Глава первая. Преображение доньи Соледад 6 страница

Они сказали, что их действия зависят от моих решений. Я – Нагуаль. Мы не могли просто выбежать из дома и уехать бесцельно. Теперь я должен руководить ими.

Я понятия не имел, ни что делать, ни куда ехать. Повернувшись, я взглянул на них. Их глаза были похожи на зеркала, отражавшие отблеск фар. Я вспомнил, что глаза дона Хуана были такими же: они тоже, казалось, отражали больше света, чем глаза обычного человека.

Я знал: обе девушки осознавали, что я в тупике. Лучше было, наверное, подшутить над собой, чтобы прикрыть свою несостоятельность, но вместо этого я прямолинейно переложил всю ответственность на них.

Я сказал, что мне недостает практики в роли Нагуаля и буду благодарен им за любое предложение или указание, куда нам следует ехать.

Они, похоже, были возмущены мной. Они поцокали языками и покачали головами. Я быстро прикинул в уме различные варианты действий – отвезти их в город, или в дом к Нестору, или даже взять с собой в Мехико, но ни один из них не был осуществим.

Я остановил машину на пути в город. Больше всего на свете мне хотелось поговорить с ними по душам. Я открыл было рот, но они повернулись лицом друг к другу и положили руки друг другу на плечи. Видимо, это означало, что они замкнулись и не слушают меня.

Я был смертельно расстроен. В это мгновение я страстно желал умения дона Хуана владеть любой ситуацией, его интеллектуальной способности дружеского общения, его юмора. Вместо этого я находился в компании двух дурочек.

Я заметил выражение подавленности на лице Лидии, и это остановило лавину моей жалости к себе. И тут я в первый раз ясно осознал, что нашему взаимному разочарованию нет конца. Видимо, они тоже привыкли к мастерству дона Хуана, хоть он и вел себя с ними иначе, чем со мной. Для них переход от самого Нагуаля ко мне был катастрофическим.

Я долго сидел, не выключая мотора. Затем у меня опять появилась дрожь в теле, которая началась как щекочущее ощущение на макушке. Теперь я знал, что случилось после того, как я вошел в комнату доньи Соледад. Я не видел ее в обычном смысле. То, что я считал доньей Соледад, прижавшейся к стене, фактически было моей памятью о том, как она покинула свое тело в момент моего удара.

Знал я и то, что, коснувшись той липкой фосфоресцирующей субстанции, я исцелил ее, и что это была специфическая энергия, оставленная мною на ее голове и на руке Розы, когда я ударил каждую из них.

Перед глазами возник образ какой-то лощины. Я был уверен, что донья Соледад и Ла Горда находятся именно там. Это знание было не предположением, а истиной, не нуждавшейся в подтверждениях. Ла Горда привела донью Соледад на дно этого ущелья, и в этот момент пыталась вылечить ее. Я хотел сказать ей, что больше нет необходимости лечить опухоль на лбу доньи Соледад и что нет нужды оставаться там.

Я описал свое видение девушкам. Обе они сказали, чтобы я не индульгировал, как это обычно раньше говорил дон Хуан. Правда, у него подобная реакция была более уместной. Я никогда не чувствовал себя уязвленным его критикой или насмешками, но девушки – это другое дело Я почувствовал себя обиженным.

– Я отвезу вас домой, – сказал я. – Где вы живете?

Лидия повернулась ко мне и с яростью сказала, что они – мои подопечные и что я должен позаботиться об их безопасности, так как по требованию Нагуаля они отказались от личной свободы, чтобы помогать мне.

Я страшно рассердился. Мне захотелось отшлепать девушек, но тут я опять ощутил эту любопытную дрожь, проходящую сквозь мое тело. Она вновь началась как щекочущее раздражение на макушке, прошла вниз по спине и достигла области пупка. Теперь я знал, где они живут. Щекочущее ощущение было как щит, как мягкая, теплая пелена или пленка. Я ощущал физически, как она окутывает мое тело от паха до нижних ребер. Моя ярость исчезла и сменилась странной трезвостью, отрешенностью и одновременно желанием смеяться. Тут я узнал нечто трансцендентальное. Под натиском действий доньи Соледад и сестричек мое тело прекратило составление мнений (приостановило суждения)[7]. Выражаясь языком дона Хуана, я остановил мир.

Я соединил два несвязанных ощущения: щекочущее раздражение на макушке и звук, похожий на сухой треск в основании шеи. Именно между ними лежало средство к этой приостановке суждений.

Сидя с двумя девушками в машине на обочине пустынной горной дороги, я знал, как факт, что впервые полностью осознал остановку мира. Это ощущение напомнило мне о другом таком же, самом первом телесном осознании, пережитом много лет назад. Оно имело отношение к щекочущему ощущению на макушке. Дон Хуан говорил, что маги должны культивировать это чувство, и подробно описал его. По его словам, это было нечто вроде зуда, который не был ни приятным, ни болезненным и имел место на самой макушке головы. Чтобы я осознал его на интеллектуальном уровне, он описал и проанализировал его особенности. Затем, пытаясь на практике развить необходимое телесное осознание и память об этом ощущении, он заставлял меня бегать под ветками или скалами, нависшими в нескольких дюймах над моей головой.

Многие годы я пытался следовать его указаниям, но, с одной стороны, был неспособен понять, что кроется под его описанием, а с другой, был неспособен снабдить свое тело соответствующей памятью. Бегая под выбранными им для демонстрации ветками или скалами я никогда не ощущал своей макушкой ничего особенного. Но однажды, когда я заезжал на высоком грузовике в трехъярусный гараж, мое тело само открыло это ощущение. Я въехал в ворота гаража с той же скоростью, с какой обычно въезжал на своем маленьком двухместном седане. В результате с высокого сидения грузовика я почувствовал, как поперечная бетонная балка крыши приближается к моей голове. Я не успел остановить грузовик вовремя и чувствовал, что бетонная балка буквально снимает с меня скальп. Я никогда еще не водил такой высокий транспорт, как этот грузовик, поэтому не смог соответствующим образом настроить свое восприятие. Мне казалось, что промежуток между крышей и моей макушкой просто отсутствовал. Я ощущал балку кожей своего черепа. В тот день я ездил внутри гаража часами, давая телу возможность накопить память об этом щекочущем ощущении.

Я повернулся лицом к девушкам и хотел сказать им, что уже знаю, где они живут, но промолчал. Я не представлял, как можно описать, что щекочущее чувство заставило меня вспомнить случайное замечание дона Хуана. Однажды по пути к Паблито мы проходили мимо какого-то дома, и, указав на необычную черту окружающей обстановки, он заметил, что этот дом – идеальное место для отдыха и расслабления. Я повез их туда.

Дом был довольно велик. Это была такая же постройка из необожженного кирпича с черепичной крышей, как и дом доньи Соледад. Одна длинная комната в передней части дома, крытая кухня – в задней, огромное патио рядом с кухней и загородка для цыплят рядом с патио. Самой важной частью дома была закрытая комната, одна из дверей которой выходила в переднюю, а другая – в патио. Лидия сказала, что ее построили они сами. Я захотел посмотреть ее, но Лидия не позволила, сказав, что сейчас не время. Без Хосефины и Ла Горды она не могла показать мне принадлежащие им части комнаты.

В углу передней комнаты была сооружена кирпичная платформа около восемнадцати дюймов высотой, сделанная как кровать, одним концом примыкающая к стене. Лидия положила на нее несколько толстых соломенных циновок и предложила мне отдохнуть, сказав, что они будут охранять мой сон. Роза зажгла лампу и повесила ее на гвоздь над постелью. Было достаточно света, чтобы писать. Я объяснил им, что записывание снимает с меня напряжение, и спросил, не помешает ли оно им.

– Почему ты спрашиваешь? – ответила Лидия. – Просто делай это!

Самым небрежным тоном я объяснил, что некоторые мои привычки всегда казались странными даже дону Хуану и дону Хенаро, и уж тем более могли показаться странными им.

– Все мы со странностями, – сухо сказала Лидия.

Я сел на постели под лампой, прислонившись спиной к стене. Они легли рядом, по обе стороны от меня. Роза укрылась одеялом и тут же заснула, едва коснувшись головой циновки. Лидия сказала, что теперь мы можем спокойно поговорить, и попросила меня потушить свет, так как он действует на нее усыпляюще.

Наша беседа в темноте касалась главным образом местонахождения двух других девушек. Лидия сказала, что не представляет себе, где сейчас Ла Горда, но Хосефина, несомненно, все еще разыскивает Нестора в горах, несмотря на темноту. Она пояснила, что Хосефина лучше других может позаботиться о себе в ситуациях, подобных нахождению ночью в пустынном месте, поэтому Ла Горда и отправила ее с этим поручением.

Я сказал ей, что из всего услышанного раньше я понял, что Ла Горда – их лидер. Лидия ответила, что Ла Горда действительно была за старшего и что сам Нагуаль поставил ее во главе. Она добавила, что если бы даже он этого не сделал, то рано или поздно Ла Горда все равно взяла бы верх, потому что она лучше их всех.

Тут мне захотелось зажечь лампу и кое-что записать. Лидия недовольно сказала, что свет усыпляет ее, но я настоял на своем.

– Что делает Ла Горду лучшей? – спросил я.

– У нее больше личной силы, – сказала она. – Она знает все, и, кроме того, Нагуаль научил ее, как управлять людьми.

– Ты завидуешь Ла Горде в том, что она самая лучшая?

– Раньше завидовала, а теперь – нет.

– Почему же ты изменилась?

– В конце концов я приняла свою судьбу, как учил меня Нагуаль.

– А какова твоя судьба?

– Моя судьба… Моя судьба – быть бризом. Быть сновидящей. Моя судьба – быть воином.

– А Роза или Хосефина завидуют Ла Горде?

– Да нет, что ты. Все мы приняли свою судьбу. Нагуаль сказал, что сила придет к нам только после того, как все мы без взаимных упреков примем свою судьбу. Раньше я часто жаловалась и чувствовала себя ужасно, потому, что Нагуаль мне нравился. Я все думала, что я – женщина. Но он показал мне, что это не так. Он показал мне, что я – воин. Моя жизнь окончилась до того, как я встретила его. То тело, которое ты видишь сейчас, является новым. То же произошло со всеми нами. Может быть ты и не такой, как мы, но для нас Нагуаль был новой жизнью.

Когда он сказал, что собирается покинуть нас, так как ему надо заниматься другими делами, мы думали, что умрем. А посмотри на нас сейчас. Мы живы, и знаешь, почему? Потому что Нагуаль показал нам, что мы – это он сам. Он здесь, с нами. Он всегда будет здесь. Мы – его тело и его дух.

– Вы все четверо чувствуете одинаково?

– Нас не четверо. Мы – одно. Это наша судьба. Мы должны поддерживать друг друга. И ты такой же, как мы. Все мы – одно и то же. И донья Соледад такая же, хотя она и идет в другом направлении.

– А Паблито, Нестор и Бениньо? Как с ними?

– Мы не знаем. Мы не любим их. Особенно Паблито. Он трус. Он не принял свою судьбу и хочет увильнуть от нее. Он даже хочет отказаться от своих шансов стать магом и жить обычной жизнью. Это было бы великолепно для Соледад. Но Нагуаль приказал нам помогать ему. Хотя мы уже устали ему помогать. Может быть, совсем скоро Ла Горда отшвырнет его с пути навсегда.

– Неужели она способна это сделать?

– Способна ли она? Конечно да. Она получила от Нагуаля больше остальных. Может быть, даже больше тебя.

– Как ты думаешь, почему Нагуаль никогда не говорил мне, что вы – его ученицы?

– Потому что ты – пустой.

– Это он сказал, что я – пустой?

– Каждый знает, что ты – пустой. Это написано на твоем теле.

– Написано что?

– У тебя в середине есть дыра.

– В середине моего тела? Где?

Она очень мягко коснулась правой стороны моего живота и пальцем очертила круг, словно обозначая границы невидимой дыры диаметром четыре-пять дюймов.

– А ты сама пустая, Лидия?

– Ты шутишь? Я – полная. Разве ты не видишь этого?

Ее ответы принимали неожиданный оборот. Мне не хотелось раздражать ее своим невежеством, поэтому я утвердительно кивнул.

– Как ты думаешь, почему у меня в середине есть дыра, которая делает меня пустым? – спросил я, после раздумья над тем, какой вопрос будет самым невинным.

Не отвечая, она повернулась ко мне спиной и пожаловалась, что свет лампы режет ей глаза. Я настаивал на ответе. Она вызывающе посмотрела на меня.

– Я не хочу больше разговаривать с тобой. Ты тупой. Даже Паблито не такой тупой, а он хуже всех.

Я не хотел опять попасть в тупик, делая вид, что знаю, о чем идет речь. Поэтому я опять спросил, что вызвало мою пустоту. Я упрашивал ее сказать, горячо уверяя, что дон Хуан никогда не давал мне разъяснений на эту тему. Он постоянно говорил мне, что я пустой, и я понимал его, как понял бы это любой западный человек. Я считал, что он подразумевает отсутствие у меня воли, решительности, целеустремленности и даже ума. Он никогда не упоминал о дыре в моем теле.

– С правой стороны у тебя дыра, – сказала она как само собой разумеющееся. – Дыра, которую сделала женщина, когда опустошила тебя.

– Ты знаешь, кто эта женщина?

– Только ты можешь сказать это. Нагуаль говорил, что мужчины часто не знают, кто опустошил их. Женщины удачливее, они точно знают, кто сделал это с ними.

– Твои сестры тоже пустые, как я?

– Не говори глупостей. Как они могут быть пустыми?

– Донья Соледад сказала, что она пустая. Выглядит ли она подобно мне?

– Нет. Дыра в ее животе была огромна. Она по обе стороны. Это значит, ее опустошили мужчина и женщина.

– Что произошло между доньей Соледад и этими мужчиной и женщиной?

– Она отдала им свою полноту.

Я заколебался, прежде чем задать следующий вопрос. Мне хотелось взвесить все последствия ее заявления.

– Ла Горда была еще хуже, чем донья Соледад, – продолжала Лидия. – Ее опустошили две женщины. Дыра в ее животе была похожа на пещеру. Но она закрыла ее Она опять полная.

– Расскажи мне про этих двух женщин.

– Я не могу тебе больше ничего сказать, – властно ответила она. – Только Ла Горда может рассказать тебе об этом. Дождись ее прихода.

– Но почему только Ла Горда?

– Потому что она знает все.

– И она – единственная, кто знает все?

– Свидетель знает столько же, может быть, даже больше, но он является самим Хенаро, и с ним очень трудно ладить. Мы не любим его.

– Почему вы его не любите?

– Эти три трутня ужасны. Они такие же ненормальные, как Хенаро. Да они и есть он сам. Они постоянно воюют с нами, потому что мстят нам за свой страх перед Нагуалем. Во всяком случае, так говорит Ла Горда.

– Что же заставляет Ла Горду говорить так?

– Нагуаль рассказывал ей вещи, которых не говорил остальным. Она видит. Нагуаль сказал нам, что ты тоже видишь. Хосефина, Роза и я – не видим, тем не менее мы все пятеро – одно и то же.

Фраза «Мы – одно и то же», которой пользовалась донья Соледад прошлой ночью, вызвала у меня лавину мыслей и страхов. Я быстро убрал свой блокнот и огляделся вокруг. Я пребывал в странном мире, лежа в странной постели между двумя молодыми женщинами, которых я не знал. И все же я чувствовал себя довольно легко. Мое тело испытывало непринужденность и безразличие. Я доверял им.

– Ты собираешься спать здесь? – спросил я.

– А где же еще?

– А как насчет твоей собственной комнаты?

– Мы не можем оставлять тебя здесь одного. Мы чувствуем то же, что и ты – ты для нас чужой, если не считать нашей обязанности помогать тебе. Ла Горда сказала, что неважно насколько ты глуп, мы должны ухаживать за тобой. Она говорила, что мы должны спать с тобой в одной постели, как если бы ты был самим Нагуалем.

Лидия погасила лампу. Я продолжал сидеть спиной к стене. Я закрыл глаза, чтобы подумать, но мгновенно заснул.

Лидия, Роза и я сидели на площадке перед дверью около двух часов, с восьми утра. Я пытался втянуть их в беседу, но они отказались разговаривать. Они выглядели расслабленными, почти сонными. Однако их отрешенность не передавалась мне. Сидя в вынужденном молчании, я ушел в собственное настроение. Их дом стоял на вершине небольшого холма; передняя дверь была обращена на восток. С моего места была видна почти вся узкая долина, пролегающая с востока на запад. Городка я не видел, но мне были видны зеленые участки возделанных полей внизу долины. С другой стороны к долине примыкали гигантские круглые обветренные холмы. Высоких гор в окрестности долины не было, только эти огромные холмы, вид которых очень угнетал меня. Мне казалось, что эти холмы собираются перенести меня в другое время.

Лидия внезапно заговорила, и ее голос нарушил мои грезы. Она потянула меня за рукав.

– Сюда идет Хосефина, – сказала она.

Я посмотрел на извилистую тропинку, ведущую из долины к дому. Ярдах в пятидесяти от нас по ней поднималась женщина. Я сразу же отметил значительную разницу в возрасте между Лидией и Розой и приближавшейся незнакомкой. Я снова посмотрел на нее. Судя по походке и осанке ей было не менее пятидесяти. Длинная темная юбка подчеркивала ее худобу.

Женщина несла на спине вязанку хвороста. К ее поясу был приторочен какой-то узел. Было похоже, что она несла на левом боку ребенка. Казалось, она кормила его грудью во время ходьбы. Ее поступь была почти немощной. Она с трудом одолела последний крутой подъем перед домом. Когда она наконец остановилась в нескольких шагах от нас, то дышала так тяжело, что я попытался помочь ей сесть. Она сделала жест, по-видимому, означавший, что все в порядке. Я слышал, как Лидия и Роза хихикают. Я не посмотрел на них, так как все мое внимание целиком было захвачено этой женщиной.

Я никогда не видел более отвратительного и мерзкого существа, чем она. Отвязав вязанку хвороста, она с грохотом сбросила ее на пол. Я непроизвольно отпрыгнул, как из-за шума, так и потому, что под тяжестью дров женщина чуть не упала мне на колени.

Она бросила на меня взгляд и опустила глаза, казалось смущенная своей неловкостью. Выпрямив спину, она вздохнула с явным облегчением. Видимо, охапка была слишком тяжелой для ее старого тела.

Когда она встряхнула руками, прядь волос выбилась из-под грязной темно-коричневой повязки, завязанной на лбу. У нее были длинные седые волосы, выглядевшие грязными и спутанными.

Она улыбнулась мне и слегка кивнула. Все ее зубы, наверное, выпали. Видна была только черная яма беззубого рта. Она прикрыла лицо рукой и засмеялась. Затем сбросила сандалии и вошла в дом, не дав мне сказать ни слова. Роза направилась следом.

Я был ошарашен. Со слов доньи Соледад я считал, что Хосефина примерно того же возраста, что и Лидия с Розой. Я повернулся к Лидии. Она внимательно смотрела на меня.

– Я понятия не имел, что она такая старая, – сказал я.

– Да, она старовата, – сказала Лидия, словно это было совершенно естественно.

– Разве у нее есть ребенок? – спросил я.

– Да, она повсюду таскает его за собой и никогда не оставляет его с нами. Она все боится, что мы собираемся его съесть.

– Это мальчик?

– Мальчик.

– Сколько ему лет?

– Он у нее уже довольно давно. Но я не знаю точно, сколько ему лет. Мы считали, что в ее возрасте не стоило бы иметь ребенка. Но она не обращает на нас внимания.

– Чей это ребенок?

– Хосефины, конечно.

– Я имел в виду, кто его отец?

– Нагуаль, кто же еще?

Ситуация была явно нелепой и неприятно действующей на нервы.

– Я полагаю, что в мире Нагуаля возможно все, – сказал я.

Это были скорее мысли вслух, чем комментарий для Лидии.

– Еще бы! – сказала она и засмеялась.

Гнетущая атмосфера этих обветренных холмов стала совершенно невыносимой. В этой местности воистину было что-то вызывающее отвращение, а Хосефина стала последним ударом. Вдобавок к уродливому, старому, зловонному телу и отсутствию зубов, видимо, у нее был еще и паралич каких-то лицевых мышц. Нервы левой стороны ее лица, судя по всему, были повреждены, что очень неприятно деформировало ее левый глаз и левую половину рта.

Мое угнетенное настроение переросло в настоящую муку. Какое-то время я забавлялся с идеей, к тому времени ставшей мне хорошо знакомой, идеей того, чтобы побежать к машине и уехать прочь.

Я пожаловался Лидии, что плохо себя чувствую. Она засмеялась и заметила, что меня, безусловно, испугала Хосефина.

– Она на всех так действует, – сказала Лидия. – Все ненавидят ее характер. Она противнее таракана.

– Помню, я как-то видел ее, но тогда она казалась молодой.

– Все меняется, – философски произнесла Лидия. – Так или иначе. Посмотри на Соледад. Какая перемена, а? И ты изменился. Я помню тебя менее массивным. Ты все больше становишься похожим на Нагуаля.

Мне хотелось сказать, что перемена Хосефины была отвратительной, но испугался, что она услышит меня. Я посмотрел на обветренные холмы на противоположной стороне долины. Мне как будто хотелось сбежать от них.

– Нагуаль дал нам этот дом, – сказала Лидия, – но он не предназначен для отдыха. У нас был другой дом, который был действительно прекрасен. Это место для увеличения энергии. Эти горы там сведут тебя с ума.

Уверенность, с которой она читала мои чувства, дала мне передышку. Я не знал, что сказать.

– Мы все по натуре ленивы и не любим напрягаться, – продолжала она. – Нагуаль знал это и, должно быть, понимал, что это место заставит нас лезть на стены.

Резко встав, она сказала, что хочет есть. Мы прошли на кухню, отгороженную только двумя стенами. В открытом конце ее, справа от двери, была глиняная печь; в другом конце, где стенки образовывали угол, находилась большая площадка для еды с длинным столом и тремя скамейками. Пол был вымощен галькой. Плоская крыша находилась на высоте около десяти футов и опиралась на обе стены и на толстые брусья с открытых сторон.

Лидия положила мне из горшка миску бобов с мясом, приготовленных на медленном огне, и подогрела несколько небольших лепешек. Вошла Роза, села рядом со мной и попросила Лидию дать еды и ей.

Я погрузился в наблюдение за тем, как Лидия большим черпаком набирала бобы и мясо. Создавалось впечатление, что она на глаз отмеряет точную порцию. Она, должно быть, заметила, что я восхищен ее манипуляциями. Отобрав два или три боба из миски Розы, она положила их обратно в горшок, и в этот момент я краем глаза заметил входящую Хосефину. Посмотреть на нее я не решился.

Она села напротив меня. Я почувствовал тошноту. Я понимал, что не смогу есть, пока эта женщина смотрит на меня. Пытаясь снять напряжение, я шутливо сказал, что в миске у Розы оказалось еще два лишних боба, а она и не заметила. Лидия отделила два боба с точностью, заставившей меня задохнуться от изумления. Я нервно засмеялся, зная, что как только Лидия сядет, я вынужден буду оторвать взгляд от печки и повернуться к Хосефине.

В конце концов мне пришлось нехотя взглянуть на Хосефину. Наступила мертвая тишина. Я недоверчиво уставился на нее. От удивления я раскрыл рот и услышал громкий смех Лидии и Розы. Мне понадобилось немало времени для приведения своих мыслей и чувств в относительный порядок.

Напротив меня сидела не та Хосефина, которую я видел совсем недавно, а очень хорошенькая девушка. Черты ее лица не были индейскими, как у Лидии и Розы; она скорее походила на женщину латинской расы. У нее был светло-оливковый цвет лица, очень маленький рот и прекрасный точеный нос, мелкие белые зубы и коротко подстриженные вьющиеся черные волосы. Кроме того, у нее на левой щеке была ямочка, придававшая ее улыбке определенную дерзость.

Это была та девушка, которую я мельком видел несколько лет назад. Она стерпела мой пристальный осмотр. Выражение ее глаз было дружелюбным. Мною постепенно овладела неконтролируемая нервозность. В конце концов я стал корчить из себя шута, отчаянно изображая неподдельное замешательство.

Они смеялись, как дети. Когда их смех стих, я попросил рассказать о цели маскарада Хосефины.

– Она практикует искусство сталкинга, – сказала Лидия. – Нагуаль научил нас вводить людей в заблуждение, чтобы они не обращали на нас внимания. Хосефина очень хорошенькая, и когда она ходит ночью одна, никто к ней не пристанет, если она будет выглядеть безобразной и старой. Но если она становится сама собой, ты и сам знаешь, что может произойти.

Хосефина утвердительно кивнула головой, и вдруг ее лицо исказилось безобразной гримасой.

– Она может ходить с таким лицом целый день, – сказала Лидия.

Я возразил, что если бы жил неподалеку, то скорее обратил бы больше внимания на Хосефину из-за ее маскировки, чем если бы она была без нее.

– Этот обман был рассчитана на тебя, – сказала Лидия, и все трое рассмеялись. – Посмотри, как она тебя запутала. Ты обратил больше внимания на ребенка, чем на нее.

Лидия прошла в комнату, вынесла оттуда тряпичный сверток, похожий на запеленатого ребенка и бросила на стол передо мной. Я расхохотался вместе с ними.

– Вы все умеете создавать такие обманчивые внешности?

– Нет, только Хосефина. Никто в округе не знает, какая она на самом деле, – ответила Лидия. Хосефина кивнула мне и молча улыбнулась. Она мне страшно понравилась. В ней было что-то простодушное и милое.

– Скажи что-нибудь, Хосефина, – сказал я, взяв ее за предплечья.

Она смущенно посмотрела на меня и отпрянула. Я решил, что, причинил ей боль. Я отпустил ее. Она выпрямилась, скривила свой маленький ротик и разразилась невероятным ворчанием и визгом. Неожиданно ее черты изменились. Серия безобразных неконтролируемых спазмов исказила лицо, только что бывшее таким спокойным.

Я с ужасом смотрел на нее. Лидия потянула меня за рукав.

– Зачем ты испугал ее, болван? – прошептала она. – Разве ты не знаешь, что она онемела и вообще перестала говорить?

Хосефина, очевидно, поняла ее и, казалось, стала протестовать. Она погрозила Лидии кулаком и вновь разразилась очень громкими и устрашающими воплями, а потом поперхнулась и закашлялась. Роза начала растирать ей спину. Лидия хотела ей помочь, но Хосефина чуть не ударила ее по лицу.

Лидия села рядом со мной и беспомощно пожала плечами.

– Она такая, – шепнула она мне. Хосефина повернулась к ней. Ее лицо было искажено безобразной гневной гримасой. Она открыла свой рот и на пределе голоса проревела какие-то очень пугающие гортанные звуки.

Лидия соскользнула со скамейки и незаметно покинула кухню. Роза держала Хосефину за руки. Хосефина, казалось, была олицетворением ярости. Она кривила свой рот и гримасничала. За считанные секунды она потеряла всю прелесть и простодушие, так очаровавшие меня. Я не знал, что делать. Я попытался попросить прощения, но нечеловеческие вопли Хосефины заглушили меня. Наконец Роза увела ее в дом.

Лидия вернулась и села напротив меня.

– У нее здесь что-то не в порядке, – сказала она, прикасаясь к голове.

– Когда это случилось?

– Давно. Нагуаль, должно быть, что-то сделал с ней, потому что она внезапно перестала говорить.

Лидия казалась опечаленной. Я подумал даже, что ей вовсе не хотелось, чтобы я это заметил, печаль обнаружилась помимо ее воли. Я готов был сказать ей, что не стоит так бороться с собой, пытаясь скрыть свои эмоции.

– Как Хосефина общается с вами? Пишет?

– Прекрати говорить глупости. Она не пишет. Она – не ты. Она с помощью рук и ног говорит нам все, что хочет.

Хосефина и Роза вернулись на кухню и встали возле меня. Я подумал, что Хосефина опять кажется образцом простодушия и доброжелательности. Ее чарующее спокойствие не давало ни малейшего повода считать, что она могла быть такой безобразной и такой жесткой. Глядя на нее, я вдруг понял, что ее невероятные способности к жестикуляции вызваны потерей речи. Я подумал, что столь искусным в имитации может быть лишь человек, утративший дар словесного общения.

По словам Розы, Хосефине очень хотелось опять заговорить, так как я ей очень понравился.

– Пока ты не появился, она была счастлива и так, – резко сказала Лидия.

Хосефина кротко кивнула, подтверждая слова Лидии, и издала короткий ряд звуков.

– Мне бы хотелось, чтобы здесь была Ла Горда, – сказала Роза. – Лидия всегда раздражает Хосефину.

– Мне этого совсем не хочется, – запротестовала Лидия.

Хосефина улыбнулась ей и протянула руку, пытаясь коснуться ее. Казалось, она хочет примирения. Лидия резко оттолкнула ее руку.

– Да ну тебя, немая идиотка, – пробормотала она.

Хосефина не рассердилась. Она смотрела вдаль. В ее глазах было столько печали, что было больно смотреть. Я чувствовал себя обязанным вступиться за нее.

– Ей кажется, что она единственная женщина в мире, у которой есть проблемы, – раздраженно бросила Лидия. – Нагуаль велел нам обращаться с ней круто и без снисхождения, пока она не перестанет чувствовать жалость к самой себе.

Роза посмотрела на меня и кивком подтвердила сказанное.

Повернувшись к Розе, Лидия велела ей отойти от Хосефины. Роза послушно отошла и села на скамейку рядом со мной.

– Нагуаль сказал, что в один прекрасный день она снова заговорит, – сказала мне Лидия.

– Эй! – сказала Роза, дергая меня за рукав. – Может, это ты поможешь ей заговорить?

– Да! – отозвалась Лидия, словно у нее мелькнула та же мысль. – Может быть, ради этого мы и должны были ждать тебя.

– Ну, конечно же! – воскликнула Роза с выражением истинного озарения.

Они вскочили и стали обнимать Хосефину.

– Ты снова будешь говорить! – кричала Роза, встряхивая Хосефину за плечи.

Хосефина открыла глаза и начала вращать ими. Она издавала приглушенные вздохи, похожие на всхлипы, а потом заметалась из стороны в сторону, крича, как животное. Ее возбуждение было таким сильным, что она, казалось, не могла сжать челюсти. Я искренне думал, что она находится на грани нервного расстройства. Лидия и Роза подбежали к ней и стали помогать ей закрыть рот. Но они не пытались успокоить ее.