Глава первая. Преображение доньи Соледад 7 страница

– Ты снова будешь говорить! – кричали они. – Ты снова будешь говорить!

От криков, стонов и всхлипов Хосефины у меня по коже прошел озноб. Я был совершенно сбит с толку и решил попытаться поговорить с ними спокойно. Я взывал к их разуму, но вдруг до меня дошло, что его у них – по моим стандартам – было крайне мало. Я расхаживал перед ними по кухне взад-вперед, пытаясь сообразить, что же мне делать.

– Поможешь ты ей или нет? – требовала Лидия.

– Ну пожалуйста, сэр, пожалуйста, – умоляла меня Роза.

Я сказал им, что они сошли с ума, и я просто не представляю, что надо делать. Но говоря это, я обнаружил вдруг в глубине своего разума странное чувство оптимизма и уверенности. Сначала я хотел отбросить его, но оно завладело мною. Однажды у меня уже было подобное переживание, когда одна моя близкая подруга была смертельно больна. Мне казалось, что смогу помочь ей выздороветь и выйти из больницы, где она умирала. Я даже консультировался по этому поводу с доном Хуаном.

– Точно. Ты можешь вылечить ее и вырвать из лап смерти, – сказал он.

– Как? – спросил я.

– Это очень просто, – начал он. – Ты только должен напомнить ей, что она неизлечимо больна. Так как это крайний случай, то у нее есть сила. Ей больше нечего терять. Она уже потеряла все. Когда человеку нечего терять, он становится отважным. Мы малодушны только тогда, когда есть еще что-то, за что мы можем цепляться.

– Но разве одного напоминания достаточно?

– Нет. Но это даст ей необходимую поддержку. Затем она должна оттолкнуть болезнь левой рукой. Она должна толкать вперед свою левую руку, сжатую в кулак, как бы держась за дверную ручку. Она должна с усилием толкать и толкать ее, говоря болезни: «Прочь, прочь, прочь». Скажи, что поскольку ей больше ничего не остается, она должна посвятить каждую секунду оставшейся жизни выполнению этого движения. Я уверяю тебя, что она сможет выкарабкаться, если захочет.

– Это звучит так просто.

Дон Хуан хмыкнул.

– Это кажется простым, – сказал он. – Но это не так. Чтобы сделать это, твоей подруге необходим безупречный дух.

Он долго смотрел на меня, как будто пытаясь измерить тревогу и печаль, которые я испытывал по отношению к своей подруге.

– Правда, если бы у твоей подруги был безупречный дух, – добавил он, – то она бы там не оказалась.

Я передал ей то, что сказал мне дон Хуан. Но она была уже слишком слаба даже для того, чтобы попробовать двигать рукой.

В случае же с Хосефиной моя уверенность основывалась на том, что она была воином с безупречным духом. Я размышлял, нельзя ли и ей применить то же самое движение рукой.

Я сказал Хосефине, что ее неспособность говорить вызвана какой-то блокировкой.

– Да, да, это блокировка, – повторяли Лидия и Роза вслед за мной.

Я объяснил Хосефине движение рукой и сказал ей, что она должна вытолкнуть эту блокировку, двигая рукой таким образом.

Глаза Хосефины застыли. Видимо, она находилась в трансе и шевелила губами, производя едва слышные звуки. Она попыталась двинуть рукой, но была так возбуждена, что размахивала ею без всякой координации. Я попытался скорректировать ее движения, но она, похоже, находилась в состоянии настолько помраченном, что даже не слышала моих слов. Ее глаза расфокусировались и я понял, что она находится на грани потери сознания. Роза, по-видимому, осознавала происходящее: она отпрыгнула в сторону, схватила чашку с водой и плеснула ее Хосефине в лицо. Глаза Хосефины закатились, обнажив белки. Она долго моргала, пока смогла сфокусировать их снова. Она шевелила губами, но не могла произнести ни звука.

– Коснись ее горла! – закричала мне Роза.

– Нет! Нет! – в ответ закричала Лидия. – Коснись ее головы! Это у нее в голове, ты, болван!

Она схватила меня за руку, и я неохотно дал ей положить ее на голову Хосефины.

Хосефина задрожала и с трудом издала серию слабых звуков. Они показались мне более мелодичными, чем те нечеловеческие вопли, которые она производила раньше.

Роза, кажется, тоже заметила разницу.

– Ты слышишь? Ты слышишь это? – шепотом спросила она.

Но тут Хосефина издала серию еще более гротескных звуков, чем раньше. Успокоившись, она коротко всхлипнула и затем снова вошла в состояние эйфории. В конце концов Лидия и Роза успокоили ее. Совершенно изможденная, она уселась на скамейку, с трудом подняла веки, взглянула на меня и кротко улыбнулась.

– Мне очень, очень жаль, – сказал я, беря ее за руку.

Задрожав всем телом, она опустила голову и снова начала плакать. Я ощутил волну горячего сочувствия к ней. В этот момент я бы отдал жизнь, чтобы помочь ей.

Она сдавленно всхлипывала, пытаясь заговорить со мной. Лидия и Роза, по-видимому, были так захвачены ее драмой, что непроизвольно повторяли ее гримасы.

– Ради всего святого, сделай что-нибудь! – воскликнула Роза умоляюще.

Я испытал невыносимую тревогу. Хосефина поднялась и обняла меня, или, пожалуй, неистово вцепившись в меня, рванула прочь от стола. В этот момент Лидия и Роза с удивительным проворством и скоростью обеими руками схватили меня за плечи, одновременно делая мне подсечку. Вес тела Хосефины, повисшей на мне, плюс быстрота маневра Лидии и Розы заставили меня потерять равновесие. Все они двигались одновременно, и, прежде чем я понял, что произошло, повалили меня на пол так, что Хосефина оказалась сверху. Я чувствовал ее сердцебиение. Она прижалась ко мне с такой силой, что стук ее сердца отдавался у меня в ушах. Я ощущал его биение буквально в собственной груди и попытался оттолкнуть ее, но она держалась крепко. Лидия и Роза придавили к полу мои руки и ноги, навалившись всей тяжестью своих тел. Роза хихикнула, как ненормальная и стала покусывать мой бок. Ее маленькие острые зубы лязгали, ее рот кусал, открываясь и закрываясь в нервных спазмах.

Я чувствовал смесь боли, физического отвращения и ужаса. Я задыхался. Мои глаза вышли из фокуса. Я знал, что на этот раз мне конец. Внезапно я вновь «услышал» сухой треск ломающейся трубки в основании шеи, и знакомое щекочущее чувство, появившееся на макушке головы, дрожью пробежало по всему телу.

В следующее мгновение я увидел всю сцену с другой стороны кухни. Девушки, лежа на полу, пристально смотрели на меня.

– Вы что делаете, люди? – сказал кто-то громко и властно.

Тут у меня появилось невероятное ощущение. Я чувствовал, что Хосефина отпустила меня и встала. Я лежал на полу, и в то же время стоял на некотором расстоянии от них, глядя на только что переступившую порог незнакомую женщину. Она пошла по направлению ко мне и остановилась в шести-семи футах. Какое-то мгновение она пристально смотрела на меня. Я мгновенно понял, что это и есть Ла Горда. Она хотела знать, что здесь происходит.

– Мы только что сыграли с ним небольшую шутку, – вдруг сказала Хосефина, прочищая горло. – Я изображала из себя немую.

Трое девушек сгрудились вместе и начали смеяться. Ла Горда бесстрастно смотрела на меня.

Они разыгрывали меня! Моя глупость и доверчивость показались мне настолько непростительными, что у меня начался почти неконтролируемый приступ истерического смеха. Мое тело задрожало.

Я знал, что Хосефина не просто шутила, как она заявила только что. Они явно преследовали какую-то цель. Я физически ощущал тело Хосефины как какую-то силу, стремившуюся проникнуть внутрь моего тела.

То, что Роза покусывала мой бок, было явной уловкой для отвлечения моего внимания – это совпало с ощущением, что сердце Хосефины начинает биться у меня в груди.

Я слышал, как Ла Горда убеждает меня успокоиться.

В средней части тела я почувствовал какую-то нервную вибрацию, а потом нахлынула волна спокойного холодного гнева. Я ненавидел их. С меня было достаточно. Я собирался подобрать куртку и блокнот и уйти из дома, хотя еще не полностью пришел в себя. Мне было немного дурно, чувства были расстроены. У меня сохранилось ощущение, что когда я впервые взглянул на девушек через кухню, я на самом деле смотрел на них с высоты, большей уровня моих глаз, откуда-то из-под крыши.

Но еще больше сбивало с толку то, что я теперь точно знал, что щекочущее ощущение на макушке головы и было тем, что вырвало меня из объятий Хосефины. Это было не так, как если бы что-то вышло из моей макушки, – что-то действительно вышло оттуда.

Несколько лет назад дон Хуан и дон Хенаро манипулировали моим восприятием, и у меня появилось невероятное двойственное ощущение: я чувствовал, что дон Хуан навалился на меня и прижимает к земле, и одновременно ощущал, что продолжаю стоять. Я был действительно в двух местах сразу. На языке магов я мог бы сказать, что мое тело сохранило память об этом двойственном восприятии и, по-видимому, воспроизвело его. Однако на этот раз к моей телесной памяти добавились два новых аспекта. Первым было то, что щекочущее чувство, которое я начал осознавать во время моих столкновений с этими женщинами, было тем средством, которое приводило к этому двойному восприятию. Вторым – звук в основании шеи, высвобождавший во мне нечто, способное выходить из макушки моей головы.

После одной или двух минут я ясно почувствовал, что спускаюсь из-под потолка, пока не оказался стоящим на полу. Потребовалось некоторое время, чтобы мои глаза настроились на нормальный уровень видения. Когда я посмотрел на четырех женщин, я почувствовал себя обнаженным и уязвимым. Неожиданно возникло чувство несвязанности или отсутствия непрерывности восприятия. Было такое впечатление, словно я закрыл глаза, и какая-то сила заставила меня обернуться пару раз вокруг своей оси. Когда я открыл глаза, девушки стояли и с открытыми ртами смотрели на меня. Однако каким-то образом я снова был самим собой.

 

Глава третья. ЛА ГОРДА

Прежде всего, в облике Ла Горды привлекали внимание глаза – очень темные и спокойные. Она, видимо, изучала меня с головы до пят. Ее глаза прошлись по моему телу так, как это обычно делал дон Хуан. Они имели то же спокойствие и силу. Я понял, почему она самая лучшая. Мне пришла в голову мысль, что дон Хуан, должно быть, оставил ей свои глаза.

Она была чуть выше остальных девушек. Когда она повернулась к ним, я отметил ее худощавое смуглое тело великолепную спину и изящные линии ее широких плеч.

Она что-то сказала повелительным тоном, и все трое сели на скамейку прямо за ней. Заслонив их своим телом, она снова повернулась лицом ко мне.

Она была очень серьезна, но без капли мрачности или суровости. Хотя она не улыбалась, но явно была дружественной. Я отметил ее приятные черты: лицо хорошей формы, не угловатое и не круглое, маленький рот с тонкими губами, широкий нос, высокие скулы и черные как смоль длинные волосы.

Я не мог не отметить ее прекрасные мускулистые руки, сцепленные перед собой над областью пупка. Тыльной стороной руки были повернуты ко мне. Я видел, как мускулы ритмично сокращались, когда она сжимала свои ладони.

Она была одета в длинное хлопчатобумажное вылинявшее платье оранжевого цвета с длинными рукавами и коричневую шаль. В ней было что-то ужасно успокаивающее и завершенное. Я ощутил присутствие дона Хуана. Мое тело расслабилось.

– Садись, садись. – Убеждающе сказала она.

Я вернулся к столу. Она показала мне куда сесть, но я остался стоять. Она впервые улыбнулась и ее глаза стали мягкими и сияющими. Она была не так хороша, как Хосефина, и все же была прекрасней всех.

Мы немного помолчали. Объясняя, она сказала мне, что с тех пор как ушел Нагуаль, они делали лучшее, на что были способны и что благодаря своей самоотверженности они свыклись с поставленной доном Хуаном задачей.

Я не вполне понимал смысл ее слов, но когда она заговорила, я более чем когда-либо ощутил присутствие дона Хуана. Это не означало, что она копирует манеры дона Хуана или подражает его голосу. Просто она обладала внутренним контролем, благодаря которому действовала так же как дон Хуан. Их сходство было чисто внутренним.

Я сказал ей, что приехал сюда в надежде на помощь Паблито и Нестора, потому что я то ли слишком медлителен, то ли просто глуп в понимании путей магов. Я был искренним, но все обходились со мной почему-то злобно и вероломно.

Она начала извиняться, но я не дал ей закончить. Взяв свои вещи, я вышел из дома. Она побежала за мной. Не мешая мне собираться, она быстро говорила, как будто должна была до моего отъезда успеть сказать все, что хотела.

Она сказала, что я должен выслушать ее и что она вынуждена ехать со мной до тех пор, пока не передаст все, что Нагуаль поручил ей сообщить мне.

– Я еду в Мехико, – сказал я.

– Если будет нужно, я поеду с тобой и в Лос-Анджелес, – ответила она.

Я понял, что это правда.

– Прекрасно, – сказал я, испытывая ее. – Садись в машину. После секундного колебания она молча остановилась и повернулась лицом к дому. Хлопком сведя ладони, она прижала их к низу живота. Затем повернувшись лицом к долине, она проделала то же самое.

Я знал, что она делает. Она прощалась со своим домом и окружающими его, внушающими благоговейный страх, круглыми холмами. Несколько лет назад дон Хуан научил меня этому прощальному жесту. Он подчеркивал, что это исключительно мощный жест и воин должен использовать его экономно. Я воспользовался им всего дважды.

Прощальное движение Ла Горды несколько отличалось от того, которому учил меня дон Хуан. Он говорил, что руки складывают как при молитве, либо осторожно, либо с большой скоростью, в каждом случае схлопывая ладони. В обоих вариантах хлопок должен был захватить чувство, которое воин не хотел оставлять позади. Когда сложенные руки захватили это чувство, их с большой силой направляли к груди на уровне сердца. Там это чувство становилось «кинжалом» и воин вонзал его в себя, как бы держа обеими руками.

Дон Хуан говорил мне, что воин так прощается лишь в том случае, когда у него есть основания считать, что он может не вернуться назад.

Прощание Ла Горды захватило меня.

– Ты прощаешься? – спросил я из любопытства.

– Да, – сухо ответила она.

– Ты не прикладываешь руки к груди?

– Это делают мужчины. У женщин есть матка. Они хранят свои чувства там.

– Не должна ли ты прощаться так только тогда, когда не вернешься назад?

– Может, я и не вернусь, – ответила она. – Я еду с тобой.

Я почувствовал прилив непонятной печали, непонятной потому, что я совсем не знал этой женщины. На ее счет у меня были лишь сомнения и подозрения. Но, посмотрев в ее чистые глаза, я почувствовал свою исключительную близость с ней. Я смягчился. Мой гнев исчез и уступил место странной печали. Оглядевшись, я понял, что эти огромные круглые таинственные холмы разрывают меня на части.

– Эти холмы – живые, – сказала она, прочитав мои мысли.

Повернувшись к ней, я сказал, что и местность, и женщины повлияли на меня на каком-то очень глубоком уровне, – уровне, которого я в обычных условиях не мог представить себе. Я даже не мог сказать, что действовало более опустошительно – местность или женщины. Атаки женщин были прямыми и ужасающими, но эти холмы вызывали постоянное, изводящее опасение, желание спастись от них бегством. Когда я рассказал об этом Ла Горде, она отметила, что я очень точно определил эффект этого места, и что Нагуаль оставил их здесь именно поэтому. Я никого не должен винить в случившемся, так как сам Нагуаль приказал этим женщинам попытаться уничтожить меня.

– И тебе тоже он отдал подобный приказ? – спросил я.

– Нет. Я отличаюсь от них, – сказала она. – Они – сестры. Они – одно и то же, в точности одно и то же. Так же как Паблито, Нестор и Бениньо – одно и то же. Только ты и я можем быть одним и тем же. Сейчас это не так, потому что ты еще не полный. Но однажды мы станем одним и тем же, в точности одним и тем же.

– Мне сказали, что ты – единственная, кто знает, где Нагуаль и Хенаро сейчас, – сказал я.

Внимательно посмотрев на меня, она утвердительно кивнула.

– Это верно, – сказала она. – Я знаю, где они. Нагуаль велел мне взять тебя туда, если я смогу.

Я предложил ей не ходить вокруг да около, а немедленно открыть мне их точное местонахождение. Казалось, мое требование ошеломило ее. Извинившись, она заверила меня, что расскажет все позже, в дороге. Она умоляла не расспрашивать о них, так как получила строгие указания ничего не говорить до наступления подходящего момента.

Лидия и Хосефина подошли к двери и уставились на меня. Я поспешно забрался в машину. Когда Ла Горда садилась следом, было похоже, что она входила в пещеру. Она словно заползала в нее. Дон Хуан обычно поступал так же. Однажды, после многократного наблюдения за тем, как он это делает, я шутливо сказал ему, что функциональнее было бы делать это так, как делаю я. Я полагал, что этот странный способ садиться связан с недостатком его знакомства с автомобилями. Он объяснил мне, что машина является пещерой и что в пещеры следует входить именно так, если мы намерены пользоваться ими. Пещерам, естественным или искусственным, присущ особый дух и к этому духу следует приближаться с уважением. Вползание – единственный способ продемонстрировать это уважение.

Я колебался, можно ли спросить Ла Горду о том, не дон Хуан ли рассказал ей о таких деталях, но она заговорила первой. Она сказала, что Нагуаль дал ей специальные инструкции на случай, если я останусь в живых после атаки доньи Соледад и трех девушек. Затем она вскользь заметила, что перед поездкой в Мехико мы должны побывать в одном особом месте в горах, куда обычно ходили мы с доном Хуаном. Там она и сообщит мне информацию, которую Нагуаль никогда прежде мне не открывал.

Мгновение я колебался, а затем что-то во мне, не имевшее отношения к разуму, заставило меня ехать к горам. Мы ехали в полном молчании. Я несколько раз пытался завязать разговор, но она каждый раз останавливала меня энергичным качанием головой. Наконец она устала от моих попыток и с нажимом сказала: то, что она должна сообщить, будет сказано только на месте силы и мы, пока не доедем туда, должны воздерживаться от опустошающих бесполезных разговоров.

После долгой езды и утомительной ходьбы в сторону от дороги мы, наконец, достигли места силы. Было уже далеко за полдень. Мы были в глубоком каньоне. На дне его было уже темно, хотя солнце еще освещало вершины гор над ним. Мы подошли к неглубокой пещере, которая находилась на северной стороне пролегавшего с востока на запад каньона на высоте нескольких футов. Я хорошо знал это место. Обычно мы с доном Хуаном проводили здесь много времени.

Перед тем, как войти в пещеру, Ла Горда тщательно подмела пол ветками, как это обычно делал и дон Хуан, очищая камни от клещей. Затем она нарвала большую охапку веточек с мягкими листьями с окружающих кустов и разложила их на каменном полу в качестве подстилки.

Она жестом пригласила меня войти. Из уважения я всегда пропускал вперед дона Хуана. То же я хотел сделать и по отношению к ней, но она отклонила мое предложение, сказав, что Нагуаль – я. Я вполз в пещеру так же, как она вползала в машину, и засмеялся над своей непоследовательностью. Мне казалось нелепым обращаться с машиной как с пещерой.

Она предложила мне расслабиться и устроиться поудобнее.

– Причина, по которой Нагуаль не мог раскрыть тебе все свои планы, заключается в том, что ты не полный, – внезапно сказала она. – И ты все еще остаешься таким, но сейчас, после схваток с доньей Соледад и сестричками ты стал сильнее, чем раньше.

– Что значит быть неполным? Все говорят, что только ты можешь объяснить это, – сказал я.

– Это очень просто, – ответила она. – Полный человек – это тот, кто никогда не имел детей.

Она сделала паузу, как бы давая мне время записать сказанное. Я поднял глаза от своих заметок. Она внимательно смотрела на меня, оценивая эффект от своих слов.

– Я знаю, что Нагуаль говорил тебе то же, что говорю я, – продолжала она, – но ты не обратил никакого внимания на его слова, как, думаю, не обратишь теперь и на мои.

Я вслух прочел то, что записал, и повторил сказанное. Она хихикнула.

– Нагуаль сказал, что неполный человек – это человек, у которого есть дети, – раздельно, словно диктуя, сказала она.

Она внимательно посмотрела на меня, ожидая вопроса или замечания. Я молчал.

– Теперь я рассказала тебе все о том, что значит быть полным и неполным, – продолжила она. – И я рассказала тебе это точно так же, как мне – Нагуаль. Это ничего не значило для меня тогда, как ничего не значит для тебя сейчас.

Я невольно рассмеялся над тем, как она копирует дона Хуана.

– У неполного человека дыра в животе. Маг может видеть эту дыру так же ясно, как ты видишь мою голову. Когда дыра находится с левой стороны живота, то ребенок, который произвел эту дыру, имеет тот же пол. Если же она находится справа, то ребенок противоположного пола. Дыра слева – черная, справа – темно-коричневая.

– Ты можешь «видеть» эту дыру у имеющих детей?

– Конечно. Есть два способа видеть ее. Маг может видеть или в сновидении, или непосредственно глядя на человека. Маг, который видит, смотрит на светящееся существо и без всякого труда определяет, есть ли дыра в светимости тела. Но даже если маг не знает, как видеть, он может посмотреть и различить темноту дыры через одежду.

Она остановилась. Я уговаривал ее продолжать.

– Нагуаль говорил мне, что ты записываешь, но потом не помнишь того, что записал, – сказала она обвиняющим тоном.

Я запутался в словах, пытаясь оправдаться. Но я знал, что сказанное ею было правдой. Слова дона Хуана всегда оказывали двойное воздействие: одно – когда я слушал что-то впервые, и другое – когда я читал дома то, что записал, а потом забыл.

Однако разговор с Ла Гордой был принципиально иным. У учеников дона Хуана не было его всеобъемлющего знания. Их откровения, хотя и экстраординарные, были лишь отдельным недостающими фрагментами пазла. Из-за необычного характера этих фрагментов картина не становилась более ясной, но только сильнее запутывалась.

– У тебя была коричневая дыра с правой стороны живота, – продолжала она. – Это значит, что тебя опустошила женщина. У тебя есть ребенок женского пола. Нагуаль сказал, что у меня была огромная черная дыра, потому что я произвела двух женщин. Я никогда не видела этой дыры, но я видела других людей, дыры которых были как моя.

– Ты сказала, «была дыра». У меня ее больше нет?

– Нет. Она была залатана. Нагуаль помог тебе залатать ее. Без его помощи ты был бы сейчас еще более пустым.

– Что это за заплата?

– Латка в твоей светимости. Я не знаю, как еще объяснить это. Нагуаль сказал, что маг его уровня может в любой момент заполнить эту дыру. Но это заполнение – только латка без светимости. Любой, кто видит или делает сновидение, может сказать, что это выглядит как заплата свинцового цвета на желтой светимости остального тела.

Нагуаль залатал тебя, меня и Соледад. Но он предоставил нам самим поместить назад сияние, светимость.

– Как он залатал нас?

– Он – маг. Он что-то вложил в наши тела. Он изменил нас. Мы больше не такие, как прежде. Заплата – это то, что он вложил туда.

– Но как он вложил это туда, и что это такое?

– Его собственная светимость. Он сделал это своей рукой. Он просто проник в наши тела и оставил там свои волокна. Он сделал это со всеми своими шестью детьми и с Соледад. Все мы – одно и то же, кроме Соледад. Она – нечто иное.

Ла Горда, казалось, не хотела продолжать. Она заколебалась и начала почти заикаться.

– Что представляет собой донья Соледад? – настаивал я.

– Это очень трудно объяснить, – сказала она после длительных уговоров. – Она такая, как и я, и все-таки другая. Она имеет ту же светимость и все же она не с нами. Она идет в противоположном направлении. Сейчас она больше всего похожа на тебя. Вы оба имеете заплаты, напоминающие свинец. Моя заплата исчезла и я снова – полное светящееся яйцо. Поэтому я и сказала, что ты и я будем совершенно одинаковыми в тот день, когда ты снова станешь полным. Нас делает в данный момент почти одинаковыми светимость Нагуаля, одинаковое направление и еще то, что мы оба были пустыми.

– Как выглядит полный человек для мага? – спросил я.

– Как светящееся яйцо, состоящее из волокон, – ответила она. – Все волокна – целые. Тогда они выглядят как струны, туго натянутые струны. Это выглядит так, как будто струны натянуты так же, как покрытие барабана.

У пустого человека на краях дыры волокна оборваны. Если у него много детей, его волокна вообще не похожи на волокна. Эти люди выглядят как два разделенных чернотой куска светимости. Это ужасное зрелище. Нагуаль заставлял меня видеть таких людей, когда мы с ним были в городском парке.

– Как ты думаешь, почему Нагуаль никогда не говорил мне об этом?

– Он говорил тебе все, но ты никогда не понимал его правильно. Как только он видел, что ты не понимаешь того, что он говорит, он был вынужден менять тему. Твоя пустота препятствует пониманию. Нагуаль сказал, что для тебя это совершенно естественно – не понимать, ведь когда человек становится неполным, он действительно опустошается, как тыква, из которой вычистили содержимое. Не важно, сколько раз он говорил тебе, что ты пустой; не имело значения даже то, что он объяснил тебе, что это значит. Ты никогда не понимал, что он имеет в виду и хуже того – не хотел понимать.

Ла Горда ступила на опасную почву. Я попытался отвлечь ее другими вопросами, но она отклонила их.

– Ты любишь маленького мальчика и не хочешь понять, что Нагуаль имеет в виду, – сказала она обвиняюще. – Нагуаль сказал, что у тебя есть дочь, которую ты никогда не видел, и что ты любишь того маленького мальчика. Одна взяла твое острие, другой – привязал[8] тебя. Ты соединил их вместе.

Мне пришлось прекратить записывать. Я вылез из пещеры, встал и начал спускаться по крутому склону на дно лощины. Ла Горда следовала за мной. Она спросила меня, не расстроился ли я из-за ее прямоты. Мне не хотелось лгать.

– А как ты думаешь?

– Ты прямо дымишься! – воскликнула она и захихикала с такой знакомой мне непринужденностью дона Хуана и дона Хенаро.

Видимо, она едва не потеряла равновесие и схватилась за мою левую руку. Чтобы помочь ей спуститься на дно лощины, я поднял ее за талию. Я отметил, что она весит не более ста фунтов. Поджав губы, как это обычно делал дон Хенаро, она сказала, что весит сто пятнадцать фунтов. Мы одновременно рассмеялись. Это был момент прямого непосредственного общения.

– Почему ты все время пристаешь ко мне с этими разговорами? – спросила она.

Я рассказал ей, что когда-то был маленький мальчик, которого я безмерно любил. Я чувствовал, что просто обязан поговорить с ней о нем. Какая-то чрезвычайная необходимость выше моего понимания заставляла меня открыться этой совершенно чужой женщине.

Когда я начал рассказывать о мальчике, меня охватила волна ностальгии; то ли место так повлияло на меня, то ли ситуация, а может, время дня. Для меня как-то слились воедино память о мальчике с памятью о доне Хуане. Впервые за то время, что я не видел его, мне его не хватало. Лидия говорила, что они не тосковали о нем, так как он всегда был с ними. Он был их телом и духом. В это мгновенье я знал, что она имела в виду. То же чувствовал и я сам. Однако в этой лощине меня охватило неведомое мне прежде ощущение. Я сказал Ла Горде, что до сих пор ни разу не испытывал такой необходимости в доне Хуане. Она не ответила. Она смотрела вдаль.

По-видимому, ощущение тоски по этим двум людям было обусловлено тем катарсисом, которым стала в моей жизни встреча с каждым из них. И оба ушли. Я не осознавал до сих пор, насколько окончательным было это расставание. Я сказал Ла Горде, что этот мальчик был моим другом более чем кто-либо другой и в один день его отняли у меня силы, которые я не мог контролировать. Это было, пожалуй, одним из самых сильных ударов, который я когда-либо получал. Я поехал к дону Хуану просить о помощи. Это был единственный случай, когда я просил его помочь мне. Он выслушал мою просьбу, а затем разразился громким хохотом. Его реакция была столь неожиданной, что я не мог даже разгневаться. Я смог только сделать критическое замечание о том, что казалось мне бесчувственностью.

– Какого действия ты ждешь от меня? – спросил он.

Я сказал, что он как маг, по-видимому, может помочь мне вернуть моего маленького друга ради моего утешения.

– Ты не прав. Воин ничего не ищет для утешения, – сказал он тоном, не допускающим возражений.

Затем он занялся разгромом моих аргументов. Он сказал, что воин в любом варианте ничего не должен отдавать на волю случая. Воин действительно влияет на результаты событий силой своего осознания и своего несгибаемого намерения. Он сказал, что если бы у меня было несгибаемое намерение помогать этому ребенку и удержать его, я бы принял меры, предусматривающие его пребывание со мной. Но в своем нынешнем виде моя любовь является всего лишь пустым звуком, бесполезной вспышкой пустого человека. Затем он сказал что-то о пустоте и полноте, но я не хотел слушать его. У меня было только чувство утраты. И я был уверен, что пустота, о которой он говорил, относилась к чувству потери кого-то незаменимого.

– Ты любил его, ты чтил его дух, ты желал ему блага, а теперь ты должен забыть его, – сказал он.

Но я был не в состоянии сделать это. В моих эмоциях оставалось что-то ужасно живое, несмотря на время, смягчающее их. Некоторое время мне казалось, что я забыл, но затем одно ночное происшествие произвело во мне глубочайший эмоциональный переворот. Я шел к себе в офис, как вдруг меня окликнула молодая мексиканка. Она сидела на скамье в ожидании автобуса и спросила, не идет ли этот автобус мимо детской больницы. Я не знал. Она объяснила, что у ее малыша давно высокая температура, и она очень беспокоится, так как у нее нет денег на лечение. Я подошел к скамейке и увидел стоявшего чуть поодаль маленького мальчика, который прислонился головой к спинке скамейки. Он был одет в курточку, короткие штанишки и шапочку. Увидев меня, он подошел к краю скамейки и прижался головой к моей руке.