Автор: искусство видеть мир

Летописная история Игорева похода линейна. Летописец последовательно повествует о походе, поражении и побеге Игоря. Для нее характерны деловитая последовательность, сосредоточенность на событиях похода, преобладание фактов над образностью, отсутствие символики, умеренность риторических украшений.

Летописный памятник в великое произведение превращает Автор. Он вносит в исторический сюжет лирическую стихию и горячий общественно-политический пафос, которыми проникнут весь текст произведения. Поход Игоря автор Слова использовал не как любопытную авантюру, не как благодарный материал для сюжета, а как картину общего состояния своей родины, стонущей от внутренней разобщенности. Слово – это не столько рассказ, сколько раздумье над судьбой родной земли.

Композиция Слова состоит из трех нелинейно связанных частей. Первая часть – повествовательная, событийная, фактическая. Она включает в себя рассказ о походе Игоря, его поражении, последствиях этого поражения и побеге князя из плена. Эта часть обращена к уму, рассудку читателей, она охватывает все произведение. В нее встроены, как бы инкрустированы две другие части. Вторая часть посвящена киевскому князю Святославу и его золотому слову. Эта часть обращена к воле читателей. Она содержит обличение разобщенности князей и страстный призыв к объединению перед лицом внешнего врага, угрожающего целостности и благополучию русского государства. Третья часть – эмоциональная, лирическая, плач Евфросинии Ярославны. Она обращена к душе, сердцу читателей. Ее назначение – вызвать сочувствие к трагической судьбе Игоря и через горе отдельного человека показать несчастье всей страны.

После введения, где обсуждаются вопросы поэтики и стиля, автор определяет объем своего повествования «от стараго Владимера (т. е. Мономаха) до нынешняго Игоря» (т.е. исторический период в 150 лет – середина XI – конец XII вв.). Затем он приступает к развертыванию действия, к выступлению Игоря в поход «на землю Половецькую за землю Руськую». Солнечное затмение, случившееся в начале похода, не охладило боевого пыла героя, и неутомимая жажда отведать Дона Великого заставила его пренебречь знамением. «Тогда Игорь възре на светлое солнце и виде от него тьмою вся своя воя прикрыты. И рече Игорь къ дружине своей: „Братие и дружино! Луцежъ бы потяту быти, неже полонену быти, а всядемъ, братие, на свои бръзыя комони, да позримъ синего Дону... Хощу бо, рече, копие приломити конець поля Половецкаго, съ вами, Русици, хощу главу свою приложити, а любо испити шеломомь Дону!“»

Затем идет быстрая смена картин, начинающаяся встречей выступившего в поход Игоря с братом Всеволодом в Путивле и изображением устами Всеволода готовности и удальства Курской дружины: «А мои ти Куряни сведоми къмети (молодцы, воины), подъ трубами повити (пеленаны), подъ шеломы възлелеяны, конець копия въскръмлени, пути имъ ведоми, яругы (овраги, балки) имъ знаеми, луци у нихъ напряжени, тули (колчаны) отворени, сабли изострени, сами скачють акы серыи влъцы в поле, ищучи себе чти, а князю славы».

Описывается движение русского войска по степи под тенью затмения, а ночью среди зловещих криков зверей и птиц, в том числе и «Дива». Одновременно идет спешное движение половцев к Дону «неготовами дорогами»; «крычатъ телегы полунощы, рци — лебеди роспужени». Вторично изобразив зловещие знамения степи (волки воют, орлы клектом на трупы зовут, «лисици брешутъ на чръленые щиты» русских), поэт восклицает: «О Руская земле! уже за шоломянемъ еси». Шеломя — холм, курган; это «рефрен», повторяющийся далее.

Долгая ночь, мглистое утро: «Русичи великая поля чрьлеными щиты прегородиша, ищучи себе чти, а князю славы».

Первое столкновение с половцами «съ зарания въ пяток» увенчивается победой русских над «погаными полками» и богатой добычей (красавицы женщины, золото, шелковые ткани, драгоценная одежда); ночь после боя с чутким сном и смутной тревогой за будущее: «дремлетъ въ поле Ольгово хороброе гнездо. Далече залетело! Не было оно обиде порождено ни соколу, ни кречету, ни тебе, чръный воронъ, поганый Половчине».

На другой день с утра вся природа исполнена мрачных предвестий: надвигаются с моря черные тучи, сверкает синяя молния: роковой бой неизбежен, возврата нет: «О Руская земле! уже за шеломянемъ еси». Вот уже ветры, внуки Стрибога, повеяли с моря стрелами на храбрые полки Игоревы. На реке Каяле бесчисленные половцы с кликом обступили храброе войско Игоря со всех сторон, а против них поля перегородили червленые русские щиты. Беззаветный героизм русских поэт сосредоточил в образе князя Всеволода: «Ярый тур, Всеволод! Стоишь ты впереди («на борони», в авангарде), брызжешь на воинов стрелами, гремишь по шеломам мечами булатными; куда ты, тур, ни поскачешь, своим золотым шлемом посвечивая, там лежат поганые головы половецкие; рассечены саблями закаленными шлемы аварские тобою, ярый тур Всеволод! Какие раны страшны тому, братья, кто забыл почет и жизнь и город Чернигов, золотой престол отцовский, и своей милой красавицы Глебовны ласку и привет».

Яркая современность вызывает в поэте воспоминания об отдаленном прошлом, о событиях вековой давности: «Были вечи Трояни (Троян, римский император II в., завоеватель славянской территории), минула лета Ярославля, были плъци Олговы...» Возникает образ деда современных героев, известного Олега Святославича, который мечом крамолу ковал и стрелы по земле сеял; недаром в Слове он прозван «Гориславличем». Слава его подвигов звенела всюду, всюду росли усобицы, сокращалась человеческая жизнь, погибало благосостояние Даждьбожа внука, т. е. Русского народа, окрик пахарей заглушался карканьем воронов и говором галок, зовущих на трупы. Но и в те времена не слыхано о таком бое, как этот.

Поэт снова возвращается к прерванному изображению битвы на Каяле и завершает его с исключительной экспрессией на фоне героического прошлого: «Съ зараниа до вечера, съ вечера до света летятъ стрелы каленыя, гримлютъ сабли о шеломы, трещатъ копиа харалужныя в поле незнаеме среди земли Половецкыи. Чръна земля под копыты костьми была посеяна, а кровию польяна, тугою (т. е. горем) взыдоша по Руской земли».

Звуки боя долетают до самого поэта и вызывают еще на мгновение образы двух братьев-князей: «Что ми шумить, что ми звенить давечя (или далече) рано передъ зорями? Игорь плъкы заворочаетъ, жаль бо ему мила брата Всеволода».

Но упорный длительный бой близится к своему роковому концу: на третий день к полдню пали знамена Игоревы. Тут братья разлучились на берегу быстрой Каялы; тут недостало кровавого вина, тут кончили пир храбрые русские, сватов напоили и сами полегли за землю Русскую.

Тяжесть поражения на Каяле поэт ставит в связь с признаками распада прежних феодальных отношений. «Невеселую годину» эту он олицетворяет в образе «Девы-Обиды», которая плеском своих лебединых крыльев «на синемъ море у Дону» будит воспоминание о прошедших счастливых временах. Княжеские усобицы прекратили борьбу с «погаными» за Русскую землю. Князья-братья стали говорить друг другу: «се мое, а то мое же», «про малое — се великое», «а погании съ всехъ странъ прихождаху съ победами на землю Русскую».

Но случившееся непоправимо: «О, далече зайде соколъ, птиць бья — к морю. А Игорева храброго плъку не кресити». Последняя фраза и далее служит рефреном. «Карна» и «Желя» (олицетворения горя) пронеслись по Русской земле; русские женщины причитают по своим милым «ладам». «А въстона бо, братие, Киевъ тугою, а Черниговъ напастьми», печаль разлилась по земле Русской, разрушаемой княжескими крамолами и набегами половцев.

Всеобщее уныние и горе тем сильнее, что еще недавно Русь торжествовала над половцами. Припоминается прошлогодняя блестящая победа великого князя Святослава Киевского, который самого хана «Кобяка изъ луку моря отъ железныхъ великихъ плъковъ Половецкихъ яко вихръ выторже». Контраст этой победы еще более усугубляет тяжесть и позор поражения Игоря. Все страны осуждают его, сам он из князя превратился в пленника-раба: «Ту Игорь князь выседе изъ седла злата, а въ седло кощиево. Уныша бо градомъ забралы, а веселие пониче».

Вторая часть посвящена Великому Святославу. Теперь выдвигается на первый план образ сюзерена княжеской Руси, блюстителя Русской земли. В личности великого князя Святослава поэт сосредоточивает свои гражданские помыслы о благе родной земли, вызванные впечатлением от разгрома Игоря.

Великий князь Святослав, еще неосведомленный о несчастии, видит в своем тереме на Киевских горах сон, сулящий недоброе княжескому дому. Его будто бы покрывали черной шелковой тканью, подносили вино, смешанное с отравой, сыпали ему на грудь жемчуг (символ слез) колчанами, на златоверхом его тереме доски оказались «безъ кнеса» (средней балки), всю ночь граяли вороны и т. д.

Бояре иносказательно толкуют Святославу его сон, как поражение князей на Каяле, повлекшее за собою новые набеги и торжество врагов. «Тогда великий Святъславъ изрони злато слово с слезами смешено». Как старший в роде, обращается он к Игорю и Всеволоду со словами жгучего укора за поспешность их предприятия против половцев и самонадеянность в погоне за славой. Он отдает должное их безмерной храбрости, но тем больнее чувствует их пренебрежение его великокняжеским авторитетом: «Се ли створисте моей сребреней седине!»

Но горечь русского поражения не погасила дух Святослава, он оправляется и молодеет, как сокол весною: «А чи диво ся, братие, стару помолодити? Коли соколъ в мытехъ бываетъ (меняет оперение), высоко птицъ възбивает, не дастъ гнезда своего въ обиду. Нъ се зло — княже ми непособие...»

Как бы из уст Святослава идут далее обращения во все стороны Руси со словами пламенного призыва князей «поблюсти» золотой стол киевский, выступить «за обиду сего времени», «за землю Русскую, за раны Игоревы, буего Святославлича». В этих воззваниях к современным русским князьям даны меткие их характеристики в поэтических гиперболах. Особенной мощью и независимостью наделены здесь Владимиро-Суздальский князь Всеволод, забывший на севере о золотом отчем престоле Киевском, и Галицкий Ярослав, занятый своей властью на Дунае.

Нет надежды только на Полоцких князей, недружных и ослабевших силами. Негодующее обращение к ним осложнено образами, возникающими по контрасту. Припоминается князь Изяслав, героически погибший в бою с Литвой, покинутый братьями; припоминаются в образах роскошной символики удивительные подвиги деда Полоцких князей, Всеслава, некогда воспетого Бояном.

Третий раздел.

Раскрытие образа Святослава не привело ни к солидарному выступлению князей против половцев, ни к спасению Игоря. Оно осуществляется иными путями. Тут возникает образ жены Игоря, Евфросинии Ярославны. С высоты гражданских призывов к борьбе за страну поэт переходит на высоту личного пафоса. Одиноко горюя на городской стене в Путивле, Ярославна обращается к стихийным силам природы с горячими словами заклинаний, унаследованных от первобытной магии и теперь претворенных в поэтическую лирику.

Ярославна шлет Ветру, Днепру Словутичу и Солнцу свои мольбы, и стихии как бы откликаются на ее плач: «Прысну море полунощи, идутъ сморци (смерчи) мьглами. Игореви князю богъ путь кажет из земли Половецкой на землю Рускую».

Следует изображение бегства Игоря, переданное сначала в прерывистом тоне волнения и страха, но постепенно переходящее в радость счастливого возвращения на родину.

Достигнув Донца, Игорь обменивается приветствиями с этой рекой, охранявшей его в бегстве. Покровительству Донца противополагается река Стугна, которая, «худу струю имея», некогда утопила юного князя Ростислава, спасавшегося от половцев на днепровский берег.

Если природа сочувствует и помогает Игорю, то она проявляет полное безразличие к половецким ханам, Гзаку и Кончаку, в их погоне за Игорем. Преследуя Игоря, Гзак и Кончак спорят о судьбе Игорева сына, оставшегося в плену: отомстить ли ему смертью, или привязать любовью к красавице-половчанке (намек на связь Владимира с Кончаковной).

В заключении Слова к Игорю применено изречение Бояна, песнотворца старого времени, о взаимной тяжести разлуки Русской земли со своим героем. Но солнце вновь сияет на небе (намек на миновавшее затмение), а Игорь князь – на Русской земле.