III. Золотые прииски

Это было именно то посещение Мити, про которое Грушенька с такимстрахом рассказывала Ракитину. Она тогда ожидала своей "естафеты" и оченьрада была, что Митя ни вчера, ни сегодня не приходил, надеялась, что авосьбог даст не придет до ее отъезда, а он вдруг и нагрянул. Дальнейшее намизвестно: чтобы сбыть его с рук, она мигом уговорила его проводить ее кКузьме Самсонову, куда будто бы ей ужасно надо было идти "деньги считать", икогда Митя ее тотчас же проводил, то, прощаясь с ним у ворот Кузьмы, взяла снего обещание придти за нею в двенадцатом часу, чтобы проводить ее обратнодомой. Митя этому распоряжению тоже был рад: "Просидит у Кузьмы, значит непойдет к Федору Павловичу... если только не лжет", прибавил он тотчас же. Нона его глаз, кажется, не лгала. Он был именно такого свойства ревнивец, чтов разлуке с любимою женщиной тотчас же навыдумывал бог знает каких ужасов отом, что с нею делается и как она ему там "изменяет", но, прибежав к нейопять, потрясенный, убитый, уверенный уже безвозвратно, что она успела-такиему изменить, с первого же взгляда на ее лицо, на смеющееся, веселое иласковое лицо этой женщины - тотчас же возрождался духом, тотчас же терялвсякое подозрение и с радостным стыдом бранил себя сам за ревность. ПроводивГрушеньку, он бросился к себе домой. О, ему столько еще надо было успетьсегодня сделать! Но по крайней мере от сердца отлегло. "Вот только надо быпоскорее узнать от Смердякова, не было ли чего там вчера вечером, неприходила ли она, чего доброго, к Федору Павловичу, ух!" пронеслось в егоголове. Так что не успел он еще добежать к себе на квартиру, как ревностьуже опять закопошилась в неугомонном сердце его. Ревность! "Отелло не ревнив, он доверчив", заметил Пушкин, и уже одноэто замечание свидетельствует о необычайной глубине ума нашего великогопоэта. У Отелло просто разможжена душа и помутилось все мировоззрение его,потому что погиб его идеал. Но Отелло не станет прятаться, шпионить,подглядывать: он доверчив. Напротив, его надо было наводить, наталкивать,разжигать с чрезвычайными усилиями, чтоб он только догадался об измене. Нетаков истинный, ревнивец. Невозможно даже представить себе всего позора инравственного падения, с которыми способен ужиться ревнивец безо всякихугрызений совести. И ведь не то, чтоб это были все пошлые и грязные души.Напротив, с сердцем высоким, с любовью чистою, полною самопожертвования,можно в то же время прятаться под столы, подкупать подлейших людей иуживаться с самою скверною грязью шпионства и подслушивания. Отелло не могбы ни за что примириться с изменой, - не простить не мог бы, а примириться,- хотя душа его незлобива и невинна как душа младенца. Не то с настоящимревнивцем: трудно представить себе, с чем может ужиться и примириться и чтоможет простить иной ревнивец! Ревнивцы-то скорее всех и прощают, и это знаютвсе женщины. Ревнивец чрезвычайно скоро (разумеется, после страшной сценывначале) может и способен простить, например, уже доказанную почти измену,уже виденные им самим объятия и поцелуи, если бы, например, он в то же времямог как-нибудь увериться, что это было "в последний раз" и что соперник егос этого часа уже исчезнет, уедет на край земли, или что сам он увезет еекуда-нибудь в такое место, куда уж больше не придет этот страшный соперник.Разумеется, примирение произойдет лишь на час, потому что если бы даже и всамом деле исчез соперник, то завтра же он изобретет другого, нового иприревнует к новому. И казалось бы, что в той любви, за которою надо такподсматривать, и чего стоит любовь, которую надобно столь усиленносторожить? Но вот этого-то никогда и не поймет настоящий ревнивец, а междутем между ними, право, случаются люди даже с сердцами высокими. Замечательноеще то, что эти самые люди с высокими сердцами, стоя в какой-нибудь каморке,подслушивая и шпионя, хоть и понимают ясно "высокими сердцами своими" весьсрам, в который они сами добровольно залезли, но однако в ту минуту, покрайней мере пока стоят в этой каморке, никогда не чувствуют угрызенийсовести. У Мити при виде Грушеньки пропадала ревность и на мгновение онстановился доверчив и благороден, даже сам презирал себя за дурные чувства.Но это значило только, что в любви его к этой женщине заключалось нечтогораздо высшее, чем он сам предполагал, а не одна лишь страстность, не одинлишь "изгиб тела", о котором он толковал Алеше. Но зато, когда исчезалаГрушенька, Митя тотчас же начинал опять подозревать в ней все низости иковарства измены. Угрызений же совести никаких при этом не чувствовал. Итак, ревность закипела в нем снова. Во всяком случае надо былоспешить. Первым делом надо было достать хоть капельку денег на перехватку.Вчерашние девять рублей почти все ушли на проезд, а совсем без денег,известно, никуда шагу ступить нельзя. Но он вместе с новым планом своимобдумал, где достать и на перехватку еще давеча на телеге. У него была парахороших дуэльных пистолетов с патронами, и если до сих пор он ее не заложил,то потому что любил эту вещь больше всего, что имел. В трактире "Столичныйгород" он уже давно слегка познакомился с одним молодым чиновников и как-тоузнал в трактире же, что этот холостой и весьма достаточный чиновник дострасти любит оружие, покупает пистолеты, револьверы, кинжалы, развешивает усебя по стенам, показывает знакомым, хвалится, мастер растолковать системуревольвера, как его зарядить, как выстрелить и проч. Долго не думая, Митятотчас к нему отправился и предложил ему взять в заклад пистолеты за десятьрублей. Чиновник с радостью стал уговаривать его совсем продать, но Митя несогласился, и тот выдал ему десять рублей, заявив, что процентов не возьметни за что. Расстались приятелями. Митя спешил, он устремился к ФедоруПавловичу на зады, в свою беседку, чтобы вызвать поскорее Смердякова. Нотаким образом опять получился факт, что всего за три, за четыре часа донекоторого приключения, о котором будет мною говорено ниже, у Мити не былони копейки денег, и он за десять рублей заложил любимую вещь, тогда каквдруг, через три часа, оказались в руках его тысячи... Но я забегаю вперед. У Марьи Кондратьевны (соседки Федора Павловича) его ожидало чрезвычайнопоразившее и смутившее его известие о болезни Смердякова. Он выслушалисторию о падении в погреб, затем о падучей, приезде доктора, заботах ФедораПавловича; с любопытством узнал и о том, что брат Иван Федорович уже укатилдавеча утром в Москву. "Должно быть раньше меня проехал через Воловью",подумал Дмитрий Федорович, но Смердяков его беспокоил ужасно: "как жетеперь, кто сторожить будет, кто мне передаст?" С жадностью начал онрасспрашивать этих женщин, не заметили ль они чего вчера вечером? Те оченьхорошо понимали, о чем он разузнает, и разуверили его вполне: никого небыло, ночевал Иван Федорович, "все было в совершенном порядке". Митязадумался. Без сомнения, надо и сегодня караулить, но где: здесь или у воротСамсонова? Он решил, что и здесь и там. все по усмотрению, а пока, пока...Дело в том, что теперь стоял пред ним этот "план", давешний, новый и ужеверный план, выдуманный им на телеге, и откладывать исполнение которого былоуже невозможно. Митя решил пожертвовать на это час: "в час все порешу, всеузнаю, и тогда, тогда, во-первых, в дом к Самсонову, справлюсь, там лиГрушенька, и мигом обратно сюда, и до одиннадцати часов здесь, а потом опятьза ней к Самсонову, чтобы проводить ее обратно домой". Вот как он решил. Он полетел домой, умылся, причесался, вычистил платье, оделся иотправился к госпоже Хохлаковой. Увы, "план" его был тут. Он решился занятьтри тысячи у этой дамы. И главное, у него вдруг, как-то внезапно, явиласьнеобыкновенная уверенность, что она ему не откажет. Может быть подивятсятому, что если была такая уверенность, то почему же он заранее не пошел сюдатак-сказать в свое общество, а направился к Самсонову, человеку складачужого, с которым он даже и не знал, как говорить. Но дело в том, что сХохлаковой он в последний месяц совсем почти раззнакомился, да и преждезнаком был мало, и сверх того очень знал, что и сама она его терпеть неможет. Эта дама возненавидела его с самого начала просто за то, что он женихКатерины Ивановны, тогда как ей почему-то вдруг захотелось, чтобы КатеринаИвановна его бросила и вышла замуж за "милого, рыцарски образованного ИванаФедоровича, у которого такие прекрасные манеры". Манеры же Мити онаненавидела. Митя даже смеялся над ней и раз как-то выразился про нее, чтоэта дама "настолько жива и развязна, насколько не образована". И вот давечаутром на телеге, его озарила самая яркая мысль: "да если уж она так нехочет, чтоб я женился на Катерине Ивановне, и не хочет до такой степени (онзнал, что почти до истерики), то почему бы ей отказать мне теперь в этихтрех тысячах, именно для того, чтоб я на эти деньги мог, оставив Катю,укатить на веки отсюдова? Эти избалованные высшие дамы, если уж захотят чегодо капризу, то уж ничего не щадят, чтобы вышло по-ихнему. Она же к тому такбогата", рассуждал Митя. Что же касается собственно до "плана", то было всето же самое, что и прежде, то-есть предложение прав своих на Чермашню, - ноуже не с коммерческою целью, как вчера Самсонову, не прельщая эту даму, каквчера Самсонова, возможностью стяпать вместо трех тысяч куш вдвое, тысяч вшесть или семь, а просто как благородную гарантию за долг. Развивая этуновую свою мысль, Митя доходил до восторга, но так с ним и всегда случалосьпри всех его начинаниях, при всех его внезапных решениях. Всякой новой мыслисвоей он отдавался до страсти. Тем не менее, когда ступил на крыльцо домагоспожи Хохлаковой, вдруг почувствовал на спине своей озноб ужаса: в этутолько секунду он сознал вполне и уже математически ясно, что тут ведьпоследняя уже надежда его, что дальше уже ничего не остается в мире, еслитут оборвется, "разве зарезать и ограбить кого-нибудь из-за трех тысяч, аболее ничего..." Было часов семь с половиною, когда он позвонил вколокольчик. Сначала дело как бы улыбнулось: только что он доложился, его тотчас жеприняли с необыкновенною быстротой. "Точно ведь ждала меня", мелькнуло в умеМити, а затем вдруг, только что ввели его в гостиную, почти вбежала хозяйкаи прямо объявила ему, что ждала его... - Ждала, ждала! Ведь я не могла даже и думать, что вы ко мне придете,согласитесь сами, и однако я вас ждала, подивитесь моему инстинкту, ДмитрийФедорович, я все утро была уверена, что вы сегодня придете. - Это действительно, сударыня, удивительно, - произнес Митя, мешковатоусаживаясь, - но... я пришел по чрезвычайно важному делу... наиважнейшему изважнейших, для меня то есть, сударыня, для меня одного, и спешу... - Знаю, что по наиважнейшему делу, Дмитрий Федорович, тут непредчувствия какие-нибудь, не ретроградные поползновения на чудеса (слышалипро старца Зосиму?), тут, тут математика: вы не могли на придти, после тогокак произошло все это с Катериной Ивановной, вы не могли, не могли, этоматематика. - Реализм действительной жизни, сударыня, вот что это такое! Нопозвольте однако ж изложить... - Именно реализм, Дмитрий Федорович. Я теперь вся за реализм, я слишкомпроучена на счет чудес. Вы слышали, что помер старец Зосима? - Нет, сударыня, в первый раз слышу, - удивился немного Митя. В уме егомелькнул образ Алеши. - Сегодня в ночь, и представьте себе... - Сударыня, - прервал Митя, - я представляю себе только то, что я вотчаяннейшем положении и что если вы мне не поможете, то все провалится, и япровалюсь первый. Простите за тривиальность выражения, но я в жару, я вгорячке... - Знаю, знаю, что вы в горячке, все знаю, вы и не можете быть в другомсостоянии духа, и что бы вы ни сказали, я все знаю наперед. Я давно взялавашу судьбу в соображение, Дмитрий Федорович, я слежу за нею и изучаю ее...О, поверьте, что я опытный душевный доктор, Дмитрий Федорович. - Сударыня, если вы опытный доктор, то я зато опытный больной, -слюбезничал через силу Митя, - и предчувствую, что если вы уж так следите засудьбой моею, то и поможете ей в ее гибели, но для этого позвольте мненаконец изложить пред вами тот план, с которым я рискнул явиться... и то,чего от вас ожидаю... Я пришел, сударыня... - Не излагайте, это второстепенность. А насчет помощи я не первому вампомогаю, Дмитрий Федорович. Вы вероятно слышали о моей кузине Бельмесовой,ее муж погибал, провалился, как вы характерно выразились, Дмитрий Федорович,и что же, я указала ему на коннозаводство, и он теперь процветает. Вы имеетепонятие о коннозаводстве, Дмитрий Федорович? - Ни малейшего, сударыня, - ох, сударыня, ни малейшего! - вскричал внервном нетерпении Митя и даже поднялся было с места. - Я только умоляю вас,сударыня, меня выслушать, дайте мне только две минуты свободного разговора,чтоб я мог сперва изложить вам все, весь проект, с которым пришел. К тому жемне нужно время, я ужасно спешу!.. - прокричал истерически Митя,почувствовав, что она сейчас опять начнет говорить и в надежде перекричатьее: - Я пришел в отчаянии... в последней степени отчаяния, чтобы просить увас взаймы денег три тысячи, взаймы, но под верный, под вернейший залог,сударыня, под вернейшее обеспечение! Позвольте только изложить... - Это вы все потом, потом! - замахала на него рукой в свою очередь г-жаХохлакова, - да и все, что бы вы ни сказали, я знаю все наперед, я ужеговорила вам это. Вы просите какой-то суммы, вам нужны три тысячи, но я вамдам больше, безмерно больше, я вас спасу, Дмитрий Федорович, но надо, чтобывы меня послушались! Митя так и прянул опять с места. - Сударыня, неужто вы так добры! - вскричал он с чрезвычайным чувством.- Господи, вы спасли меня. Вы спасаете человека, сударыня, от насильственнойсмерти, от пистолета... Вечная благодарность моя... - Я вам дам бесконечно, бесконечно больше, чем три тысячи! - прокричалаг-жа Хохлакова, с сияющею улыбкой смотря на восторг Мити. - Бесконечно? Но столько и не надо. Необходимы только эти роковые дляменя три тысячи, а я со своей стороны пришел гарантировать вам эту сумму сбесконечною благодарностью и предлагаю вам план, который... - Довольно, Дмитрий Федорович, сказано и сделано, - отрезала г-жаХохлакова с целомудренным торжеством благодетельницы. - Я обещала вас спастии спасу. Я вас спасу как и Бельмесова. Что думаете вы о золотых приисках,Дмитрий Федорович? - О золотых приисках, сударыня! Я никогда ничего о них не думал. - А зато я за вас думала! Думала и передумала! Я уже целый месяц слежуза вами с этою целью. Я сто раз смотрела на вас, когда вы проходили, иповторяла себе: вот энергический человек, которому надо на прииски. Яизучила даже походку вашу и решила: этот человек найдет много приисков. - По походке, сударыня? - улыбнулся Митя. - А что ж, и по походке. Что же, неужели вы отрицаете, что можно попоходке узнавать характер, Дмитрии Федорович? Естественные наукиподтверждают то же самое. О, я теперь реалистка, Дмитрий Федорович. Я ссегодняшнего дня, после всей этой истории в монастыре, которая меня такрасстроила, совершенная реалистка и хочу броситься в практическуюдеятельность. Я излечена. Довольно! как сказал Тургенев. - Но, сударыня, эти три тысячи, которыми вы так великодушно меняобещали ссудить... - Вас не минуют, Дмитрий Федорович, - тотчас же перерезала г-жаХохлакова, - эти три тысячи все равно, что у вас в кармане, и не три тысячи,а три миллиона, Дмитрий Федорович, в самое короткое время! Я вам скажу вашуидею: вы отыщете прииски, наживете миллионы, воротитесь и станете деятелем,будете и нас двигать, направляя к добру. Неужели же все предоставить жидам?Вы будете строить здания и разные предприятия. Вы будете помогать бедным, ате вас благословлять. Нынче век железных дорог, Дмитрий Федорович. Выстанете известны и необходимы министерству финансов, которое теперь такнуждается. Падение нашего кредитного рубля не дает мне спать, ДмитрийФедорович, с этой стороны меня мало знают... - Сударыня, сударыня! - в каком-то беспокойном предчувствии прервалопять Дмитрий Федорович, - я весьма и весьма может быть последую вашемусовету, - умному совету вашему, сударыня, - и отправлюсь может быть туда...на эти прииски... и еще раз приду к вам говорить об этом... даже многораз... но теперь эти три тысячи, которые вы так великодушно... О, они быразвязали меня, и если можно сегодня... То есть, видите ли, у меня теперь ничасу, ни часу времени... - Довольно, Дмитрий Федорович, довольно! - настойчиво прервала г-жаХохлакова; - вопрос: едете вы на прииски или нет, решились ли вы вполне,отвечайте математически. - Еду, сударыня, потом... Я поеду, куда хотите, сударыня... нотеперь... - Подождите же! - крикнула г-жа Хохлакова, вскочила и бросилась ксвоему великолепному бюро с бесчисленными ящичками и начала выдвигать одинящик за другим, что-то отыскивая и ужасно торопясь. "Три тысячи!" подумал замирая Митя, - "и это сейчас, безо всяких бумаг,без акта... о, это по-джентельменски! Великолепная женщина, и если бы тольконе так разговорчива..." - Вот! - вскрикнула в радости г-жа Хохлакова, возвращаясь к Мите, - вотчто я искала! Это был крошечный серебряный образок на шнурке, из тех, какие носятиногда вместе с нательным крестом. - Это из Киева, Дмитрий Федорович, - с благоговением продолжала она, -от мощей Варвары великомученицы. Позвольте мне самой вам надеть на шею и темблагословить вас на новую жизнь и на новые подвиги. И она действительно накинула ему образок на шею и стала было вправлятьего. Митя в большом смущении принагнулся и стал ей помогать и наконецвправил себе образок чрез галстук и ворот рубашки на грудь. - Вот теперь вы можете ехать! - произнесла г-жа Хохлакова, торжественносадясь опять на место. - Сударыня, я так тронут... и не знаю, как даже благодарить... за такиечувства, но... если бы вы знали, как мне дорого теперь время!.. Эта сумма,которую я столь жду от вашего великодушия... О, сударыня, если уж вы такдобры, так трогательно великодушны ко мне (воскликнул вдруг во вдохновенииМитя), - то позвольте мне вам открыть... что впрочем вы давно уже знаете...что я люблю здесь одно существо... Я изменил Кате... Катерине Ивановне, яхочу сказать. О, я был бесчеловечен и бесчестен пред нею, но я здесь полюбилдругую... одну женщину, сударыня, может быть презираемую вами, потому что вывсе уже знаете, но которую я никак не могу оставить, никак, а потому теперь,эти три тысячи... - Оставьте все, Дмитрий Федорович! - самым решительным тоном перебилаг-жа Хохлакова. - Оставьте, и особенно женщин. Ваша цель - прииски, а женщинтуда незачем везти. Потом, когда вы возвратитесь в богатстве и славе, вынайдете себе подругу сердца в самом высшем обществе. Это будет девушкасовременная, с познаниями и без предрассудков. К тому времени как разсозреет теперь начавшийся женский вопрос, и явится новая женщина... - Сударыня, это не то, не то... - сложил было умоляя руки ДмитрийФедорович. - То самое, Дмитрий Федорович, именно то, что вам надо, чего выжаждете, сами не зная того. Я вовсе не прочь от теперешнего женскоговопроса, Дмитрий Федорович. Женское развитие и даже политическая рольженщины в самом ближайшем будущем - вот мой идеал. У меня у самой дочь,Дмитрий Федорович, и с этой стороны меня мало знают. Я написала по этомуповоду писателю Щедрину. Этот писатель мне столько указал, столько указал вназначении женщины, что я отправила ему прошлого года анонимное письмо в двестроки: "Обнимаю и целую вас, мой писатель, за современную женщину,продолжайте". И подписалась: "мать" Я хотела было подписаться "современнаямать", и колебалась, но остановилась просто на матери: больше красотынравственной, Дмитрий Федорович, да и слово "современная" напомнило бы имСовременник, - воспоминание для них горькое в виду нынешней цензуры... Ахбоже мой, что с вами? - Сударыня, - вскочил наконец Митя, складывая пред ней руки ладонями вбессильной мольбе, - вы меня заставите заплакать, сударыня, если будетеоткладывать то, что так великодушно... - И поплачьте, Дмитрий Федорович, поплачьте! Это прекрасные чувства...вам предстоит такой путь! Слезы облегчат вас, потом возвратитесь и будетерадоваться. Нарочно прискачете ко мне из Сибири, чтоб со мнойпорадоваться... - Но позвольте же и мне, - завопил вдруг Митя, - в последний раз умоляювас, скажите, могу я получить от вас сегодня эту обещанную сумму? Если женет, то когда именно мне явиться за ней? - Какую сумму, Дмитрий Федорович? - Обещанные вами три тысячи... которые вы так великодушно... - Три тысячи? Это рублей? Ох, нет, у меня нет трех тысяч, - с каким-тоспокойным удивлением произнесла г-жа Хохлакова. Митя обомлел... - Как же вы... сейчас... вы сказали... вы выразились даже. что они всеравно как у меня в кармане... - Ох, нет, вы меня не так поняли, Дмитрий Федорович. Если так, то вы непоняли меня. Я говорила про прииски... Правда, я вам обещала больше,бесконечно больше, чем три тысячи, я теперь все припоминаю, но я имела ввиду одни прииски. - А деньги? А три тысячи? - нелепо воскликнул Дмитрий Федорович. - О, если вы разумели деньги, то у меня их нет. У меня теперь совсемнет денег, Дмитрий Федорович, я как раз воюю теперь с моим управляющим исама на-днях заняла пятьсот рублей у Миусова. Нет, нет, денег у меня нет. Изнаете, Дмитрий Федорович, если б у меня даже и были, я бы вам не дала.Во-первых, я никому не даю взаймы. Дать взаймы значит поссориться. Но вам,вам я особенно бы не дала, любя вас не дала бы, чтобы спасти вас не дала бы,потому что вам нужно только одно: прииски, прииски и прииски!.. - О, чтобы чорт!.. - взревел вдруг Митя и изо всех сил ударил кулакомпо столу. - А-ай! - закричала Хохлакова в испуге и отлетела в другой конецгостиной. Митя плюнул и быстрыми шагами вышел из комнаты, из дому, на улицу, втемноту! Он шел как помешанный, ударяя себя по груди, по тому самому местугруди, по которому ударял себя два дня тому назад пред Алешей, когда виделсяс ним в последний раз вечером, в темноте, на дороге. Что означало это битьесебя по груди по этому месту и на что он тем хотел указать, - это была покаеще тайна, которую не знал никто в мире, которую он не открыл тогда дажеАлеше, но в тайне этой заключался для него более чем позор, заключалисьгибель и самоубийство, он так уж решил, если не достанет тех трех тысяч,чтоб уплатить Катерине Ивановне и тем снять с своей груди, "с того местагруди" позор, который он носил на ней, и который так давил его совесть. Всеэто вполне объяснится читателю впоследствии, но теперь, после того, какисчезла последняя надежда его, этот, столь сильный физически человек, толькочто прошел несколько шагов от дому Хохлаковой, вдруг залился слезами какмалый ребенок. Он шел и в забытьи утирал кулаком слезы. Так вышел он наплощадь и вдруг почувствовал, что наткнулся на что-то всем телом. Раздалсяпискливый вой какой-то старушонки, которую он чуть не опрокинул. - Господи, чуть не убил! Чего зря шагаешь, сорванец! - Как, это вы? - вскричал Митя, разглядев в темноте старушонку. Этобыла ты самая старая служанка, которая прислуживала Кузьме Самсонову, икоторую слишком заметил вчера Митя. - А вы сами кто таковы, батюшка? - совсем другим голосом проговориластарушка, - не признать мне вас в темноте-то. - Вы у Кузьмы Кузьмича живете, ему прислуживаете? - Точно так, батюшка, сейчас только к Прохорычу сбегала... Да чтой-то явас все признать не могу? - Скажите, матушка, Аграфена Александровна у вас теперь? - вне себя отожидания произнес Митя: - Давеча я ее сам проводил. - Была, батюшка, приходила, посидела время и ушла. - Как? Ушла? - вскричал Митя: - Когда ушла? - Да в ту пору и ушла же, минутку только и побыла у нас, КузьмеКузьмичу сказку одну рассказала, рассмешила его, да и убежала. - Врешь, проклятая! - завопил Митя. - А-ай! - закричала старушонка, но Мити и след простыл; он побежал чтобыло силы в дом Морозовой. Это именно было то время, когда Грушенька укатилав Мокрое, прошло не более четверти часа после ее отъезда. Феня сидела сосвоею бабушкой, кухаркой Матреной, в кухне, когда вдруг вбежал "капитан".Увидав его, Феня закричала благим матом. - Кричишь? - завопил Митя: - Где она? - Но не дав ответить еще словаобомлевшей от страху Фене, он вдруг повалился ей в ноги: - Феня, ради господа Христа нашего, скажи, где она? - Батюшка, ничего не знаю, голубчик Дмитрий Федорович, ничего не знаю,хоть убейте ничего не знаю, - заклялась забожилась Феня, - сами вы давеча сней пошли... - Она назад пришла!.. - Голубчик, не приходила, богом клянусь, не приходила! - Врешь, - вскричал Митя, - уж по одному твоему испугу знаю, где она!.. Он бросился вон. Испуганная Феня рада была, что дешево отделалась, ноочень хорошо поняла, что ему было только некогда, а то бы ей может несдобровать. Но убегая он все же удивил и Феню, и старуху Матрену одною самоюнеожиданною выходкой: на столе стояла медная ступка, а в ней пестик,небольшой медный пестик в четверть аршина всего длиною. Митя, выбегая и ужеотворив одною рукой дверь, другою вдруг налету выхватил пестик из ступки исунул себе в боковой карман, с ним и был таков. - Ах господи, он убить кого хочет! - всплеснула руками Феня.