Экспозиция и общее членение темы 4 страница

При этом мы, оставаясь в рамках предварительного осмысления, хотели бы прояснить, насколько положение об основании является могущественным принципом. В каком отношении мы должны понимать его могущественность? Смысл его могущества был бы чересчур ограничен, если бы мы свели могущество principium rationis только к той роли, которую он исполняет внутри философии Лейбница, обладающей, как и любая другая философия Нового времени, характером системы даже тогда, когда эта система не подается как готовое мыслительное строение.

Положение об основании служит задающим меру принципом внутри лейбницевской системы лишь потому, что этот принцип относится ко всему, что есть. Ведь формулировка, которую сам Лейбниц называл вульгарной, гласит: nihil fit sine causa. «Ничего не происходит без причины», т.е. ничто не становится чем-то сущим без причины. Вульгарная формулировка положения об основании не является ложной, однако она не точна в лейбницевском смысле. Principium rationis, который может быть применен ко всему, что каким-либо образом есть, управляет не только областью природных процессов, но также и областью, которую мы сегодня называем «историей». Более того, природа и история принадлежат к сущностной цельности сущего (das Wesensganze des Seienden), которую Лейбниц в соответствии с самым ранним словоупотреблением западноевропейского мышления называет «Natura». Это слово пишется с большой буквы. Один из самых глубоких в ряду поздних и трудных для понимания трактатов Лейбница соответственно начинается словами (Gerh. VII, 289 ff.): Ratio est in Natura, cur aliquid potius existat quam nihil. «В Природе есть основание для того, почему скорее существует нечто, а не ничто». Под «Природой» здесь не подразумевается некая сфера сущего в отличие от какой-либо другой. «Природа» названа сейчас в том смысле, который мы мыслим, когда говорим о природе вещей: Natura, quam rebus tribuere solemus (Gerh. IV, 504 ff.); «Природа, которой мы обычно наделяем вещи, приписываем ее им». Соответствующим основанию в понятой таким образом природе вещей является то, почему скорее существует нечто, а не ничто.

Первое и решающее слово этого трактата, а именно слово Ratio, в рукописи подчеркнуто. В одном из следующих предложений Лейбниц говорит: Еа ratio debet esse in aliquo Ente Reali seu causa. «Это основание (в <природе> вещей, соответственно чему они как раз имеют такую склонность — скорее существовать, чем не существовать) должно каким-либо образом присутствовать в действительно сущем (Wirklichen Seienden) или в его причине». Должна существовать некая первая причина. В следующем предложении это существующее названо ultima ratio Rerum, предельным (высочайшим) образом сущим основанием всех вещей (der äuβerste (höchste) seiende Grund aller Dinge). И Лейбниц добавляет: et (а именно illud Ens necessarium) uno vocabulo solet appellari DEUS, «и (то сущее, которое необходимо в качестве высочайшего основания) обычно обозначается словом "Бог"».

Сущностная цельность сущего, даже сама prima causa, Бог, управляется principium rationis. Область влияния положения об основании охватывает все сущее, включая и его первую сущую причину. Благодаря этому указанию могущество principium rationis становится еще очевиднее. Но, собственно говоря, это демонстрирует нам лишь объем его сферы влияния.

Однако мы спрашиваем о том, что является властвующим в могущественном принципе. Это властвующее мы рассматриваем тогда, когда придерживаемся той формулировки principium rationis, которую Лейбниц в отличие от вульгарной считал строгой и единственно авторитетной. Эта строгая формулировка principium rationis проявляется в соответствующем уточненном названии. Оно гласит: principium reddendae rationis: основоположение основания, которое должно быть возвращено обратно (der Grundsatz des zurückzugebenden Grundes). Это означает, что в соответствии с положением об основании само основание ни где-либо, ни каким-либо образом не наличествует в неопределенном и безразличном нам. Основание как таковое требует своего возвращения обратно в качестве основания — обратно (ге) именно в направлении чего-то репрезентирующего, т.е. в направлении представляющего субъекта и через него для него же. Основание требует своего проявления повсюду таким образом, что все в области этого требования кажется следствием, т.е. должно быть представлено как последовательность. Лишь то, что так изображается нашему представлению и так противо-стоит (be-gegnet) нам как установленное и поставленное на свое основание, признается надежно стоящим (sicher Stehendes), т.е. предметом. Лишь стоящее таким образом является тем, о чем мы с уверенностью можем сказать: «Оно есть».

Лишь это в обоснованном представлении приведенное к стоянию нечто (das in einem begründeten Vorstellen zum Stehen Gebrachte) может быть признано сущим. Но представление является обосновывающим тогда, когда то или иное основание в качестве обосновывающего доставляется представляющему субъекту. Поскольку это происходит, и только поэтому, представление удовлетворяет требованию обоснования. Но это требование говорит в самом основании, поскольку как таковое оно требует до-ставки (die Zu-stellung) во всяком представлении. Властвующим в положении об основании является требование доставки основания. Это требование, reddendum, властвует над всяким человеческим представлением. Однако, несмотря на это principium reddendae rationis не является лишь принципом познания. Дело обстоит иначе: согласно ведущей мысли философии Нового времени, нечто «есть» лишь потому, что обоснованное представление обеспечило его для себя в качестве своего предмета; поэтому principium reddendae rationis остается высочайшим основоположением не только познания, но в то же время и основоположением предметов познания.

Все, что есть, есть в связи с..., являясь самим следствием основания, и таким образом есть вследствие и сообразно с требованием доставки основания, каковое требование и говорит в положении об основании как в principium reddendae rationis. Сказанное можно прояснить и одновременно подтвердить, если в процитированных предложениях Лейбница проследить его мысль в обратном направлении, дойдя до того, на чем они основываются, согласно собственным высказываниям Лейбница.

В качестве ultima ratio природы, в качестве предельного, высочайшего и таким образом первого сущего основания для природы вещей можно установить то, что обычно называют словом «Бог».

В природе вещей есть основание для того, что скорее нечто есть, чем для того, что ничего нет. Это основание зовется Богом как первейшей сущей причиной всего сущего. Однако чем ценно положение, гласящее: «Должно быть основание для того, что скорее есть нечто, чем для того, что ничего нет»? Этим положением Лейбниц начинает свой трактат. Стоит повторить его дословно: Ratio est in Nature, cur aliquid potius existat quam nihil. «В Природе есть основание для того, почему скорее существует нечто, а не ничто». Но теперь это передвинутое на первое место положение уже само является неким следствием, а именно следствием положения об основании. Непосредственно в связи с вышеназванным положением Лейбниц продолжает: Id consequens est magni illius principii, quod nihil fiat sine ratione. «Это — а именно то, что говорится в первом предложении, — является consequens, следствием того principium magnum, того великого основоположения, которое говорит, что ничего не появляется, т.е. ничего не попадает в бытие без основания».

Если говорить наиболее радикально, это означает, что лишь постольку, поскольку положение об основании является действительным, существует Бог. Тотчас снова возникает вопрос: А насколько действительно положение об основании? Если положение об основании является принципом, обладающим могуществом, то в его властвовании (in seinem Machten) заключается некий род действия (eine Art von Wirken). На самом деле, в упомянутом трактате (n. 2) Лейбниц говорит о том, что высочайшим положениям подобает некое действие, efficere. Однако всякое действие (согласно положению об основании) требует причины. Но первой причиной является Бог. Следовательно, положение об основании действительно лишь постольку, поскольку существует Бог. Однако Бог существует лишь постольку, поскольку положение об основании является действительным. Такое мышление движется по кругу. Правда, мы останемся далеко за рамками лейбницевского мышления, если предположим, что он успокоился, приняв это круговое отношение, которое легко можно продемонстрировать как не совсем правильное или же вовсе выдать за ошибочное. Никому из нас, пожалуй, эти процитированные предложения Лейбница не представляются абсолютно понятными. Прежде всего и единственно важно теперь быть проницательными: положение об основании постольку является властвующим над всем принципом, поскольку основание, согласно строгой формулировке основоположения, претендует на то, что все, что есть, есть вследствие, т.е. благодаря специально осуществленному выполнению требования основания. Впредь важно не терять из виду то, что в первой строгой формулировке положения об основании проявляется требовательный характер основания.

Principium reddendae rationis требует, чтобы всякое представление предметов являлось неким обосновывающим себя представлением, а значит, чтобы и сам предмет в таком представлении так или иначе был обоснован, т.е. обеспечен.

Но теперь наука Нового времени понимается как превосходный способ обосновывающего представления предмета. Согласно этому, она покоится на основоположении основания, которое должно быть доставлено. Без науки Нового времени не было бы ни одного современного университета. Если мы признаем себя принадлежащими сейчас университету, то двигаемся по земле, на которой покоится сам университет. Это и есть положение об основании. Однако стоит удивляться тому, что мы еще никогда до сих пор не встречались здесь с положением об основании. И таким образом высказывание, заключающееся в том, что университет покоится на положении об основании, было бы преувеличенным и весьма странным утверждением.

Если университет построен не на самом положении, то, возможно, на том, что говорит это положение? Мы слышали, что оно говорит о reddendum. В положении говорит требование доставки основания для всех высказываний, для любого оказывания. Откуда говорит это требование основанием своей доставки?

Заключается ли это требование в сущности самого основания? Прежде чем зайти в своих вопросах так далеко, мы ограничивались тем, что справлялись, прежде всего, у самих себя, слышим ли мы требование доставки основания. Мы должны были ответить: «Да» или «Нет». Да — если недавно у нас в ушах настойчиво звучало требование доставки основания. Нет — если мы едва ли могли расслышать это насущное требование. Где бы мы ни были, мы всегда двигаемся в области излучений требования доставки основания. И в то же время непривычно тяжело специально обращать внимание на это требование, чтобы расслышать в нем тот язык, на котором оно собственно говорит. Мы используем аппаратуру, чтобы устанавливать и контролировать радиоактивность атмосферы. Но не существует ни одного аппарата, который помог бы нам услышать требование, взывающее о доставке основания. Правда, самим своим наличием аппараты подтверждают и наличие того, что они регистрируют, т.е. того, что сейчас могущественное положение об основании разворачивает свое властвование способом, до сих пор несуществующим для слуха.

Ибо человечество зашло сейчас так далеко, что даже ту эпоху, в которую вступило его историческое бытие, называет в соответствии с открытием ставшей ему доступной атомной энергии. Мы живем, как говорится, в атомный век.

Мы вовсе не нуждаемся в разгадке того, о чем это говорит. Кому хочется брать на себя смелость совершить это разгадывание? Ведь сегодня мы можем делать нечто иное. Любой может пространно рассуждать о том тревожном, что скрывается под, на первый взгляд, безобидным именем, присвоенным веку. Человек определяет эпоху своего исторического бытия, исходя из напора и расположения природной энергии.

Dasein человека отчеканено атомом. Это слово называет сегодня то, что в настоящее время, пожалуй, доступно «мышлению» лишь незначительного числа людей. Между тем, характеристика эпохи в качестве атомного века отображает то, что есть. Ибо остальное, то, что существует и называется еще культурой: театр, искусство, кино и радио, но также литература и философия, даже вера и религия — все это, прихрамывая, только плетется за тем, что налагает на век отпечаток атомного века. Об этом может сообщаться различными способами, чем собственно и занимаются сегодня крайне ловко и услужливо «иллюстрированные газеты». Такой род «информации», разумеется, также лишь примета времени. «Информация», слово иностранного происхождения, здесь больше подходит, поскольку подразумевает непосредственное, единовременное сообщение и уведомление, принимая которое, читатель и слушатель ко всему прочему подвергает себя незаметной чеканке (Prägung) (формированию). Мы больше не позволим ускользнуть от нашего вдумчивого взгляда тому, что эпоха истории человечества отчеканена атомом.

Однако атомный век не мог бы существовать без науки об атоме. Это, как обычно говорится, азбучная истина. И все же она содержит в себе нечто лишь наполовину продуманное (если нас это удовлетворит). Между тем, мы можем и даже должны спросить: «Откуда происходит наука об атоме?» Она управляется дисциплиной, которая зовется ядерной физикой, но сегодня уже более подобающим ей образом обозначается как физика элементарных частиц. Ведь до недавнего времени современная наука об атоме знала лишь протон и нейтрон в качестве таких частиц. А сегодня их известно уже более десяти. И наука уже вовлечена в то, чтобы перевести обратно это рассеянное многообразие в некое новое единство как нечто несущее (als das Tragende). Что означает эта вовлеченность, которая подталкивает науки к тому, чтобы всегда обеспечивать более соразмерное единство того, что предлагает себя ему в качестве представимого наличия (als vorstellbarer Bestand) теорий и наблюдаемых фактов? Уже упоминалось, что вопросы наук все снова и снова подстрекаются к тому, чтобы устранять возникающие противоречия. Это устранение происходит благодаря продвижению при разрешении противоречий в неком единстве, пригодном для того, чтобы удерживать это нечто, которое видимым образом противоречит себе, т.е. для того, чтобы давать ему некое основание. В вовлеченности представления и вопрошания помимо противоречий правит еще и требование доставки соответствующего основания.

Мы сказали, что атомный век покоится на науке об атоме, и спросили, откуда происходит эта наука. Однако этот вопрос не желает заниматься выяснением хода событий истории возникновения и развития этой науки; он хотел бы вспомнить о том, что же такое самый глубинный стимул самой этой науки, независимо от того, осознается он исследователями или нет. И обнаруживается, что этот стимул и вовлеченность в постоянное устранение противоречий внутри множественности спорящих друг с другом теорий и несовместимых фактов происходит от требования principium reddendae rationis. Это требование — нечто иное, нежели сама наука. Требование доставки основания является для наук тем элементом, в котором их представление двигается как рыба в воде или как птица в воздухе. Наука соответствует требованию ratio reddenda, и притом безоговорочно. В противном случае она не могла бы быть тем, чем она есть.

Но, соответствуя требованию reddendum. звучащему у нее в ушах, наука все же не слышит его так, чтобы быть способной размышлять о нем. Следовательно, если мы говорим «атомный век» (а мы больше не произносим это имя машинально), то обращаем внимание на то, что мы, живущие в этом веке, находимся в подчинении у требования могущественного principium reddendae rationis. Мы лишь потому являемся сегодня такими, какие мы суть, что над нами властвует великое требование доставки основания. Атомный век в качестве планетарной эпохи человечества отличается тем, что власть могущественного принципа, principium reddendae rationis, неким зловещим образом разворачивается в авторитетной области Dasein человека, если вовсе не высвобождается. То, что здесь употреблено слово «зловещий», не подразумевает под собой никакого плаксивого смысла. Здесь буквально и объективно должно мыслиться то, что единственное в своем роде высвобождение требования до-ставки основания грозит всему тому близкому, что окружает человека. Оно лишает его любого основания и почвы для оседлости, т.е. для всего того, из чего до сих пор вырастал всякий великий век человечества, всякий объясняющий мир дух, всякая чеканка человеческого образа.

Так проявляется крайне странное состояние современного человека, состояние, противостоящее всякому обычному полаганию повседневных представлений (alles gewöhnliche Meinen der Alltagsvorstellungen), в которых мы беспорядочно носимся как слепые и глухие: требование могущественного принципа об основании, которое необходимо доставить, отнимает у сегодняшнего человека оседлость. Чем решительней проводится охота по усмирению колоссальной энергии, благодаря чему потребность человека в энергии должна быть удовлетворена по всей земле и на все времена, тем скуднее становится способность человека строить и жить в области сущностного (im Bereich des Wesenhaften). Это и есть то загадочное противоречие между требованием доставки основания и лишением почвы.

Важно увидеть то, как протекает эта высокая игра между доставкой и лишением. Важно продумать то, к чему приведет эта игра в будущем. Важно спросить, какое участие в этой игре принимает невидимое господство могущественного принципа основания. Важно заметить, в каком краю мы останавливаемся, когда, размышляя, продумываем положение об основании.

Пятая лекция

Лейбниц рассматривал положение об основании как один из высочайших принципов. Для положения об основании: Nihil est sine ratione — «Ничего нет без основания» — Лейбниц нашел строгую формулировку principium reddendae rationis. В ratio reddenda основание обнаруживает себя в характере требования доставки. Мы говорим о строгой формулировке положения об основании, потому что она лучше всего приспосабливается к тому характеру основания, который впервые открылся мышлению Лейбница и его эпохе. Однако строгая формулировка principium rationis, прояснением которой мы до сих пор занимались, даже в смысле Лейбница еще не является всеобъемлющей формулировкой положения об основании.

Первое обнародованное упоминание principium rationis мы находим у Лейбница в трактате «Theoria motus abstracti» (Gerh. Philos. IV, 232). Эта теория рассматривает те условия возможности движения, которые не зависят от чувственно воспринимаемых явлений. В 1671 году, когда Лейбницу исполнилось двадцать пять лет, он представил свой трактат на рассмотрение Парижской Академии наук. Ближе к концу этого трактата об одном из положений, касающемся абстрактно рассмотренного движения, Лейбниц говорит следующее: pendet ex nobilissimo illo (24) (нужно добавить principio) Nihil est sine ratione; «оно (а именно рассматриваемое положение об абстрактном движении) зависит от самого известного и в то же время наиболее выдающегося принципа: "Ничего нет без основания"». Здесь Лейбниц приводит обычную формулировку положения об основании в качестве общеизвестной и общепризнанной и в то же время приписывает положению об основании исключительно ведущую роль. Положение об основании является principium nobilissimum; это благороднейший принцип. Шестью годами позднее (1677) Лейбниц пишет о principium rationis в своих «Примечаниях к записям ученика Спинозы». Возвращаясь в Германию из Лондона, Лейбниц посетил Спинозу в Амстердаме примерно между восемнадцатым и двадцать восьмым ноября 1676 года. В упомянутом выше месте (IV, 138) Лейбниц пишет: id, quod dicere soleo, nihil existere nisi cujus reddi potest ratio existentiae sufficiens, «(принцип), который я обычно высказываю (в форме): "Не существует ничего, чье достаточное основание для существования не может быть доставлено"».

Основание, которое претендует на свою доставку, требует в то же время того, чтобы оно как основание было достаточным, т.е. полностью удовлетворяло требованиям, предъявляемым к основанию. Для чего? Для того чтобы обеспечить предмет в его статичности. Задний план определения достаточности, «суфициенции» (от suffectio), составляет ведущее представление лейбницевского мышления, представление perfectio, т.е. полноты определений для стояния предмета (der Voll-ständigkeit der Bestimmungen für das Stehen eines Gegenstandes). Только в полноте условий его возможности, только в полноте его оснований по всем направлениям в совершенстве обеспечивается (perfekt) постоянство (die Ständigkeit) предмета. Основание (ratio) в качестве причины (causa) отнесено к эффекту (efficere): само основание должно быть достаточным (sufficiens, sufficere). Эта достаточность требуется и определяется посредством perfectio (perficere) предмета. То, что язык в краю положения об основании как бы сам собой говорит о efficere, sufficere, perficere, т.е. о многообразном facere, «делать», о неком «со-ставлять» и «до-ставлять», определенно не случайно. Для Лейбница название строго и полностью продуманной формулировки положения об основании гласит: principium reddendae rationis sufficientis (ср. «Монадология» §32), основоположение достаточного основания, которое должно быть доставлено. Мы можем также сказать: положение надлежащего основания (der Satz zuständigen Grund). Там, где (как в случае лейбницевского открытия и определения положения о достаточном основании) раскрывается могущественный принцип, мышление и представление во всех существенных отношениях приводятся в движение некоего нового типа. Это образ мышления Нового времени, в котором мы сами ежедневно пребываем, притом еще не отмечая специально и не принимая во внимание того, что основание требует своей доставки во всяком представлении. В соответствии с этим Лейбниц — что скорее сокрыто в истории, нежели исторически очевидно — предрешает не только развитие современной логики в сторону логистики и создания мыслящих машин, не только предопределяет более радикальное истолкование субъективности субъекта внутри философии немецкого идеализма и ее последующих ответвлений. Мышление Лейбница несет и отчеканивает основную тенденцию того, что мы, достаточно продумав, можем назвать метафизикой современной эпохи. Поэтому имя Лейбница в наших размышлениях не является обозначением некой системы философии прошлого. Это имя называет настоящее еще не набравшего силу мышления, настоящее, которое нас еще только поджидает. Лишь оглянувшись назад, на то, что продумывал Лейбниц, мы сможем охарактеризовать настоящий век, который называют атомным, как тот век, в котором господствует власть principium reddendae rationis sufficientis. Требование доставки достаточного основания для всего, что представляется, говорит в том, что сегодня стало предметом, носящим имя «атом» и «атомная энергия».

Однако, если рассуждать строго, оказывается, что мы едва ли можем еще говорить о предметах. Ведь мы, если присмотреться повнимательней, уже движемся в мире, где больше не существует предметов (Gegen-stände). Но эта беспредметность (Gegen-standlose) еще не есть отсутствие статичности (Standlose). Напротив, в беспредметности восходит постоянство другого рода (eine anders geartete Ständigkeit). Principium grande, могущественный принцип, положение об основании отнюдь не теряет свою власть над миром, в котором предметное должно отступить перед чем-то постоянным иного рода. Власть надлежащего основания, которое должно быть доставлено для устойчивости (die Beständigung) и обеспечения всего, сейчас, пожалуй, только начинает набирать силу, разворачиваясь до своих крайних пределов. То, что в такой век искусство становится беспредметным, подтверждает его историческую правомерность и, прежде всего, тогда, когда само это беспредметное искусство понимает, что его порождения больше не могут быть творениями, но являются чем-то таким, соответствующего слова для чего еще не найдено. Тот факт, что существуют выставки современного искусства, в намного большей степени, чем мы предполагаем, связан с могущественным положением об основании, об основании, которое должно быть доставлено. Новое время еще не закончилось. Сейчас только начинается его завершение, поскольку Новое время готовится к полной доставляемости всего, что есть и может быть.

Ссылка на атомный век была необходима для того, чтобы мы заметили, что повсюду пребываем в области, где властвует могущественный принцип, и не упустили из виду того, насколько мы подвержены его власти. Эта ссылка должна указывать на край, из которого обращается к нам положение об основании, когда мы, вопрошая, направляемся в него.

Если мы будем настаивать на этом ходе мышления, то скоро более отчетливо увидим нечто двойственное: во-первых, это то, что нашего привычного научно-технического представления недостаточно для того, чтобы попасть в край положения об основании и, даже очутившись там, увидеть хоть что-нибудь; а во-вторых, то, что даже философское учение о высочайших основоположениях как непосредственно очевидных принципах избегает решающих вопросов мышления. Характерной чертой положения об основании является то, что это основоположение допускает две формулировки. До сих пор это подавалось так, что якобы, вульгарная и укороченная формулировки не пригодны для того, чтобы приступить к плодотворному разбору положения об основании. По сравнению с ними в строгой формулировке мы достигаем уже важного понимания того, что основание имеет характер требования, понимания ratio в качестве ratio reddenda. Однако принадлежит ли этот характер просто к сущности основания или же затрагивает лишь тот способ, в котором сущность основания обнаруживает себя в определенную эпоху, — этот вопрос остается открытым. Ибо и строгая формулировка положения об основании допускает укороченную форму, так что вульгарная и строгая формулировки этого принципа внезапно проявляются как равнозначные. Кажущееся ясным положение об основании вновь становится смутным. Насколько — это еще нужно сейчас продумать, прежде чем мы приступим непосредственно к разбору положения об основании.

Положение об основании, согласно строгому истолкованию, говорит следующее: «Нет ни одной истины (то есть, согласно Лейбницу, ни одного правильного положения) без основания, которое с необходимостью должно быть ему доставлено». Каким образом можно воспроизвести также и строгую формулировку положения об основании (формулировку principium reddendae rationis) в краткой форме?

Если наше представление вынуждено так или иначе доставлять себе для того, что в нем представлено, основание, на котором и в котором это представленное надежно стоит в качестве предмета (als Gegen stand sicher steht), то представление высматривает основание, которое должно быть доставлено. Это происходит благодаря тому, что представление спрашивает: «Почему представленное есть и почему оно есть так, как оно есть?» Вопросом «почему?» мы спрашиваем об основании. Поэтому строгая формулировка положения об основании — «Ничего нет без основания, которое должно быть доставлено» — может быть приведена к форме: «Ничего нет без «почему».

Если мы сравним укороченные формы обеих формулировок, то заметим, что они приобретают своеобразную остроту, которая позволяет нам еще более отчетливо увидеть положение об основании. Оно гласит: «Ничего нет без основания». Оно также гласит: «Ничего нет без "почему"». В противовес этому мы слышим теперь следующие слова:

Die Ros ist ohn warum; sie blühet, weil sie blühet,

Sie acht nicht ihrer selbst, fragt nicht, ob man sie siehet

Роза есть без «почему»; она цветет, потому что она цветет,

Не обращая на себя внимания, не спрашивая, видят ли ее.

Эти стихи находятся в первой книге духовной поэзии Ангелуса Силезиуса, озаглавленной «Херувимский странник. Чувственное описание четырех последних вещей».

Сочинение впервые было опубликовано в 1657 году. Эти стихи стоят под номером 289 и озаглавлены «Без "почему"». Ангелус Силезиус, в миру носивший имя Иоганн Шефлер, doctor philosophiae et medecinae, врач по профессии, жил в Силезии в 1624-1677 годах. Лейбниц (1646-1716) был современником Ангелуса Силезиуса и хорошо знал его произведение «Херувимский странник». В своих сочинениях и письмах Лейбниц часто говорит об Ангелусе Силезиусе. Так в письме к Пацию, датированном двадцать восьмым января 1695 года, читаем (Leibnitii opera ed. Dutens VI, p. 56):

У иных мистиков есть чрезвычайно смелые места, полные сложных метафор и склоняющие чуть ли не к безбожию. Такие я иногда замечал в немецких — впрочем, прекрасных — стихах одного человека, который зовет себя Иоганном Ангелусом Силезиусом...

А Гегель в своих «Лекциях по эстетике» (X, 477, Glockner XII, 493) говорит следующее:

Пантеистическое единство, подчеркнутое по отношению к субъекту, который чувствует себя находящимся в этом единстве с божеством и божество — присутствующим в субъективном сознании, порождает мистику в том более субъективном ее виде, в каком она развилась в христианском мире. В качестве примера я укажу лишь на Ангелуса Силезиуса, который с величайшей смелостью и глубиной созерцания и чувства, с удивительной силой мистического изображения высказал мысль о субстанциальном существовании бога в вещах и о соединении своего самобытия с богом и бога с человеческой субъективностью[14].