Объем научно-теоретической литературы и разработанных на ее основе практических приложений по проблемам политического управления поистине огромен. Среди авторов — представители самых разных либеральных школ и течений.
Понятно, что более-менее эластичная, амортизирующая конфликты конструкция трудовых отношений складывется не сама собой и далеко не сразу. Она — результат целенаправленных политико-управленческих усилий, основанных на разработках ученых.
Писавший в конце XIX — первой трети XX в., один из "отцов" теории индустриальных отношений Дж.Р.Коммонс, был приверженцем жестко-этатистского регулирования всей общественной системы, включая, разумеется, и трудовые отношения. Разделение политической власти между всеми классами и слоями, считал этот теоретик, позволит усилить их ответственность за состояние политической системы и перспективы нации в целом. К началу XX в. выяснилось, что созданные ранее "полувластные" регулирующие агентства вкупе с традиционными представительными институтами (вроде парламента) не способны полностью контролировать классовые противоречия, угрожавшие общественным взрывом. Вначале Коммонс пытался перенести на американскую почву европейскую схему регулирования, предлагая создать на федеральном и региональном (штаты) уровнях индустриальные советы из представителей правительства, тред-юнионов и предпринимательства. Они обладали бы совещательным голосом при составлении регулирующих статутов, а также исполнительной властью по "администрированию трудового законодательства". В те годы Коммонс связывал стабилизационную политику только с ее структурированием и администрированием со стороны корпоративных структур в рамках государства. (Подобного рода советы в той или иной форме учреждаются сейчас и в России, но стоит ли пытаться воспроизводить столь ранний опыт регулирования?)
Позднее Коммонс адаптировал свои взгляды к американской традиции, определив государству роль посредника в регулировании трудовых споров, в частности, он признал особое значение коллективно-договорной системы (института, формально существовавшего в СССР и действующего сейчас в странах СНГ, но играющего фиктивную роль) и добровольного согласия сторон на арбитраж. Таким образом, ядром "индустриальной демократии", которую прививали к либеральному политико-экономическому проекту, становятся профсоюзы и свободные системы коллективных договоров. Индустриальный мир, в этом случае, утверждается путем переговоров между равными по правам и, как предполагается, по силе организациями, — профсоюзами и ассоциациями предпринимателей, осуществляющими своего рода "конституционное правление" промышленностью. Их взаимное сдерживание обеспечивало баланс интересов.
Исследуя монополии, Коммонс обратил внимание на то, что многие из них так или иначе искусственно созданы самим государством — ситуация, аналогичная той, что сложилась ныне в постсоветском индустриальном пространстве. Исходя из этого, он предложил схему обеспечения занятости и социальной справедливости в кризисной обстановке, когда саморегулирование хозяйства практически не срабатывало. Ученый советовал начать жесткое госрегулирование социальных отношений на федеральном уровне с банковской сферы и железных дорог (тогда — основной транспортной системы). Будучи внедренной, коммонсовская схема выступила в качестве первичной модели интеграции конфликтогенного рабочего движения в социально-политическую структуру либерального общества, превратив его из антисистемной силы в одного из главных субъектов политики консенсуса. Эта этатистско-корпоративная модель управления предусматривала возможность принуждения со стороны либерально-демократического государства для защиты прав собственности и обуздания эгоизма вышедших из-под контроля социальных групп во имя всеобщих нужд нации. Ограничивались также некоторые права корпораций. В дальнейшем данная модель была дополнена, в частности, за счет включения, в нее первичных посреднических структур
Политика "плавного выравнивания классовых противоречий" ставила общественный интерес над индивидуальным и классовым, что, в свою очередь, способствовало долгосрочной социальной стабильности, и потому была в своих общих чертах легитимизирована обществом. И все же теоретическая модель индустриальных отношений, создававшаяся школой Коммонса, представляла собой иерархизированную социальную схему: государство как верховный правитель наделяло правами и привилегиями корпорации (бизнес), а эти последние — уже организации трудящихся.
Так закладывались основы институционального регулирования социальных отношений. В целом теоретики "прогрессивной эры" (период реформаторского движения с конца XIX в. до Нового курса 1930-х годов) разработали две базовые модели госрегулирования. Вышеописанный этатистский корпоративизм предусматривал, если не вдаваться в подробности, активную роль государства в посредничестве трудовых конфликтов, широкую опору на профсоюзы и систему колдоговоров при постоянном ее развитии, поддержку менеджерских прав предпринимателей наряду с учетом более общих прав корпораций. Но главное здесь было в том, что все это опиралось на регулируемый государством рынок, на госконтроль над торговой практикой монополий, на особые меры, направленные на поддержание высоких уровней потребления, занятости и зарплаты (разумеется, исходя из возможностей экономики), а также на систему компенсаций для уволенных в связи с технологическими нововведениями. В свою очередь, либерально-корпоративная модель делала упор на стабилизацию трудовых отношений через коллективно-договорную практику, причем роль правительства ограничивалась наблюдением—ему не дозволялось прямо вмешиваться в трудовые споры. Рынок регулировался правительственными институтами с целью поддержания добровольного порядка договорного процесса и возможно более высокого уровня потребления. Предусматривалась также "благотворительная миссия" корпораций.
Несмотря на все различия, оба рассмотренных выше подхода к формированию функционально упорядоченной рыночной экономики со стабильными трудовыми отношениями были либеральными: первый — с более активным государством, второй — с менее активным. Как та, так и другая регулятивные схемы ориентировались на первейшую необходимость — упорядочение рыночного хаоса с помощью правительственных структур. Если этатистско-корпоративная модель в целом работала в период первой мировой войны и потом помогла успешно провести Новый курс (1933 — 38гг.), то либерально-корпоративная — с конца XIX в. и в начале 30-х годов (до президентства Рузвельта). Некоторые специалисты считают, что именно вторая модель — с необходимыми коррективами — и была успешно воссоздана в США в 80-е — 90-е годы XX в.
После второй мировой войны один из тогдашних столпов институционализма Дж. Гэлбрейт в качестве главной движущей силы развития либерально-капиталистической системы выделил государственное регулирование рынка, совокупного спроса, цен и зарплат, каковое, с его точки зрения, послужило одновременно и гуманизации, и гармонизации социальных отношений, что позволило ослабить роль тред-юнионов и в разумных пределах усилить власть государства. Ко второй половине XX века американские профсоюзы по сути уже исполнили основную часть своих изначальных рациональных функций в макросоциальной политике государства: они стали важным механизмом стандартизации зарплат на федеральном уровне, удерживая их (складывался новый для того времени тип собственности. Собственнические отношения завязывались уже не только между индивидами, но и между индивидами и государством, что упрочивало базу американского социального консенсуса. Даже полувоенные методы президента Эйзенхауэра (1953 —1961 гг.), который в разгар холодной войны постарался частично перераспределить власть в пользу антиэтатистски настроенных корпоративных менеджеров, не смогли существенно скорректировать общую установку политического управления на регулирование социально-экономической сферы. Правда, ученые до сих пор не пришли к единому мнению относительно того, какой из двух основных классов общества — рабочие или буржуазия — нес основную тяжесть дополнительных императивных расходов на вооружение и холодную войну в целом. В постсоветских обществах этому вопросу примерно соответствует следующий: кто по преимуществу "оплачивает" модернизацию экономики и социально-политической сферы, за чей счет она производится — трудящихся, новобуржуазных групп или монополиста-государства.
Если в период между второй мировой войной и 60-ми годами главная роль в регулировании трудовых отношений отводилась коллективным договорам под наблюдением государства, то в 70 — 90-е годы внимание экспертов сфокусировалось на вопросах управления людскими ресурсами. По большому счету такой перенос центра тяжести управленческих решений был связан со вновь возросшей фрагментацией общества, его дроблением на обособленные частные интересы, которым стал мешать этатизм. В 70 — 80-е годы подобные тенденции вылились в весьма влиятельное антиправительственное движение за дерегуляцию, то есть устранение государства из пространства конкуренции частных лиц. Однако в таких сверхсложных комплексных системах, как современное общество, усиление частных и групповых эгоизмов действительно дерегулирует, но только — сам социально-экономический процесс. Поэтому с появлением первых признаков стагнации, отступления США по ряду параметров с достигнутых ранее позиций на мировом и даже внутреннем рынках общественные настроения, особенно среди меньшинств, стали немедленно накаляться, и движение за дерегуляцию относительно быстро сошло почти на нет. И все же из анализа данной ситуации теоретики-либералы сделали чрезвычайно важный вывод: Америке нужен новый режим государственного регулирования, предполагающий изменение подходов к администрированию социально-экономической сферы. Государство по-прежнему должно поощрять тред-юнионы, но следует отдавать себе отчет в том, что вследствие кризиса традиционное профдвижение перестало справляться со своей ролью социального агента и равного партнера корпораций. Нарушился баланс властных сил в обществе, и потому, чтобы сохранить стабильность общественной системы, государству придется принять на себя новые полномочия. Именно тогда институционалисты определили госрегулирование как управление сложной структурой институциональных, экономических, правовых и политических отношений труда и капитала и поставили вопрос (вначале теоретически) о необходимости преобразования базовой модели такого управления.
Суть современного подхода к "перемонтажу" отношений либерального государства и общества состоит в рациональной переоценке этатистских функций. Большинство экспертов полагает, что либеральная демократия должна продолжать защищать рабочих и служащих вне зависимости от партийно-политической конъюнктуры. Теоретики по-прежнему оставляют за государством приоритет в поддержании демократических ценностей и отводят ему активную роль в проведении социально-экономических программ и макроэкономическом планировании. Но под вопрос — и серьезно — поставлен сам административный процесс как не соответствующий уровню рациональности конца XX – начала XXI в. Речь идет, не больше не меньше, как об определении (моделировании) нового баланса власти в обществе. Роль государства, естественно, не ставится под сомнение, напротив, на него наряду с прежней функцией зашиты большинства (на конкретном производстве, в отрасли, в обществе в целом), возлагается ответственность за соблюдение специфических интересов меньшинств, не всегда совпадающих с жестко сформулированным общим интересом. Государство должно отныне переориентироваться на менее формальные модели решения конфликтных вопросов, в том числе на альтернативные колдоговорам пути гармонизации интересов труда и бизнеса[78].
Стало очевидным, что глобализация рыночной конкуренции обязательно востребует соответствующую оптимизацию форм политического и корпоративного управления. Если государство берет на себя защиту национального бизнеса от конкурентного прессинга (тоже далеко не всегда добросовестного) на внутреннем и особенно на внешних рынках, в том числе путем целевого субсидирования корпораций, то последние взамен могли бы пойти на некоторые формы совместного с трудящимися управления на всех корпоративных уровнях (партисипаторный менеджмент). Более того, государство даже вправе требовать этого, если сочтет нужным. Такое разделение корпоративной власти и доходов пользовалось бы прямым покровительством со стороны государства, которому уже не нужно было бы впустую растрачивать ресурсы на посредничество в конфликтах. Подобную модель, как считает Куттнер, можно было бы назвать новой культурой взаимоотношений труда и менеджмента. К тому же прямо на глазах формируется новый тип трудящегося, который теперь заинтересован не только в гарантиях сохранения рабочего места и стабильных доходах, но и в ясной перспективе продвижения по служебной и профессиональной лестнице, да и сам менеджмент нуждается прежде всего в высококвалифицированном труде и гибких рабочих местах. И в этом смысле индустриальная ситуация требует реструктурирования, которое невозможно осуществить без поддержки, особенно финансовой, государства.
Поскольку, как полагают эксперты в области управления, государству впредь предстоит выступать в качестве основного спонсора и гаранта общего повышения образовательного и квалификационного статуса нации в глобальном хозяйстве, ему также надлежит взять в свои руки теоретическую разработку модели и внедрение нового типа социальных контрактов, их унификацию по секторам экономики и в непроизводственной сфере. Это вполне укладывается в рамки либеральных представлений о максимизации выгоды. Корпорации еще не готовы к риску массированных инвестиций в общенациональные проекты, прежде всего в те, которые обещают отдачу лишь в некотором будущем. Значит, только государство способно поощрить профсоюзы и трудящихся (а их с каждым годом становится все больше и больше) согласиться с бенефициями, особенно отложенными по времени, иного характера, нежели просто высокая зарплата. Долгосрочные гарантии рабочих мест при реструктурировании отрасли, переподготовка, защита от иностранной конкуренции в потенциале также способны освободить экономику от излишнего инфляционного давления. Постоянная балансировка, ожесточенный "торг" между безработицей и инфляцией, вопреки мнениям некоторых правительственных экономистов из стран СНГ, вовсе не являются жестким императивом рыночной экономики. Только в экономиках по типу "laissez-faire" (что мы сейчас и наблюдаем в постсоветских хозяйствах) низкая безработица дает рабочим возможность (в рамках колдоговоров) требовать роста зарплаты сверх реального роста производительности. Власти, в свою очередь, вынуждены удерживать рост денежной массы и общественно необходимые расходы на низком уровне. Потому-то либералы-институционалисты и вменяют в прямую задачу государственного управления (в новом режиме регулирования) разработку и распространение более конструктивного института социальных договоров (контрактов).
