Психические заболевания как следствие социального роста 7 страница

Однако уже на раннем этапе можно прийти к некоторым заключениям относительно связи между травмой и видом психотического симптома. Это еще не означает полного определения патолого-анатомического состояния, хотя, несомненно, нам станут понятны временные и топические моменты заболевания. Неожиданная смерть вызывает интенсивную печаль, а разочарование в нарциссически любимом объекте — глубокую меланхолию. Точно так же сильная патоневротическая реакция вызовет в аппарате психики компенсационную деятельность, проявляющуюся в незаметно начинающейся и постепенно прогрессирующей болезни мозга. В последнем случае возможен простой идиотизм, среди причин которого не исключен момент травматизма, ведущий к мобилизации больших количеств нарциссического либидо и возможное провоцирование паралитической меланхолии и маниакальности.

Активность меланхолической реакции на заболевание мозга и ответная маниакальная реакция должны быть, в соответствии с изложенным,

исследованы во взаимосвязи со степенью разницы напряжения между ядром Я и нарциссическим Я. Если ядро достается сравнительно не затронутым (в том числе его функции, самооценка, совесть и т.д.), то колоссальный упадок различных телесных и духовных функций обязательно повлечет за собой психические реакции; если же в процессе общего распада психики также исчезнет «критика Я», то вероятно, что заболевание примет характер простого идиотизма. Однако бурный в проявлениях мегаломаниакальный паралитик не заслуживает того, чтобы его относили к типу с полным отсутствием самокритики, о чем написано в учебниках. Это справедливо только по отношению к паралитикам-идиотам, в то время как именно ранимая самокритика способствует обнаружению симптомов у микро- и мегаломаньяков. Часть паралитических маньяков и меланхоликов, оправившись от психического шока, может годами жить нормально или преодолевая небольшие затруднения, что доказывает функциональную природу их психотических симптомов. Если же процесс распада охватывает сравнительно незатронутое ядро Я, в этом случае возможен переход маниакально-меланхолической фазы в стадию идиотизма. Вследствие снижения критики в ядре исчезает существовавшее между ним и нарциссическим остатком Я напряжение, обусловившее работу компенсации. Теперь индивидуум действительно обходится без критики, переживая без особых эмоций прогрессирующий упадок своих способностей.

Известен еще один редко встречающийся вид паралича, заслуживающий особого внимания с позиции теории. Я имею в виду «агитирующую» или «галопирующую» форму. Она отличается невероятным беспокойством больного, бессмысленными речами, приступами ярости и т.д., вскоре переходит в галлюцинаторно-горячечный бред, во время которого больной бессвязно кричит, все крушит, рвет, нападает на служителей. У больного возникают «персонификации», выдающие ему невероятные признания, которые он преданно исполняет и пр. (см. пример Блейлера из «Учебника по психиатрии»). Такие пациенты вскоре умирают в результате истощения от непреодолимой страсти к движениям. Патологическая анатомия пока не смогла объяснить эту специфическую форму паралича, и мы вправе обратиться к помощи психоанализа. Здесь мы находим справочный материал, базирующийся на метапсихологическом топике Фрейда.

Мы уже отмечали, что процесс разрушения начинается на «периферии Я», т.е. с усечения телесных функций, и постепенно или толчками захватывает высшие духовные способности, однако ядро Я еще удерживает целостность личности, правда, на регрессивно сниженном уровне. Ядро Я защищается от полного распада посредством контрзамещений и соответствующими реакциями либо удерживает части Я и своевременно «спасается» перемещением в ядро Я, которое непрерывно увеличивает свой нарциссический потенциал.

Представим себе случай, когда процесс заболевания (психотопический или гистологический) сначала разрушает ядро Я и его функции, и тем самым вымываются «склеивающие» части личности. Таким образом, отдельные «идентификации» и «персонификации», не успевшие отдать свое замещение либидо, начинают действовать независимо от взаимных связей совершенно анархически, что создает общую картину галопирующего паралича. Если это объяснение оправдано, то его теоретический интерес заключается в том, что посредством дальнейшего развития Фрейдова сравнения индивидуальной и массовой психологии можно подойти к картине концептуального представления об «организации» индивидуальной души. В ней так же, как в «массовой душе» можно опознать нарциссическое либидо, т.е. силу, которая связывает части личности в единое целое. В нем так же, как в некоторых организованных массах, существует иерархия инстанций. Жизнеспособность организации зависит от существования господствующего над инстанциями лидера — руководителя. Это руководство в индивидуальной душе выполняет ядро Я. Если ядро разрушается, то индивидуум приходит в состояние сумбурной анархии, именуемой в массовой психологии паникой. С распадом либидозных связей отдельных частей Я с руководящим ядром прекращается взаимодействие между элементами иерархии, так как, по Фрейду, единственным мотивом такой кооперации является чувство связи с общим руководителем. Установлено, что при галлюцинаторном сумбуре обычно возникает невероятный страх. Массовая паника аналогична психической «панике» в том смысле, что внезапно высвобожденная психическая энергия превращается в «поток».

Разумеется, следовало бы подобным образом найти объяснение непаралитическим явлениям анойи, например, ряду токсических делирий. С другой стороны, «план организации индивидуальной души» открыл бы путь к пониманию пока необъясненной «тенденции к унификации», а также факта «ассоциации мыслей». Побуждение к унификации двух психических содержаний возникло бы на основе либидозного обращения к третьему ведущему комплексу — ядру Я.

Что ж, пора покончить с этой спекуляцией относительно стереохимии души и вернуться к главной теме. Многие психотические явления прогрессирующего паралича, а также общее течение этой болезни пока недоступны психоаналитическому объяснению. Наша попытка приводит к мысли о возможном решении этой сложной проблемы общей психиатрии и психологии. Можно надеяться, что психоанализ, заявивший о своей компетентности только в части так называемых «функциональных» психозов, ныне заслуживает внимания также со стороны органической психиатрии.

 

 

10. Символика моста и легенда о Дон Жуане
(1922)

В кратком эссе о «Символике моста» я пытался раскрыть несколько значений «моста» в бессознательном. Согласно данному толкованию, мост: 1) мужской член, соединяющий родителей во время коитуса и поддерживающий «на плаву» младенца; 2) является важным средством перенесения из «небытия» (существование в чреве матери) в «бытие» (жизнь); 3) поскольку человек может представить себе смерть только по образцу существования до рождения, следовательно, как возврат в чрево матери (в воду, в мать-землю), то мост приобретает также символическое значение средства доставки в обитель смерти; 4) наконец «мост» вообще используется как формальное представление «переходов» и «изменения обстоятельств». Итак, в первоначальной концеп ции легенды о Дон Жуане мотивы, указанные в пунктах 1 — 3, настолько тесно связаны с символом моста, что я решился применить эту «связанность» для подтверждения моего толкования.

Знаменитый охотник за женщинами Мигель Монара Вичентелло де Леко (Дон Жуан) по преданию зажигал свою сигару через Гвадалквивир от сигары дьявола. Повстречав однажды процессию на собственных похоронах, Дон мечтал, чтобы его погребли в крипте сооруженной им капеллы и чтобы место его захоронения топтали ногами люди. Лишь после так называемого «погребения» он обращается на путь истины и становится кающимся грешником. Итак, зажигаемую через реку сигару я понимаю как вариант символа моста, согласно которому (что характерно для вариантов) возвращается многое из вытесненного в бессознательное. Сигара по форме напоминает пламенеющий от желания мужской генитальный орган. Гигантский жест — зажигание через реку — хорошо выражает колоссальную потенцию Дон Жуана и репрезентирует огромную эрекцию его члена. Присутствие у места собственного погребения объяснимо, если предположить, что фантазия фактически представляет персонификацию столь существенной части телесного Я Дона — его гениталии. При каждом половом сношении гениталии действительно «погребены» в месте деторождения, и остальное Я может со страхом наблюдать «погребение». Психоанализ многочисленных сновидений и невротической клаустрофобии объясняет страх «быть похороненным» как преображенное в страх желание возвращения в материнское тело. С позиции нарциссизма каждый половой акт, каждая жертва женщине есть потеря или вид кастрации, на которые пострадавшее Я реагирует смертельным страхом. Фантазии угрызения совести и страха, вероятно, также содействуют тому, что при каждом половом акте Дон ощущает приближение к аду и уничтожению. Если мы с Фрейдом объясняем тип Дон Жуана в любовной жизни, его необоримое стремление к обладанию всеми женщинами тем, что это эрзац единственной любви, в которой отказано Дону (Эдипова фантазия), то становится понятным фантастический страх наказания за «смертный грех».

Разумеется, эти несколько строк не претендуют на анализ скрытого содержания легенды, где еще много необъясненного с точки зрения психоанализа, например, возможное гомосексуальное значение зажигания одной сигары от другой. Я стремился к установлению и подтверждению фаллического и жизнь — смерть значения моста в среде типических символов смерти, рождения и сексуальности.

 

11. Психе (душа) как сдерживающий фактор
Некоторые замечания к статье Ф. Александера «Метапсихологические наблюдения»
(1922)

В своей интересной работе доктор Александер пытается объединить изолированные, по Фрейду, инстинкты сексуальной жизни, инстинкт смерти с общими законами биологии и физики. В ней, в частности, сказано: «Прошу вас тщательно проверить мое утверждение о тормозящей функции системы «сознательность». Эту систему Фрейд считает активно руководящей мотилитетом. Особенно активную деятельность в этой системе осуществляет цензура. Теория психоанализа не признает, что акт сознательности является только пассивным регистратором внешних и внутренних процессов... Однако, проверяя психоаналитический материал, мы установили, что вся позитивно направленная активность исходит от более глубоких слоев. Динамичны только инстинкты. Единственной функцией системы «сознательность» является торможение: вытеснение, сдерживание развития или удовлетворения инстинктов, или максимум их направленности.

Эти мысли, исходящие из результатов психоанализа душевных процессов, соответствуют и моим взглядам, за исключением некоторых ошибочных оценок, требующих мотивированного ответа.

1. Понимание акта сознательности как чисто пассивной деятельности не противоречит психоаналитической теории. Как составную часть теории ее рассматривал Фрейд в «Толковании сновидений», впервые подчеркнув топическую локализацию функций души в «психических системах». Фрейд указал, что сознательность является органом чувств для психических качеств, что, безусловно, объясняет пассивный характер сознательного. Однако предсознательное (что Александер схематично смешивает с сознательным) Фрейд рассматривает как выборочную деятельность цензуры, сдерживающей и тормозящей повышение уровня несознательного, расположенного в более глубоких слоях психики, ведающих проявлениями инстинктов.

2. Этот тезис является не только личным мнением Фрейда, но разделяется многими психоаналитиками. Могу сослаться на собственную работу 1915 г. «Анализ равенств», в которой постулируются утверждения, подобные высказанным Александером. Привожу соответствующий отрывок. «Мистическое и необъяснимое, скрытое в каждом акте воли и внимания, по большой части исчезает, если мы приходим к следующему выводу. Первичным в акте внимания является торможение всех иных действий. Если все пути к сознательному, за исключением одного, перекрыты, то поток психической энергии без собственного «напряжения» спонтанно направляется в этот единственно открытый канал. Если я хочу что-то рассмотреть внимательно, то отключаю от сознательного все чувства, за исключением зрения. При этом повышение оптического раздражения происходит само по себе, подобно повышению уровня воды в водоеме при перекрытии связанных с ним каналов. Следовательно, неравное торможение — сущность каждого действия. Воля не локомотив, летящий по рельсам, а, пожалуй, стрелочник, переключающий энергию на единственный путь, открытый для ее проявления. Полагаю, что этот вывод действителен для всех видов «акций», значит, и для физиологических. Иннервация определенной мускульной группы результируется только при торможении антагонистов. Это положение, относящееся ко всем психическим и сложным физиологическим процессам, обосновывает роль торможения примитивных тенденций в удовлетворении инстинктов и встраивается в психоаналитическую теорию.

3. Ошибочно утверждение Александера о том, что Фрейд постулирует в системе сознательного или на его границе роль цензуры как исключительно активную деятельность. Фрейд толковал деятельность цензуры только как выбор направления инстинктов, в то время как более высокие инстанции озабочены только распоряжением имеющихся инстинктивных сил.

4. Полагаю теперь очевидным, что Фрейд никогда не считал, будто предсознательное обладает собственными моторными силами, включая мускулатуру. Предсознательное, подобно стрелочнику, разрешает или закрывает моторный отток инстинктивных сил, коренящихся в глубинах психики.

5. Разумеется, эта психоаналитическая концепция действительна для всех «высших», «социальных», «духовных» функций предсознательного, значит, также для интеллекта, морали, эстетики. По этому поводу Фрейд заметил, что «стремление человека к совершенству» — не что иное, как неизменно повторяющаяся реакция против живущих в бессознательном и требующих удовлетворения примитивных аморальных инстинктов. Торможение инстинктов, таким образом, — исчерпывающая роль предсознания, даже при кажущейся его самостоятельности.

6. Приведенные рассуждения не исключают, что на очень ранней стадии, может быть, в момент возникновения жизни, некоторые тенденции к удовлетворению инстинктов достигают сравнительной автономии в качестве «инстинктивной регенерации жизни, ее продолжения и совершенствования», противостоя эгоистическим проявлениям инстинктов успокоенности и смерти.

Итак, вопреки взглядам Александера, можно полностью принять идею Фрейда о самостоятельно организованных, имманентных инстинктах жизни. Сознавая при этом изначально эксогенное происхождение этих инстинктов, можно избежать опасности мистицизма и падения до уровня «мистической эволюции создания» (Бергсон). Похвальная склонность Александера к сохранности монизма гораздо привлекательнее, корректней и эвристически надежней исследования конфликтов между противоборствующими силами — инстинктами и их содержанием — до филосовфской унификации комплекса психофизической динамики. Одновременно хотел бы обратить внимание на то, что само понятие «монизм» пока лишено

однозначного толкования. Конечно, среди нас есть много считающих себя «монистами» по попытке сведения к элементарным закономерностям всех явлений психики, физики и физиологии. Принятие таких закономерностей для всех областей человеческого опыта, однако, не идентично тому монизму, который полагает возможность объяснения этих явлений на основе одного принципа.

 

12. «Массовая психология и эго-анализ» по Фрейду
Прогресс в области психологии индивидуальности
(1922)

Для меня очевидно, что прямолинейный ход прогресса ведет в тупик; обещают успех лишь зачастую неожиданные и непредсказуемые повороты. Я имел возможность установить этот факт, изучая «Три очерка по теории сексуальности» Фрейда. Чисто психическое исследование привело меня к выводу, что эта работа является значительным прогрессом в сфере биологии, т.е. естественнонаучной дисциплины, которая не смогла бы добиться такого успеха, базируясь только на своих собственных достижениях. Этот «ультраквиетизм», позволю себе такое обозначение, оправдал себя не только как альтернатива объективных (естественнонаучных) и субъективных (психологических) путей познания, но и в пределах самой психологии. Мы только пришли к успокоительному выводу о том, что индивидуально психологические и психоаналитические факты лежат в основе «разгадки» комплексов массовой психики, как наш покой был потрясен новым опусом Фрейда о «массовой психологии». В этой работе доказано, что исследование процессов массовой психологии (мифологии, религии, искусства и др.) позволяет решить важные проблемы индивидуальной психологии. Важнейшее достижение Фрейда при этом — анализ нормальной и патологической психологии индивидуума, вычленившейся из «массовой души». Автор исключает механическое восприятие идеи о том, что массовые явления характерны только для большого числа отдельных лиц. Он утверждает, что такие же явления аффектации и интеллекта типичны и для небольшого круга лиц, например, для семьи и даже для одного человека. Работа Фрейда заставляет нас коренным образом пересмотреть оценку таких важных процессов индивидуальной психологии, как гипноз и суггестия. Если прежде объясняли явления массовых аффектов суггестией, не поясняя в чем суть последней, то, по мнению Фрейда, прослеживая историческое развитие массовых явлений, можно установить воздействие внушения одной личности на другую. Гипнотическое влияние, по Фрейду, известно с доисторического времени, когда одним взглядом «отец орды» парализовал действия соплеменников, наподобие современного интеллектуального воздействия гипнотизера, ограничивающего активность своих «пациентов». Именно страх взгляда обладает гипнотизирующей силой, другие методы (монотонные звуки, фиксация взгляда на одной точке) лишь отвлекают сознание засыпающего, отдавая его подсознание во власть гипнотизера.

В отличие от распространенного мнения, высказанного Бернхеймом, что гипноз есть форма суггестии, следуя Фрейду, мы пришли к убеждению, что основным феноменом является гипнотизация, объясняющая суггестивность. Гипнотизацию нельзя понимать как атавизм детского страха перед строгим отцом. Это также возврат к эмоциям, которые испытывали наши доисторические предки, подчиняясь воле «вождя орды». Исследование массовой психологии создает филогенетическую параллель к онтогенезу гипнотизации. Учитывая центральную значимость суггестии и гипноза в патологии и терапии неврозов, педагогике и пр., мы пришли к необходимости основательной ревизии наших взглядов в этой области.

Второе существенное открытие Фрейда — новая ступень развития эго и либидо. Неврозы, перенос долгое время были единственным предметом психоаналитического исследования. Фрейд открыл возможность реконструкции ступеней развития сексуального инстинкта. Второй фактор образования неврозов — эго — представлял собой компактную массу, о структуре которой можно было лишь строить гипотетические догадки. Некоторый свет в эту темную область пролило изучение нарциссических невропсихозов при нормальной любовной жизни, но установление подлинной структуры Я было достигнуто Фрейдом лишь на основе массово-психологического исследования. На более высокой ступени, сменившей начальный нарциссизм ребенка и человечества, у индивида появляется «идеал Я», т.е. образец, с которым он соизмеряет все свои действия и свойства. Этот идеал принимает на себя важные функции проверки реального бытия, морали, самоанализа и цензуры; кроме того, он влияет на то, что подлежит подсознательному вытеснению — существенный фактор образования неврозов. Параллельно происходит собственно либидозный процесс, представляющий собой особую фазу развития между нарциссизмом и любовью к объекту (точнее — между еще активными оральными и садистически-анальными формами и любовью к объектам). Эта особая фаза именуется идентификацией. В ходе процесса объекты уже не реальны, а воображаемы, их качества извлекаются («интроецируются») из внешнего мира и придаются собственному Я. Перекидываемый от Я к внешнему миру мостик создает переход через идентификацию любви к конкретному объекту. Не исключена и обратная реградация до фазы идентификации, что характерно для определенной патологии и пока неясных фактов массового психоза. Разумеется, таким образом открывается дальнейшая перспектива изучения новой фазы развития Я и либидо, особенно в части недостаточно исследованных явлений индивидуальной психологии и психопатологии.

Хотя Фрейд в своем труде рассматривал главным образом динамику массовой психологии, он, конечно, не мог обойти вниманием некоторые незавершенные разделы учения о неврозах. Остановлюсь лишь на отдельных примерах. Так, прежние клинически-аналитические исследования определяли гомосексуальность как реакцию на предшествующее сверхмощное проявление гетеросексуальности. Однако Фрейд установил наличие регрессивной реакции на объект любви. Отказ от женщины как объекта любви посредством идентификации фиксируется воображением в идеале Я; мужчина феминизирует образ другого мужчины, чтобы, таким образом, восстановить первоначальную гетеросексуальную связь, хотя и в извращенном виде.

Благодаря интересу Фрейда к патогенезу паранойи нам становится понятным это явление вследствие социального заболевания, свойственного многим людям. Социально связанное либидо высвобождается вследствие болезни и стремится к грубо сексуальному, чаще всего — гомосексуальному проявлению. Эти болезненные формы отвергаются весьма требовательным «идеалом Я», возникающий на этой основе острый конфликт приводит к паранойе. Преследование со стороны компактных масс и организаций (иезуиты, масоны, евреи и т.д.) при паранойе воспринимается как препятствие для гомосексуальной связи и также бесполой социальной «идентификации». Исследованная ранее метапсихология меланхолии вырастает в психоз, который проявляется вследствие подмены «идеала Я» отвергнутым, ненавистным объектом; маниакальная фаза безумия есть временный протест против тирании «идеала Я». Таким образом, мы наблюдаем многообещающее начало применения психиатрией новой ступени в структуре Я и новой фазы либидо. Истерическая идентификация отличается от рассмотренной выше также тем, что подсознательное «освоение» объекта является частичным и относится к его определенным свойствам.

Основываясь на новых достижениях, необходимо пересмотреть также важные моменты, относящиеся к нормальной эротике. Исследование доказало особую значимость различия между непосредственными и заторможенными (нежными) сексуальными стремлениями с учетом повышенного значения времени скрытого интереса. Справедливая оценка заторможенных сексуальных стремлений побудила Фрейда к новому пониманию динамики невротических заболеваний. Согласно новой концепции, невротический конфликт возникает в борьбе между затребованным «идеалом Я», заторможенным (справедливым для Я) и непосредственным (отвергаемым Я) сексуальными стремлениями. Принципиально по-новому оцениваются процессы накопления либидо в период влюбленности и чувство стыда — как реакция на проявление асоциальных инстинктов.

В завершение подчеркнем значимость труда Фрейда для теории и практики психотерапии. Автор данного эссе выражает особую благодарность доктору Фрейду, раскрывшему в определенных процессах массовой психологии объяснение действенности психотерапевтических мероприятий.

 

13. Социальные элементы психоанализа
(1922)

1. «Семейный роман унижения»

Несколько лет назад меня вызвали телеграммой с модного зимнего курорта, чтобы проконсультировать одну юную графиню. Меня это приглашение крайне удивило, так как психоанализ не пользовался интересом у аристократической знати, а также потому, что мой коллега, пожилой приват-доцент хирургии, не доверял нашей науке. Многое прояснилось, когда после прибытия я ознакомился с историей болезни своей пациентки. Графиня, катаясь на санях, сломала ногу и в бессознательном состоянии выкрикивала чудовищные непристойности, причем с тех пор это неоднократно повторялось. «Возможно, это истерия по этиологии Фрейда», — подумал коллега и вызвал меня... В последу ющие дни я зафиксировал анамнез с явно психоаналитической окраской. Пациентка — девятнадцатилетняя красивая особа, избалованная отцом и нежно любимая матерью. Девицей сначала занимался хирург, наложивший гипсовую повязку. При нем она не стеснялась в выражениях, но по отношению ко мне была более сдержанной. С помощью коллеги и родителей я установил, что поведение пациентки давно отличалось некоторыми странностями. При любой возможности она убегала из господских апартаментов в людскую к своей старой няньке. Когда та уволилась и переехала жить в отдаленный от замка дом, пациентка (в возрасте 16—18 лет) вопреки желаниям родителей проводила у нее целые дни, помогала в самых черных работах: мыла полы, кормила скотину и пр. Общество людей своего класса было ей отвратительно, а женихов своего круга она грубовато отвергала. Несколько лет назад она испытала приступ невроза, о чем мне поведала ее мать, а именно: пациентка казалась чем-то подавленной, часто рыдала, но о причинах своего расстройства никому не говорила. Мать взяла ее с собой в Вену, надеясь развлечь дочь, но это не помогло. Однажды ночью, вся в слезах, она пришла в спальню к матери и открыла ей свои горести. Она призналась, что боится быть изнасилованной. Это уже случилось с ней, когда однажды она ехала в экипаже со станции, проводив мать. Во время короткого пути она почувствовала себя плохо, может быть, даже потеряла на какой-то момент сознание, и кучер воспользовался ее состоянием... Но было ли это на самом деле, она не помнит. Когда она пришла в себя, кучер сказал что-то в ее адрес, но что именно, она также не помнит. Мать пыталась ее успокоить, объяснить, что этот страх не имеет оснований, поскольку дело происходило в открытом экипаже, на оживленной сельской трассе. Нервозность пациентки исчезала лишь после неоднократного осмотра ее известными гинекологами, подтвердившими ее девственность.

Размышляя над этим случаем, я пришел к выводу, что пациентка находилась в состоянии травматически спровоцированной истерии, а непристойные ругательства как-то связаны с ее деревенскими пристрастиями и фантастическими видениями. Проявления истерии могут быть купированы только средствами психоанализа. Я также предполагал, что пациентка (это подтвердили очевидцы) сама устроила себе перелом ноги, возможно вследствие некой тенденции к самонаказанию. Позднее я узнал, что пациентка вместо рекомендованной психотерапии провела санаторный курс лечения ноги, активно интересовалась хирургией, была санитаркой во время войны и, несмотря на возражения родителей, вышла замуж за хирурга-еврея. Я не смог проанализировать все пробелы в истории ее болезни, исходя из опыта психоанализа, однако вправе заявить, что это несомненно явление «поворота» невротического семейного романа, т.е. «романа унижения».

Для семейных романов невротиков характерны фантазии величия, превосходящего ранг родителей. Из скромного бюргерства и бедноты они попадают в среду знати и даже в королевские приближенные. Психоаналитические исследования мифов, проведенные О. Ранком, демонстрируют аналогичные семейные романы в известных героических мифах (Моисей, Эдип, Ромул и Рем и др.). Эти герои, происходящие от благородных родителей, будучи изгоями, воспитывались в семьях бедняков или даже зверями, пока не достигли высокого положения. По Ранку, звериные, как и деревенские, родичи — воспитатели, с одной стороны, так и благородные с другой, являются дублерами образа родителей.

В отличие от мифов, где «примитивные» родители обычно уступают место патрициям, моя невротичка стремилась в обратном направлении — к примитивному миру. Это на первый взгляд странное желание отнюдь не единично. Известны истории о детях, предпочитавших жизнь среди крестьян и слуг, а не с богатыми утонченными родственниками. Нередки рассказы о детях, стремящихся к цыганскому образу жизни или к жизни среди зверей, даже подражая им. Все эти случаи суть откровенная жизнь в любви (иногда инцест), привлекающая детей больше титулов и богатства. Известно, что иногда склонность к простому образу жизни, близости к природе становится реальностью. Этому посвящены сюжеты рассказов о мезальянсе графинь с кучерами или шоферами, принцесс с цыганами, что свидетельствует об определенном общественном интересе к подобным сюжетам.

Психические заболевания как следствие социального роста

В моем архиве есть данные о неврозах, причиной которых стал пережитый пациентами в раннем детстве (обычно в период скрытой формы сексуальности) быстрый социальный рост положения семьи. Три случая относятся к мужчинам, страдавшим импотенцией, один — к пациентке с конвульсивным тиком. В числе трех импотентов были два двоюродных брата, отцы которых стали состоятельными и знатными людьми, когда детям исполнилось 7 - 9 лет. Все три импотента прошли через стадию дикой, ничем не ограниченной инфантильной сексуальности. Попав в раннем возрасте в роскошную обстановку большого города, они утратили прежнюю лихость и самоуверенность. Неудивительно, что этот сдвиг больше всего нанес ущерб их сексуальной агрессивности и генитальной способности. У этих пациентов, а еще больше у больной тиком отмечался чрезмерный нарциссизм, выражавшийся в исключительно высокой чувствительности. Любая небрежность, например, при обычном приветствии, воспринималась как оскорбление. Конечно, это коренилось в понимании непрочности их социального статуса, а также в подсознательном воздействии извращенных сексуальных инстинктов.

Объединял все эти случаи тот факт, что их социальный и нравственный подъем совпал с периодом скрытой формы сексуальности, причем с одновременным изменением их социального положения. Более молодая сестра больной тиком, а также старший и младший братья одного из импотентов не имели признаков невроза, вероятно потому, что перемена среды пришлась на время либо до окончания инфантильного периода, либо к началу полового созревания. Подчеркнем, что период скрытой формы отличается особенно высокой значимостью для проблемы формирования характера и становления «идеала Я». Нарушение этого единого процесса часто приводит к изменению нравственного стандарта жизни, — а также, в силу неизбежных конфликтов между Я и сексуальностью — к невротическим заболеваниям.