Контрольные точки

Проанализируйте предложенный фрагмент по следующим вопросам:

- определите название текста, частью которого является фрагмент, его автора;

- укажите время создания произведения, литературный род и жанр (докажите), литературное направление, к которому принадлежит текст;

- назовите основные признаки литературного направления, к которому относится произведение (подтвердите примерами из отрывка);

- определите основные изобразительно-выразительные средства, фигуры речи, используемые автором, и их назначение в раскрытии идейно-тематического замысла;

- определите место данного фрагмента в художественном целом произведения.

1. Порой ей приходило в голову, что ведь это же лучшие дни ее жизни, так называемый медовый месяц. Но, чтобы почувствовать их сладость, надо, очевидно, удалиться в края, носящие звучные названия, в края, где первые послесвадебные дни бывают полны такой чарующей неги! Ехать бы шагом в почтовой карете с синими шелковыми шторами по крутому склону горы, слушать, как поет песню кучер, как звенят бубенчиками стада коз, как глухо шумит водопад и как всем этим звукам вторит горное эхо! Перед заходом солнца дышать бы на берегу залива ароматом лимонных деревьев, а вечером сидеть бы на террасе виллы вдвоем, рука в руке, смотреть на звезды и мечтать о будущем <…> Как бы хотела она сейчас облокотиться на балконные перила в каком-нибудь швейцарском домике или укрыть свою печаль в шотландском коттедже, где с нею был бы только ее муж в черном бархатном фраке с длинными фалдами, в мягких сапожках, в треугольной шляпе и кружевных манжетах!

Вероятно, она ощущала потребность кому-нибудь рассказать о своем душевном состоянии. Но как выразить необъяснимую тревогу, изменчивую, точно облако, быстролетную, точно ветер? У нее не было слов, не было повода, ей не хватало смелости.

 

2. — А у кого жизнь может быть такой блистательной, как у меня?— сказал он, и взгляд его загорелся.— Вы молоды, кровь у вас играет, а в голове от этого туман. Вы глядите на горящие го­ловни в камине и видите в огоньках женские лица, а я вижу толь­ко угли. Вы всему верите, а я ничему не верю. Ну что ж, сберегите свои иллюзии, если можете. Я вам сейчас подведу итог человече­ской жизни. Будь вы бродягой-путешественником, будь вы домо­седом и не расставайтесь весь век со своим камельком да со своей супругой, все равно приходит возраст, когда вся жизнь — только привычка к излюбленной среде. И тогда счастье состоит в упраж­нении своих способностей применительно к житейской действи­тельности. А кроме этих двух правил, все остальные — фальшь. У меня вот принципы менялись сообразно обстоятельствам,— прихо­дилось менять их в зависимости от географических широт. То, что в Европе вызывает восторг, в Азии карается. То, что в Париже счи­тают пороком, за Азорскими островами признается необходимо­стью. Нет на земле ничего прочного, есть только условности, и в каждом климате они различны. Для того, кто волей-неволей приме­нялся ко всем общественным меркам, всяческие ваши нравствен­ные правила и убеждения — пустые слова. Незыблемо лишь одно единственное чувство, вложенное в нас самой природой: инстинкт самосохранения. В государствах европейской цивилизации этот инстинкт именуется личным интересом.

 

3. Морщины и наросты на поверхности – дело времени. Следы грубого насилия, выбоины, проломы – дело революции, начиная с Лютера и кончая Мирабо. Увечья, ампутации, изменения в самом костяке здания, так называемые «реставрации» - дело варварской работы подражавших грекам и римлянам ученых мастеров, жалких последователей Витрувия и Виньоля. Так великолепное искусство, созданное вандалами, было убито академиками. К векам, к революциям, разрушавшим по крайней мере беспристрастно и величаво, присоединилась туча присяжных зодчих, ученых, признанных, дипломированных, разрушавших сознательно и с разборчивостью дурного вкуса, подменяя, к вящей славе Парфенона, кружева готики листьями цикория времен Людовика ХV <…> Это здание переходного периода. Не успел саксонский зодчий воздвигнуть первые столбы нефа, как стрельчатый свод, вынесенный из крестовых походов, победоносно лёг на широкие романские капители, предназначенные поддерживать лишь полукруглый свод…

 

4. Он, затихнув, ждал, чувствуя, что и сам погружается в дрему.

Словно ведая, что они повязаны одним смертным концом, рыба не торопилась разлучаться с ловцом и с жизнью, рулила хвостом, крыльями, удерживая себя и человека на плаву, работала жабрами, и чудился человеку убаюкивающий скрип сухого очепа зыбки. Морок успокоительного сна накатывал человека, утишая его тело и разум.

Зверь и человек, в мор и пожары, во все времена природных бед, не раз и не два оставались один на один – медведь, волк, рысь – грудь в грудь, глаз в глаз, ожидая смерти иной раз много дней и ночей. Такие страсти, ужасы об этом сказывались, но чтобы повязались одной долей человек и рыба, холодная, туполобая, в панцире плащей, с желтенькими, восково плавящимися глазками, похожими на глаза не зверя, нет – у зверя глаза умные…

 

5. … Она вся точно в лихорадке теперь. То мне кричит: «За тебя как в воду иду. Скорей свадьбу!» Сама торопит, день назначает, а станет подходить время – испужается али мысли другие пойдут – бог знает, ведь ты видел же: плачет, смеется, в лихорадке бьется. Да что тут чудного, что она и от тебя убежала? Она от тебя и убежала тогда, потому что сама спохватилась, как тебя сильно любит. Ей не под силу у тебя стало. Ты вот сказал давеча, что я ее тогда в Москве разыскал; неправда – сама ко мне от тебя прибежала: «Назначь день, говорит, я готова! Шампанского давай! К цыганкам едем!» - кричит!.. Да не было бы меня, она давно бы уж в воду кинулась; верно говорю. Потому и не кидается, что я, может, еще страшнее воды. Со зла и идет за меня… Коли выйдет, так уже верно говорю, что со зла выйдет…

 

6. Как все кругом меня изобличает

И вялую мою торопит месть!

Что человек, когда он занят только

Сном и едой? Животное, не больше.

Тот, кто нас создал с мыслью столь обширной,

Глядящий и вперед и вспять, вложил в вас

Не для того богоподобный разум,

Чтоб праздно плесневел он. То ли это

Забвенье скотское, иль жалкий навык

Раздумывать чрезмерно об исходе,—

Мысль, где на долю мудрости всегда

Три доли трусости,— я сам не знаю,

Зачем живу, твердя: «Так надо сделать»,

Раз есть причина, воля, мощь и средства,

Чтоб это сделать.

 

7. О свод небес, о ветры быстрокрылые,

О рек потоки, о несметных волн морских

Веселый рокот, и земля, что все гудит,

И солнца круг, всевидец,— я взываю к вам:

Глядите все, что боги богу сделали!

Глядите, какую меня обрекли

Муку терпеть тысячи лет,

Вечную вечность!

Эту позорную казнь изобрел

Блаженных богов новоявленный вождь.

От боли кричу, которой сейчас

Казнюсь, и от той, что завтра придет.

 

8. Но к счастью, между мной и диким зеленым океаном – стекло Стены. О великая, божественно-ограничивающая мудрость стен, преград! Это, может быть, величайшее из всех изобретений. Человек перестал быть диким животным только тогда, когда он построил первую стену <…> когда мы этой Стеной изолировали свой машинный, совершенный мир – от неразумного, безобразного мира деревьев, птиц, животных…

Сквозь стекло на меня – туманно, тускло – тупая морда какого-то зверя, желтые глаза, упорно повторяющие одну и ту же непонятную мне мысль. Мы долго смотрели друг другу в глаза – в эти шахты из поверхностного мира в другой, заповерхностный. И во мне копошится: «А вдруг он, желтоглазый, - в своей нелепой, грязной куче листьев, в своей невычисленной жизни – счастливее нас?»

 

9. Бегут арабы: так судил творец.

Карл и бароны мчатся им вослед.

Король кричит: «Вершите суд и месть!

Воздайте за родных и за друзей,

Вы утром их оплакивали смерть».

«Да будет так!» - гремят полки в ответ.

Французы мавров бьют что силы есть.

Удастся лишь немногим уцелеть.

10. «Никого не осталось. Один умер. Другой сам себя убил. И только остался жив тот, кого следовало убить, на кого она покушалась, но промахнулась, это чужое, ненужное ничтожество, превратившее ее жизнь в цепь ей самой неведомых преступлений. И это чудище заурядности мотается и мечется по мифическим закоулкам Азии, известным одним собирателям почтовых марок, а никого из близких и нужных не осталось.

Ах, да ведь это на Рождестве, перед задуманным выстрелом в это страшилище пошлости, был разговор в темноте с Пашей-мальчиком в этой комнате, и Юры, с которым тут сейчас прощаются, тогда еще в ее жизни не было».

И она стала напрягать память, чтобы восстановить тот рождественский разговор с Пашенькой, но ничего не могла припомнить, кроме свечки, горевшей на подоконнике, и протаявшего около нее кружка в ледяной коре стекла.

Могла ли она думать, что лежавший тут на столе умерший видел этот глазок проездом с улицы и обратил на свечу внимание? Что с этого, увиденного снаружи пламени, - «Свеча горела на столе, свеча горела», - пошло в его жизни его предназначение?