Сила в смирении

Почему в вечность мы смотрим вперёд, а не назад? Каждый человек ве­чен, каждый куст, травинка, мотылёк, потому что его существование до настоящего момента непрерывно.

И то, что будет – так же вечно, потому что вечно прошлое. Существо­вание эволюционно, но теория эволюции не учитывает именно вечности сзади нас, а берёт конкретный случай Земли, Галактики, Вселенной и то­му подобное. Глупо пытаться объяснять вечное конкретным.

Непознаваемость мира не должна бесить человека. И не в гордыне де­ло. Гордыня всегда от крайней неуверенности.

Почему не должна бесить? Потому что человек – бесконечно малая час­тица вечности, ничто, и в то же время – её центр, узел. Единственное лекарство от неуверенности, отчаяния – осознание себя в центре, осоз­нание того, что ты был и будешь всегда.

Конечно, Бог существует. Так же как существует для младенца мать, для собаки хозяин. Мать говорит: «Не трогай – обожжёшься!». Ребенок трогает, обжигается, и боготворит мудрость матери.

Замыслы Бога непонятны не потому, что Он их скрывает. Собака не по­нимает, почему она сторожит дом. Но сторожит. И ей бесполезно объяс­нять право собственности. Хотя само право может быть абсурдным и несп­раведливым.

Венец творенья, человек – венец конкретного творенья. Почему не надо объяснять целей творенья? Потому что они необъяснимы. Собака по­лучает корм и конуру, зная, что она ведёт себя как надо. Человек по­лучает удовлетворение от жизни, когда ведёт себя как надо. Единствен­ный общий закон – послушным быть легче.

Но глупая собака может только лаять. Хорошая собака может даже сом­неваться и бунтовать против хозяина, убегать от него.

Она – лучшая. Но всего лишь собака, как бы ни любил её хозяин.

Печально.

Сирота

Атеизм приобретает смысл только в том случае, если Бог существует. Если Бога нет, то ни атеизма, ни смысла также не существует. Атеисты, если отбросить из их числа подлинных зверей – глубоко несчастные лю­ди, полные сироты. Подлинные же звери – это те, кто примазывается к любой идее, позволяюшей им жрать, пить, рвать – садистически.

Только ли неверие в Бога укрепляет атеистов в их горе? Видимо, нет. Это тот тип героических, пафосных людей, который так любим со времен непослушного Каина человечеством. Человечество в данном случае – это молчаливая толпа, наблюдающая перебранку заведомо сильно­го (Бога) и заведомо слабого (атеиста), и – вполне готовая исполнять любые пожелания сильного – душой на стороне слабого.

Когда Розанов говорит о неполноте сотворения мира, об ошибке Отца, которую тот заметил слишком поздно, это и есть голос сироты, желающего верить в то, что родители живы и разыскивают его. Как это ни издева­тельски звучит.

Хотя, в сущности, весь атеизм стоит именно на сиротстве, на страхе смерти. Страдания человека больше умственные, чем физические. Физичес­ки я могу ощущать счастье бытия в тарелке каши и в смене погоды. Но если смерть – благо? Где тогда оказываются обиды атеистов? Если смерть – это финишная лента, за которой победителей ждёт ликующая толпа друзей и любимых? А сейчас они страстно болеют за тебя – потерпи, ну? ещё немного!

Но если жизнь для меня – изумительна, если я наслаждаюсь даже её неполнотой, скудостью, если не хочу терять её, не хочу иной жизни (а эта безусловно конечна)? Кто же я, как не сирота?