизму не по причине своей собственной врожденной маскулинности; их привлекал интеллект и влияние сексуально-инвертированных женщин, с которыми они общались. Причина такого влияния сексуально-инвертированных женщин на их нормальных в гендерном отношении партнерш кроется «в том факте, что врожденная аномалия с повышенной частотой встречается среди женщин с высоким уровнем интеллекта, которые, вольно или невольно, оказывают воздействие на остальных» (P. 108)⁴.

Сексологи девятнадцатого века предлагали различные объяснения того, что они считали сексуальной инверсией. Хотя вначале причиной возникновения инверсии как приобретенного расстройства считали мастурбацию, позднее инверсию стали рассматривать как биологически предопределенное расстройство. Наиболее распространенными были следующие концепции: сексуальная инверсия представляет собой редко встречающуюся форму человеческого развития; либо это одно из проявлений биологической деградации, передающейся из поколения в поколение и являющейся следствием излишеств и пороков; либо это некая разновидность промежуточного (или третьего) пола.

127

К концу столетия сексологами было разработано множество гипотез относительно биологического механизма, приводящего к появлению промежуточного пола; среди них — до сих пор не утратившая актуальности теория Карла Ульрихса (Karl Ulrichs). В соответствии с этой теорией, в период внутриутробного развития плода на уровне мозговых центров не закладывается механизм половой дифференциации, в то время как на уровне тела закладка половых признаков происходит без каких-либо отклонений. Сексологи также разработали многочисленные системные классификации для описания множества разновидностей промежуточного пола (или различных типов пола); по крайней мере, некоторые из них встречались в популяции в целом. Несмотря на значительные различия межу этими классификациями, все они строились на исходном предположении о том, что инверсия сексуального влечения является не собственно биологическим или психологическим феноменом, а промежуточной точкой на континууме, крайним полюсом которого является полностью развитая мужская или женская психика в теле противоположного пола.

По мнению историка Лоуренс Биркен (Birken 1988), ученые и врачи девятнадцатого века начали истолковывать различия между мужским и женским не на основе абсолютной дихотомии не связанных между собой форм, а используя количественную оценку спектра логически отличающихся типов. Тем самым они совершили, пусть даже и случайно, гигантский шаг в направлении деполяризации мужчин и женщин. Хотя это мнение может оказаться верным в исторической перспективе, надо сказать, что практиковавшееся в те времена занесение в ранг биологической или психологической патологии всего, что не вписывалось в культурные сценарии мужского и женского, было огромным шагом назад. Это было движение в сторону такого стандарта восприятия пола и гендерных «предписаний», которое становилось все более уязвимым в свете наступивших социальных перемен.

В 1895 году французский ученый М.А.Раффалович (M.A.Raffalovich) провозгласил наступление новой эры в сексологии, подвергнув критике популярные в то время теории мужской сексуальной инверсии. «Гомосексуалисты, — писал Раффалович, — не вписываются в устаревшее объяснение о женской душе в мужском теле. Некоторые из них более маску-линны, чем большинство мужчин, и их увлечение представителями собственного пола пропорционально сходству партнеров с ними самими. По их словам..., страсть к партнерам, по-

128

хожим на них самих, сравнима со страстью, которая возникает к партнерам другого пола» (цит. по: Birken 1988, р. 105-106).

Хотя до возникновения теории Фрейда о сексуальном влечении к сходному (или нарциссизме) оставалось еще 20 лет, уже через 2—3 года после появления статьи Раффаловича некоторые сексологи, включая Хейвлока Эллиса (Havelock Ellis), Джона Саймондса (John Symonds) в Англии и Магнуса Хирш-фельда (Magnus Hirshfeld) в Германии, предприняли первые шаги в этом направлении. Они начали рассматривать объект сексуального влечения в большей степени как самостоятельный феномен, а не как аспект гендерной идентичности. Хотя отделение сексуальности от других аспектов гендера происходило значительно медленнее в отношении женщин, чем в отношении мужчин, и хотя абсолютное и тотальное отделение не является общепризнанным и на сегодняшний день, первые заметные шаги в этом направлении были сделаны в работах Хейвлока Эллиса (Havelock Ellis), которые относятся к началу века. Эллиса называли одним из первых поствикторианских «энтузиастов сексуального» (Robinson 1976) за его попытки расширить рамки представлений о приемлемом сексуальном поведении, не ограничивая его исключительно прокреатив-ными функциями⁵.

В особенности это касается проблемы однополой сексуальности. Эллис старался представить гомосексуалистов почти такими же нормальными в отношении гендера, как всех остальных людей. Доказывая это положение, Эллис раз и навсегда отверг «вульгарную ошибку, ведущую к тому, что образ типичного гомосексуалиста сводится к тем накрашенным переодетым созданиям, которые время от времени оказываются в полицейских участках» (Ellis, Symonds 1877/1975, p. 120). Кроме того, Эллис сформулировал теорию о существовании двух совершенно различных эмпирических феноменов. Во-первых, он пересмотрел понятие «сексуальная инверсия». По его мнению, сексуальная инверсия является биологической (или «врожденной») направленностью сексуального инстинкта на представителей своего пола, — то, что сегодня мы называем гомосексуальностью. Второй феномен — это инверсия на уровне половой чувственности, или эонизм (Ellis 1928). Эонизм Эллис представлял как несексуальный феномен, имеющий различные внешние проявления. Эонисты могут всего лишь носить одежду противоположного пола или впадать в другую крайность, то есть настолько полно психологически идентифи-