V. Внезапное решение

Та сидела в кухне с бабушкой, обе собирались ложиться спать. Надеясь наНазара Ивановича, они изнутри опять-таки не заперлись. Митя вбежал, кинулсяна Феню и крепко схватил ее за горло. - Говори сейчас, где она, с кем теперь в Мокром? - завопил он висступлении. Обе женщины взвизгнули, - Ай скажу, ай, голубчик Дмитрий Федорович, сейчас все скажу, ничего непотаю, - прокричала скороговоркой на смерть испуганная Феня: - она в Мокроек офицеру поехала. - К какому офицеру? - вопил Митя. - К прежнему офицеру, к тому самому, к прежнему своему, пять лет томукоторый был, бросил и уехал, - тою же скороговоркой протрещала Феня. Дмитрий Федорович отнял руки, которыми сжимал ей горло. Он стоял преднею бледный как мертвец и безгласный, но по глазам его было видно, что онвсе разом понял, все. все разом с полслова понял до последней черточки и обовсем догадался. Не бедной Фене, конечно, было наблюдать в ту секунду, понялон или нет. Она как была, сидя на сундуке, когда он вбежал, так и осталасьтеперь, вся трепещущая и, выставив пред собою руки, как бы желая защититься,так и замерла в этом положении. Испуганными расширенными от страха зрачкамиглаз впилась она в него неподвижно. А у того как раз к тому обе руки былизапачканы в крови. Дорогой, когда бежал, он должно быть дотрогивался ими досвоего лба, вытирая с лица пот, так что и на лбу, и на правой щеке осталиськрасные пятна размазанной крови. С Феней могла сейчас начаться истерика,старуха же кухарка вскочила и глядела как сумасшедшая, почти потерявсознание. Дмитрий Федорович простоял с минуту и вдруг машинально опустилсявозле Фени на стул. Он сидел и не то чтобы соображал, а был как бы в испуге, точно вкаком-то столбняке. Но все было ясно как день: этот офицер - он знал пронего, знал ведь отлично все, знал от самой же Грушеньки, знал, что месяцназад он письмо прислал. Значит, месяц, целый месяц это дело велось вглубокой от него тайне до самого теперяшнего приезда этого нового человека,а он-то и не думал о нем! Но как мог, как мог он не думать о нем? Почему онтак-таки и забыл тогда про этого офицера, забыл тотчас же, как узнал пронего? Вот вопрос, который стоял пред ним как какое-то чудище. И он созерцалэто чудище действительно в испуге, похолодев от испуга. Но вдруг он тихо и кротко, как тихий и ласковый ребенок, заговорил сФеней, совсем точно и забыв, что сейчас ее так перепугал, обидел и измучил.Он вдруг с чрезвычайною и даже удивительною в его положении точностьюпринялся расспрашивать Феню. А Феня хоть и дико смотрела на окровавленныеруки его, но тоже с удивительною готовностью и поспешностью приняласьотвечать ему на каждый вопрос, даже как бы спеша выложить ему всю "правдуправдинскую". Мало-по-малу, даже с какою-то радостью начала излагать всеподробности, и вовсе не желая мучить, а как бы спеша изо всех сил от сердцауслужить ему. До последней подробности рассказала она ему и весь сегодняшнийдень, посещение Ракитина и Алеши, как она, Феня, стояла на сторожах, какбарыня поехала и что она прокричала в окошко Алеше поклон ему, Митеньке, ичтобы "вечно помнил, как любила она его часочек". Выслушав о поклоне, Митявдруг усмехнулся и на бледных щеках его вспыхнул румянец. Феня в ту жеминуту сказала ему, уже ни крошечки не боясь за свое любопытство: - Руки-то какие у вас, Дмитрий Федорович, все-то в крови! - Да, - ответил машинально Митя, рассеянно посмотрел на свои руки итотчас забыл про них и про вопрос Фени. Он опять погрузился в молчание. Стех пор как вбежал он" прошло уже минут двадцать. Давешний испуг его прошел,но видимо им уже овладела вполне какая-то новая непреклонная решимость. Онвдруг встал с места и задумчиво улыбнулся. - Барин, что с вами это такое было? - проговорила Феня" опять показываяему на его руки, - проговорила с сожалением, точно самое близкое теперь кнему в горе его существо. Митя опять посмотрел себе на руки. - Это кровь, Феня, - проговорил он, со странным выражением смотря нанее, - это кровь человеческая и, боже, зачем она пролилась! Но... Феня...тут один забор (он глядел на нее как бы загадывая ей загадку), один высокийзабор и страшный на вид, но... завтра на рассвете, когда "взлетит солнце",Митенька через этот забор перескочит... Не понимаешь, Феня, какой забор, нуда ничего... все равно, завтра услышишь и все поймешь... а теперь прощай! Непомешаю и устранюсь, сумею устраниться. Живи, моя радость... любила менячасок, так и помни на веки Митеньку Карамазова... Ведь она меня все называлаМитенькой, помнишь? И с этими словами вдруг вышел из кухни. А Феня выхода этого испугаласьчуть не больше еще, чем когда он давеча вбежал и бросился на нее. Ровно десять минут спустя Дмитрий Федорович вошел к тому молодомучиновнику, Петру Ильичу Перхотину, которому давеча заложил пистолеты. Былоуже половина девятого, и Петр Ильич, напившись дома чаю, только что облексяснова в сюртук, чтоб отправиться в трактир "Столичный Город" поиграть набиллиарде. Митя захватил его на выходе. Тот, увидев его и его запачканноекровью лицо, так и вскрикнул: - Господи! да что это с вами? - А вот, - быстро проговорил Митя, - за пистолетами моими пришел и вамденьги принес. С благодарностию. Тороплюсь, Петр Ильич, пожалуста поскорее. Петр Ильич все больше и больше удивлялся: в руках Мити юн вдруграссмотрел кучу денег, а главное, он держал эту кучу, и вошел с нею, какникто деньги не держит и никто с ними не входит: все кредитки нес в правойруке, точно напоказ, прямо держа руку пред собою. Мальчик, слуга чиновника,встретивший Митю в передней, сказывал потом, что он так и в переднюю вошел сденьгами в руках, стало быть, и по улице все так же нес их пред собою вправой руке. Бумажки были все сторублевые, радужные, придерживал он ихокровавленными пальцами. Петр Ильич, потом на позднейшие вопросыинтересовавшихся лиц: сколько было денег? заявлял, что тогда сосчитать наглаз трудно было, может быть две тысячи, может быть три, но пачка былабольшая, "плотненькая". Сам же Дмитрий Федорович, как показывал он тожепотом, "был как бы тоже совсем не в себе, но не пьян, а точно в каком-товосторге, очень рассеян, а в то же время как будто и сосредоточен, точно обчем-то думал и добивался, и решить не мог. Очень торопился, отвечал резко,очень странно, мгновениями же был как будто вовсе не в горе, а даже весел". - Да с вами-то что, с вами-то что теперь? - прокричал опять Петр Ильич,дико рассматривая гостя. - Как это вы так раскровенились, упали что ли,посмотрите! Он схватил его за локоть и поставил к зеркалу. Митя, увидав своезапачканное кровью лицо, вздрогнул и гневно нахмурился. - Э, чорт! Этого недоставало, - пробормотал он со злобой, быстропереложил из правой руки кредитки в левую и судорожно выдернул из карманаплаток. Но и платок оказался весь в крови (этим самым платком он вытиралголову и лицо Григорию): ни одного почти местечка не было белого, и не точто начал засыхать, а как-то заскоруз в комке и не хотел развернуться. Митязлобно шваркнул его об пол. - Э, чорт! нет ли у вас какой тряпки... обтереться бы... - Так вы только запачкались, а не ранены? Так уж лучше вымойтесь, -ответил Петр Ильич. - Вот рукомойник, я вам подам. - Рукомойник? Это хорошо... только куда же я это дену? - в каком-тосовсем уж странном недоумении указал он Петру Ильичу на свою пачкусторублевых, вопросительно глядя на него, точно тот должен был решить, кудаему девать свои собственные деньги. - В карман суньте, али на стол вот здесь положите, не пропадут. - В карман? Да, в карман. Это хорошо... Нет, видите ли, это все вздор!- вскричал он, как бы вдруг выходя из рассеянности. - Видите: мы сперва этодело кончим, пистолеты-то, вы мне их отдайте, а вот ваши деньги... потомучто мне очень, очень нужно... и времени, времени ни капли... И, сняв с пачки верхнюю сторублевую, он протянул ее чиновнику. - Да у меня и сдачи не будет, - заметил тот: - у вас мельче нет? - Нет, - сказал Митя, поглядев опять на пачку и как бы неуверенный всловах своих попробовал пальцами две-три бумажки сверху, - нет, все такиеже, - прибавил он и опять вопросительно поглядел на Петра Ильича. - Да откуда вы так разбогатели? - спросил тот. - Постойте, я мальчишкусвоего пошлю сбегать к Плотниковым. Они запирают поздно, - вот не разменяютли. Эй, Миша! - крикнул он в переднюю. - В лавку к Плотниковым - великолепнейшее дело! - крикнул и Митя, какбы осененный какою-то мыслью. - Миша, - обернулся он к вошедшему мальчику, -видишь, беги к Плотниковым и скажи, что Дмитрий Федорович велел кланяться исейчас сам будет... Да слушай, слушай: чтобы к его приходу приготовилишампанского, этак дюжинки три, да уложили как тогда, когда в Мокрое ездил...Я тогда четыре дюжины у них взял (вдруг обратился он к Петру Ильичу), - ониуж знают, не беспокойся, Миша, - повернулся он опять к мальчику. - Даслушай: чтобы сыру там, пирогов страсбургских, сигов копченых, ветчины,икры, ну и всего, всего, что только есть у них, рублей этак на сто или насто двадцать, как прежде было... Да слушай: гостинцев чтобы не забыли,конфет, груш, арбуза два или три, аль четыре, - ну нет, арбуза-то одногодовольно, а шоколаду, леденцов, монпансье, тягушек - ну всего, что тогда сомной в Мокрое уложили, с шампанским рублей на триста чтобы было... Ну, вот итеперь чтобы так же точно. Да вспомни ты, Миша, если ты, Миша... Ведь егоМишей зовут? - опять обратился он к Петру Ильичу. - Да постойте, - перебил Петр Ильич, с беспокойством его слушая ирассматривая, - вы лучше сами пойдете, тогда и скажете, а он переврет. - Переврет, вижу, что переврет! Эх, Миша, а я было тебя поцеловатьхотел за комиссию... Коли не переврешь, десять рублей тебе, скачи скорей...Шампанское, главное шампанское чтобы выкатили, да и коньячку, да и красного,и белого, и всего этого как тогда. Они уж знают, как тогда было. - Да слушайте вы! - с нетерпением уже перебил Петр Ильич. - Я говорю:пусть он только сбегает разменять, да прикажет, чтобы не запирали, а выпойдете и сами скажете... Давайте вашу кредитку. Марш, Миша, одна нога там,другая тут! - Петр Ильич, кажется, нарочно поскорей прогнал Мишу, потому чтотот как стал пред гостем, выпуча глаза на его кровавое лицо и окровавленныеруки с пучком денег в дрожавших пальцах, так и стоял, разиня рот отудивления и страха и вероятно мало понял изо всего того, что ему наказывалМитя. - Ну, теперь пойдемте мыться, - сурово сказал Петр Ильич. - Положитеденьги на стол, али суньте в карман... Вот так, идем. Да снимите сюртук. И он стал ему помогать снять сюртук и вдруг опять вскрикнул: - Смотрите, у вас и сюртук в крови! - Это... это не сюртук. Только немного тут у рукава... А это вот толькоздесь, где платок лежал. Из кармана просочилось. Я на платок-то у Фени сел,кровь-то и просочилась, - с какою-то удивительною доверчивостью тотчас жеобъяснил Митя. Петр Ильич выслушал нахмурившись. - Угораздило же вас; подрались должно быть с кем, - пробормотал он. Начали мыться. Петр Ильич держал кувшин и подливал воду. Митя торопилсяи плохо было намылил руки. (Руки у него дрожали, как припомнил потом ПетрИльич.) Петр Ильич тотчас же велел намылить больше и тереть больше. Он какбудто брал какой-то верх над Митей в эту минуту, чем дальше, тем больше.Заметим кстати: молодой человек был характера неробкого. - Смотрите, не отмыли под ногтями; ну, теперь трите лицо, вот тут: нависках, у уха... Вы в этой рубашке и поедете? Куда это вы едете? Смотрите,весь обшлаг правого рукава в крови. - Да, в крови, - заметил Митя, рассматривая обшлаг рубашки. - Так перемените белье. - Некогда. А я вот, вот видите... - продолжал с тою же доверчивостьюМитя, уже вытирая полотенцем лицо и руки и надевая сюртук, - я вот здеськрай рукава загну, его и не видно будет под сюртуком... Видите! - Говорите теперь, где это вас угораздило? Подрались что ли с кем? Не втрактире ли опять, как тогда? Не опять ли с капитаном как тогда, били его итаскали? - как бы с укоризною припомнил Петр Ильич. - Кого еще прибили...али убили пожалуй? - Вздор! - проговорил Митя. - Как вздор? - Не надо, - сказал Митя и вдруг усмехнулся: - Это я старушонку одну наплощади сейчас раздавил. - Раздавили? Старушонку? - Старика! - крикнул Митя, смотря Петру Ильичу прямо в лицо, смеясь икрича ему как глухому. - Э, чорт возьми, старика, старушонку... Убили что ли кого? - Помирились. Сцепились - и помирились. В одном месте. Разошлисьприятельски. Один дурак... он мне простил... теперь уж наверно простил...Если бы встал, так не простил бы, - подмигнул вдруг Митя, - только знаете, кчорту его, слышите, Петр Ильич, к чорту, не надо! В сию минуту не хочу! -решительно отрезал Митя. - Я ведь к тому, что охота же вам со всяким связываться... как тогда изпустяков с этим штабс-капитаном... Подрались и кутить теперь мчитесь - весьваш характер. Три дюжины шампанского, - это куда же столько? - Браво! давайте теперь пистолеты. Ей богу, нет времени. И хотел бы стобой поговорить, голубчик, да времени нет. Да и не надо вовсе, поздноговорить. А! где же деньги, куда я их дел? - вскрикнул он и принялся соватьпо карманам руки. - На стол положили... сами... вон они лежат. Забыли? Подлинно деньги увас точно сор аль вода. Вот ваши пистолеты. Странно, в шестом часу давечазаложил их за десять рублей, а теперь эвона у вас, тысяч-то. Две или тринебось? - Три небось, - засмеялся Митя, суя деньги в боковой карман панталон. - Потеряете этак-то. Золотые прииски у вас что ли? - Прииски? золотые прииски! - изо всей силы закричал Митя и закатилсясмехом. - Хотите, Перхотин, на прииски? Тотчас вам одна дама здесь тритысячи отсыплет, чтобы только ехали. Мне отсыпала, уж так она прииски любит!Хохлакову знаете? - Незнаком, а слыхал и видал. Неужто это она вам три тысячи дала? Так иотсыпала? - недоверчиво глядел Петр Ильич. - А вы завтра, как солнце взлетит, вечно юный-то Феб как взлетит, хваляи славя бога, вы завтра пойдите к ней, к Хохлаковой-то, и спросите у нейсами: отсыпала она мне три тысячи али нет? Справьтесь-ка. - Я не знаю ваших отношений... коли вы так утвердительно говорите,значит дала... А вы денежки-то в лапки, да вместо Сибири-то, по всем потрем... Да куда вы в самом деле теперь, а? - В Мокрое. - В Мокрое? Да ведь ночь! - Был Мастрюк во всем, стал Мастрюк ни в чем! - проговорил вдруг Митя. - Как ни в чем? Это с такими-то тысячами, да ни в чем? - Я не про тысячи, К чорту тысячи! Я про женский нрав говорю: "Легковерен женский нрав И изменчив, и порочен". Я с Уллисом согласен, это он говорит. - Не понимаю я вас! - Пьян, что ли? - Не пьян, а хуже того. - Я духом пьян. Петр Ильич, духом пьян, и довольно, довольно... - Что это вы, пистолет заряжаете? - Пистолет заряжаю. Митя действительно, раскрыв ящик с пистолетами, отомкнул рожок спорохом и тщательно всыпал и забил заряд. Затем взял пулю и, пред тем, каквкатить ее, поднял ее в двух пальцах пред собою над свечкой. - Чего это вы на пулю смотрите? - с беспокойным любопытством следилПетр Ильич. - Так. Воображение. Вот если бы ты вздумал эту пулю всадить себе вмозг, то, заряжая пистолет, посмотрел бы на нее или нет? - Зачем на нее смотреть? - В мой мозг войдет, так интересно на нее взглянуть, какова она есть...А впрочем вздор, минутный вздор. Вот и кончено, - прибавил он, вкатив пулю изаколотив ее паклей. - Петр Ильич, милый, вздор, все вздор, и если бы тызнал, до какой степени вздор! Дай-ка мне теперь бумажки кусочек. - Вот бумажка. - Нет, гладкой, чистой, на которой пишут. Вот так. - И Митя, схватив состола перо, быстро написал на бумажке две строки, сложил вчетверо бумажку исунул в жилетный карман. Пистолеты вложил в ящик, запер ключиком и взял ящикв руки. Затем посмотрел на Петра Ильича и длинно, вдумчиво улыбнулся. - Теперь идем, - сказал он. - Куда идем? Нет, постойте... Это вы, пожалуй, себе в мозг ее хотитепослать, пулю-то... - с беспокойством произнес Петр Ильич. - Пуля вздор! Я жить хочу, я жизнь люблю! знай ты это. Я златокудрогоФеба и свет его горячий люблю... Милый Петр Ильич, умеешь ты устраниться? - Как это устраниться? - Дорогу дать. Милому существу и ненавистному дать дорогу. И чтоб иненавистное милым стало, - вот как дать дорогу! И сказать им: бог с вами,идите, проходите мимо, а я... - А вы? - Довольно, идем. - Ей-богу скажу кому-нибудь (глядел на него Петр Ильич), чтобы вас непустить туда. Зачем вам теперь в Мокрое? - Женщина там, женщина, и довольно с тебя, Петр Ильич, и шабаш! - Послушайте, вы хоть и дики, но вы мне всегда как-то нравились... явот и беспокоюсь. - Спасибо тебе, брат. Я дикий, говоришь ты. Дикари, дикари! Я однотолько и твержу: дикари! А да, вот Миша, а я-то его и забыл. Вошел впопыхах Миша с пачкой размененных денег и отрапортовал, что уПлотниковых "все заходили" и бутылки волокут, и рыбу, и чай - сейчас всеготово будет. Митя схватил десятирублевую и подал Петру Ильичу, а другуюдесятирублевую кинул Мише. - Не сметь! - вскричал Петр Ильич. - У меня дома нельзя, да и дурноебаловство это. Спрячьте ваши деньги, вот сюда положите, чего их сорить-то?Завтра же пригодятся, ко мне же ведь и придете десять рублей просить. Чтоэто вы в боковой карман все суете? Эй потеряете! - Слушай, милый человек, поедем в Мокрое вместе? - Мне-то зачем туда? - Слушай, хочешь сейчас бутылку откупорю, выпьем за жизнь! Мне хочетсявыпить, а пуще всего с тобою выпить. Никогда я с тобою не пил, а? - Пожалуй, в трактире можно, пойдем, я туда сам сейчас отправляюсь. - Некогда в трактире, а у Плотниковых в лавке, в задней комнате.Хочешь, я тебе одну загадку загадаю сейчас. - Загадай. Митя вынул из жилета свою бумажку, развернул ее и показал. Четким икрупным почерком было на ней написано: "Казню себя за всю жизнь, всю жизнь мою наказую!" - Право, скажу кому-нибудь, пойду сейчас и скажу, - проговорил,прочитав бумажку, Петр Ильич. - Не успеешь, голубчик, идем и выпьем, марш! Лавка Плотниковыхприходилась почти через один только дом от Петра Ильича, на углу улицы. Этобыл самый главный бакалейный магазин в нашем городе, богатых торговцев, исам по себе весьма не дурной. Было все, что и в любом магазине в столице,всякая бакалея: вина "разлива братьев Елисеевых", фрукты, сигары, чай,сахар, кофе и проч. Всегда сидели три приказчика и бегали два рассыльныхмальчика. Хотя край наш и обеднел, помещики разъехались, торговля затихла, абакалея процветала по-прежнему и даже все лучше и лучше с каждым годом: наэти предметы не переводились покупатели. Митю ждали в лавке с нетерпением.Слишком помнили, как он недели три-четыре назад забрал точно так же разомвсякого товару и вин на несколько сот рублей чистыми деньгами (в кредит-тобы ему ничего конечно не поверили), помнили, что так же как и теперь в рукахего торчала целая пачка радужных и он разбрасывал их зря, не торгуясь, несоображая и не желая соображать, на что ему столько товару, вина и проч.? Вовсем городе потом говорили, что он тогда, укатив с Грушенькой в Мокрое,"просадил в одну ночь и следующий затем день три тысячи разом и воротился скутежа без гроша, в чем мать родила". Поднял тогда цыган целый табор (в товремя у нас закочевавший), которые в два дня вытащили де у него у пьяногобез счету денег и выпили без счету дорогого вина. Рассказывали, смеясь надМитей, что в Мокром он запоил шампанским сиволапых мужиков, деревенскихдевок и баб закормил конфетами и страсбургскими пирогами. Смеялись тоже унас, в трактире особенно, над собственным откровенным и публичным тогдашнимпризнанием Мити (не в глаза ему конечно смеялись, в глаза ему смеяться былонесколько опасно), что от Грушеньки он за всю ту "эскападу" только иполучил, что "позволила ему свою ножку поцеловать, а более ничего непозволила". Когда Митя с Петром Ильичем подошли к лавке, то у входа нашли ужеготовую тройку, в телеге, покрытой ковром, с колокольчиками и бубенчиками ис ямщиком Андреем, ожидавшим Митю. В лавке почти со всем успели "сладить"один ящик с товаром и ждали только появления Мити, чтобы заколотить иуложить его на телегу. Петр Ильич удивился. - Да откуда поспела у тебя тройка? - спросил он Митю. - К тебе бежал, вот его, Андрея, встретил и велел ему прямо сюда клавке и подъезжать. Времени терять нечего! В прошлый раз с Тимофеем ездил,да Тимофей теперь тю-тю-тю, вперед меня с волшебницей одной укатил. Андрей,опоздаем очень? - Часом только разве прежде нашего прибудут, да и того не будет, часомвсего упредят! - поспешно отозвался Андрей. - Я Тимофея и снарядил, знаю,как поедут. Их езда не наша езда, Дмитрий Федорович, где им до нашего. Часомне потрафят раньше! - с жаром перебил Андрей, еще не старый ямщик,рыжеватый, сухощавый парень в поддевке и с армяком на левой руке. - Пятьдесят рублей на водку, коли только часом отстанешь. - За час времени ручаемся, Дмитрий Федорович, эх получасом не упредят,не то что часом! Митя хоть и засуетился распоряжаясь, но говорил и приказывал как-тостранно, в разбивку, а не по порядку. Начинал одно и забывал окончание. ПетрИльич нашел необходимым ввязаться и помочь делу. - На четыреста рублей, не менее, как на четыреста, чтобы точь-в-точьпо-тогдашнему, - командовал Митя. - Четыре дюжины шампанского, ни однойбутылки меньше. - Зачем тебе столько, к чему это? Стой! - завопил Петр Ильич. - Это чтоза ящик? С чем? Неужели тут на четыреста рублей? Ему тотчас же объяснили суетившиеся приказчики со слащавою речью, что вэтом первом ящике всего лишь полдюжины шампанского и "всякие необходимые напервый случай предметы" из закусок, конфет, монпансье и проч. Но что главное"потребление" уложится и отправится сей же час особо, как и в тогдашний раз,в особой телеге и тоже тройкой и потрафит к сроку, "разве всего только часомпозже Дмитрия Федоровича к месту прибудет". - Не более часу, чтоб не более часу, и как можно больше монпансье итягушек положите; это там девки любят, - с жаром настаивал Митя. - Тягушек - пусть. Да четыре-то дюжины к чему тебе? Одной довольно, -почти осердился уже Петр Ильич. Он стал торговаться, он потребовал счет, онне хотел успокоиться. Спас однако всего одну сотню рублей. Остановились натом, чтобы всего товару доставлено было не более как на триста рублей. - А, чорт вас подери! - вскричал Петр Ильич как бы вдруг одумавшись, -да мне-то тут что? Бросай свои деньги, коли даром нажил! - Сюда, эконом, сюда, не сердись, - потащил его Митя в заднюю комнатулавки: - вот здесь нам бутылку сейчас подадут, мы и хлебнем. Эх, Петр Ильич,поедем вместе, потому что ты человек милый, таких люблю. Митя уселся на плетеный стульчик пред крошечным столиком, накрытымгрязнейшею салфеткой. Петр Ильич примостился напротив него, и мигом явилосьшампанское. Предложили, не пожелают ли господа устриц, "первейших устриц,самого последнего получения". - К чорту устриц, я не ем, да и ничего не надо, - почти злобноогрызнулся Петр Ильич. - Некогда устриц, - заметил Митя, - да и аппетита нет. Знаешь, друг, -проговорил он вдруг с чувством, - не любил я никогда всего этого беспорядка. - Да кто ж его любит! Три дюжины, помилуй, на мужиков, это хоть коговзорвет. - Я не про это. Я про высший порядок. Порядку во мне нет, высшегопорядка... Но... все это закончено, горевать нечего. Поздно, и к чорту! Всяжизнь моя была беспорядок, и надо положить порядок. Каламбурю, а? - Бредишь, а не каламбуришь. - Слава высшему на свете, Слава высшему во мне! Этот стишок у меня из души вырвался когда-то, не стих, а слеза... самсочинил... не тогда однако, когда штабс-капитана за бороденку тащил... - Чего это ты вдруг о нем? - Чего я вдруг о нем? Вздор! Все кончается, все равняется, черта - иитог. - Право мне все твои пистолеты мерещатся. - И пистолеты вздор! Пей и не фантазируй. Жизнь люблю, слишком уж жизньполюбил, так слишком, что и мерзко. Довольно! За жизнь, голубчик, за жизньвыпьем, за жизнь предлагаю тост! Почему я доволен собой? Я подл, но доволенсобой. И однако ж я мучусь тем, что я подл, но доволен собой. Благословляютворение, сейчас готов бога благословить и его творение, но... надоистребить одно смрадное насекомое, чтобы не ползало, другим жизни непортило... Выпьем за жизнь, милый брат! Что может быть дороже жизни! Ничего,ничего! За жизнь и за одну царицу из цариц. - Выпьем за жизнь, а пожалуй и за твою царицу. Выпили по стакану. Митя был хотя и восторжен, и раскидчив, но как-тогрустен. Точно какая-то непреодолимая и тяжелая забота стояла за ним. - Миша... это твой Миша вошел? Миша, голубчик, Миша, поди сюда, выпейты мне этот стакан, за Феба златокудрого, завтрашнего... - Да зачем ты ему! - крикнул Петр Ильич раздражительно. - Ну позволь, ну так, ну я хочу. - Э-эх! Миша выпил стакан, поклонился и убежал. - Запомнит дольше, - заметил Митя. - Женщину я люблю, женщину! Что естьженщина? Царица земли! Грустно мне, грустно, Петр Ильич. Помнишь Гамлета:"Мне так грустно, так грустно, Горацио... Ах, бедный Иорик!" Это я можетбыть Иорик и есть. Именно теперь я Иорик, а череп потом. Петр Ильич слушал и молчал, помолчал и Митя. - Это какая у вас собачка? - спросил он вдруг рассеянно приказчика,заметив в углу маленькую хорошенькую болоночку с черными глазками. - Это Варвары Алексеевны, хозяйки нашей болоночка, - ответил приказчик,- сами занесли давеча, да и забыли у нас. Отнести надо будет обратно. - Я одну такую же видел... в полку... - вдумчиво произнес Митя, -только у той задняя ножка была сломана... Петр Ильич, хотел я тебя спроситькстати: крал ты когда что в своей жизни, аль нет? - Это что за вопрос? - Нет, я так. Видишь, из кармана у кого-нибудь, чужое? Я не про казнуговорю, казну все дерут и ты конечно тоже... - Убирайся к чорту. - Я про чужое: прямо из кармана, из кошелька, а? - Украл один раз у матери двугривенный, девяти лет был, со стола. Взялтихонько и зажал в руку. - Ну и что же? - Ну и ничего. Три дня хранил, стыдно стало, признался и отдал. - Ну и что же? - Натурально, высекли. Да ты чего уж, ты сам не украл ли? - Украл, - хитро подмигнул Митя. - Что украл? - залюбопытствовал Петр Ильич. - У матери двугривенный, девяти лет был, через три дня отдал. - Сказавэто, Митя вдруг встал с места. - Дмитрий Федорович, не поспешить ли? - крикнул вдруг у дверей лавкиАндрей. - Готово? Идем! - всполохнулся Митя. - Еще последнее сказанье и...Андрею стакан водки на дорогу сейчас! Да коньяку ему кроме водки рюмку! Этотящик (с пистолетами) мне под сиденье. Прощай, Петр Ильич, не поминай лихом. - Да ведь завтра воротишься? - Непременно. - Расчетец теперь изволите покончить? - подскочил приказчик. - А, да, расчет! Непременно! Он опять выхватил из кармана свою пачку кредиток, снял три радужных,бросил на прилавок и спеша вышел из лавки. Все за ним последовали и,кланяясь, провожали с приветствиями и пожеланиями. Андрей крякнул от толькочто выпитого коньяку и вскочил на сиденье. Но едва только Митя началсадиться, как вдруг пред ним совсем неожиданно очутилась Феня. Она прибежалався запыхавшись, с криком сложила пред ним руки и бухнулась ему в ноги: - Батюшка, Дмитрий Федорович, голубчик, не погубите барыню! А я-то вамвсе рассказала!.. И его не погубите, прежний ведь он, ихний! Замуж теперьАграфену Александровну возьмет, с тем и из Сибири вернулся... Батюшка,Дмитрий Федорович, не загубите чужой жизни! - Те-те-те, вот оно что! Ну, наделаешь ты теперь там дел! - пробормоталпро себя Петр Ильич. - Теперь все понятно, теперь как не понять. ДмитрийФедорович, отдай-ка мне пистолеты, если хочешь быть человеком, - воскликнулон громко Мите, - слышишь, Дмитрий! - Пистолеты? Подожди, голубчик, я их дорогой в лужу выброшу, - ответилМитя. - Феня, встань, не лежи ты предо мной. Не погубит Митя, впредь никогоуж не погубит этот глупый человек. Да вот что, Феня, - крикнул он ей, ужеусевшись, - обидел я тебя давеча, так прости меня и помилуй, простиподлеца... А не простишь, все равно! Потому что теперь уже все равно!Трогай, Андрей, живо улетай! Андрей тронул; колокольчик зазвенел. - Прощай, Петр Ильич! Тебе последняя слеза!.. "Не пьян ведь, а какуюахинею порет!" подумал вслед ему Петр Ильич. Он расположился было остатьсяприсмотреть за тем, как будут снаряжать воз (на тройке же) с остальнымиприпасами и винами, предчувствуя, что надуют и обсчитают Митю, но вдруг, самна себя рассердившись, плюнул и пошел в свой трактир играть на биллиарде. - Дурак, хоть и хороший малый... - бормотал он про себя дорогой. - Проэтого какого-то офицера "прежнего" Грушенькинова я слыхал. Ну, если прибыл,то... Эх пистолеты эти! А, чорт, что я его дядька что ли? Пусть их! Да иничего не будет. Горланы и больше ничего. Напьются и подерутся, подерутся ипомирятся. Разве это люди дела? Что это за "устранюсь", "казню себя" -ничего не будет! Тысячу раз кричал этим слогом пьяный в трактире. Теперь-тоне пьян. "Пьян духом" - слог любят подлецы. Дядька я ему что ли? И не мог неподраться, вся харя в крови. С кем бы это? В трактире узнаю. И платок вкрови... Фу, чорт, у меня на полу остался... наплевать! Пришел в трактир он в сквернейшем расположении духа и тотчас же началпартию. Партия развеселила его. Сыграл другую и вдруг заговорил с одним изпартнеров о том, что у Дмитрия Карамазова опять деньги появились, тысяч дотрех, сам видел, и что он опять укатил кутить в Мокрое с Грушенькой. Этобыло принято почти с неожиданным любопытством слушателями. И все онизаговорили не смеясь, а как-то странно серьезно. Даже игру перервали. - Три тысячи? Да откуда у него быть трем тысячам? Стали расспрашивать дальше. Известие о Хохлаковой приняли сомнительно. - А не ограбил ли старика, вот что? - Три тысячи! Что-то не ладно. - Похвалялся же убить отца вслух, все здесь слышали. Именно про тритысячи говорил... Петр Ильич слушал и вдруг стал отвечать на расспросы сухо и скупо. Прокровь, которая была на лице и на руках Мити, не упомянул ни слова, а когдашел сюда, хотел-было рассказать. Начали третью партию, мало-по-малу разговоро Мите затих; но, докончив третью партию, Петр Ильич больше играть непожелал, положил кий и, не поужинав, как собирался, вышел из трактира. Выйдяна площадь, он стал в недоумении и даже дивясь на себя. Он вдруг сообразил,что ведь он хотел сейчас идти в дом Федора Павловича, узнать, не произошлоли чего. "Из-за вздора, который окажется, разбужу чужой дом и наделаюскандала. Фу, чорт, дядька я им что ли?" В сквернейшем расположении духа направился он прямо к себе домой ивдруг вспомнил про Феню: "Э, чорт, вот бы давеча расспросить ее, подумал онв досаде, все бы и знал". И до того вдруг загорелось в нем самоенетерпеливое и упрямое желание поговорить с нею и разузнать, что с полдорогион круто повернул к дому Морозовой, в котором квартировала Грушенька.Подойдя к воротам, он постучался, и раздавшийся в тишине ночи стук опять какбы вдруг отрезвил и обозлил его. К тому же никто не откликнулся, все в домеспали. "И тут скандалу наделаю!" подумал он с каким-то уже страданием вдуше, но вместо того, чтоб уйти окончательно, принялся вдруг стучать снова иизо всей уже силы. Поднялся гам на всю улицу. "Так вот нет же, достучусь,достучусь!" бормотал он, с каждым звуком злясь на себя до остервенения, но стем вместе и усугубляя удары в ворота.