Глава IV. Об объективной оценке искажений памятников деревянного зодчества во второй половине XIX — начале XX века

 

Освещение искажений памятников народного деревянного зодчества культового назначения, данное в предыдущей главе, может показаться субъективным и тенденциозным, основанным лишь на личных «архитектурных симпатиях» или антипатиях автора. Тем более что подобный обзор искажений делается впервые и приведенные в нем оценки, да и вся концепция в целом, еще не вошли в широкий научный обиход и не стали привычными.

Чтобы рассеять возможные предположения такого рода, представляется уместным привести здесь еще некоторые выдержки из документов, касающихся перестройки конкретных памятников. Эти документы, составленные в свое время самим духовенством и его сторонниками, ценны именно тем, что они освещают вопрос с позиций заинтересованной стороны и как достоверный источник информации находятся вне всяких подозрений.

Вот, например, хронологическая подборка некоторых выдержек из «Летописи Шуйского прихода»*.

Заметим, для справки, что ансамбль Шуйского погоста (КАССР), состоящий из зимней (Богородицкой) церкви, летней (Предтеченской) церкви и отдельно стоящей шатровой колокольни, во второй половине XIX века получил полную меру атрибутов «сияющего благолепия». Поэтому перемены, происшедшие в его архитектуре, могут служить типичнейшим примером варварских обновлений и искажений всех вообще древних церквей.

Итак, «Летопись Шуйского прихода» сообщает, что:

«...В настоящее время обе церкви, хотя и сохраняют прежний наружный вид, но во многом имеют перемены. Так, например: обе церкви обшиты тесом, на самой церкви Иоанна Предтечи крыша черного железа, а главы обшиты белым железом. Внутри перемена такая: прежде в настоящей церкви было два алтаря с престолом во имя Иоанна Предтечи и Варлаама Хутынского, а ныне в церкви один алтарь и престол во имя Иоанна Предтечи; во имя же Варлаама Хутынского устроен храм в паперти на левую руку и прибавлен к ней еще придел во имя Павла Исповедника в паперти на правую руку. Сверх того иконостас устроен новый, резной, вызолоченный. Иконы старой, невысокой (! — А. О.), руки письма поновлены, хотя и в прежнем виде. Возобновление это было в 1837 году усердием Шуйского уроженца потомственного почетного гражданина П. П. Янкова с благословления бывшего тогда преосвященного Игнатия, архиепископа Олонецкого и Петрозаводского. Во уважение желанию возобновителя храма, с благословения того же архипастыря, устроен придел во имя Павла Исповедника, имя которого носил он» (т.е. возобновитель — П. Янков — А. О.).

В 1867 году «... получено разрешение епархиального начальства церковь Иоанна Предтечи внутри оштукатурить, наслать чистые полы и устроить три железные печи, чтобы церковь эта была теплой и внутри была более благолепною». В 1876 году другая (Рождественская) церковь «... со внутренней стороны обшита тесом на пожертвования коммерции советника И. Ф. Громова...». В 1887 году «... с разрешения епархиального начальства с основания исправлена стоящая отдельно от церкви колокольня». При этом «...вообще весь верх колокольни сделан новый, глава и крест тоже новые, обиты белым железом, причем шатер колокольни убавлен на одну сажень».

В 1890 году «... с благословения преосв. Павла, епископа Олонецкого и Петрозаводского — зимний деревянный небольшой вроде часовни без колокольни храм (Рождественский) разобран за ветхостью и мало-поместительностью его. Помещалось с трудом в него не более 200 человек (!)... Потолок был низкий, окна в нем были небольшие..., а иконы в темном фоне от времени до того зачернели, что трудно знать, где какое на них изображение... Бедность в утвари, мрачность, плохая топорная его отделка с грубою живописью каждому посетителю давали понятие о бедности прихода и нерадению его к храму». Новая церковь на этом же месте и того же названия строилась «...по проекту губернского архитектора С. В. Нюхалова... Строитель и благодетель храма нового есть петербургский купец Е. В. Остолопов».

В 1892 году «... с разрешения епархиального начальства начата радикальная перестройка деревянной ветхой церкви св. Иоанна Предтечи средствами... потомственного почетного гражданина, фабриканта В.М. Никитина... Перестройка церкви состояла по прежнему плану и фасаду без изменения», для чего «... был приглашен губернский архитектор Г. Лыщинский, который снял до постройки план и фасад с церкви, и оные по рассмотрению Губернским Строительным отделением были одобрены, и по сему проекту и под наблюдением того же архитектора велась и окончена перестройка церкви». При этом «... железная крыша положена новая, главы числом десять, и на них кресты сделаны новые и первые обиты черным, а последние — белым железом. Прежний иконостас перезолочен и резьбы немного убавлено... иконы переписаны по прежнему рисунку. В этом храме два придела, бывшие в паперти,...упразднены для увеличения храма... С перестройки же его и возобновлением иконостаса храм получил во всем благовидный и сияющий вид... Но по плану и фасаду храм ни в чем не изменился» (?—А. О.).

В 1894 году «... на средства... Остолопова и Никитина произведены ремонты в оных: а) в Рождество-Богородицкой стены с наружной стороны обшиты тесом и окрашены белилами..., вся крыша сего храма окрашена мумией, а главы медянкой; внутри... стены, потолки обиты тесом и окрашены белилами, полы окрашены охрою и сделана решетка и оная окрашена; одним словом, вся церковь прекрасно возобновлена; б) Предтеченская церковь то же самое внутри покрашена: полы, потолки, стены и с наружной стороны то же самое выкрашены стены белилами, крыша медянкою, а главы кобальтом на масле... В сие лето храмы благолепием украшены... пастыря заветное желание осуществилось».

 

 

«...два купца — уроженца деревни Сургуба (этого же прихода. А.О.) И. Н. Новожилов и М. С. Анчуков прислали богатую дарохранительницу ценою 65 руб. со стеклянным футляром, а третий купец, уроженец дер. Пустоши, Т. А. Великанов прислал в церковь мельхиоровый семисвечник ценою 35 руб. и выносной подсвечник ценою 15 руб.».

В 1891 году «... иконостас церкви Рождества Богородицы... на средства строителя Остолопова поновлен».

В 1894 году «... Священнику П. Громову выражена епархиальным начальством благодарность с признательностью за заботливость по возобновлению двух храмов...».

«От моcк. 1-й гильдии купца В. М. Никитина получены: бархатный ковер и деньгами на благоукрашение храма 400 р....

...от торговца И. П. Новожилова получены пожертвованные им металлические позолоченные сосуды и лампады;

...от торговца Т. А. Великанова... получено паникадило с хрустальными украшениями ценою 60 руб.».

И так далее вплоть до 1913 года!

Вряд ли этот документ нуждается в подробных комментариях. Он полностью подтверждает все то, что было сказано ранее. В прямой или завуалированной форме в нем показано все самое существенное, что имело отношение к судьбе древних церквей. Во-первых, представлены социальная сила и инициаторы обновлений — архиереи, губернский архитектор и Строительное отделение МВД, фабриканты и купцы, торговцы и кулаки. Во-вторых, раскрыты сам процесс обновления, его цель и задачи, типичные приемы, технические средства и конечные результаты. Здесь же отмечен приговор архиерея древней церкви, обрекаемой на снос под фарисейским предлогом ветхости, а на самом деле из-за ее маловместимости и «неприличной» архитектуры; показана постройка новой «благолепной» и вполне «приличной» церкви, которая, якобы, копирует старую, но тем не менее с народным зодчеством уже теряет всякую связь. И, наконец, в этом документе очень четко звучит благочестивая неприязнь духовенства и его союзников к «топорной» отделке и «грубости» древних деревянных церквей, а также и восторженные дифирамбы эклектичному благолепию. Конечно, в этом документе упомянуто далеко не все. Ничего не говорится, например, о дальнейшей судьбе старинной утвари, которую вытеснили многочисленные предметы культа фабричного производства — приношения «благодетелей». Не очень сильно, хотя и вполне отчетливо звучит здесь хула духовенства в адрес «топорной» архитектуры древних церквей и т.п. Но и того, что в нем есть, вполне достаточно: судьба старинной утвари из этого документа уже ясна сама собой, есть и множество других свидетельств о том, что она безжалостно выбрасывалась и гнила по чердакам и подклетам. А от мягкости выражений по поводу «неприличной» и «язычной» архитектуры древнерусских деревянных церквей сущность отрицательной оценки (даваемой духовенством всему культовому народному зодчеству и предметам народного творчества) не меняется.

Кроме «Летописи Шуйского прихода», разумеется, сохранилось немало и других аналогичных документов этого же периода. Все они, в

 

 

общем, подтверждают то же самое, лишь подчеркивая и выявляя одно или опуская и обходя молчанием другое. Некоторые из них были опубликованы в «Известиях Археологической Комиссии» и дают вполне доступный и обильный материал для критического осмысления происходивших процессов, многие еще хранятся в архивах и ждут исследователей. Вот, например, еще один документ, показывающий активную роль органов гражданской администрации в обновлении древних церквей и, в частности, роль губернских строительных комиссий, утверждавших проекты ремонтов и перестроек церквей, а иногда и разрабатывавших эти проекты.

По поводу ремонта шатровой церкви 1882 года в Олонце Олонецкая губернская строительная и дорожная комиссия прямо и без обиняков предписывала: «что, буде предполагается произвесть перестройку капитальную, то в таком случае необходимо изменить и самый фасад церкви, который по несоблюдению достоинств и приличия в архитекторском отношении не может быть оставлен в настоящем виде»*. А несколько позже тот же орган утвердил проект архитектора Даровицкого, который предложил: «... для украшения и приведения фасадов к византийскому стилю...» (!) самые обычные средства «благолепного обновления» — выравнивание по ранжиру и по одному шаблону всех окон, наружную и внутреннюю тесовую обшивку сруба, новое крыльцо, железные кровли, масляную окраску всего здания снаружи и внутри и т.п.**.

Обращают на себя внимание в документах этого времени (в том числе и в Шуйской летописи) неоднократно упоминаемые настойчивые заверения в том, что после очередных «обновлений» и даже перестроек заново «храм по плану и фасаду ни в чем не изменился», хотя приводимые тут же сведения находятся в прямом противоречии с этим утверждением.

Такие заверения сопутствуют почти всем записям о перестройках старинных церквей. Это, очевидно, чисто формальная дань и реверанс «...высочайшему повелению, прописанному в указе Святейшего Синода от 9 февраля 1827 года, коим повелено все древние памятники поддерживать»***. Кроме того, эти же заверения — и плод солидного невежества не только безграмотных «благодетелей» и духовенства, но и некоторых образованных представителей власти. Так, например, когда в 1909 году Петрозаводская губернская консистория подняла вопрос о сносе «за ветхостью» прекрасной шатровой церкви (1650 г.) в с. Яндомозеро, к слову сказать, благополучно существующей и поныне, то губернский архитектор авторитетно заявил в своем заключении, что она «... очень старой постройки, но в археологическом отношении ничего интересного и особого не представляет собой»**** (рис. на с. 148—151). И таких откровений в документах губернских консисторий — хоть пруд пруди.

Показательно в этом отношении и обновление одного из наиболее ранних памятников древнерусского деревянного зодчества — шатровой церкви в селе Лявля (1589 г.). Ее «благодетелем» был не невежественный купец, лишь прикоснувшийся к городской культуре, а сам архангельский губернатор Де-Траверсе, считавшийся просвещенным администратором и покровителем старины. Однако, он «реставрировал» эту церковь точно так же, как обновлялись в то время и все другие древние церкви. В результате такой «реставрации» у этого уникального памятника были уничтожены высокий подклет и галерея, висящая на консолях, а типовая палитра средств благолепного обновления была здесь использована полностью и без остатка (рис. на с. 112)*.

Однако трудно допустить мысль, что в органах гражданской и духовной власти не понимали, что все эти «кардинальные перестройки по прежнему плану и фасаду» находились в вопиющем противоречии с мерами по поддержанию древних памятников. Тенденция к маскировке таких перестроек под предлогом сохранения древних храмов в «прежнем виде» очень характерна для XIX века. Она проходит красной нитью через всю переписку, связанную с переустройством и ремонтом произведений монументального деревянного зодчества. А фраза «... радикально перестроена и благолепно обновлена, но с сохранением прежнего плана фасада...» превращается в неизменные штамп и формальность, сопутствующие чуть ли не каждому отчету местного причта о капитальных ремонтах и перестройках церквей.

Столь кричащее несоответствие между старым и новым обликом церквей не было только плодом невежества тех, кто писал эти лживые фразы. Конечно, невежества и непонимания историко-культурного и художественного наследия народного зодчества было тогда хоть отбавляй! Но не оно, и мы это подчеркиваем со всей определенностью, было главной причиной массовых репрессий против культовой народной архитектуры. Слишком уж настойчиво звучали заверения о сохранении прежнего вида обновленных церквей и навязчиво декларировалась эта ходульная и лживая формула, чтобы не увидеть за ней попытку усыпить бдительность тех, кто беспокоился за судьбу наследия древней архитектуры или был обязан следить за его сохранностью «по долгу службы». Слишком уж много этих фальшивых слов, чтобы не увидеть за ними круговую поруку «тройственного союза» и сговор «низов и верхов» государственной системы в осуществлении единой политики в области культовой архитектуры.

Противоречие между тенденциями к радикальным переделкам и к сохранению прежней архитектуры древних деревянных церквей заложено в самой основе двух взаимоисключающих указов Синода. Один из них «О правилах строения», служа интересам самодержавия прямо, действенно и непосредственно, получил самую широкую поддержку во всех звеньях государственной системы и сохранял свою жизненную силу,

внедряясь в практику все время и повсеместно. Другой же указ «О поддержании памятников старины», отражающий прогрессивные тенденции своего времени, остался декларативно-формальным, демагогическим актом, так как по самому своему содержанию противоречил интересам самодержавия. Он ограничивал возможности успешного утверждения идей официального православия и поэтому, не получая поддержки со стороны государственного аппарата, не дал и реальных результатов.

Эта же двойственность рельефно выступает и в деятельности Археологической комиссии, которая с 1889 года была призвана охранять памятники древности и регламентировать их реставрацию и переустройство*.

Вполне понятно, что как орган господствующей культуры Археологическая комиссия и не могла выполнять свою прямую функцию в той мере, в какой это было необходимо по условиям времени. Хотя она и защищала в какой-то мере памятники старины от прямого уничтожения и искажения, но делала это прежде всего с учетом интересов самодержавия и политики Синода. Поэтому вольно или невольно Археологическая комиссия поддерживала также и усилия епархий, направленные на перестройку и обновление деревянных церквей.

Достаточно просмотреть хотя бы несколько протоколов заседаний Археологической комиссии, посвященных переделкам памятников деревянного зодчества, чтобы увидеть двойственность ее деятельности и полную несостоятельность в решении принципиальных вопросов, поставленных действительностью. Да и могла ли Археологическая комиссия оправдать свое высокое назначение, если многие ее члены под самыми различными псевдонаучными предлогами протаскивали именно те «принципы» клерикально-буржуазного благолепия, с которым она должна была бороться? Так, например, полемизируя с В. Сусловым, пытавшимся отклонить ходатайство Архангельской консистории о разрешении переделать Климентовскую церковь на Кожском погосте, один из ее постоянных членов «...с энергией выступил в защиту начала местной самобытности в развитии архитектуры и предостерегал против злоупотребления опекою из центра: так легко заглушить ростки пробуждающихся на месте новых форм! ** Чего же надо более, если внутри самой Археологической комиссии невежественные и беспощадные обновления и искажения памятников старины могли рассматриваться как «начала местной самобытности» и «ростки пробуждающихся новых форм?!».

Показательны в этом отношении также и дебаты по поводу просьбы Костромской консистории о замене тесовой кровли на железную на церкви в селе Спас-Вежи (1628 г.). В этих дебатах все разногласия свелись, как ни странно, только к тому «... какая крыша обойдется дешевле в длительный срок»***. О чужеродности железного покрытия традициям древности и искажении памятника при этом не было обмолвлено ни единым словом! А таких непоследовательных решений Археологнче-

ской комиссии, когда в одном случае «...была разрешена... обшивка внутри тесом»*, а в другом «...не разрешена обшивка храма тесом внутри»**.., можно было бы привести сотни.

Столь же либерально, если не сказать беспринципно, Археологическая комиссия относилась и к деятельности местных Археологических обществ, к помощи которых она иногда прибегала, утверждая в дальнейшем их решения. Так, например, когда Московское археологическое общество разрешило, по просьбе Архангельской консистории, обновление церкви 1755 года в селе Воньга, то Археологическая комиссия утвердила это разрешение, и памятник был искажен до неузнаваемости***. Примерно то же самое произошло и со многими другими памятниками деревянного зодчества, что засвидетельствовано в ряде протоколов заседаний, опубликованных в «Известиях Археологической комиссии». Засвидетельствовано либо равнодушно, как само собой разумеющееся и обычное явление, либо с возмущением, исполненным глубокого негодования и протеста.

В Протоколах Археологической комиссии есть обильный материал, иллюстрирующий практическую беспомощность этого учреждения как органа охраны древностей. В этом отношении очень показателен факт искажения церкви XVII века в селе Сулонде Архангельской области. В «Известиях» приводится не только проект обновления этой церкви, отклоненный комиссией; тут же рядом показывается и общий вид церкви, который она получила после перестройки по этому отклоненному проекту****! То же самое можно увидеть и в протоколах о перестройке церквей в Ракулах*****, Кургоминском****** и во многих других селах.

И вообще, о протоколах, собранных в «Известиях Археологической комиссии», можно было бы написать печальную и поучительную повесть, так много в них отражено непримиримых противоречий между ее членами, взаимного непонимания, а также лженауки и пустословия! Чего стоят лишь одни высказывания ее лидера — князя Ширинского-Шихматова, который гораздо ревностнее пекся об обновлении древних церквей, чем об их сохранении!

Однако на общем безотрадном фоне массового уничтожения и искажения памятников древней национальной художественной культуры во второй половине XIX века отчетливо наметилась и противоположная тенденция.

В сложной обстановке идейно-общественной жизни пореформенной России эта тенденция явилась своеобразным отражением передовых

взглядов русских революционных демократов, оказавших огромное влияние на развитие отечественной гуманитарной науки, литературы и искусства. В основе этой прогрессивной тенденции лежало стремление познать все стороны жизни трудового народа, не только материальной, но и духовной. Огромный интерес, возникший в то время к народной художественной культуре, дал свои обильные плоды. Мотивы народного творчества широким потоком стали входить во все формы искусства и прочно утверждаться в литературе и музыке, театре и живописи. Не осталась в стороне, как известно, и архитектура. Именно в это время началось паломничество представителей русской интеллигенции к родникам русской национальной художественной культуры и в первую очередь на Север, где еще можно было найти памятники народного творчества, не тронутые мертвящим влиянием буржуазной культуры.

Эта прогрессивная тенденция к познанию древнерусского деревянного зодчества, как одной из форм самобытной народной национальной культуры, проявилась на первых порах в изучении, исследованиях и публикации материалов о его лучших, дотоле совсем неизвестных произведениях, а также и в критическом, резко отрицательном отношении к варварским искажениям этих сооружений, о которых речь шла выше.

Акад. Л. В. Даль, первый исследователь деревянного зодчества, посетивший Север в 1874 году в период разгула стихии обновления, писал» что «Епархиальное начальство... щедро награждает медалями и кафтанами за возобновление и поддержание старых строений (т.е. церквей, часовен и колоколен — А. О.), равно как и за их конечное истребление»*.

Об этом же писал в 1888 году и В. Суслов: «Везде, где только является какая-либо возможность сделать обновление древней церкви или создать новую, лежит печать жалкого подражания современности. Большинство виденных мной древних деревянных церквей переправлены в такой степени, что затеряны не только детали их, но искажены и самые формы»**.

Это же явление неизменно отмечали на протяжении всего последующего времени и все другие исследователи деревянного зодчества: Милеев Д., Покрышкин П., Каретников А., Грабарь И., Горностаев Ф., Романов К.;*** об этом же писали и многие художники, искавшие вдохнове-

ния в сокровищнице народного творчества Севера: Билибин И., Верещагин В., Шабунин Н., Плотников В.* и многие другие.

Д. В. Милеев — один из крупнейших знатоков древнерусского деревянного зодчества — очень четко определил свое предельно отрицательное отношение к благолепным обновлениям в трех формах. Во-первых, в прекрасных обмерах, на которых он показал памятники только в их подлинном, реконструированном виде, чем и отрицал все позднейшее и чуждое. Во-вторых, в несколько реставрированных им церквах, где его позиция получила свое реальное воплощение, о чем более подробно будет сказано ниже. И, в-третьих, в письменных отчетах об исследовании памятников, проводимых им по поручению Археологической комиссии.

Некоторые выдержки из одного такого отчета — о состоянии ансамбля Шеменского погоста Олонецкой губернии — раскрывают взгляды этого крупнейшего специалиста, быть может, и недостаточно полно и разносторонне, но зато вполне определенно и ясно. Предварительно заметим лишь, что еще в 1850-х годах старинная колокольня Шеменского погоста была заменена новой, а древнейшая клетская церковь (1522 г.) в 1865 году была обновлена, получив почти весь типовой набор аксессуаров благолепия. В 1911 году Олонецкая консистория возбудила ходатайство о разборке этой церкви и о постройке на ее месте «такой же» новой, в связи с чем Д. В. Милеевым и было произведено ее обследование.

Итак, «... в том же 1856 г. церковь обшита тесом... с окраскою стен охрой. Обшивка эта во многом обезобразила древние формы церкви; она сделана с претензией на стиль ампира, с карнизами, отделанными модульонами, которые еще более выделены их белой окраской. Сохранность тесовых крыш... оказалась довольно плохою, хотя они перекрывались вновь по церковной записи в 1887 г. и сделаны удвоенным тесом, в закрой, с двумя желобками на тесине, причем свесы крыш по-новому: с прямым обрезом... (т.е. без пикообразных окончаний — А. О.). Обшивку же крыш железом допустить нельзя, так как совершенно нарушается характер старины. Шейка и главка церкви обезображены сплошной обшивкой жестью. Было бы очень желательно удалить жесть... и восстановить древнее покрытие главки.

Переходя к описанию осмотра внутри церкви, надо заметить, что обезображивание также заметно здесь в значительной степени. Во-первых, в сенях трапезной сделан новый вход с запада, между тем как первоначальный вход был с северной стороны, где сохранились без переделки косяки и двери, ранее служившие входными. Теперь они заложены, снаружи зашиты общей обшивкой, тесом. Западная стена сруба сеней, когда-то служившая наружной, прорублена почти по всей длине с остав-

лением лишь на 1 аршин сруба у углов; через этот пролет и существует настоящий проход в сени церкви. К этой западной стене сеней церкви в настоящее время прилажен новый сруб колокольни, значительно исказивший общий вид церкви. Также нарушен первоначальный вид входных дверей из сеней в трапезную, они увеличены и сделаны удвоенными. При осмотре трапезной отмечено мной возмутительное ее обезображивание штукатуркой. Все стены трапезной оштукатурены с раскрашенной панелью. Потолок подшит новым тесом, а также сделаны заново и выкрашены полы трапезной... В северо-западном углу устроена новая печь (по церковной описи в 1874 г.). Переход из трапезной в церковь нестерпимо обезображен прорубкой открытого пролета, софит и откосы коего здесь широки, благодаря смежности двух срубов (от церкви и от трапезной); торцы этих обрезанных срубов обшиты холстом и окрашены белой краской, производя впечатление каменной арки. Что же касается собственно церкви, то стены ее также оштукатурены по дранке и обелены, потолок церкви зашит холстом и грубо размалеван звездами и херувимами... Нижние окна в церкви расширены, и в них сделаны новые рамы. При описании церкви необходимо отметить сохранившиеся здесь без переделок крохотные верхние окна, причем в северном окне даже сохранилась на месте древняя рама. Также сохранились без больших изменений два клироса с интересной обработкой; к сожалению, они выкрашены синей и зеленой масляной краской и испорчены надстройкой киотов. Алтарь церкви... весь обшит холстом и малярно окрашен красными звездами... Иконостас (конца XVIII в. — А. О.) по церковной записи... в 1867 г. окрашен вновь и резьба вновь позолочена. Иконы в церкви почти все древние (XVII и XVIII вв.), многие редких переводов. К большому сожалению, иконы значительно испорчены грубыми поновлениями (но не погублены). По церковной летописи поновление икон отмечено 1867 годом, где упомянуто, что «согласно указу Олонецкой консистории... иконы от пыли очищены и покрыты снова лаком...» В заключении имею честь доложить, что такой редкий памятник нашего деревянного церковного строительства, время постройки которого точно датировано 1522 годом, надо и беречь соответственно»*.

Далее идет описание искажений второй церкви Шеменского погоста — зимней, исполненное столь же справедливого возмущения. Здесь предлагаются самые скромные практические меры для сохранения памятника, предотвращения дальнейших искажений и восстановления подлинного облика интерьера: удаление штукатурки и печи. Скромными эти требования были отнюдь не потому, что Д. В. Милеев, писавший этот акт кровью своего сердца, не представлял себе полную меру средств восстановления подлинного облика всего памятника. А только потому, что рассчитывать на что-то большее в условиях разбушевавшейся стихии обновления и засилия эстетических норм господствующей культуры было бы просто нереальным дон-кихотством. Ибо самые скромные полумерные рекомендации, предлагаемые Археологической комиссией, на местах беспардонно попирались и, вопреки ее воле и в обход запретам, древ-

ние церкви неуклонно обновлялись. Обновлялись явочным порядком, по воле распоясавшихся местных благодетелей, чувствующих за своей спиной мощную поддержку высшей духовной и гражданской администрации.

С такой же горечью, негодованием и возмущением, как в актах Д. В. Милеева, отмечаются позднейшие искажения памятников всеми другими исследователями, изучавшими деревянное зодчество глубоко и серьезно. И каждое описание памятника почти всегда сопровождается припиской, что церковь в таком-то году — обычно в последней четверти XIX века — была обезображена тесовой обшивкой, жестяными кровлями, расширением окон, пристройками и т.п. И если не всегда за этой припиской идет заключение, что позднейшие наслоения не имеют с подлинным народным зодчеством ничего общего и находятся в вопиющем противоречии с его традициями, то сущность самих оценок от этого ничуть не меняется.

Прогрессивные начала получили свое отражение и в деятельности Археологической комиссии, выразителями которых в ней были по преимуществу специалисты, привлекаемые для ведения практических работ: П. П. Покрышкин, В. В. Суслов, Д. В. Милеев, А. В. Щусев, К. К. Романов и др. Наиболее полно эта тенденция сказалась не столько в противодействии искажениям старых сооружений, сколько в предотвращении их прямого уничтожения. Многие благополучно существующие и поныне памятники деревянного зодчества, обрекавшиеся духовенством на снос из-за «ветхости» и малопоместительности, были сохранены только благодаря противодействию со стороны Археологической комиссии. В их числе можно назвать уже упоминавшуюся шатровую церковь в селе Яндомозеро*, недавно сгоревшие шатровые церкви в Белой Слуде** и Панилове***, существующую и сейчас колокольню в селе Цивозеро**** и некоторые другие.

По инициативе и при участии Археологической комиссии были проделаны и первые опыты подлинной реставрации некоторых произведений деревянного зодчества, в которых утверждались принципы, прямо противоположные принципам клепикально-купеческого благолепия. В их числе — церкви в селах Пучуга (1788г.), Зачачье (1687 г.), Панилово (1600 г.), Верховье (XVII в.), Челмужи (1605 г.) и колокольня в Цивозеро (1658 г.). Реставрация этих памятников — первая в России — была проведена в самом конце XIX и начале нашего века под руководством крупнейших исследователей северного деревянного зодчества — архитекторов Д. В. Милеева, А. А. Каретникова.

Не касаясь прикладной стороны методики, воплощенной в реставрации этих памятников, отметим лишь то, что лежало в ее основе. Именно глубокую органическую неприязнь самих реставраторов к пошлому, вульгарному, убийственному в эстетическом отношении мещанскому благолепию (это их слова!); преклонение перед чарующей простотой и

национальной самобытностью русского деревянного зодчества; страстную любовь к нему и глубокое понимание его особенностей и традиций; умение разбираться в подлинном и наносном, словом, во всем том, без чего немыслима творческая деятельность реставратора.

Однако, как писал сам А. А. Каретников, настоящая реставрация древних церквей в то время на местах «... не встречает ни в ком сочувствия...» и что нет «...на верхах у администрации, как духовной, так и светской, никакого интереса к памятникам своего родного величавого зодчества...»*. Именно поэтому-то научная реставрация тогда не получила распространения и ограничилась лишь восстановлением пяти отмеченных памятников. Этот же мотив неодобрительного отношения духовной и гражданской администрации к восстановлению древних церквей в их подлинном виде неизменно звучит и в других письмах А. А. Каретникова и Д. В. Милеева, адресованных Археологической комиссии и П. П. Покрышкину. Из них отчетливо видно, что со стороны высших органов государственной власти идея подлинной реставрации древних церквей неуклонно встречала глухое, упорное и непреодолимое сопротивление.

Чрезвычайно любопытна и показательна в этом отношении печальная судьба и самого Каретникова. Вместо того, чтобы, будучи епархиальным архитектором, проводить в жизнь политику Синода и обновлять «языческие» церкви, как этого требовали «постановления о сем», он настолько увлекся настоящей реставрацией древних храмов, что не заметил своего полного одиночества в этом прекрасном рвении и не увидел того зла, которое причиняла его подвижническая деятельность букве к духу официального православия.

В результате под лживым и подтасованным предлогом Архангельская консистория категорически предложила ему: «в четырехдневный срок подать в отставку»**. Не имея ни одного замечания за все время своей службы, А. А. Каретников не понял истинной причины своего увольнения и обжаловал его в Синод. Но как и должно было случиться, обжаловал безрезультатно. Произошла именно та «вопиющая несправедливость», которую сам он предвидел заранее, полагая «...что Синод не зойдет в подробности дела»***. Но в Синоде, очевидно, прекрасно разобрались в истинной сущности дела, т.е. в том, что реставрация древних деревянных храмов — памятников народного зодчества — находится в непримиримом противоречии с политикой радикального обновления этих храмов в духе сияющего благолепия. Именно поэтому жалоба А. А. Каретникова осталась без «последствий», а первый в России талантливый архитектор-реставратор памятников деревянного зодчества был вынужден оставить свое любимое дело и стать губернским дорожным инженером.

* *

*

Подводя итог всему сказанному в третьей и четвертой главах, можно сделать два обобщения.

Во-первых, массовое уничтожение, искажение и радикальное преобразование архитектуры древних культовых зданий — это отнюдь не этап поступательного и тем более прогрессивного исторического развития самобытной народной архитектурно-художественной и строительной культуры. Напротив, все это представляет собой акт грубого и жестокого насилия государства над лучшими произведениями народного зодчества и результат последовательно проводимой идеологической политики самодержавия, направленной на полное искоренение из архитектуры этих памятников демократического содержания и эстетических идеалов самых широких слоев русского народа.

Во-вторых, эта политика эстетического насилия получила свое четкое и зримое материализованное выражение в конкретных архитектурных формах искаженных памятников. Традиционная деревянная архитектура воплощена в подлинном ядре памятника, ныне скрытом под наружной и внутренней декоративными облицовками. А позднейшая официальная архитектура представлена самой этой облицовкой и всей ее эклектичной атрибуцией.

Словом, все что принесло в культовое зодчество так называемое благолепие — все это совершенно искажает представление не только о подлинной архитектуре отдельных памятников, но и обо всем древнерусском деревянном зодчестве. Все это безмерно снижает, а порой и совсем уничтожает высокие архитектурные достоинства произведений народного зодчества и неизбывную силу их эмоционально-художественного воздействия. Все это несказанно обедняет сокровищницу русской народной национальной культуры и что самое страшное, под видом народной культуры преподносит неподготовленному массовому зрителю самую разнузданную эклектику и пропагандирует самые низкопробные эстетические вкусы.

Преломляя эти существенные обобщения под углом зрения методологии реставрации, можно сделать два главных вывода.

1. Все позднейшие элементы памятника, образующие на нем декоративный футляр, скрывающий его подлинную архитектуру, представляют собой чуждое наслоение на этом памятнике, причем чуждые не только по конкретным архитектурным формам, несовместимым с формами деревянного зодчества по внешнестилистическим признакам. Это наслоение чуждо и активно враждебно самой природе народного зодчества, его творческому методу и архитектурно-конструктивным традициям.

2. Удаление этого чуждого наслоения (т.е. всех элементов благолепного обновления) составляет главную идейно-художественную задачу реставрации каждого памятника деревянного зодчества как искусства и как произведения народной художественной культуры.