Бедное братство — Христово воинство 10 страница

Следует также сказать, что в бедном воинстве Христовом утвердился дух нерушимого мужского товарищества, и он со­хранялся в самых опасных и суровых жизненных обстоятель­ствах. Несомненно, это была весьма привлекательная черта крестоносцев, потому мужчин, словно магнитом, тянуло в та­кие военные ордена. Жизненные правила бенедиктинских и цистерцианских монастырей, основанные на отрешении от мирской суеты, в то же время оставляли должное место брат­ской дружбе. Более того, известные католические настоятели Ансельм Кентерберийский, Бернард Клервоский и Элред Ри-вольский усматривали в подобных отношениях величайшее благо. Элред написал по этому поводу специальный трактат «Dе spirituali amicitia» («О духовной дружбе»), а Бернард, «хотя и не исключал возможность своей дружбы с женщинами, счи­тал, что любовь между мужем и женой никогда не способна достичь такой высоты и силы, как мужская дружба», и был убежден, что «человеческая любовь бесконечно слабее Господ­ней любви, а любовь супругов уступает мужской дружбе». В общественных условиях, когда насилие имело всеобщий — мож­но сказать, эпидемический — характер, а монархи не могли контролировать своих задиристых баронов, первостепенное значение приобретали родственные и дружеские связи. И как мы уже знаем, нередко именно от кумовства зависело постри­жение человека в монахи или его присоединение к крестонос­цам. Так, священный крест нашили на свои плащи двадцать пять человек — представители трех поколений рода Ги де Монфери; а тот же отец Бернард появился перед воротами Сито в компании тридцати пяти родственников и друзей.

Присутствовал ли в подобной мужской дружбе элемент секса? Определенно можно сказать, что между монахами иногда устанавливались некие аmitie particuliere (особые дружеские отношения), на что с неодобрением указывается в поздней истории церкви. Некоторые письма Ансельма, архиепископа бенедиктинского монастыря в Кентербери, читаются как настоящие любовные послания: «Горячо любимый… поскольку я не сомневаюсь, что мы оба одинаково любим друг друга, и уверен, что каждый из нас в равной степени желает другого, что наши помыслы стремятся слиться воедино в пламени любви и мы одинаково страдаем, оттого что наши тела разделены, принужденные нашими ежеднев­ными занятиями...» Или: «Если бы я выразил всю страсть нашей взаимной любви, то боюсь, некоторым непосвященным могло бы показаться, что это заведомое преувеличение. Поэтому я вынужден сокрыть часть правды. Но ты-то знаешь, сколь велика наша взаимная привязанность — глаза в глаза, поцелуй за поцелуй, объятие за объятие».

И хотя Ансельм писал эти строки за полвека до основания ордена Храма, вполне уместно привести слова этого церковного иерарха в связи с псевдомонашеским образом жизни тамплиеров. На основании приведенных выше цитат американский ученый Джон Босуэлл сделал такой вывод: Ансельм рассматривал гомосексуализм как «рядовой проступок, которому почти любой готов посочувствовать». Однако этот вывод убедительно опровергает другой известный историк, Ричард Саутерн. Он отмечает, что в ту эпоху «никто не имел понятия или не проявлял интереса к наличию врожденных гомосексуальных наклонностей; на уровне средневековых знаний о существовании такого явления его рассматривали просто как симптомы общей греховности, присущей человечеству». В качестве единственной формы гомосексуализма в ХI веке признавалась содомия, которая практически приравнивалась к другой неестественной форме секса — совокуплению с животными.

Однозначное осуждение содомии — как греха не только против Всевышнего, но и против природы — можно отыскать и учении святого Павла и у Блаженного Августина, с трудами которых были хорошо знакомы грамотные бенедиктинцы. Об­разованные рыцари и бароны наверняка обращали на эти суж­дения отцов церкви мало внимания, а во времена Ансельма содомия, несомненно, была нередким явлением — например, при дворе короля Вильгельма Руфуса. «Следует признать, что подобный грех ныне столь широко распространился, — писал Ансельм, — что вряд ли кто-нибудь уже краснеет по этому по­воду, а многие, не сознающие порочность такого занятия, без стеснения предаются ему». Под впечатлением виденного Ан­сельм, архиепископ Кентерберийский, «неустанно осуждал этот грех и сопутствующие ему внешние атрибуты — длинные воло­сы и женского вида одежду, — которые провоцируют его».

Поэтому представляется очевидным, что возможность за­няться гомосексуальной «любовью» не являлась причиной вступ­ления рыцарей в орден тамплиеров, хотя отцы-основатели, при­сутствовавшие на Соборе в Труа, понимали опасность такого явления. Именно поэтому они внесли в устав статью о том, что в братских спальнях всю ночь должны гореть светильники. Кроме того, запрещалось спать в одной постели и раздетыми, «как бы ни искушал коварный дьявол». Также очевидно и то, что отдельные рыцари и сержанты время от времени уступали соблазну. О полагающемся за это наказании подробно гово­рится в указе от 1167 года, в котором отмечается, что «это столь омерзительный, столь зловонный и столь порочный грех, что его не следует даже поминать вслух». Этот порок приравнивал­ся к убийству христианина и считался даже более серьезным, чем совокупление с женщиной.

 

Гуго де Пейн и Гильом де Бур вернулись в Иерусалим в 1129 году вместе с набранным в Европе пополнением для орде­на тамплиеров. Король Баддуин II тут же начал подготовку к походу на Дамаск, и в начале ноября армия крестоносцев, вклю­чавшая крупный отряд тамплиеров, уже приближалась к столи­це Сирии. Гильому де Буру была поручена доставка продовольствия и фуража, однако новобранцы, из которых преимущественно состоял его отряд, предались безудержным грабежам и практически вышли из-под контроля. В тридцати километрах от главного лагеря их атаковала легкая дамасская конница — после сражения в живых осталось всего сорок пять рыцарей. Балдуин, рассчитывая застать врасплох торжествующих победу неприятелей, приказал войскам перейти в наступление, но сразу после этого приказа пошли проливные дожди, и раскисшие дороги превратились в вязкие болота. В результате наступление на Дамаск было сорвано.

Имеются весьма скудные сведения о том, чем Гуго де Пейн и тамплиеры под его началом занимались в течение последующих нескольких лет. Первой крепостью, в которой обосновался рыцарский орден в 1136 году — в данном случае госпитальеры, — стал Бетгибелин, расположенный между Хевроном на Иудейских холмах и прибрежным Аскалоном. Что касается тамплиеров, то они, похоже, сосредоточили усилия на выполнении главной задачи — охране путей, по которым передвигались паломники. Для этого тамплиеры возвели замок, часовню и придорожные строения в городке Цистерна Рубеа — на полпути между Иерусалимом и Иерихоном. Помимо этого, они заняли укрепленную башню около самого Иерихона — в Байт-Джубр ат-Тахтани, замок и монастырь на вершине той самой Карантинной горы, где Иисус, искушаемый дьяволом, постился в течение сорока дней, и еще один замок на реке Иордан — в том месте, где Иоанн Креститель крестил Иисуса.

Однако первую по-настоящему крупную крепость тамплиеры построили не в Иерусалимском королевстве, а на се­верной границе латинских владений — в Амманских горах. Этот узкий хребет, который тянется из Малой Азии на юг и вершины которого достигают двух-трех тысяч метров, служил естественной границей между армянским царством в Киликии и Антиохийским княжеством с одной стороны и континентальными районами Сирии, включая Алеппо и средиземноморское побережье, — с другой.

Дорога, ведущая через эти горы из Алеппо или Антиохии в порты Александретта и Порт-Боннель (Арсуз), носит название перевал Белен, или Сирийские ворота. В 1130-х годах тамплиерам было поручено обеспечение безопасности этого важного стратегического участка между Киликией и Антиохией. Чтобы защитить Сирийские ворота со стороны Ам­манского хребта, рыцари заняли важный укрепленный пункт Баргас, который переименовали в Гастон. Это был замок, «неколебимо стоявший на отвесной скалистой вершине и подпиравший своими башнями небеса». Из Гастона, распо­ложенного на восточном склоне хребта, открывался вид на долину — от Алеппо до Антиохии. Дальше на севере для ох­раны перевала Шуглан тамплиеры разместили гарнизоны еще в двух в замках — Дарбасак и Ла-Роше-де-Руссель.

В 1130 году правитель Антиохии князь Боэмунд II погиб в сражении с большой армией мусульман из Персии, Сирии и Месопотамии под началом эмира Гази. Победитель ото­слал его забальзамированную голову в качестве подарка баг­дадскому халифу. Вдова Боэмунда, Алиса Иерусалимская, была средней из трех властолюбивых дочерей Балдуина Бурж-ского и армянской царевны Морфии; ее старшая сестра, Мелисенда, наследница иерусалимского престола, была в тот момент замужем за Фулько Анжуйским. Отцовский трон в Антиохии теперь должна была занять дочь Алисы, Констан­ция, однако, узнав о смерти мужа, мать решила взять власть в свои руки. Вскоре всем стало понятно, что ее властные амбиции безграничны: лишив собственную дочь законного наследства, она отказала даже своему отцу, королю Балдуину Иерусалимскому, в регентстве над антиохийским престолом. Одновременно Алиса обратилась за помощью к эмиру Зенги, сарацинскому правителю Алеппо и основателю могуществен­ной династии Атабеков.

Однако посланцы вдовствующей княгини были перехва­чены королем Балдуином и повешены. Тогда Алиса заблоки­ровала перед отцом все горные проходы в Антиохию — веро­ятно, рассчитывая на поддержку части местных христиан; однако французские бароны ее не поддержали и открыли перевалы. Со временем отец с дочерью помирились, и Алису выслали в Латакию, на Средиземном море. Однако столь дерзкая непокорность державному отцу, несомненно, ускорила его конец. По возвращении в Иерусалим Балдуин тяжело заболел, а в августе 1131 года официальный хранитель Гроба Господня скончался, успев перед смертью постричься в монахи.

Через пять лет умер и первый Великий магистр тамплиеров Гуго де Пейн. Собравшийся в Иерусалиме капитул избрал его преемником Робера де Краона, известного также под именем Бургундец, который был родом из Анжу, и посему его кандидатуру поддерживал Фулько Анжуйский. Новый магистр снискал авторитет как выдающийся администратор, он не мешкая занялся организационно-финансовым укреплением ордена тамплиеров. Ему удалось добиться дополнительных и исключительных привилегий от папы Иннокентия II, который выпустил в 1339 году специальную буллу — «Omne Datum Optimum».

Эта булла адресована «дорогому сыну Роберу, великому магистру монашеского рыцарства Храма, расположенного в Иерусалиме», и определяет смысл существования ордена. Тамплиеры выводились из-под юрисдикции других священников и подчинялись напрямую папе римскому. Даже патриарх Иерусалимский, которому основатели ордена в свое время приносили клятвы, теперь утрачивал власть над орденом. Папский указ позволял тамплиерам иметь собственные часовни. Булла Иннокентия II также позволяла учредить институт братьев-капелланов для обслуживания Храма, что делало тамплиеров полностью независимыми от местных епископов не только в заморских ближневосточных землях, но и на Западе. Рыцари Храма получили право на взимание десятины, а сами от нее освобождались — ранее таким правом располагал только орден цистерцианцев; они могли устраивать кладбища рядом со своими домами и хоронить там странников и собратьев — подобные права давали большую денежную выгоду. Храмовникам отдавалась вся добыча, захваченная у врагов, за которую они отчитывались только перед своим магистром — его избирал из членов ордена верховный капитул, или собрание, причем без всякого давления со стороны светских властей.

Что же скрывалось за столь щедрыми папскими привилегиями? Иннокентий II, урожденный Грегорио ди Папареши, принадлежал к высшей римской знати. Но его победу на папских выборах опротестовал упорный и опасный сопер­ник, взявший имя Анаклет II, за спиной которого стоял ко­роль Сицилии Роджер II. Иннокентий бежал во Францию, где заручился поддержкой Бернарда Клервоского; влияния последнего оказалось достаточным, чтобы Иннокентия поддержали французский король Людовик VI и английский мо­нарх Генрих I. А в Германии немецкое духовенство и короля Лотаря III сумел привлечь на его сторону Норберт, архи­епископ Магдебургский. В результате Анаклета II признала только шотландская церковь, а также Аквитания и норманн­ская Италия.

В 1138 году Анаклет скончался, и на следующий год Ин­нокентий вернулся в Рим, положив конец восьмилетней схиз­ме. Являлась ли «Omne Datum Optimum» его ответным даром Бернарду Клервоскому за оказанную поддержку? Факт бла­годарности, конечно, мог иметь место, однако эта булла в дальнейшем получила четкое подтверждение в понтифика­тах Целестина II и Евгения III — «Мilites Templi» (1144) и «Мilitia Dei» (1145), — и это ясно показывает, что поддержка тамплиеров к этому моменту стала определяющей в полити­ке католических иерархов. Удержание Святой земли превра­тилось в один из главных приоритетов римского престола независимо от сотрясавших папскую тиару событий. А орден Храма, который вначале держался лишь на харизме несколь­ких благочестивых рыцарей, превратился в один из инстру­ментов борьбы всего христианского мира с исламом.

 

Если у кого-то еще оставались сомнения в необходимос­ти помогать заморским территориям, то они должны были отпасть, когда в Европе узнали, что в канун Рождества 1144 года эмир Мосула Имад ад-Дин Зенги захватил и разграбил Эдессу. Осенью следующего года известие об этой трагедии дошло и до вновь избранного папы Евгения III. Выходец из простой итальянской семьи, Евгений одно время пребывал монахом в аббатстве Клерво, привлеченный туда магнетическим словом отца Бернарда, а к моменту своего избрания на папский трон был уже настоятелем цистерцианского дома святых Винченцо и Анастазио недалеко от Рима. Его реакцией на эту потерю христиан на Востоке стала булла «Quantum Praedessores», обращенная к французскому королю Людовику II и призывавшая его возглавить новый крестовый поход против сарацин.

Впервые во главе крестового похода стал европейский монарх. Людовик был прямым наследником Гуго Капета, избранного франкским королем в 987 году. Унаследовав трон своего отца Людовика Толстого в возрасте семнадцати лет, он женился на Элеоноре, дочери и наследнице Гильома, герцога Аквитанского. Когда папа римский обратился с призывом к 25-летнему Людовику, тот собрал для совета своих баронов в городе Бурже накануне Рождества 1145 года. Соощив, что планирует отправиться в крестовый поход, он предложил собравшимся присоединиться к нему. Умолчав о полученной папской булле «Quantum Praedessores», Людовик выдал идею похода за собственную.

Но последствия для него оказались весьма печальными. Многие знатные вельможи не слишком уважали Людовика, который тремя годами раньше незаконно захватил и присвоил владения своего вассала Тибо Шампанского. На совете в Бурже главный советник французского монарха аббат Сугерий Сен-Денийский открыто выступил против идеи крестового похода: опытный политик не без оснований опасался, что в отсутствие монарха недовольные бароны вознамерятся подорвать государственные устои. Людовику удалось добиться в Бурже лишь согласия на отсрочку окончательного решения по данному вопросу до ближайшей Пасхи, когда королевский совет соберется в Везеле (Бургундия).

Недовольный неудачной попыткой, Людовик VII решил обратиться за поддержкой к человеку, авторитет которого во Франции был намного выше, чем у аббата Сугерия, — к Бернарду Клервоскому. К тому времени прошло уже тридцать два года с того дня, когда преподобный Бернард впервые вошел в ворота монастыря Сито, и тридцать лет со дня осно­вания цистерцианской общины в Клерво. За прошедшие годы, как мы уже знаем, Бернард стал главным советником рим­ских пап и европейских монархов. Среди его монахов был не только папа Евгений III — в том же году в Клервоский мона­стырь был принят и Генрих Французский, родной брат Лю­довика VII.

Уважительное отношение Бернард заслужил всей сво­ей беспорочной жизнью: в современном ему мире, где многие громко декларировали христианские заповеди, но не соблюдали их, клервоский аббат отличался глубокой на­божностью и аскетизмом. Он поистине стал совестью все­го западного христианства. Его жизнь — пример как для богатых и сильных мира сего, так и для нищих и сирых. Некоторым современным историкам, отмечающим, что большинство лк5дей ныне безразлично к тому, что ждет их после смерти, Бернард представляется истовым праведни­ком, настоящим фанатиком, убежденным в том, что все люди порочны по природе и потому нуждаются в покая­нии. Однако для самого Бернарда — знающего жестокости светской жизни, коррупцию священников и абсолютно уве­ренного в существовании ада — спасение падших душ было делом само собой разумеющимся и требовавшим всех сил без остатка.

Силы зла, по его мнению, не ограничивались только стремлением к мирскому благополучию и власти, но распро­странялись на куда более тонкие и чувствительные сферы, связанные с ложными идеями и представлениями. Очень набожный, Бернард к тому же обладал выдающимся интел­лектом, и это отмечали все, кто слышал его содержательные проповеди. Он мгновенно распознавал еретические взгляды и беспощадно преследовал тех, кто их высказывал. В 1141 году на Соборе в Сансе он обвинил в ереси известного фило­софа и теолога Пьера Абеляра и добился официального осуж­дения его рационалистического учения.

В 1145 году, как раз тогда, когда Евгений III инициировал новый крестовый поход, Бернард выступал в провинции Лангедок (Южная Франция) с обличением идей другого популярного проповедника — Анри Лозаннского. Приглашенный разрешить спор между королем Людовиком VII и графом Тибо Шампанским, Бернард сочувственно выслушал молодого монарха. Однако ему не понравилась идея поставить во главе столь важного духовного предприятия светского правителя, и он известил об этом папу Евгения. В результате 1 марта 1146 года тот переиздал свою буллу «Quantum Praedessores», предоставив Бернарду обнародовать ее во Франции.

А 31 марта Людовик VII и другие французские вельможи собрались, как и было договорено, в Везеле на новый совет. Известие о том, что с проповедью выступит сам Бернард Клервоский, привлекло туда его почитателей со всей Франции. Как и в 1095 году, когда на Соборе в Клермонском монастыре выступал Урбан II, церковь Святой Марии Магдалины оказалась слишком мала, чтобы вместить всех желающих. Поэтому на окраине города была построена специальная платформа. Обращение Бернарда, как всегда, про­извело впечатление. По окончании проповеди оказалось так много желающих тут же нашить крест на одежду, что Бернарду даже пришлось разрезать свою алую сутану на полоски.

Первым к нему приблизился Людовик VII, а следом — его брат Робер, граф Дреский. Многие из тех, кто последовал в тот памятный день за братьями Капет, фактически шли по стопам своих отцов и дедов — например, Альфонсо-Жордан, граф Тулузский, который родился в то самое время, когда его отец штурмовал Триполи; Гильом, граф Неверский, чей отец участвовал в злополучной экспедиции 1101 года; Тьери, граф Фландрский, и Генрих, наследник графства Фландрия. К ним присоединились Амадей Савойский, Аршамбо Бурбонский и епископы из Лангра, Арраса и Лизе. Несколько дней спустя Бернард написал папе в Рим: «Вы повелели, я исполнил; авторитет повелевшего позволил успешно выполнить порученное... Все города и села теперь опустели. Вы с трудом насчитаете одного мужчину на семь женщин. И везде можно встретить вдов, чьи мужья еще живы».

Бернард выступал с проповедями не только в Везелс. Оттуда он направился на север — в Шалон-на-Марне и далее во Фландрию. А потенциальным новобранцам, с которыми не мог встретиться лично, Бернард отправил послания. Так, жителям Англии он писал:

«Спаситель небесный теряет свои земли, земли, где он явился пред людьми и где более тридцати лет жил среди людей... Всем известно, что ваша земля богата молодыми и сильными мужчинами. Весь мир восхваляет их достоинства, и слава об их отваге на устах у всех...»

Он всячески подчеркивал, что у крестоносцев есть вели­колепная возможность спасти свои грешные души:

«Теперь у вас есть дело, за которое можно сражаться, не опасаясь за свою душу; победа в такой борьбе принесет вам славу, а умереть за него — подлинное благо.

...Не упустите такую возможность. Примите знак креста — и сразу получите прощение всех грехов, в которых добросер­дечно покаетесь. Вам не придется тратить много средств, а если примете это со смирением, то обретете Царствие Не­бесное».

Следует отметить, что подобного воззвания в адрес гер­манских рыцарей не последовало, поскольку папа Евгений хотел, чтобы король Конрад III помог ему в борьбе с нор­маннским правителем Сицилии Роджером II. Однако по при­зыву архиепископа Майнцского Бернард направился в при-рейнские области, чтобы прекратить несанкционированные проповеди цистерцианского монаха по имени Рудольф, ко­торые вызвали волну еврейских погромов. До этого Бернард резко осудил зверства погромщиков в своих письменных по­сланиях: «Евреев нельзя преследовать, убивать и даже изго­нять с обжитых мест... Евреи для нас — прежде всего живые слова Писания, ибо всегда напоминают, как страдал Спаси­тель».

Монах Рудольф был отправлен назад в свой монастырь, однако ажиотаж, разгоревшийся вокруг крестового похода, уже было невозможно погасить. Поэтому было решено подключить и немцев, и Бернард принялся объезжать германские города, оповещая всех о прекрасной возможности искупить грехи. При этом главный акцент он делал именно на духовных выгодах — исключительной возможности избежать наказания за свои прегрешения. И похоже, сам Всевышний решил подтвердить правоту своего верного слуги, совершив целый ряд чудес вслед за его проповедями.

Главная задача Бернарда состояла в том, чтобы убедить Конрада III принять участие в походе. Ни частные совещания, ни официальные обращения не могли заставить Конрада принять крест; свой отказ он объяснял возникшей недавно смутой в германской империи. Первая попытка, предпринятая Бернардом во Франкфурте в ноябре 1146 года, окончилась неудачей, но под Рождество в Шпейере у него появился еще один шанс. Здесь, согласно легенде, он попросил императора пред­ставить, как Христос в день Страшного суда попросит его сравнить, что Спаситель сделал для Конрада и что сам Конрад сделал для Спасителя. «О человек, что же я не сделал для тебя из того, что должен был сделать?» Вместо ответа император упал на колени и поклялся встать на защиту христиан.

В январе 1147 года папа Евгений III выехал из Рима и пересек Альпы, чтобы встретиться с французским королем Людовиком в Дижоне и посетить аббатство Клерво, где он в свое время был монахом. Из Клерво он направился в Париж, по дороге отметив Пасху торжественной службой в аббатстве Сен-Дени. Именно там в день Воскресения Христова он вручил Людовику VII королевский штандарт, орифламму* и паломнический посох. А 27 апреля, на восьмой день Пасхи, папа посетил штаб-квартиру французских тамплиеров в их новом доме на севере Парижа.

Это был весьма многозначительный и торжественный акт, утвердивший высокое положение ордена. Евгений велел брату Аймару, казначею парижского командорства тамплиеров, со­бирать налог из расчета одной двадцатой от стоимости церков­ного имущества, который папа ввел для финансирования крес­тового похода. При этом папу сопровождали французский ко­роль, архиепископ Реймсский, четыре других епископа и сто тридцать рыцарей. Магистр ордена Эврар де Бар призвал под свои знамена лучших рыцарей из Португалии и Испании. Вме­сте с ними прибыло еще по меньшей мере столько же сержан­тов и оруженосцев. Вид бородатых рыцарей в белых одеждах произвел большое впечатление на всех очевидцев и хронистов, описавших это событие. На этом капитуле Евгений III даровал тамплиерам право носить на левой стороне плаща, под серд­цем, изображение алого креста, «чтобы сей победоносный знак служил им щитом и дабы никогда не повернули они назад пред каким-нибудь неверным». Крест выкраивался из красной тка­ни и имел обьгчную форму — «принадлежащие к ордену Храма носят его простым, алого цвета». Белый цвет рыцарских пла­щей символизировал чистоту и невинность, а красный крест — мученичество.

За императором Конрадом последовали и некоторые знат­ные немецкие вельможи. Однако многим магнатам, преиму­щественно из восточногерманских земель — например, гер­цогу Саксонскому Генриху, по прозвищу Лев, и маркграфу Бранденбургскому Альберту, прозванному Медведем, — от папы римского были обещаны привилегии за участие в кре­стовом походе против языческого племени венедов, прожи­вавших в Восточной Европе.

Несмотря на определенный раскол сил, в мае 1147 года из Регенсбурга выступила двадцатитысячная немецкая армия и направилась по маршруту 1-го Крестового похода. А французские войска, собравшиеся в районе Меца, несколько не­дель спустя выступили в поход под предводительством Лю­довика VII и его супруги Элеоноры Аквитанской.

В отличие от своего деда Алексея Комнина византий­ский император Мануил Комнин не просил помощи у Западной Европы и с крайним подозрением относился к таким шагам. В тот момент он вел войну с Роджером Сицилийским, посему, чтобы прикрыть тылы, был вынужден заключить перемирие с турками-сельджуками. Крестоносцам же такой договор с неверными представлялся явным предательством, а потому подозрения Мануила многократно умножились.

Не дожидаясь французов, Конрад пересек Босфорский пролив, после чего разделил свой отряд на две части. Епископ Фрейзингенский вместе с группой невооруженных паломников отправился по длинному пути вдоль побережья, которое еще находилось под контролем византийцев, а сам Конрад повел остальное войско напрямую — через Анатолию.Вблизи Дорилеи его отряд был атакован и разбит турецекой армией. Оставшиеся в живых, включая Конрада, вернулись в Никею, где соединились с французами. Теперь оба европейских монарха повели крестоносцев на юг, в Эфес, постоянно конфликтуя с местным византийским населением по поводу продовольствия и фуража.

В Эфесе Конрад серьезно заболел и вынужден был возвратиться морем в Константинополь. А французы продолжили путь в глубь страны по долине Меандра. Вскоре Людовику пришлось на деле убедиться в могуществе магистра французских тамплиеров Эврара де Бара. Ранее король уже направлял его в числе троих послов на переговоры с византийским императором Мануилом Комнином. Теперь же он убедился в силе и отваге рыцарей-храмовников. По ходу трудного продвижения по пустынной местности, да еще в суровых зимних условиях, когда королева и сопровождавшие ее фрейлины дрожали в своих хрупких носилках от холода и страха, крестоносцы подвергались непрерывным атакам легкой турецкой кавалерии, обладавшей умением метко стрелять из луков на полном скаку. А традиционная тяжелая кавалерия франков, столь эффективная в регулярных полевых сражениях, с трудом разворачивалась в узких горных проходах. В этих условиях турки резко усилили свои атаки, и французской армии грозило полное уничтожение. В критический момент Людовик решил положиться на опыт и воинский талант Эврара де Бара. Тот разделил все вой­ско на несколько отрядов, во главе каждого поставил од­ного из тамплиеров. Крестоносцы образовали своего рода братство под эгидой тамплиеров, которым поклялись бес­прекословно подчиняться. Благодаря такой реорганизации армия Людовика без крупных потерь добралась до визан­тийского порта Атталия, откуда король с лучшей частью уцелевшего войска отплыл в Антиохию. Оставшимся крес­тоносцам вместе с примкнувшими паломниками предсто­яло продолжить поход в Сирию.

В Антиохии тепло встретили Людовика и сопровождав­ших его рыцарей. В то время там правил Раймунд Пуатье, юный сын герцога Гильома Ахвитанского, который был же­нат на Констанции, унаследовавшей антиохийский престол несколькими годами ранее. Таким образом, Раймунд прихо­дился дядей Элеоноре Аквитанской, и теперь он с радостью направился в1 порт Сен-Симон, чтобы встретиться со своей знатной племянницей и французскими крестоносцами. Не­сомненно, Раймунда и местных баронов весьма привлекало общество юной красавицы королевы и придворных дам. Эле­оноре было не менее приятно увидеть галантного и привле­кательного дядюшку. Обворожительная, обладающая острым и живым умом, двадцатипятилетняя женщина уже не испы­тывала прежних чувств к раздражительному и нерешитель­ному мужу-королю после ужасного путешествия по азиат­ской пустыне.

Положение Людовика к тому же усугублялось отсут­ствием денег — он истратил все средства на продоволь­ствие и транспорт, которые были весьма дороги: его гре­ческие союзники заламывали чрезвычайно высокие цены. И он снова обратился с просьбой к магистру тамплиеров Эврару де Бару, который доставил необходимые средства из Акры, где хранилась орденская казна. Король отправил письмо аббату Сугерию, предписав оплатить тамплиерам долг в две тысячи серебряных марок — сумму, равную половине годового дохода от всех королевских владений во Франции. Этот факт говорит не только о больших затратах на крестовые походы, но также о богатстве ордена бедных рыцарей Храма.

Любовные заигрывания Элеоноры были однозначно восприняты ее дядей, что породило среди жителей Антиохии слухи, будто их родственная привязанность преступает все дозволенные пределы. Реакция Констанции, супруги Раймунда, осталась неизвестна; позднее она показала, что тоже способна на проявление страстных чувств, но в тот момент, ве­роятно, была еще слишком молодой и неискушенной и не могла разобраться, что происходит. Совсем иначе повел себя король Людовик, чья ревность была подогрета тем, что Элеонора открыто поддерживала планы Раймунда по изменению начальных целей французской экспедиции.

Раймунд Пуатье склонял Людовика к нападению на Алеппо, чтобы ослабить турецкое давление на свое княжество с севера. Он утверждал, что эти действия существенно облегчат освобождение Эдессы, что и было главной задачей крестового похода. И Людовик был готов согласиться на это предложение, если бы не подозрение, что Раймунд «наставляет ему рога». Узнав, что оправившийся от болезни Конрад прибыл в Акру, французский король объявил, что в первую очередь собирается выполнить свой обет и посетить Священный град. И тут же отдал приказ своим войскам двигаться на юг. Будучи богаче своего венценосного супруга и ощущая себя независимой, Элеонора — со свойственным ей самомнением — заявила, что остается в Антиохии, а свое брачное обязательство объявляет недействительным. Однако взбешенный Людовик применил силу и заставил ее следовать вместе с ним.