Эротическое умывание и мастурбация

Я консультирую одну весьма интеллигентную пациентку, страдающую от ряда истерических и навязчивых неврозов. Самая мощная навязчивая идея состоит в ожидании сумасшествия; кроме того, она подвержена навязчивому (эротическому) умыванию. В течение многих лет, в том числе и после замужества, она была заядлой онанисткой. Но онанизм сопровождался угрызениями совести, поскольку ее мать пугала ее, тогда еще ребенка, что мастурбация доведет до сумасшествия. Нынешний невроз совпал с отказом от онанизма. Анализ ее сновидений убедил меня в том, что навязчивая идея сумасшествия была подосновой многих сексуально-извращенных фантазий, включавших эротические отношения с родителями или с их подменой. Не случайно она называет любимого сыночка «папочкой», а дочку (в приливе нежности) — «мамочкой». Примечательно, что свои умывания она варьировала, пока не достигла прежнего генитального удовлетворения. Она даже мастурбировала трубкой душа и натирала вульву жесткой щеткой. И совесть не угнетала: она ведь не онанирует, а только моется! Таким образом, блестяще подтвердилось предположение профессора Фрейда о том, что принудительно защитные меры против онанизма неэффективны, есть обходные пути для возвращения к онанизму.

15. Сон об «ученом новорожденном»
(1923)

Это сообщение, привлекшее внимание психоаналитиков, не исчерпывает значимость указанного вида сновидения, которое демонстрирует детское понимание сексуальности. Нередко пациенты рассказывают о том, что им снятся новорожденные или младенцы, умеющие говорить и изрекающие мудрые мысли. Я предполагаю, что за такими снами кроется нечто типическое. «Верхний слой» их толкования представляет собой иронический вариант психоанализа с недоверием к таким сообщениям, мифически преувеличивающим интеллектуальные способности младенцев. Припомним, однако, многие аналогии в сказках, мифах и религиозных сказаниях, а также их отражение в изобразительном искусстве (например, диспут юной Марии со зна токами Писания). Думаю, что за такими видениями скрываются глубокие воспоминания о периоде собственного детства и связанного с ним желания превзойти взрослых в «мудрости». Напомню, что ребенку свойственно впоследствии вытесненное некое знание.

Любопытно остроумное замечание одного мерзавца, рассказывающего мне об аналогичном сновидении: «Жаль, что я не использовал ситуацию, подсказанную сосунком!».

16. О форсированных фантазиях
К активности в технике психоанализа
(1924)

На конгрессе в Гааге по проблеме «активной техники» психоанализа я подчеркнул в своем выступлении, что иногда необходимо предъявлять пациенту особые требования и напоминать о запретах, чтобы активизировать оставшийся скрытым в потоке возбужденной речи материал подсознания и выявить его патологические ассоциации.

Между прочим, я также отметил, что в ряде случаев активность врача может выражаться в том, чтобы обратить внимание пациента на злоупотребление им свободой ассоциаций, или внезапно прервать болезненный поток болтливости, попросив его вернуться к тем моментам изложения, которые пациент не хотел бы повторять. Конечно, внешне мы грешим против «основного правила психоанализа», а фактически остаемся верны другому, более важному правилу, согласно которому одна из главных задач аналитика состоит в том, чтобы разоблачать сопротивление пациента. Исключение из этого правила недопустимо и в тех случаях, когда сопротивление означает срыв курса лечения при следовании именно «основному правилу». Анализируя весьма редкие случаи, я считал необходимым распространить «запрет ассоциаций» также на фантазии пациента. В тех случаях, когда фантазии относятся к привычным будничным сновидениям, считаю необходимым прервать их насильственно и стремлюсь к выявлению фобийно-психического мотива, под влиянием которого пациент соскользнул на путь патологической фантазии.

Я полагал и считаю до сих пор несправедливыми упреки в том, что наша практика представляет собой сочетание метода свободного проявления фантазии с методикой суггестии. Да, наш прием сводился к некоторому торможению или закрытию определенных путей ассоциации... Но он никогда полностью не соблюдался. Когда мы диагностируем свободные фантазии пациента, а этому посвящено все время психоаналитических процедур, то, конечно, направляем его ассоциативную работу, пробуждаем в нем надежды, прокладываем пути идеям, но при этом не менее активно и одновременно ограничиваем ассоциации.

Различие между нашим методом и банальной суггестией состоит в том, что мы не считаем нашу технику абсолютно неопровержимой; ее эффективность зависит от подтверждения (или опровержения) получаемого материала воспоминаний. Метод суггестии полагает, что его действие вне критики, на что неоднократно указывал Фрейд. И, напротив, первой реакцией пациента на наши толкования, как правило, является более или менее энергичное сопротивление и лишь много позднее мы получаем подтверждающий нашу диагностику материал.

Другое различие между нами и всемогущим суггестором состоит в том, что мы всегда сохраняем известную долю скепсиса к собственным предложениям и всегда готовы к их модификации или даже отказу от них, причем в таких случаях, когда пациент ошибочно или не полностью их признает справедливыми.

Итак, отпадает требование к «обязательным ограничениям». Они необходимы в тех случаях, когда работа заходит в тупик. Я представляю себе в первую очередь людей с бедной фантазией, в памяти которых не остается следов о впечатлениях их жизни. А ведь мы требуем репродуцировать ситуации, которые, по нашему мнению, должны в любом человеке вызывать сильные аффекты страха, мести, эротического возбуждения и т.д., а также необходимые для проявления аффектов действия, желания, фантазии или по крайней мере внешние или внутренние побуждения. В этом случае, считая что такая забывчивость рождается из-за вытеснения психического материала и подавления аффектов, я решаюсь волевым путем заставить пациентов пробудить адекватные реакции, а если они настаивают на том, что ничего не припоминают, то даю им задание свободно фантазируя, обнаружить такие реакции. Когда мои критики обычно утверждают, что такие фантазии «искусственны», «неестественны», «надуманны», то я законно отвечаю, что перед пациентом не ставится задача сообщить правду о том, что было в действительности, а только говорить аналитику все, что приходит в голову; при этом пациент не обязан признавать свои фантазии как спонтанно выполненное задание. Будучи лишен оружия интеллектуального сопротивления, пациент, сначала робко, заикаясь, готовый в любой момент замолчать, начинает живописать интересующую нас ситуацию. (Конечно, для этого требуется постоянный нажим со стороны аналитика). Понемногу пациент становится отважнее, его «сочиненные» переживания приобретают цвет и реальное звучание, наконец полноту впечатления...

Помню, однажды передо мной разыгралась фантастическая «пьеса» почти галлюцинаторной силы с явными признаками страха, ярости и эротического возбуждения. Аналитическое значение таких «форсированных фантазий» бесспорно существенно для более глубокого исследования бессознательно вытесненного. В отдельных случаях, когда, несмотря на сильный нажим, пациент не желал реагировать, я не останавливался перед тем, чтобы самому обрисовать его возможное поведение в конкретной ситуации, его предположительные чувства или фантазии. Если он наконец реагировал на мои слова, то моя задача состояла в анализе внесенных пациентом дополнений и деталей к предложенной мной основной картине. Обычно, несмотря на интенсивность «форсированной фантазии», пациент к следующему сеансу пытался всячески снизить ее значимость и должен был снова повторять эту или сходную фантазию, пока в остатке не оставалось нечто похожее на реальные факты. Бывают и такие случаи, когда неожиданно для врача и пациента продуцируются сцены, оставляющие неизгладимый след в менталитете больного и внезапно продвигающие процесс анализа. Если же врач ошибся и пациент продуцирует фантазии, противоречащие «форсированной», то врач обязан честно признать свое заблуждение, хотя не исключено, что позднейший материал анализа подтвердит его правоту.

В основном три вида фантазий побудили меня к применению «форсированного метода», а именно: позитивные и негативные фантазии переноса; фантазии инфантильных воспоминаний; фантазии онанизма. Приведу некоторые примеры на основе анализа, произведенного за последние недели. Один не страдающий отсутствием фантазии, но отягощенный надуманными идеалами пациент сталкивается в конце анализа с грубоватым замечанием врача (к которому относится дружественно), что позиция больного бессмысленна и, что, возможно, он будет отпущен без излечения. Вместо ожидаемой реакции мести, которую я одновременно провоцировал как повторение глубоких инфантильных процессов, имели место скучные, хотя и аффектированные фантазии. Я заметил, что ожидал от него проявления ненависти, но этого не случилось. В ответ он повторял слова благодарности и дружеского расположения. Я настойчиво добивался от него агрессивного отношения ко мне. Наконец проявились сначала робкие, а затем возрастающие фантазии агрессии, с явными признаками страха (выступил пот). Затем возникли фантазии галлюцинаторной силы (желание меня избить, выколоть глаза), внезапно перешедшие в сексуальную сцену, где я играл роль женщины, причем с очевидной эрекцией у пациента. Дальнейший анализ проходил под знаком форсированных фантазий, позволивших аналитику реконструировать инфантильную историю развития либидо пациента.

Другой случай. Пациентка утверждала, что не знает о непристойных именованиях гениталий и генитальных процессов. У меня не было основания для недоверия, но я указал ей, что она наверняка знала эти слова в детстве, затем они были вытеснены из сознания. Я предложил ей произнести любые слова или звуки, приходящие в голову, когда она думает о женских гениталиях. И она понемногу называла буквы, слога, пока не вышла на слово. Таким же образом составила слова, обозначавшие мужской член и половую связь. Посредством таких форсированных новообразований и ассоциаций появились вытесненный материал воспоминаний и сознательно утаенные знания.

Этот случай напомнил мне другой, когда пациентка в бесчисленных вариантах рассказывала о пережитом совращении, затемняя реальность и запутывая себя (и меня!). Каждый раз я фиксировал «придумку» новых деталей и подробностей. Я связывал эти утверждения (тогда ей было 9 лет!) со всем последующим поведением, когда она месяцами мучалась навязчивой идеей замужества с инаковерующим, далее — с поведением перед браком (по характеру удивительно наивном); наконец, отсутствием жалоб во время брачной ночи и т.д. Все эти фантазии понемногу привели к признанию действительных фактов. Ее последним защитным оружием была ненадежность памяти, выразившаяся в философском вопросе: «Нельзя же уверенно утверждать, что этот стул действительно является стулом!». Я парировал, что ныне надежность воспоминания поднята на уровень чувственного опыта, и на этой ноте мы с удовлетворением расстались.

Другая пациентка жаловалась на неприятные ощущения в гениталиях, которые иногда длились часами и мешали ей работать. Она была вынуждена неподвижно лежать, ни о чем не думая, до прекращения этого состояния, вплоть до сна. После того, как накопился достаточный материал анализа ее инфантильных объектов, переносимых на врача, я пришел к обоснованному выводу, что в ее случае подсознательно фантазировался сексуальный акт с отцом, а теперь с его нынешним заместителем — врачом. Преодолев определенное сопротивление, она признала факт непреодолимой тяги к онанизму и в движениях нижней части тела получала затем оргазмическое облегчение. Это она повторяла неоднократно. Анализ показал, что, рассказывая об этом, пациентка имела подсознательную надежду, что врач реализует ее фантазии. Врач, конечно, разъяснил пациентке ее скрытое желание и зафиксировал его в истории болезни. После этого ее фантазии изменились: она вообразила себя мужчиной с большим членом, а я превратился в женщину.

Аналитик объяснил ей, что тем самым она идентифицирует себя с отцом, желая освободиться от перенесенных в детстве отцовских «ласк». Это событие в жизни пациентки впоследствии отразилось на всей чувственной сфере ее отношений с мужчинами. Были и иные варианты фантазий — мужские ласки явно уретрально-эротического содержания, сексуальные отношения со старшим братом. Наконец она перешла к обычным женским фантазиям, и онанизм, несомненно, оказался продолжением первоначальных любовных отношений с отцом. Лишь малая часть этих фантазий выражалась ею спонтанно; как правило, я задавал определенное направление ее сновидениям и ответам, форсируя тем самым реакции на подсознательные переживания.

Полноценный анализ предполагает, что за «периодом заданий» необходим «период запрета», т.е. пациента надо подвести к такому состоянию, чтобы он не сопровождал фантазии онанистской разрядкой и связанными с ней нежелательными аффектами (тоска, ярость и пр.), тем более не переключал их на стадию истерии.

Приведенные примеры, полагаю, достаточно иллюстрируют мою практику «форсированных фантазий». Наряду с демонстрацией этого метода я обязан также сказать о некоторых противопоказаниях. «Фантастические задания», равно как и другие «активные» операции, оправданны лишь на завершающем этапе курса лечения при активном вмешательстве врача. Увы, иногда случаются болезненные промахи. Делать выводы из фантазий нельзя без сбора всего аналитического материала. Фрейд прав, говоря, что прогресс аналитической техники зависит от увеличения объема аналитических знаний. Необходим значительный опыт «неактивного анализа», прежде чем принять рискованное решение вмешательства в спонтанное продление лечения.

Опыт анализа подсознательной жизни и фантазий пациентов я накапливал, исследуя истоки их происхождения. Но не только. Я установил также, что длительность существования фантазий напрямую зависит от интенсивности переживаний детства, именуемых нами как инфантильные сексуальные сны. Большинство пациентов, у которых я был вынужден искусственно разбудить и форсировать фантазийную деятельность, выросли в семьях, где с раннего возраста излишне строго контролировалось поведение детей, где их так называемые недостойные привычки пресекались едва только намечались и где дети не могли узнать что-либо сексуальное. Это были хорошо воспитанные дети, не имевшие возможности для реального закрепления своих инфантильно-сексуальных побуждений. Оказывается, их закрепление, т.е. переживание, по-видимому — предусловие позднейшей свободы фантазирования и связанной с ней психической потенцией, а инфантильные фантазии воспитанных в строгости детей еще до их осознания становятся объектом «вытеснения». Проще говоря, некоторая мера инфантильной сексуальной жизни, что-то вроде «сексуальной травмы» не вредна, а даже стимулирует позднейшее нормальное поведение и особенно способность фантазировать. Мое утверждение полностью соответствует идее Фрейда о последствиях воспитания «на обычной земле и на первом этаже» («Введение в психоанализ»), ведущее к более спокойной оценке инфантильной травмы. Первоначально эти травмы считались источником истерии, но позднее Фрейд сам отказался считать их таковыми, обнаружив патогенность в бессознательных фантазиях, а не в реальных инфантильных переживаниях. Мы признаем, что определенная мера фактических переживаний в детстве является защитой от анормальных тенденций развития. Но «переживание» лишь в пределах некоего «оптимума», излишне интенсивные или слишком ранние могут обусловить вытеснение, способствовать бедности фантазии.

Бедность сексуальной фантазии «слишком воспитанных» (и их склонность к психической импотенции), отсутствие у детей чего-то действительно пережитого может привести к тому, что после освобождения от давления в период половой зрелости они не найдут возможности сознательно возвратиться к покинутым объектам и целям инфантильной сексуальности и тем самым не смогут выполнить предварительное условие нормального психосексуального развития.

17. К психоанализу сексуальных привычек
Дополнительный материал о технике терапии
(1925)

Мои последние эссе в области психоаналитики были посвящены вопросу дополнения терапевтической техники некоторыми активными мероприятиями. Работы имели общий характер и не затрагивали конкретику терапии, предоставив таким образом место для разных кривотолков. Считаю своей обязанностью более подробно изложить свой технический опыт, хотя и не прибегая к классификации, поскольку материал слишком обширен. Все же надеюсь, что показ наиболее характерных примеров, приведших к достижению успеха, будет способствовать теоретическому обоснованию активных методов в интересах аналитического знания. Разумеется, я укажу пределы применения активности и некоторые осложнения при ее внедрении. Призна вая известную односторонность метода, я не берусь защищать свои тезисы за счет уже достигнутых и вполне доказанных результатов. Я настоятельно подчеркиваю, что так называемая активность не заменяет существующий анализ, а лишь дополняет его отдельные позиции. Попытка подмены нынешней психоаналитической техники рядом активных мероприятий обречена на провал. Активность есть вспомогательное средство для аналитической работы, осуществляемой специалистом. Конечной целью психоаналитической терапии является, как и раньше, выявление неосознаваемых психических явлений посредством разбуженных воспоминаний и возможных реконструкций.