II. Тревога

Исправник наш Михаил Макарович Макаров, отставной подполковник,переименованный в надворные советники, был человек вдовый и хороший.Пожаловал же к нам всего назад лишь три года, но уже заслужил общеесочувствие тем главное. что "умел соединить общество". Гости у него непереводились, и казалось без них он бы и сам прожить не мог. Непременнокто-нибудь ежедневно у него обедал, хоть два, хоть один только гость, но безгостей и за стол не садились. Бывали и званые обеды, под всякими, иногдадаже неожиданными предлогами. Кушанье подавалось хоть и не изысканное, нообильное, кулебяки готовились превосходные, а вина хоть и не блисталикачеством, зато брали количеством. Во входной комнате стоял биллиард свесьма приличною обстановкой, то есть даже с изображениями скаковыханглийских лошадей в черных рамках по стенам, что, как известно, составляетнеобходимое украшение всякой биллиардной у холостого человека. Каждый вечериграли в карты, хоть бы на одном только столике. Но весьма часто собиралосьи все лучшее общество нашего города, с маменьками и девицами, потанцовать.Михаил Макарович хотя и вдовствовал, но жил семейно, имея при себе своюдавно уже овдовевшую дочь, в свою очередь мать двух девиц, внучек МихаилуМакаровичу. Девицы были уже взрослые и окончившие свое воспитание,наружности не неприятной, веселого нрава, и хотя все знали, что за ниминичего не дадут, все-таки привлекавшие в дом дедушки нашу Хсветскуюмолодежь. В делах Михаил Макарович был не совсем далек, но должность своюисполнял не хуже многих других. Если прямо сказать, то был он человекдовольно-таки необразованный и даже беспечный в ясном понимании пределовсвоей административной власти. Иных реформ современного царствования он нето что не мог вполне осмыслить, но понимал их с некоторыми, иногда весьмазаметными, ошибками и вовсе не по особенной какой-нибудь своейнеспособности, а просто по беспечности своего характера, потому что всенекогда было вникнуть. "Души я, господа, более военной чем гражданской",выражался он сам о себе. Даже о точных основаниях крестьянской реформы онвсе еще как бы не приобрел окончательного и твердого понятия, и узнавал оних так-сказать из года в год, приумножая свои знания практически иневольно, а между тем сам был помещиком. Петр Ильич с точностию знал, что вэтот вечер он непременно у Михаила Макаровича встретит кого-нибудь изгостей, но лишь не знал кого именно. А между тем как раз у него сидели в этуминуту за ералашем прокурор и наш земский врач, Варвинский, молодой человек,только что к нам прибывший из Петербурга, один из блистательно окончившихкурс в петербургской медицинской академии. Прокурор же, то есть товарищпрокурора, но которого у нас все звали прокурором, Ипполит Кириллович, был унас человек особенный, не старый, всего лишь лет тридцати пяти, но сильнонаклонный к чахотке, при сем женатый на весьма толстой и бездетной даме,самолюбивый и раздражительный, при весьма солидном однако уме и даже добройдуше. Кажется, вся беда его характера заключалась в том, что думал он о себенесколько выше, чем позволяли его истинные достоинства. И вот почему онпостоянно казался беспокойным. Были в нем к тому же некоторые высшие ихудожественные даже поползновения, например, на психологичность, наособенное знание души человеческой, на особенный дар познавания преступникаи его преступления. В этом смысле он считал себя несколько обиженным иобойденным по службе и всегда уверен был, что там, в высших сферах, его несумели оценить, и что у него есть враги. В мрачные минуты грозился дажеперебежать в адвокаты по делам уголовным. Неожиданное дело Карамазовых оботцеубийстве как бы встряхнуло его всего: "Дело такое, что всей России моглостать известно". Но это уж я говорю забегая вперед. В соседней комнате, с барышнями, сидел и наш молодой судебныйследователь Николай Парфенович Нелюдов, всего два месяца тому прибывший кнам из Петербурга. Потом у нас говорили и даже дивились тому, что все этилица как будто нарочно соединились в вечер "преступления" вместе в домеисполнительной власти. А между тем дело было гораздо проще и произошлокрайне естественно: у супруги Ипполита Кирилловича другой день как болелизубы, и ему надо же было куда-нибудь убежать от ее стонов; врач же уже посуществу своему не мог быть вечером нигде иначе как за картами. Николай жеПарфенович Нелюдов даже еще за три дня рассчитывал прибыть в этот вечер кМихаилу Макаровичу так-сказать нечаянно, чтобы вдруг и коварно поразить егостаршую девицу Ольгу Михайловну тем, что ему известен ее секрет, что онзнает, что сегодня день ее рождения и что она нарочно пожелала скрыть его отнашего общества, с тем чтобы не созывать город на танцы. Предстояло многосмеху и намеков на ее лета, что она будто бы боится их обнаружить, чтотеперь, так как он владетель ее секрета, то завтра же всем расскажет, ипроч. и проч. Милый, молоденький человечек был на этот счет большой шалун,его так и прозвали у нас дамы шалуном, и ему, кажется, это очень нравилось.Впрочем он был весьма хорошего общества, хорошей фамилии, хорошеговоспитания и хороших чувств и хотя жуир, но весьма невинный и всегдаприличный. С виду он был маленького роста, слабого и нежного сложения. Натоненьких и бледненьких пальчиках его всегда сверкали несколько чрезвычайнокрупных перстней. Когда же исполнял свою должность, то становилсянеобыкновенно важен, как бы до святыни понимая свое значение и своиобязанности. Особенно умел он озадачивать при допросах убийц и прочихзлодеев из простонародья и действительно возбуждал в них если не уважение ксебе, то все же некоторое удивление. Петр Ильич, войдя к исправнику, был просто ошеломлен: он вдруг увидал,что там все уже знают. Действительно карты бросили, все стояли и рассуждалии даже Николай Парфенович прибежал от барышень и имел самый боевой истремительный вид. Петра Ильича встретило ошеломляющее известие, что старикФедор Павлович действительно и в самом деле убит в этот вечер в своем доме,убит и ограблен. Узналось же это только сейчас пред тем, следующим образом. Марфа Игнатьевна, супруга поверженного у забора Григория, хотя и спалакрепким сном на своей постеле и могла бы так проспать еще до утра, вдругоднако же пробудилась. Способствовал тому страшный эпилептический вопльСмердякова, лежавшего в соседней комнатке без сознания, - тот вопль, которымвсегда начинались его припадки падучей и которые всегда, во всю жизнь,страшно пугали Марфу Игнатьевну и действовали на нее болезненно. Не моглаона к ним никогда привыкнуть. Спросонья она вскочила и почти без памятибросилась в каморку к Смердякову. Но там было темно, слышно было только, чтобольной начал страшно храпеть и биться. Тут Марфа Игнатьевна закричала самаи начала было звать мужа, но вдруг сообразила, что ведь Григория-то накровати, когда она вставала, как бы и не было. Она подбежала к кровати иощупала ее вновь, но кровать была в самом деле пуста. Стало быть он ушел,куда же? Она выбежала на крылечко и робко позвала его с крыльца. Ответаконечно не получила, но зато услышала среди ночной тишины откуда-то как быдалеко из сада какие-то стоны. Она прислушалась; стоны повторились опять, иясно стало, что они в самом деле из саду. "Господи, словно как тогдаЛизавета Смердящая!" пронеслось в ее расстроенной голове. Робко сошла она соступенек и разглядела, что калитка в сад отворена. "Верно он, сердечныйтам", подумала она, подошла к калитке и вдруг явственно услышала, что еезовет Григорий, кличет: "Марфа, Марфа!" слабым, стенящим, страшным голосом."Господи, сохрани нас от беды", прошептала Марфа Игнатьевна и бросилась назов и вот таким-то образом и нашла Григория. Но нашла не у забора, не на томместе, где он был повержен, а шагов уже за двадцать от забора. Потомоказалось, что очнувшись он пополз и вероятно полз долго, теряя по несколькураз сознание и вновь впадая в беспамятство. Она тотчас заметила, что он весьв крови и тут уж закричала благим матом. Григорий же лепетал тихо ибессвязно: "убил... отца убил... чего кричишь, дура... беги, зови..." НоМарфа Игнатьевна не унималась и все кричала и вдруг, завидев, что у баринаотворено окно и в окне свет, побежала к нему и начала звать ФедораПавловича. Но, заглянув в окно, увидала страшное зрелище: барин лежалнавзничь на полу, без движения. Светлый халат и белая рубашка на груди былизалиты кровью. Свечка на столе ярко освещала кровь и неподвижное мертвоелицо Федора Павловича. Тут уж в последней степени ужаса Марфа Игнатьевнабросилась от окна, выбежала из сада, отворила воротный запор и побежала,сломя голову, на зады к соседке Марье Кондратьевне. Обе соседки, мать идочь, тогда уже започивали, но на усиленный и неистовый стук в ставни икрики Марфы Игнатьевны проснулись и подскочили к окну. Марфа Игнатьевнабессвязно, визжа и крича, передала однако главное и звала на помощь. Как разв эту ночь заночевал у них скитающийся Фома. Мигом подняли его, и все троепобежали на место преступления. Дорогою Марья Кондратьевна успелаприпомнить, что давеча, в девятом часу, слышала страшный и пронзительныйвопль на всю окрестность из их сада - и это именно был, конечно, тот самыйкрик Григория, когда он, вцепившись руками в ногу сидевшего уже на забореДмитрия Федоровича, прокричал: "Отцеубивец!" "Завопил кто-то один и вдругперестал", показывала бежа Марья Кондратьевна. Прибежав на место, где лежалГригорий, обе женщины с помощью Фомы перенесли его во флигель. Зажгли огоньи увидали, что Смердяков все еще не унимается и бьется в своей каморке,скосил глаза, а с губ его текла пена. Голову Григория обмыли водой суксусом, и от воды он совсем уже опамятовался и тотчас спросил: "убит альнет барин?" Обе женщины и Фома пошли тогда к барину и, войдя в сад, увидалина этот раз, что не только окно, но и дверь из дома в сад стояла настежьотпертою, тогда как барин накрепко запирался сам с вечера каждую ночь вотуже всю неделю и даже Григорию ни под каким видом не позволял стучать ксебе. Увидав отворенную эту дверь, все они тотчас же, обе женщины и Фома,забоялись идти к барину, не вышло чего потом". А Григорий, когда воротилисьони, велел тотчас же бежать к самому исправнику. Тут-то вот МарьяКондратьевна и побежала и всполошила всех у исправника. Прибытие же ПетраИльича упредила всего только пятью минутами, так что тот явился уже не содними своими догадками и заключениями, а как очевидный свидетель, еще болеерассказом своим подтвердивший общую догадку о том, кто преступник (чемувпрочем он, в глубине души, до самой этой последней минуты, все ещеотказывался верить). Решили действовать энергически. Помощнику городового пристава тотчас жепоручили набрать штук до четырех понятых и по всем правилам, которых уже яздесь не описываю, проникли в дом Федора Павловича, и следствие произвели наместе. Земский врач, человек горячий и новый, сам почти напросилсясопровождать исправника, прокурора и следователя. Намечу лишь вкратце: ФедорПавлович оказался убитым вполне, с проломленною головой, но чем? вероятнеевсего тем же самым оружием, которым поражен был потом и Григорий. И вот какраз отыскали и оружие, выслушав от Григория, которому подана была возможнаямедицинская помощь, довольно связный, хотя слабым и прерывавшимся голосомпереданный рассказ о том, как он был повержен. Стали искать с фонарем узабора и нашли брошенный прямо на садовую дорожку, на самом виду, медныйпестик. В комнате, в которой лежал Федор Павлович, никакого особенногобеспорядка не заметили, но за ширмами, у кровати его, подняли с полубольшой, из толстой бумаги, канцелярских размеров конверт с надписью:"Гостинчик в три тысячи рублей ангелу моему Грушеньке, если захочет придти",а внизу было приписано вероятно уже потом, самим Федором Павловичем: "ицыпленочку". На конверте были три большие печати красного сургуча, ноконверт был уже разорван и пуст: деньги были унесены. Нашли на полу итоненькую розовую ленточку, которою был обвязан конверт. В показаниях ПетраИльича одно обстоятельство между прочими произвело чрезвычайное впечатлениена прокурора и следователя, а именно: догадка о том, что Дмитрий Федоровичнепременно к рассвету застрелится, что он сам порешил это, сам говорил обэтом Петру Ильичу, пистолет зарядил при нем, записочку написал, в карманположил и проч. и проч. Когда же де Петр Ильич, все еще не хотевший веритьему, пригрозил, что он пойдет и кому-нибудь расскажет, чтобы пресечьсамоубийство, то сам де Митя, осклябляясь, ответил ему: "не успеешь". Сталобыть надо было спешить на место, в Мокрое, чтобы накрыть преступника прежде,чем он пожалуй и в самом деле вздумал бы застрелиться. "Это ясно, это ясно!"повторял прокурор в чрезвычайном возбуждении, "это точь-в-точь у подобныхсорванцев так и делается: завтра убью себя, а пред смертью кутеж". История,как он забрал в лавке вина и товару, только разгорячила еще большепрокурора. "Помните того парня, господа, что убил купца Олсуфьева, ограбилна полторы тысячи и тотчас же пошел, завился, а потом, не припрятав дажехорошенько денег, тоже почти в руках неся, отправился к девицам".Задерживало однако всех следствие, обыск в доме Федора Павловича, формы ипроч. Все это требовало времени, а потому и отправили часа за два преждесебя в Мокрое станового Маврикия Маврикиевича Шмерцова, как раз наканунепоутру прибывшего в город за жалованьем. Маврикию Маврикиевичу далиинструкцию: прибыв в Мокрое и, не поднимая никакой тревоги, следить за"преступником" неустанно до прибытия надлежащих властей, равно какизготовить понятых, сотских и проч. и проч. Так Маврикий Маврикиевич ипоступил, сохранил incognito и лишь одного только Трифона Борисовича,старого своего знакомого, отчасти лишь посвятил в тайну дела. Время этоименно совпадало с тем, когда Митя встретил в темноте на галлерейкеразыскивавшего его хозяина, при чем тут же заметил, что у Трифона Борисовичакакая-то в лице и в речах вдруг перемена. Таким образом ни Митя и никто незнали, что за ними наблюдают; ящик же его с пистолетами был давно ужепохищен Трифоном Борисовичем и припрятан в укромное место. И только уже впятом часу утра, почти на рассвете, прибыло все начальство, исправник,прокурор и следователь в двух экипажах и на двух тройках. Доктор же осталсяв доме Федора Павловича, имея в предмете сделать на утро вскрытие трупаубитого, но главное заинтересовался именно состоянием больного слугиСмердякова: "Такие ожесточенные и такие длинные припадки падучей,повторяющиеся беспрерывно в течение двух суток, редко встретишь, и этопринадлежит науке", проговорил он в возбуждении отъезжавшим своим партнерам,и те его поздравили, смеясь, с находкой. При сем прокурор и следовательочень хорошо запомнили, что доктор прибавил самым решительным тоном, чтоСмердяков до утра не доживет. Теперь после долгого, но кажется необходимого объяснения, мывозвратились именно к тому моменту нашего рассказа, на котором остановилиего в предыдущей книге.