VI. Первое свидание со смердяковым

Это уже в третий раз шел Иван Федорович говорить со Смердяковым повозвращении своем из Москвы. В первый раз после катастрофы он видел его иговорил с ним сейчас же в первый день своего приезда, затем посетил его ещераз две недели спустя. Но после этого второго раза свидания свои соСмердяковым прекратил, так что теперь слишком месяц как он уже не видал егои почти ничего не слыхал о нем. Воротился же тогда Иван Федорович из Москвыуже на пятый только день после смерти родителя, так что не застал и гробаего: погребение совершилось как раз накануне его приезда. Причина замедленияИвана Федоровича заключалась в том, что Алеша, не зная в точности егомосковского адреса, прибегнул, для посылки телеграммы, к Катерине Ивановне,а та, тоже в неведении настоящего адреса, телеграфировала к своей сестре итетке, рассчитывая, что Иван Федорович сейчас же по прибытии в Москву к нимзайдет. Но он к ним зашел лишь на четвертый день по приезде и, прочтятелеграмму, тотчас же, конечно, сломя голову полетел к нам. У нас первоговстретил Алешу, но, переговорив с ним, был очень изумлен, что тот даже иподозревать не хочет Митю, а прямо указывает на Смердякова как на убийцу,что было в разрез всем другим мнениям в нашем городе. Повидав затемисправника. прокурора, узнав подробности обвинения и ареста, он еще болееудивился на Алешу и приписал его мнение лишь возбужденному до последнейстепени братскому чувству и состраданию его к Мите, которого Алеша, как изнал это Иван, очень любил. Кстати, промолвим лишь два слова раз навсегда очувствах Ивана к брату Дмитрию Федоровичу: он его решительно не любил имного-много что чувствовал к нему иногда сострадание, но и то смешанное сбольшим презрением, доходившим до гадливости. Митя весь, даже всею своеюфигурой, был ему крайне не симпатичен. На любовь к нему Катерины ИвановныИван смотрел с негодованием. С подсудимым Митей он однако же увиделся тоже впервый день своего прибытия, и это свидание не только не ослабило в немубеждения в его виновности, а даже усилило его. Брата он нашел тогда вбеспокойстве, в болезненном волнении. Митя был многоречив, но рассеян ираскидчив, говорил очень резко, обвинял Смердякова и страшно путался. Болеевсего говорил все про те же три тысячи, которые "украл" у него покойник."Деньги мои, они были мои, - твердил Митя; - если б я даже украл их, то былбы прав". Все улики, стоявшие против него, почти не оспаривал, и еслитолковал факты в свою пользу, то опять-таки очень сбивчиво и нелепо, -вообще как будто даже и не желая оправдываться вовсе пред Иваном иликем-нибудь, напротив сердился, гордо пренебрегал обвинениями, бранился икипятился. Над свидетельством Григория об отворенной двери лишь презрительносмеялся и уверял, что это "чорт отворил". Но никаких связных объясненийэтому факту не мог представить. Он даже успел оскорбить в это первоесвидание Ивана Федоровича, резко сказав ему, что не тем его подозревать идопрашивать, которые сами утверждают, что "все позволено". Вообще на этотраз с Иваном Федоровичем был очень недружелюбен. Сейчас после этого свиданияс Митей, Иван Федорович и направился тогда к Смердякову. Еще в вагоне, летя из Москвы, он все думал про Смердякова и пропоследний свой разговор с ним вечером накануне отъезда. Многое смущало его,многое казалось подозрительным. Но давая свои показания судебномуследователю, Иван Федорович до времени умолчал о том разговоре. Все отложилдо свидания со Смердяковым. Тот находился тогда в городской больнице. ДокторГерценштубе и встретившийся Ивану Федоровичу в больнице врач Варвинский нанастойчивые вопросы Ивана Федоровича твердо отвечали, что падучая болезньСмердякова несомненна, и даже удивились вопросу: "Не притворялся ли он вдень катастрофы?" Они дали ему понять, что припадок этот был даженеобыкновенный, продолжался и повторялся несколько дней, так что жизньпациента была в решительной опасности, и что только теперь, после принятыхмер, можно уже сказать утвердительно, что больной останется в живых, хотяочень возможно (прибавил доктор Герценштубе), что рассудок его останетсяотчасти расстроен, "если не на всю жизнь, то на довольно продолжительноевремя". На нетерпеливый спрос Ивана Федоровича, что, "стало быть он теперьсумасшедший?" ему ответили, что "этого в полном смысле еще нет, но чтозамечаются некоторые ненормальности". Иван Федорович положил сам узнать,какие это ненормальности. В больнице его тотчас же допустили к свиданию.Смердяков находился в отдельном помещении и лежал на койке. Тут же подленего была еще койка, которую занимал один расслабленный городской мещанин,весь распухший от водяной, видимо готовый завтра или послезавтра умереть;разговору он помешать не мог. Смердяков осклабился недоверчиво, завидевИвана Федоровича, и в первое мгновение как будто даже сробел. Так по крайнеймере мелькнуло у Ивана Федоровича. Но это было лишь мгновение, напротив, вовсе остальное время Смердяков почти поразил его своим спокойствием. С самогопервого взгляда на него Иван Федорович несомненно убедился в полном ичрезвычайном болезненном его состоянии: он был очень слаб, говорил медленнои как бы с трудом ворочая языком; очень похудел и пожелтел. Во все минутдвадцать свидания жаловался на головную боль и на лом во всех членах.Скопческое, сухое лицо его стало как будто таким маленьким, височки быливсклочены, вместо хохолка торчала вверх одна только тоненькая прядкаволосиков. Но прищуренный и как бы на что-то намекающий, левый глазоквыдавал прежнего Смердякова. "С умным человеком и поговорить любопытно",тотчас же вспомнилось Ивану Федоровичу. Он уселся у него в ногах натабурете. Смердяков со страданием пошевельнулся всем телом на постели, но незаговорил первый, молчал да и глядел уже как бы не очень любопытно. - Можешь со мной говорить? - спросил Иван Федорович, - очень не утомлю. - Очень могу-с, - промямлил Смердяков слабым голосом. - Давно приехатьизволили? - прибавил он снисходительно, как бы поощряя сконфузившегосяпосетителя. - Да вот только сегодня... Кашу вашу здешнюю расхлебывать. Смердяков вздохнул. - Чего вздыхаешь, ведь ты знал? - прямо брякнул Иван Федорович. Смердяков солидно помолчал. - Как же это было не знать-с? Наперед ясно было. Только как же было изнать-с, что так поведут? - Что поведут? Ты не виляй! Ведь вот ты же предсказал, что с тобойпадучая будет тотчас, как в погреб полезешь? Прямо так на погреб и указал. - Вы это уже в допросе показали? - спокойно полюбопытствовал Смердяков. Иван Федорович вдруг рассердился. - Нет, еще не показал, но покажу непременно. Ты мне, брат, многоеразъяснить сейчас должен, и знай, голубчик, что я с собой играть не позволю! - А зачем бы мне такая игра-с, когда на вас все мое упование,единственно как на господа бога-с! - проговорил Смердяков, все так же совсемспокойно и только на минутку закрыв глазки. - Во-первых, - приступил Иван Федорович, - я знаю, что падучую нельзянаперед предсказать. Я справлялся, ты не виляй. День и час нельзяпредсказать. Как же ты мне тогда предсказал и день и час, да еще и спогребом? Как ты мог наперед узнать, что провалишься именно в этот погреб вприпадке, если не притворился в падучей нарочно? - В погреб надлежало и без того идти-с, в день по нескольку даже раз-с,- не спеша, протянул Смердяков. - Так точно год тому назад я с чердакаполетел-с. Беспременно так, что падучую нельзя предсказать вперед днем ичасом, но предчувствие всегда можно иметь. - А ты предсказал день и час! - Насчет моей болезни падучей-с осведомьтесь всего лучше, сударь, удокторов здешних: истинная ли была со мной, али не истинная, а мне иговорить вам больше на сей предмет нечего. - А погреб? Погреб-то как ты предузнал? - Дался вам этот самый погреб! Я тогда, как в этот погреб полез, то встрахе был и в сумлении; потому больше в страхе, что был вас лишимшись и ниот кого уже защиты не ждал в целом мире. Лезу я тогда в этот самый погреб идумаю: "вот сейчас придет, вот она ударит, провалюсь, али нет?" и от самогоэтого сумления вдруг схватила меня в горле эта самая неминучая спазма-с...ну и полетел. Все это самое и весь разговор наш предыдущий с вами-с,накануне того дня вечером у ворот-с, как я вам тогда мой страх сообщил, ипро погреб-с - все это я в подробности открыл господину доктору Герценштубеи следователю Николаю Парфеновичу, и все они в протокол записали-с. Аздешний доктор г. Варвинский так пред всеми ими особо настаивали, что такименно от думы оно и произошло, от самой то есть той мнительности, "что вотдескать упаду аль не упаду?" А она тут и подхватила. Так и записали-с, чтобеспременно этому так и надо было произойти, от единого то есть моегостраху-с. Проговорив это, Смердяков, как бы измученный утомлением, глубокоперевел дыхание. - Так ты уж это объявлял в показании? - спросил несколько опешенныйИван Федорович. Он именно хотел было пугнуть его тем, что объявит про ихтогдашний разговор, а оказалось, что тот уж и сам все объявил. - Чего мне бояться? Пускай всю правду истинную запишут, - твердопроизнес Смердяков. - И про наш разговор с тобой у ворот все до слова рассказал? - Нет, не то чтобы все до слова-с. - А что представляться в падучей умеешь, как хвастался мне тогда, тожесказал? - Нет, этого тоже не сказал-с. - Скажи ты мне теперь, для чего ты меня тогда в Чермашню посылал? - Боялся, что в Москву уедете, в Чермашню все же ближе-с. - Врешь, ты сам приглашал меня уехать: уезжайте говорил, от грехадолой! - Это я тогда по единому к вам дружеству и по сердечной моейпреданности, предчувствуя в доме беду-с, вас жалеючи. Только себя большевашего сожалел-с. Потому и говорил: уезжайте от греха, чтобы вы поняли, чтодома худо будет и остались бы родителя защитить. - Так ты бы прямее сказал, дурак! - вспыхнул вдруг Иван Федорович. - Как же бы я мог тогда прямее сказать-с? Один лишь страх во мнеговорил-с, да и вы могли осердиться. Я конечно опасаться мог, чтобы ДмитрийФедорович не сделали какого скандалу, и самые эти деньги не унесли, так каких все равно что за свои почитали, а вот кто же знал, что таким убивствомкончится? Думал, они просто только похитят эти три тысячи рублей, что убарина под тюфяком лежали-с, в пакете-с, а они вот убили-с. Где же и вамугадать было, сударь? - Так если сам говоришь, что нельзя было угадать, как же я могдогадаться и остаться? Что ты путаешь? - вдумываясь проговорил ИванФедорович. - А потому и могли догадаться, что я вас в Чермашню направляю вместоэтой Москвы-с. - Да как тут догадаться! Смердяков казался очень утомленным и опять помолчал с минуту. - Тем самым-с догадаться могли-с, что коли я вас от Москвы в Чермашнюотклоняю, то, значит, присутствия вашего здесь желаю ближайшего, потому чтоМосква далеко, а Дмитрий Федорович, знамши, что вы недалеко, не стольободрены будут. Да и меня могли в большей скорости, в случае чего, приехатьи защитить, ибо сам я вам на болезнь Григория Васильича к тому же указывал,да и то, что падучей боюсь. А объяснив вам про эти стуки, по которым кпокойному можно было войти, и что они Дмитрию Федоровичу через меня всеизвестны, думал, что вы уже сами тогда догадаетесь, что они что-нибудьнепременно совершат, и не то что в Чермашню, а и вовсе останетесь. "Он очень связно говорит, подумал Иван Федорович, хоть и мямлит; прокакое же Герценштубе говорил расстройство способностей?" - Хитришь ты со мной, чорт тебя дери! - воскликнул он осердившись. - А я, признаться, тогда подумал, что вы уж совсем догадались, - ссамым простодушным видом отпарировал Смердяков. - Кабы догадался, так остался бы! - вскричал Иван Федорович, опятьвспыхнув. - Ну-с, а я-то думал, что вы, обо всем догадамшись, скорее как можноуезжаете лишь от греха одного, чтобы только убежать куда-нибудь, себя спасаяот страху-с. - Ты думал, что все такие же трусы как ты? - Простите-с, подумал, что и вы как и я. - Конечно, надо было догадаться, - волновался Иван, - да я идогадывался об чем-нибудь мерзком с твоей стороны... Только ты врешь, опятьврешь, - вскричал он, вдруг припомнив: - Помнишь, как ты к тарантасу тогдаподошел и мне сказал: "с умным человеком и поговорить любопытно". Значит,рад был, что я уезжаю, коль похвалил? Смердяков еще и еще раз вздохнул. В лице его как бы показалась краска. - Если был рад, - произнес он несколько задыхаясь, - то томуединственно, что не в Москву, а в Чермашню согласились. Потому все же ближе;а только я вам те самые слова не в похвалу тогда произнес, а в попрек-с. Неразобрали вы этого-с. - В какой попрек? - А то, что, предчувствуя такую беду, собственного родителяоставляете-с и нас защитить не хотите, потому что меня за эти три тысячивсегда могли притянуть, что я их украл-с. - Чорт тебя дери! - опять обругался Иван. - Стой: ты про знаки, простуки эти, следователю и прокурору объявил? - Все как есть объявил-с. Иван Федорович опять про себя удивился. - Если я подумал тогда об чем, - начал он опять, - то это про мерзостькакую-нибудь единственно с твоей стороны. Дмитрий мог убить, но что онукрадет - я тогда не верил... А с твоей стороны всякой мерзости ждал. Сам жеты мне сказал, что притворяться в падучей умеешь, для чего ты это сказал? - По единому моему простодушию. Да и никогда я в жизни не представлялсяв падучей нарочно, а так только, чтоб похвалиться пред вами, сказал. Однаглупость-с. Полюбил я вас тогда очень и был с вами по всей простоте. - Брат прямо тебя обвиняет, что ты убил и что ты украл. - Да им что же больше остается? - горько осклабился Смердяков, - и ктоже им поверит после всех тех улик? Дверь-то Григорий Васильевич отпертуювидели-с, после этого как же-с. Да что уж, бог с ними! Себя спасая дрожат... Он тихо помолчал и вдруг, как бы сообразив, прибавил: - Ведь вот-с, опять это самое: они на меня свалить желают, что это моихрук дело-с, - это я уже слышал-с, - а вот хоть бы это самое, что я в падучейпредставляться мастер: ну сказал ли бы я вам наперед, что представлятьсяумею, если б у меня в самом деле какой замысел тогда был на родителя вашего?Коль такое убивство уж я замыслил, то можно ли быть столь дураком, чтобывперед на себя такую улику сказать, да еще сыну родному, помилуйте-с?!Похоже это на вероятие? Это, чтоб это могло быть-с, так напротив совсемникогда-с. Вот теперь этого нашего с вами разговору никто не слышит, кромесамого этого провидения-с, а если бы вы сообщили прокурору и НиколаюПарфеновичу, так тем самым могли бы меня в конец защитить-с: ибо что зазлодей за такой, коли заранее столь простодушен? Все это рассудить оченьмогут. - Слушай, - встал с места Иван Федорович, пораженный последним доводомСмердякова и прерывая разговор, - я тебя вовсе не подозреваю и даже считаюсмешным обвинять... напротив, благодарен тебе, что ты меня успокоил. Теперьиду, но опять зайду. Пока прощай, выздоравливай. Не нуждаешься ли в чем? - Во всем благодарен-с. Марфа Игнатьевна не забывает меня-с и во всемспособствует, коли что мне надо, по прежней своей доброте. Ежедневнонавещают добрые люди. - До свидания. Я впрочем про то, что ты притвориться умеешь, нескажу... да и тебе советую не показывать, - проговорил вдруг почему-то Иван. - Оченно понимаю-с. А коли вы этого не покажете, то и я-с всего нашегос вами разговору тогда у ворот не объявлю... Тут случилось так, что Иван Федорович вдруг вышел и, только пройдя ужешагов десять по корридору, вдруг почувствовал, что в последней фразеСмердякова заключался какой-то обидный смысл. Он хотел было уже вернуться,но это только мелькнуло, и проговорив: "глупости!" - он поскорее пошел избольницы. Главное, он чувствовал, что действительно был успокоен, и именнотем обстоятельством, что виновен не Смердяков, а брат его Митя, хотя,казалось бы, должно было выйти напротив. Почему так было - он не хотел тогдаразбирать, даже чувствовал отвращение копаться в своих ощущениях. Емупоскорее хотелось как бы что-то забыть. Затем в следующие несколько дней онуже совсем убедился в виновности Мити, когда ближе и основательнееознакомился со всеми удручавшими того уликами. Были показания самыхничтожных людей, но почти потрясающие, например Фени и ее матери. ПроПерхотина, про трактир, про лавку Плотниковых, про свидетелей в Мокром иговорить было нечего. Главное, удручали подробности. Известие о тайных"стуках" поразило следователя и прокурора почти в той же степени, как ипоказание Григория об отворенной двери. Жена Григория, Марфа Игнатьевна, наспрос Ивана Федоровича, прямо заявила ему, что Смердяков всю ту ночь лежал уних за перегородкой, "трех шагов от нашей постели не было", и что хоть испала она сама крепко, но много раз пробуждалась, слыша, как он тут стонет:"все время стонал, беспрерывно стонал". Поговорив с Герценштубе и сообщивему свое сомнение о том, что Смердяков вовсе не кажется ему помешанным, атолько слабым, он только вызвал у старика тоненькую улыбочку. "А вы знаете,чем он теперь особенно занимается?" спросил он Ивана Федоровича, -"французские вокабулы наизусть учит; у него под подушкой тетрадка лежит ифранцузские слова русскими буквами кем-то записаны, хе-хе-хе!" ИванФедорович оставил наконец все сомнения. О брате Дмитрии он уже и подумать немог без омерзения. Одно было все-таки странно: что Алеша упорно продолжалстоять на том, что убил не Дмитрий, а "по всей вероятности" Смердяков. Иванвсегда чувствовал, что мнение Алеши для него высоко, а потому теперь оченьнедоумевал на него. Странно было и то, что Алеша не искал с ним разговоров оМите и сам не начинал никогда, а лишь отвечал на вопросы Ивана. Это тожесильно заметил Иван Федорович. Впрочем в то время он очень был развлеченодним совсем посторонним обстоятельством: приехав из Москвы, он в первые жедни весь и бесповоротно отдался пламенной и безумной страсти своей кКатерине Ивановне. Здесь не место начинать об этой новой страсти ИванаФедоровича, отразившейся потом на всей его жизни: это все могло бы послужитьканвой уже иного рассказа, другого романа, который и не знаю предприму лиеще когда-нибудь. Но все же не могу умолчать и теперь о том, что когда ИванФедорович, идя, как уже описал я, ночью с Алешей от Катерины Ивановны,сказал ему: "я-то до нее не охотник", - то страшно лгал в ту минуту: онбезумно любил ее, хотя правда и то, что временами ненавидел ее до того, чтомог даже убить. Тут сходилось много причин: вся потрясенная событием сМитей, она бросилась к возвратившемуся к ней опять Ивану Федоровичу как бы ккакому своему спасителю. Она была обижена, оскорблена, унижена в своихчувствах. И вот явился опять человек, который ее и прежде так любил, - о,она слишком это знала, - и которого ум и сердце она всегда ставила стольвысоко над собой. Но строгая девушка не отдала себя в жертву всю, несмотряна весь Карамазовский безудерж желаний своего влюбленного и на все обаяниеего на нее. В то же время мучилась беспрерывно раскаянием, что изменилаМите, и в грозные, ссорные минуты с Иваном (а их было много) прямовысказывала это ему. Это-то и назвал он, говоря с Алешей: "ложью на лжи".Тут, конечно, было и в самом деле много лжи, и это всего более раздражалоИвана Федоровича... но все это потом. Словом, он на время почти забыл оСмердякове. И однако две недели спустя после первого к нему посещения,начали его опять мучить все те же странные мысли, как и прежде. Довольносказать, что он беспрерывно стал себя спрашивать: для чего он тогда, впоследнюю свою ночь, в доме Федора Павловича, пред отъездом своим, сходилтихонько как вор на лестницу и прислушивался, что делает внизу отец? Почемус отвращением вспоминал это потом, почему на другой день утром в дороге таквдруг затосковал, а въезжая в Москву, сказал себе: "я подлец!" И вот теперьему однажды подумалось, что из-за всех этих мучительных мыслей он пожалуйготов забыть даже и Катерину Ивановну, до того они сильно им вдруг опятьовладели! Как раз, подумав это, он встретил Алешу на улице. Он тотчасостановил его и вдруг задал ему вопрос: - Помнишь ты, когда после обеда Дмитрий ворвался в дом и избил отца. ия потом сказал тебе на дворе, что "право желаний" оставляю за собой, -скажи, подумал ты тогда, что я желаю смерти отца или нет? - Подумал, - тихо ответил Алеша. - Оно впрочем так и было, тут и угадывать было нечего. Но не подумалосьли тебе тогда и то, что я именно желаю, чтоб "один гад съел другую гадину",т. е. чтоб именно Дмитрий отца убил, да еще поскорее... и что и сам япоспособствовать даже не прочь? Алеша слегка побледнел и молча смотрел в глаза брату. - Говори же! - воскликнул Иван. - Я изо всей силы хочу знать, что тытогда подумал. Мне надо; правду, правду! - Он тяжело перевел дух. ужезаранее с какою-то злобой смотря на Алешу. - Прости меня, я и это тогда подумал, - прошептал Алеша и замолчал, неприбавив ни одного "облегчающего обстоятельства". - Спасибо! - отрезал Иван и, бросив Алешу, быстро пошел своею дорогой.С тех пор Алеша заметил, что брат Иван как-то резко начал от него отдалятьсяи даже как бы не взлюбил его, так что потом и сам он уже перестал ходить кнему. Но в ту минуту, сейчас после той с ним встречи, Иван Федорович, незаходя домой, вдруг направился опять к Смердякову.