Время упадка владимирского великокняжеского летописания

^ § 1. ВЕЛИКОКНЯЖЕСКИЙ СВОД 1263 г., СОСТАВЛЕННЫЙ В РОСТОВЕ ⁹¹⁾

Просматривая по Лаврентьевской летописи состав известий после 1239 г., исследователь не может не высказать прежде всего сожа­ления о том, что та форма записи этих известий, которая теперь начинает решительно преобладать, лишает возможности уверенно и с успехом анализировать летописный текст за эти годы. Формы эта - обидная краткость известий и отсутствие в них точной датировки.
Первые после 1239 г. годы по составу известий все же дают нам право предполагать, что пред нами простые приписки к своду 1239 г., сделанные в том же плане, какой мы наблюдали в своде 1239 г. Свод этот, как мы знаем, имел задачею подвести читателя к событию вступления Ярослава Всеволодовича на владимирский великокня­жеский стол как старейшего во всем племени князей Ростово-Суз­дальского края. Записи последующих годов дают нам сообщения о событиях, связанных с деятельностью Ярослава как великого князя владимирского, с его обширными по размаху и смелыми планами добиться старейшинства во всей Русской земле.
Мы знаем, что составление свода 1239 г. было делом ростовца, из числа ростовских епископских служащих. Поэтому мы не будем удивляться, что продолжатель свода 1239 г., конечно, тоже росто­вец, следя за деятельностью Ярослава на юге, в Смоленске, в Орде и Монголии, не упускает из виду в своих записях также ростовских дел и событий (ср. под 1244 г. сообщение о поездке ростовских кня­зей в Орду). Записью 1246 г. о смерти великого князя (с точною да­тою: 30 сентября), видимо, и заканчивался этот ростовский этап великокняжеского владимирского летописания. Что этот этап был связан с епископскою кафедрою Ростова, доказательство этому вижу в записи событий 1239 г., где, излагая татарское завоевание Мордовской земли, Мурома и земель по Клязьме, летописатель не упустил из виду, что «и град святыя Богородицы Гороховець пожгоша».
Последующие годы, т. е. начиная с 1247 г., своим изложением на­водят на предположение, что великокняжеское летописание, веден­ное до сих пор в Ростове, со смертью Ярослава прекращается как великокняжеское, но продолжается, как и прежде, силами епископ­ской кафедры, но только как летописание местное, ростовское, как Ростовский Летописец. Все записи этого Летописца касаются или рос­товских княжеских (главным образом семейных) дел, или связаны с епископом Кириллом, по деятельности которого во всем Ростово-Суздальском крае записываются события и внеростовские (в 1248 г. он хоронит во Владимире Михаила Ярославича; в 1249 г. везет в Углич из Владимира тело Владимира Константиновича; в том же году хоронит

-148-

в Ярославле Василия Всеволодовича; в 1250 г. венчает во Владимире Андрея Ярославовича; в 1251 г. участвует в поездке в Новгород).
Тогда откуда же взяты все известия, не касающиеся ростовских дел и не связанные с деятельностью ростовского епископа Кирилла? Конечно, кое-что из неростовских дел могло быть отмечено в ростовском Летописце, но не к нему, а летописцу митрополичьему нужно отнести, конечно, ряд записей, связанных с деятельностью митрополита, теперь, с 1250 г., переехавшего «на Суждальскую зем­лю» и проживавшего, видимо, во Владимире. Характер, например записи 1251 г. о поездке митрополита в Новгород не оставляет сом­нения в таком митрополичьем записывании событий: «Поеха митрополит в Новъгород Великыи ко Алексанъдру с епископом Кирилом. И умолен бысть новгородци, поставиша блаженаго Далмата епископомь, месяца мая в 25, на память обретенье главы святаго Иоана Предтечи». В этом митрополичьем Летописце, конечно, могли быть записаны также дела, в которых митрополит принимал участие, но которые в существе касались важных политических событий края, как, например, под 1252 г. запись о вступлении Алек­сандра Невского на великокняжеский стол Владимира.
Итак, как можно думать, с 1247 г. перед нами уже сплетаются два источника: ростовский епископский Летописец и Летописец митро­полита, начинающийся с 1250 г. Эти два источника, как ни скудны своим содержанием их записи, все же иногда встречались в своем изложении, что приводило или к компромиссному изложению, или к дублировке. Под первым мы разумеем те случаи, как в записи о вен­чании митрополитом князя Андрея или в записи о поездке митрополита в Новгород, когда к известию, взятому явно из митрополичьего Летописца, находим прибавку сообщения об участии ростовского епископа. Это могло означать, что в ростовском епископ­ском Летописце было сообщение о том же событии по участию в нем ростовского епископа. Что же касается дублировки событий, то она могла получиться у сводчика от некоторой неловкости изложения в одном источнике, при сведении этого источника с известиями другого источника. Так, под 1257 г. сказано, как можно полагать из владидмирского митрополичьего Летописца, что ростовский князь Глеб приехал от цесаря «и оженился в ворде»; а под 1258 г., как можно полагать из ростовского Летописца, приведено сообщение о приезде Глеба в Ростов с женою и о радости в Ростове по случаю его женитьбы. Ясное дело, что один и тот же летописатель сумел бы это изложить последовательнее, Второй случай дублировки относится к возвра­щению Александра Невского из поездки в Новгород. Под 1258 г. чита­ем (как думаем, из митрополичьего Летописца), что после проведения в Новгороде числа новгородцы удержали у себя Александра в Новгоро­де, и он, дав им «ряд», поехал в свою отчину. Под 1259 г. (как думаем, из ростовского Летописца) приведено сообщение, что Александр Невский приехал из Новгорода в Ростов, благодарил там епископа за какую-то помощь и оттуда уже поехал во Владимир. Конечно, здесь в обоих случаях говорится об одной и той же поездке и об одном и том же возвращении Невского из Новгорода. Но первый источник, сообщив о

-149-

поездке, возвращает Невского прямо «в свою отчину», не упоминая об его заезде в Ростов, а второй источник знает, что ранее возвращения во Владимир Александр был в Ростове у епископа.
Когда же произошло слияние этих двух источников, т. е. когда же после 1239 г. был составлен новый летописный свод?
Просмотр известий, начиная с 1247 г., думается, дает право ска­зать, что главною заботою сводчика было дать из изложения своих источников хотя бы видимость великокняжеского Летописца вре­мени Александра Невского. Самым ярким для этой мысли примером может служить начало повествования 1247 г., где сообщено, что Невский, узнав о смерти отца (о ней сказано под 1246 г.), приехал из Новгорода во Владимир и здесь «плакася по отце своемь» с дядею и «братьею своею». Только желанием по какому-нибудь поводу соз­дать запись об Александре Невском можно объяснить эту статью. Ко­нечно, такой приезд Александра очень вероятен, но о нем не могло быть записи в ростовском Летописце (а митрополичий Летописец начинается только с 1250 г.), потому что после смерти Ярослава Все­володовича великим князем становится Святослав Всеволодович, и Александр Ярославич Невский еще не скоро сделается главным де­ятелем Ростово-Суздальского края (в 1252 г.). Вот почему, я думаю, что смерть Александра Невского в 1263 г. вызвала попытку создать как бы продолжение того великокняжеского Летописца, который был создан в 1239 г. Ярославом Всеволодовичем и велся все время его княжения на столе Владимира силами ростовской кафедры.
Для подобного рода работы был положен в основу свод Ярослава с приписками к нему, кончавшимися 1246 г., известием о его смерти. К этой основе был придан свод известий ростовского епископского Летописца и Летописца митрополичьего, начавшегося с 1250 г. То обстоятельство, что под 1263 г. сообщается о рождении сына у рос­товского князя Глеба, а затем приводится «житие» Александра Не­вского, можно объяснить тем, что ростовский источник свода 1263 г. доходил до 1263 г., а общий состав известий за время великого княжения Александра Невского был так беден, что у составителя свода 1263 г. явилось желание не только пополнить свои источники само­стоятельно придуманною статьею, как известие о приезде Алексан­дра из Новгорода для оплакивания смерти отца, но и дать особое приложение, в котором сотрудник и очевидец жизни покойного Александра вскоре после смерти этого князя рассказывал о его под­вигах и деятельности.
Это жизнеописание Александра Невского можно считать третьим источником свода 1263 г. Но был еще и четвертый источник, о ко­тором надо сказать несколько слов.
Составитель свода 1263 г. был ростовец и горячий почитатель Ростовского епископа Кирилла, умершего в 1262 г. В своей работе сводчик не только с теплым чувством упомянул о смерти этого Кирилла, но и решил ознакомить читателя с жизнеописанием Кирилла («житием»), существовавшим как особое литературное произведение. Сводчик отнес включение этого «жития» под 1231 г., т. е. в материал предыдущего свода 1239 г., так как там под 1231 г.

-150-

сообщалось о поставлении Кирилла на ростовскую кафедру. К сожалению, текст Лаврентьевской летописи под этим годом спутан и сбит, и у нас нет материала и критерия, чтобы разъяснить себе получившуюся сбитость текста. Объяснение этому пороку текста Лав­рентьевской летописи под 1231 г. я вижу в пороке каких-то внешних данных одной из ранних стадий жизни этого текста в XIII в. И все же ясно, что похвала Кириллу, здесь помещенная как часть его «жития», написана после смерти Кирилла, т. е. после 1262 г., и что автор этого произведения обращается, как того требовала тогдашняя литературная манера, к умершему Кириллу с просьбою помочь в его литературном предприятии.
Впрочем, сводчик 1263 г. не ограничился включением «жития» (или только части его) в текст свода 1239 г.; он еще под 1293 г. на­шел нужным вспомнить опять об этом покойном Кирилле. Теперь мы читаем под 1239 г., что ростовский епископ Кирилл боялся, «абы не оскудела правоверная вера хрестьянская», что было естественно в первые годы татарского завоевания, когда еще не была ясна политика татар в отношении церкви. К этим словам о страхе Кирилла сводчик 1263 г. прибавил: «еже и бысть». Конечно, так написать было возможно только после 1257 г., когда «численици» - «толико не чтоша игуменов, черньцов, попов, крилошан, кто зрить на святую Богородицу и на владыку», т. е. когда церковь получила ярлык, которым церковники были изъяты из татарского обложения и могли уверенно говорить, что христианская вера не оскудела.
Свод 1263 г. был составлен вскоре после смерти Александра Не­вского, - это ясно из включения в последний год этого свода «жития» Александра, написанного еще под свежим впечатлением смерти великого князя его очевидцем и участником его походов. К этому же ведет нас и «житие» Кирилла, включенное сводчиком под 1231 г. В словах этого «жития»: «много бо попеченье створи о церкви святой Богородица, еже преже сказахом, еже есть и до сего дне, день от дне начиная и преходя от дела в дело» - видим указание, хотя и неясное, на близость записи к смерти епископа. Такое впечатление переходит уже в уверенность, когда мы читаем дальше: «ако же не бысть у прежбывших епископах, а по нем Бог ве ли будеть». Само собою, что так хвалить покойного епископа можно было только в самое первое время после его смерти для поощрения его преемника.
Итак, летописание после нашествия Батыя существует в Ростово-Суздальском крае как непрерывное только в Ростове, а во Владимире, несмотря на проживание там с 1250 г. митрополита, кроме скромных записей митрополичьего Летописца, никакой летописной работы не видим. И когда, после смерти великого князя Александра Невского, составляется продолжение великокняжеского летописного свода 1239 г. с его ростовским великокняжеским изложением до 1246 г., то эту работу, в существе по ростовским записям 1247-1263 гг., выпол­няют вновь в Ростове силами епископской ростовской кафедры. Вот почему жизнь и деятельность одного из выдающихся государственных людей - Александра Невского - так бедно и только косвенно отра-

-151-

в наших летописных источниках, не быв предметом современного самостоятельного летописного повествования.
С другой стороны, свод 1263 г. дает нам видеть еще живое чувство великокняжеского авторитета: для увековечения в памяти потомства времени жизни и деятельности одного из носителей этого титула ростовские литературные силы епископской кафедры отдают свой труд и свои летописные материалы.
Но нельзя не обратить внимания на сужение былого общерусского горизонта, известного нам по владимирским сводам дотатарской поры, заботливо привлекавшим в свое изложение известия южно­русских переяславских летописцев. Ставим это в связь не с упадком общерусских планов Ярослава Всеволодовича и Александра Невского, так как, к счастью, знаем о том обратное, т. е. что и Ярослав, и Алек­сандр не выпускали из поля своего зрения Киев и киевский юг; но ставим в связь с прекращением летописного дела во многих былых летописных центрах юга.
Если к этому мы припомним то, на что указано в начале этой главы, т. е. что литературная форма летописания заметно упадает в своем качестве: известия становятся, конечно, умышленно кратки и лаконичны, лишенные точной датировки, то все вместе взятое дает нам право полагать, что летописание первых десятилетий после батыева нашествия в значительной мере отрывается от действитель­ности, перестает служить нам в уяснении этой действительности да­же в ту условную меру, какую выполняло до того летописание и «Русской земли», и Ростово-Суздальского края. Можно смело ска­зать, что такое состояние летописного дела продолжается едва ли не целое столетие: только во второй половине XIV в. наблюдаем оживление летописного повествования, улучшение качества и точ­ности записей, расширение политического охвата.

^ § 2. ВЕЛИКОКНЯЖЕСКИЙ СВОД 1281 г., СОСТАВЛЕННЫЙ В ПЕРЕЯСЛАВЛЕ

Как мы уже говорили выше, в Лаврентьевской летописи на 1263 г. падает начало первого из двух крупных дефектов текста в изло­жении событий второй половины XIII в. Дефект этот охватывает время от 1263 г. (так что окончания жизнеописания Александра Не­вского мы не имеем) до середины повествования 1283 г., т. е. на про­тяжении 20 лет. Второй дефект начинается с 1287 г. и идет до середины повествования 1294 г. Все палеографические описания Лав­рентьевской летописи утверждают, что оба эти дефекта произошли от утраты листов за долгое время жизни этой рукописной книги. Па­леографическое изучение Лаврентьевской летописи не может войти в изложение настоящей работы, но выполненное в другом месте оно дает нам право сказать, что второй дефект (1287 - 1294 гг.) не являлйся следствием утраты листа или нескольких листов Лаврентьевским манускриптом, а восходит к утрате трех листов тою ветхою Книгою, с которой копировал свой текст Лаврентий. ⁹²⁾ Как мы сейчас увидим, теперь имеется полная возможность устранить оба указан-

-152-

ных дефекта, и при этом количество текста второго дефекта оказывается неуложимым на формат Лаврентьевской летописи в смысл четного числа страниц: количество текста, восполняющего этот дефект, можно считать в 3000 букв, а лист Лаврентьевской рукописи вмещает (в этой части) только 2688 букв.
Карамзин, опиравшийся в своей работе, главным образом в пределах первых пяти томов, на Лаврентьевскую и Троицкую летописи как харатейные, в тех главах своей «Истории», в которых излагались события 1263-1294 гг., ввиду дефектов Лаврентьевской летописи перешел на текст одной Троицкой летописи, дав поэтому в своих примечаниях к этим главам весьма много выписок из Троицкой. Так как Троицкая летопись, хотя и продолжавшая изложение далее Лав­рентьевской почти на 100 лет, на всем протяжении Лаврентьевской летописи была, как видел Карамзин, ей весьма близка, то, конечно Карамзин поступил вполне правильно, опираясь на текст Троицкой летописи там, где в Лаврентьевской наблюдались утраты текста. Мы оказываемся в худшем положении против Карамзина, так как Троицкая летопись сгорела в пожарах Москвы в 1812 г. Но находка А. А. Шахматова Симеоновской летописи в 1900 г. несколько по­правила дело. ⁹³⁾
А. А. Шахматов нашел Симеоновскую летопись среди т. наз. де­фектов Рукописного отделения Библиотеки Академии наук СССР и дал ей название по имени бывшего ее владельца XVII в. Эта летопись начинает свое повествование с 1177 г., т. е. в ней утрачено начало летописного текста. Изучая состав этого летописного памятника, А. А. Шахматов определил, что в начале его до 1390 г. перед нами текст Троицкой летописи начала XV в., сгоревшей в 1812 г. Действительно, все выписки Карамзина в его примечаниях, отмеченные как взятые из Троицкой, нашли себе место в тексте Симеоновской. Однако под 1235 - 1237 гг., под 1239 - 1247 гг. и под 1361 - 1364 гг. Симеоновская отступает от текста Троицкой и пере­дает текст Московского свода 1479 г., который является главным источником Симеоновской после 1412 г. ⁹⁴⁾ Находка Н. П. Лихаче­вым в 1922 г. Рогожского летописца ⁹⁵⁾ вносит некоторые изменения в анализ А. А. Шахматова текста Симеоновской летописи, о чем бу­дет сказано ниже, но не колеблет вывода о том, что с 1177 г. и до 1390 г. в Симеоновской сохранился текст Троицкой летописи начала XV в. с теми отступлениями, которые перечислены выше. Установ­ление близости текста Симеоновской к тексту Троицкой летописи открыло возможность, во-первых, поставить задачу восстановления текста Троицкой летописи и, во-вторых, пополнить дефекты Лаврентьевского текста на пространстве второй половины XIII в. (т. е. 1263 - 1283 гг. и 1287 - 1294 гг.), что в свою очередь открывает для нас возможность приступить к анализу текста Лаврентьевской летописи в этой ее части.
Мы не будем входить сейчас в подробности вопроса, как возможно, опираясь на Симеоновскую и Рогожскую летописи и на первые пять томов «Истории» Карамзина, привлекая и некоторые другие источники, восстановить текст утраченной Троицкой летописи. Ска-

-153-

жу только, что эта попытка предложена мною и в 1938 г. сдана в институт истории Академии наук СССР, где принята для напечатания. ⁹⁶⁾ Издание Симеоновской летописи в XVIII т. Полного собрания русских летописей (1913 г.) сделано, к сожалению, с привлечением далеко не всех остатков Троицкой летописи, и из примечаний Карамзина взяты лишь те выписки из Троицкой летописи, при которых находятся на то прямые указания Карамзина.
Если мы возьмем текст Симеоновской летописи на протяжении нашего первого дефекта Лаврентьевской летописи, т. е. с 1264 по 1282 г., то количество выписок Карамзина из Троицкой летописи почти полностью покроет текст Симеоновской, за следующими ничтожными исключениями: под 1264 г. останутся без подтверж­дения цитатами Карамзина два известия (о вступлении Ярослава Ярославича на стол Новгорода и о хвостатой комете); под 1268 г. - опять два известия (о рождении ростовского князя Василия и походе Дмитрия на «немци»); под 1270 г. - одно известие (поход Ярослава на Новгород); под 1272 г. - два (посажение на владимирский стол Василия и его поход на Новгород); под 1275 г. - одно (поездка великого князя к «цареви»); под 1276 г. - два (великий князь приехал из татар, и Климент поставлен в Новгород епископом); под 1277 г. - одно (поход ростовского Глеба и других князей с царем Менгутемиром); под 1279 г. - одно (лунное затмение); под 1280 г. - два (приезд к великому князю новгородского епископа и поход великого князя на Новгород); под 1282 г. - два (брак дочери тверского Ярослава и отъезд великого князя к Ногаю).
Такое значительное количество неподтвержденных карамзинскими выписками известий Симеоновской летописи не может, ко­нечно, вызывать подозрений против отнесения их к тексту Троицкой летописи, как и подтвержденных выписками Карамзина, так как бо­лее или менее ясно, почему Карамзин оставил эти известия неиспользованными (главным образом как второстепенные). ⁹⁷⁾
Конечно, текст Симеоновской летописи в пределах 1264 - 1283 гг., принимаемый нами за текст Троицкой, еще не есть текст, утраченный в этих пределах Лаврентьевской, поскольку можно доказать изучением тех кусков Троицкой (Симеоновской) летописи, которые имеют параллельный текст с Лаврентьевской, что тексты этих двух летописных памятников, будучи близки между собою, не были тождественными. Но то же изучение текста Троицкой летописи в ее отношении к тексту Лаврентьевской дает нам знать, что разница текстов, несмотря на различие возрастов этих текстов (Лаврентьевский текст скопирован в 1377 г. с текста начала XIV в., а текст Троицкой летописи был текстом начала XV в.) и на лежащую между ними, вероятно, не одну попытку редакторской правки, сводилась к столь незначительной переработке Лаврентьевского текста в смысле чтений или сокращений известий, что можно с относительною уве­ренностью считать для наших целей текст Троицкой (Симеонов­ской) тождественным с недостающими кусками Лаврентьевской летописи.

-154-

Обратим внимание, что в Симеоновской летописи записано под 1274 г., что Серапион был поставлен епископом «Ростову, Владимиру и Новугороду». Это сомнительное чтение (т. к. в Ростове в это, время был Игнатий, а Новгород никогда не причислялся к епископии другого города) оказывается не порчею текста в Симеоновской, но восходит к тексту Троицкой, так как выписка Карамзина (в IV т., пр. 153) прямо указывает на это. Заметим, что под 1276 г. в Симеоновской, как и в Троицкой летописях сказано, что после смерти Серапиона новый епископ ставится на Владимир и Суздаль. Как мог­ло такое сомнительное чтение под 1274 г. получиться в тексте Троицкой летописи, сказать трудно и еще труднее решить вопрос является ли это чтение оригинальностью Троицкого текста, или же оно восходит к утраченному Лаврентьевскому.
Поскольку количество неподтвержденных выписками Карамзина из Троицкой летописи известий Симеоновской на пространстве вто­рого дефекта Лаврентьевского текста, т. е. 1287-1293 гг., еще не­значительнее, чем в первом дефекте, постольку и этот кусок текста Симеоновской летописи будем полагать тождественным с текстом Троицкой и оперировать им в том же смысле, как и куском текста 1264-1282 гг.
Итак, считая с большою долею уверенности, что текст Лавренть­евской летописи на всем протяжении от 1264 и до 1294 г. нами вос­полнен, мы можем теперь углубиться в изучение текста и постарать­ся выяснить историю его образования.
Казалось бы, определить последующий за сводом 1263 г. этап летописания на материале текста Лаврентьевской летописи после 1263 г. может помочь нам весьма простое и важное наблюдение. Та ростовская основа, которая тянулась перед нами с начала XIII в. за время изучения Лаврентьевского текста, переплетаясь с другими, всегда для нее второстепенными источниками, и которая совершенно очевидна и для изложения последующих за 1263 г. годов, неожидан­но обрывается на повествовании 1281 г. с тем, чтобы к ней затем на пространстве всего последующего текста Лаврентьевской рукописи уже более не возвращаться. Обрыв этой ростовской нити приходится на незначительное ростовское событие: ссору двух ростовских князей и их примирение великим князем и ростовским епископом. Конечно, это обстоятельство ничего не дает нам для суждения о том, почему именно здесь прекращается ростовское летописание в нашем памятнике.
За этим ростовским известием в Лаврентьевской летописи изло­жено в довольно пространной форме описание похода на великого князя брата его Андрея, приведшего татарские войска и разорившего многие земли. В следующем году (1282) упомянута «другая рать» этого же Андрея, опять с татарскими войсками, на великого князя; наконец, под 1283 г. рассказано о примирении братьев.
И сейчас же за этим рассказом о примирении начинается длиннейшее повествование о событиях в Курском княжении, которое растянуто на 2 года (1283-1284) и решительно ничем не связано как с предыдущим, так и с последующим изложением.

-155-

Где же при этих данных искать нам окончание последующего за годом 1263 г. этапа летописной работы?
Пока условно будем считать, что известием о примирении великого князя с братом Андреем замыкалось известное изложение, так как уверенно этого говорить мы не можем ввиду того, что ростовская нить почему-то оборвалась не на изложении этого года, а двумя годами раньше, не давая притом нам знать, что летописание в Ростове почему-либо в этом году окончилось.
Изучая состав известий Лаврентьевского текста на пространстве 1264-1281 гг., мы видим, что ростовский Летописец здесь, как и прежде, лежит в основе и что ростовское летописание есть продол­жение уже известного нам ростовского епископского Летописца, ко­торый велся прежде, до 1262 г., при ростовском епископе Кирилле, а теперь продолжается при его преемнике Игнатии. Под каждым почти годом мы читаем изложение ростовских событий, часто свя­занных с упоминанием этого Игнатия и весьма точно датированных. Но так же, как и ранее 1264 г., наряду с этими безусловно ростовскими известиями мы находим значительное все же количество известий неростовских.
Допустим, что в ростовском епископском Летописце могли быть записаны известия неростовские, не живо касавшиеся ростовских дел церковных и княжеских: например, известия о положении дел в Орде, известия о деятельности митрополита и др. Тогда к ростовско­му епископскому Летописцу мы отнесем: под 1265 г. известие о смерти хана Берке; под 1269 г. - о перемене лиц на епископии в Сарае; под 1274 г. - о поставлении Серапиона епископом на Суз­даль и Владимир; под 1275 г. - о смерти этого Серапиона, о та­тарских грабежах и о громе, который поразил диакона в главной церкви Владимира (хотя это сразу же кажется сомнительным для ростовского Летописца); под 1276 г. - о поставлении Федора на ме­сто Серапиона (поставление же Климента епископом в Новгород, ко­нечно, неростовской записи); под 1279 г. - о дипломатической поез­дке саранского епископа в Империю; под 1280 г.- о погребении митрополита.
Остающийся фонд неростовских известий, даже при этом широ­ком отнесении известий к ростовскому Летописцу, оказывается все же весьма значителен и требует отнесения к какому-то дополнитель­ному источнику.
Можно смело выдвинуть в качестве такого источника Летописец новгородский. Сводчик, сличавший ростовский Летописец с до­полнительными источниками, имел ясно выраженную цель: он хотел на этих материалах построить рассказ о великом княжении во Владимире Ярослава, Василия и Дмитрия, т. е. развернуть свои ма­териалы в великокняжеское летописание. Новгородский Летописец лучше всякого иного источника мог помочь в этой затее сводчику, потому что в Новгороде достаточно внимательно следили за судь­бами великокняжеского владимирского стола.
Этот источник и дал в наш свод такие известия, как вступление на стол Новгорода Ярослава Ярославича, его брак на новгородке

-156-

(1264 г.); поход Дмитрия на «немци», причем Ярослав «посла полк свой» (1268 г.); поход Ярослава на Новгород и примирение (1270 г.); ⁹⁸⁾ поездка Ярослава, Василия и Дмитрия в татары, смерть великого князя Ярослава на возвратном пути и его погребение в Твери. Обратим внимание, что об Ярославе Ярославиче как великом князе мы знаем только то, что связывается с Новгородом; и это про­ведено так решительно, что только из сообщения о его погребении выясняется для читателя, что Ярослав - тверской князь.
Если мы теперь возьмем состав известий, связанных с великим князем Василием, то опять получим тот же результат наблюдения; известия эти говорят об отношениях этого великого князя с Новго­родом, т. е. взяты из новгородского Летописца. Правда, описание смерти Василия ведет нас к ростовскому епископскому Летописцу.
Итак, дополнительным источником в руках сводчика 1281 г. к его основному источнику - ростовскому епископскому Летописцу был новгородский Летописец, помогший сводчику дать из своих ма­териалов некоторое подобие великокняжеского летописания за 1264 - 1281 гг. Определить точнее этот новгородский Летописец при сохранившихся до нас материалах новгородского летописания и их изученности - дело весьма сложное.
Однако и за вычетом известий, взятых из новгородского Ле­тописца, у нас остаются на пространстве 1264 - 1281 гг. текста не­которые известия, которые нельзя отнести ни к ростовскому, ни к новгородскому источнику. Так, под 1264 г. имеем известие о смерти суздальского князя Андрея, а под 1279 г. - о смерти его сына (с да­той «месяца марта»). Это нас должно навести на мысль, что мы слишком уже щедро отнесли к ростовским записям известия, связан­ные с «Суздальско-Владимирскою» епископией. Очевидно, поставление во Владимир и Суздаль Серапиона в 1274 г. открывает собою начало епископскому Летописцу суздальско-владимирскому, к кото­рому мы теперь отнесем: 1274 г. - поставление Серапиона; 1275 г. - его смерть; гром, ударивший в диакона главной владимирской церкви; 1276 г. - поставление нового епископа Федо­ра. Очевидно, что суздальское известие о смерти князя Андрея (1264 г.) было приписано в этом Летописце по припоминанию.
Указанный состав известий Летописца суздальско-владимирского дает нам право говорить о весьма скромных его размерах и о бед­ности его содержания: он охватывает время на протяжении немногих лишь лет и не выходил из пределов весьма кратких отметок без вся­кого пояснительного текста. Наличие этого бедного источника во Владимире и Суздале лучше всего другого подтверждает наше основ­ное наблюдение, что после Батыева нашествия во Владимире не бы­ло постоянного летописания ни великокняжеского, ни церковного.
Политические обстоятельства, вызвавшие составление велико­княжеских сводов 1239 и 1263 гг., нам остаются неясны. Если мы предположим, что свод 1263 г. был составлен с целью увековечить память об Александре Невском, то, как ни спорно такое определение задач летописных работ нашей древности, до конца XV в. имевших не литературное, а политическое значение, то и такое основание мы

-157-

не можем подыскать к изучаемому нами своду 1281 г. Кого он желал увековечить? На ростовской основе с привлечением новгородского и суздальско-владимирского Летописцев он строил изложение великого княжения Ярослава, Василия и начало великого княжения Дмитрия, причем, как оказывается, забыл указать вступление последнего на великое княжение. Очевидно, что ни о каком увековечении памяти великого князя при таком отрезе истории великого княжения владимирского говорить не приходится.
Но вот ряд других соображений. В 1280 г. умер в Переяславле, где проживал и великий князь Дмитрий, митрополит Кирилл. Кирилл был киевский митрополит, ставленник галицкого князя Даниила из числа его ближайших сотрудников, бывший «печатник» Даниила. Этим поставлением Даниил доказал свои права на Киев перед князьями владимиро-суздальскими. Однако Кирилл с 1250 г. уехал в Ростово-Суздальский край, где с небольшими перерывами прожил до своей смерти в 1280 г. Этот отъезд на север Кирилла был далеко не случаен, как не случайно было и почти тридцатилетнее его проживание на севере, вероятнее всего там, где проживал великий князь владимирский. Все это было необходимым следствием глубоких перемен в международном положении Европы, вызванных татарскими завоеваниями в Восточной Европе. Успехи татарского оружия над русскими феодальными разъединенными княжествами и угроза дальнейшего татарского завоевания, нависшая над Никейской империей, конечно, не произвели в Западной Европе никакого иного впечатления, кроме желания захватить то, что еще оставалось тата­рами не завоевано. Рим организует шведский поход Биргера, затем направляет на восток экспансию немецких рыцарей, - и то и другое, остановленное военным талантом Александра Невского. ⁹⁹⁾ Никейская империя считает единственным выходом поднять вопрос о подчинении Риму и себя, и русских княжеств с тем, чтобы Рим вы­звал крестоносные силы Западной Европы на борьбу с татарами и сбросил татар в Азию. Ожидание этой помощи от Запада охватывает русские княжества, которые вступают между собою в союз дружбы, забывая все старинные счеты. В 1250 г. митрополит приезжает во Владимир с дочерью галицкого князя и венчает с ней владимиро-суздальского князя Андрея. Но папские обещания оказываются пус­тыми словами: европейские войска не двигаются на помощь Восточ­ной Европе, несмотря на папские буллы. Это вызывает резкий пере­лом императорской политики: император разрывает свои отношения с Римом, вступает в непосредственные переговоры с Ордой и договаривается с последнею не только о своих отношениях, но и об отношениях татар с русскими княжествами, поскольку татары признали власть никейского императора над русской церковью как ее главы. Такая перемена фронта среди русских князей не была встречена все­общим сочувствием; владимирский великий князь Андрей, галицкий Даниил, тверской Ярослав, видимо, зашли так далеко, что перестроиться на новый лад в отношении к татарам не смогли или не пожелали. Андрей в 1252 г. эмигрирует в Европу, Даниил пред-

-158-

почитает разрыв с Никейской империей при сохранении контакта Римом, очевидно, все еще надеясь на папскую помощь.
Во Владимире-на-Клязьме после бегства великого князя Андрея новую политику длительной покорности татарам берет на себя провести Александр Невский. Митрополит Кирилл примкнул к этой работе, порвав со своим галицким князем Даниилом. Несомненно, что в числе условий, взятых на себя русскою стороною, было подве­дение Великого Новгорода под татарскую руку, что было выполнено Александром Невским в 1258 г. Несомненно и то, что хан, признав главою русской церкви никейского императора, пожелал иметь кон­троль над их сношениями, для чего в Сарае в 1261 г. была организо­вана русская епископия, через которую митрополит русский сносится теперь с никейскою Империей, как, впрочем, это ясно ска­зано в летописи под 1279 г. ^* Смерть Кирилла, проводившего вместе с великим князем Александром Невским все эти новые формы зависимости русских княжеств от татар и всю организацию нового положения в стране русской церкви (ярлыки) и ее связей вовне (са­ранская епископия), - конечно, поставила перед владимиро-суздальским князем вновь вопрос о том, чтобы митрополит русский проживал во Владимире-на-Клязьме не только фактически, но что­бы переезд этот был оформлен юридически. Вот почему великому князю Дмитрию после 1280 г., т. е. после смерти Кирилла, потребо­валось составление нового летописного свода, который бы должен был служить историческим доказательством проживания и деятель­ности митрополита в Ростово-Суздальском крае.
Ряд неопровержимых данных говорит нам за то, что свод 1281 г. был составлен неростовцем, и ростовские деятели при этом стояли в стороне. В самом деле, под 1280 г. в своде был изложен рассказ о том, как митрополит хотел было покарать ростовского епископа, но, по просьбе местного князя, ограничился выговором, содержание ко­торого тут же и приведено. Этого вполне достаточно, чтобы утверж­дать, что свод 1281 г. составлен не ростовскими силами, а лицом, близким к митрополиту. Митрополит умер в Переяславле, где жил великий князь Владимирский Дмитрий. Предположим, что свод 1281 г. был составлен в этом же Переяславле, куда были собраны известные нам летописные материалы, подвергнутые не только слиянию, но в некоторых случаях и обработке (как включение в рос­товское изложение 1280 г. дополнения о выговоре митрополита рос­товскому епископу). Думаю, что свод 1281 г. оканчивался известием о ссоре ростовских князей и их примирении.
В 1281 же году вспыхнула у великого князя борьба с братом Андреем. Борьба эта затянулась до 1283 г. Она послужила предме­том особого повествования, приписанного к своду 1281 г. в 1283 г. Что повествование это было написано в Переяславле, совершение ясно из описания 1281 г., где после сообщения о разорении русских земель татарскими войсками: «около Ростова и около Твери пусто
_________
^* ПСРЛ, т. XVIII. Симеоновская летопись. Это же известие указано для Троицкой летописи нач. XV в. Карамзиным (т. IV, пр. 181).

-159-

сътвориша и до Торжьку», - сказано, что все это зло случилось 19 декабря, когда был взят и разорен Переяславль.
Позволительно думать, что составление свода 1281 г. в Переяславле и последующее описание борьбы великого князя с братом Андреем восходят к работе одного лица, а не связаны только местом происхождения и соседством.
Мы не будем здесь входить в рассмотрение вопроса об успехе или неуспехе великокняжеского свода 1281 г. как исторического доказа­тельства прав Владимира перед Галичем на первенство среди союзных феодальных русских княжеств. Но мы должны указать, что состав­ление галицкого свода конца XIII в. (т. е. Ипатьевскую летопись) нужно рассматривать как попытку галицкого князя привести и соб­рать доказательства от истории в свою пользу как обладателя старого Киева на право первенства среди русских княжеств.
Итак, вызванное соперничеством двух княжеств за первенство среди русских княжеств составление великокняжеского свода 1281 г. в Переяславле имело последствием некоторого рода опыт ведения подлинного и своевременно заготовляемого великокняжеского летописания, захвативший два последующих года. Но продолжения этому не последовало. И мы уже не в первый раз видим, что состав­ление великокняжеских сводов является следствием не правильно веденного великокняжеского летописания, в известные моменты подвергающегося редакторской обработке, а судорожных попыток создать изложение якобы великокняжеского летописания за известный период времени на материале провинциальных летописцев. ¹⁰⁰⁾

^ § 3. ВЕЛИКОКНЯЖЕСКИЙ СВОД 1305 г., СОСТАВЛЕННЫЙ В ТВЕРИ

Просмотр известий Лаврентьевской летописи от 1284 г. до конца этого манускрипта при пополнении дефекта текста на пространстве 1287 - 1294 гг. из текста Симеоновской (Троицкой) дает нам сразу же нить, необходимую для уяснения всего этого последнего этапа истории текста Лаврентьевской летописи.
Ростовских известий в этом последнем куске текста Лаврентьевской летописи мы уже не встречаем. На смену им, составлявшим всегда основу текста в течение всего XIII в., находим теперь нить тверских известий, которые решительно преобладают над всеми остальными известиями, выделяясь от них относительно пространностью изло­жения и весьма часто будучи отмечены точною датировкою.
Если мы выберем из всех известий 1284 - 1305 гг., безусловно относящихся к тверской записи, те, которые содержат в себе точные датировки (кроме простого приурочения к году), то цепь их наведет нас на некоторого рода выводы. Первое датированное известие - 3 февраля 1288 г. - смерть тверского епископа; затем - 8 ноября 1290 г. - окончание постройки каменной церкви в Твери; потом - 10 февраля 1291 г. - пострижение в монастырь дочери Ярослава тверского; в 1296 г. - в субботу на 6-й неделе по «велице дни» - пожар в Твери; в 1298 г. - в субботу по Пасхе - пожар в Твери; в

-160-

1299 г., 15 сентября, в понедельник, «по вечерни» (старый дня) - рождение у тверского Михаила Ярославича сына; в 1300 г. 11 февраля - рождение у него же дочери; в 1301 г. -7 октября - рождение у него сына; в 1302 г. - 8 ноября - «постриги» его старшего сына. Откуда могли быть взяты такие записи? Если мы отбросим две первые даты, которые, конечно, были записаны в церкви Твери для церковных надобностей, то все остальные даты дают нам представление о весьма узком, семейном летописании князя Михаила Ярославича. Весьма вероятно, что эти записи велись самим князем (о его грамотности есть известия) в той или иной чтомой книге; таких семейных записей много можно встретить на переплетах старых книг. К этому семейному Летописцу князя позднее, по припоминанию, собран был ряд тверских известий, которые теперь в составе свода 1305 г. читаются без точных дат. Обращаем внимание, что, сообщая о смерти епископа Твери, летописный свод 1305 г. ни слова не говорит о времени его поставления; а между тем то был первый епископ Твери. Ясное дело, что во время поставления того епископа своевременного записывания в Твери не было. ^*
Итак, положив в основу своего труда семейный княжеский Ле­тописец, распространив его затем записями о других тверских со­бытиях, собранных припоминанием, сводчик 1305 г. привлек к своей работе ряд вспомогательных источников.
Прежде всего надлежит назвать в числе этих вспомогательных источников новгородский Летописец. Его нельзя не признать источником свода 1305 г. ввиду точных записей под 1301 г. («месяца нуля в 3, на недели в пяток по Пасце, погоре Торжек. Того же лета в Новегороде Великим поставлен бысть Фектист епископомь, месяца иуня 29, на память святаго апостола Петру и Павла, митрополитом Максимом, Андрей епископ Тферьскый, Семен епископ Ростовьскыи, при великом князи Андреи. И бысть причетник святое Софьи Новгородьскые»). К этому источнику отнесем едва ли не все упоминания о деятельности великого князя о делах татарских: под 1293 г. указано путешествие великого князя в Новгород; под 1294 г. сообщено о победе Тохты над Нагаем и о приходе великого князя в Торжок; под 1295 г.
_________
^* А. Н. Насонов в ценной работе о тверском летописании (Летописные памятники Тверского княжества. Опыт реконструкции тверского летописания с XIII до конца XV в. «Известия Академии наук СССР», 1930) не признал убедительным это мое определение начала тверского летописания, выставив положение, что «с 1285 г. начинается нить летописных записей о событиях Тверского княжества, предпринятых, можно думать, в связи с построением каменной соборной церкви в Твери и по инициативе епископа Симеона». Но как раз известие о заложении каменной церкви без точной даты, т. е. записано позже по припоминанию, как и другое известие этого года о победе над Литвою, весьма туманное, хотя и с указанием на канун Спасова дня. Несомненно, церковь дала летописи две точные даты: смерть епископа и свершение церкви, но даты эти не предполагают исторических записей, а были в записях культовых (епископа ежегодно еще поминали в этот день, а свершение церкви торжественно праздновали). Отмечу явное недоразумение. А. Н. Насонов отнес к тверским записям известие 1288 г., читаемое теперь в Рогожском Летописце и Тверском Сборнике, тогда как это - торжествующая запись москвича над посрамлением тверского князя, а запись тверского князя (в Симеоновской) благоразумно покрыла весь эпизод кратким упоминанием, безобидным для достоинства тверского князя. ¹⁰¹⁾

-161-

(предположительно) - о борьбе великого князя с братом Андреем; под 1295 г. - о смерти великого князя близ Волока; под 1300 г. - о пожаре Новгорода, о смерти новгородского епископа и о буре у Торжка; под 1 301 г. - о пожаре Торжка и о поставлении нового епископа в Новгород; под 1302 г. - поход великого князя на немцев с новгородцами (в конце явно тверская приписка); под 1303 г. - поездка великого князя в татары. Стоит посмотреть изложение старых новгородских летописных текстов (как, например, Синодальный список Новгородской I летописи), чтобы признать такой состав этого новгородского вспомогательного источника свода 1305 г. вероятным.
Вторым вспомогательным источником в руках сводчика 1305 г. назовем рязанский Летописец. К нему относим: под 1293 г. известие о смерти рязанского князя Федора; под 1295 г. - о смерти рязанско­го епископа; под 1299 г. - о смерти пронского князя Ярослава; под 1301 г. - о походе на Рязань московского князя Данилы. Рязанское летописание никогда не знало пространного и последовательного повествования, ограничиваясь краткими и сухими записями, пос­кольку мы можем судить по отражениям этих рязанских Летописцев в наших летописных сводах. Таким характером и отличался этот рязанский вспомогательный источник свода 1305 г. Впрочем, нам еще придется вернуться к этому Летописцу несколько ниже.
Третьим вспомогательным источником свода 1305 г. нужно на­звать Летописец князя Федора Черного, князя «Ярославского и Смо­ленского». Это был личный Летописец названного князя. К нему мы относим: под 1285 г. известие о борьбе за Смоленск; под 1293 г. - о водворении Федора Черного в Переяславле; под 1295 г. - о сож­жении им Переяславля; под 1296 г. - о его походе на Смоленск; под 1300 г. - о смоленских делах и смерти Федора.
Что касается известий переяславских, читаемых в своде 1305 г., то для них нет основания предполагать особый источник в руках сводчика 1305 г., так как переяславские дела за все эти годы занимали внимание Тверского князя и в своде 1305 г. могли быть записаны тверскою рукою. Нельзя, конечно, предполагать также мо­сковского письменного источника для одной записи о смерти москов­ского князя Данилы или костромского письменного источника для двух костромских известий (в 1303 г. - смерть князя Бориса и в 1305 г. - пожар церкви от июньской грозы).
Лаврентьевская летопись как рукопись имеет внутри текста не однажды пропуски, умышленно оставляемые Лаврентием в тех слу­чаях, когда он не мог, по состоянию текста в своем оригинале, скопировать, т. е. прочитать тех или иных строк или части строки. Так, в «Поучении» Мономаха, в начальных строках этого памятника, Лаврентий оставил, как мы уже знаем, 4 1/2 незаполненных строки. Так, в конце своей работы, перед своим послесловием, оставил 3 1/2 строки пробела. Эти факты, как и ряд других наблюдений, ведут нас к признанию верности указания самого Лаврентия (в послесловии), что оригинал, с которого он копировал, был «ветхой» книгой. Для нас в настоящее время не лишено интереса, каким же известием заканчивался свод 1305 г. Полагаем, что в той

-162-

книге, с которой снимал копию Лаврентий, оно занимало те 3 1/2 строки текста, какие на глаз оставил незаполненными Лаврентий.
Определение этого известия требует от нас некоторого разыскания. Троицкая летопись начала XV в. (а теперь Симеоновская), при сравнении ее текста с текстом последних записей в Лаврентьевской летописи, не оставляет сомнений в том, что здесь, в Троицкой, текст не тождественный Лаврентьевской летописи, а текстЛаврентьевской испытавший на себе опыты переработки и дополнений, восходящие к последующим, после уже 1305 г., этапам нарастания и редакторской выправки текста. Так, например, известие 1303 г. о смерти переяславского князя Ивана сильно распространено в Троицкой летописи против Лаврентьевского текста, и ясно, что в этом - след московской редакторской руки. Известие Лаврентьевского текста о поездке великого князя в Орду, стоящее под тем же 1303 г. в Троицкой, оказы­вается почему-то опущенным. Известие этого же года Лаврентьевской летописи о том, что в Переяславле сел московский князь Данило, в Троицкой слито с известием о смерти переяславского князя Ивана. Известие Лаврентьевской летописи под 1304 г. о смерти московского князя Данилы оказывается в Троицкой распространено и к нему прибавлены некоторые сведения о московском князе Юрии, что ведет нас опять к руке московского редактора. Читаемое под тем же 1304 г. в Троицкой летописи известие о буре в Ростове открывает собою новую цепь ростовских известий, влитую в материал последующего летописания, и сейчас для нас неинтересно. Данное под тем же годом описание переяславского съезда обличает москвича и сторонника мос­ковского Юрия, т. е. примыкает также к последующим московским записям. Следующий, 1305 г. в Троицкой летописи открывается известием о смерти великого князя Андрея, чего нет в Лаврентьевской летописи. Затем, под тем же годом, идет известие о поездке тверского князя Михаила в Орду со ссылкою на событиях последующего года, т. е. записано оно после 1305 г. Наконец, идет костромское известие о пожаре церкви в июньскую грозу, которое нам знакомо по Лавренть­евской летописи, где оно одиноко в описании 1305 г. Затем в Троицкой летописи под тем же 1305 г. идут: московское, костромское и рос­товские известия, которые, смыкаясь с последующими нитями мос­ковских, костромских и ростовских известий, для определения окон­чания свода 1305 г. никакого интереса не представляют.
Итак, из состава известий 1305 г. в Троицкой летописи, если мы отбросим тверское известие как связанное с известием 1306 г. и не могшее потому быть в первоначальном изложении 1305 г.; москов­ское, костромское и ростовские, также связанные непрерывностью с последующими годами Троицкой летописи, то у нас останется лишним против Лаврентьевского описания 1305 г. одно лишь известие о смерти великого князя Андрея на Городце. Это известие мы и должны считать тем непрочитанным Лаврентием известием 1305 г. древнего текста, для которого он оставил в своей копии 3 1/2 строчки пробела. Известие это по своему размеру вполне могло бы уместиться на этих 3 1/2 строчках.

-163-

На возможное замечание, что естественнее отнести к своду 1305 г., как это последнее известие, не упоминание о смерти великого князя Андрея, а костромское известие, сверх того костромского (о пожаре церкви от грозы), которое теперь читается в тексте Лаврентия, - можно ответить указанием, что это второе под 1305 г. в Троицкой летописи костромское известие вовсе не примыкает к пер­вому по политическому смыслу, так как оно говорит о московской политике Юрия Даниловича в Костроме и ведет нас к московскому редактору, работавшему уже после 1305 г.
Свод 1305 г. несомненно составлен тверичом и главным образом на тверском материале. Любопытно, что сводчик 1305 г. иногда за­бывает указать имя князя в известии, говоря о своем тверском князе. Так, под 1298 г. читаем: «Toe же весны болесть князю силна», а выше, правда, сказав, что в Твери пожар был, повествователь го­ворит о князе, случайно избегшем пожара, называя его только «князь», «сам князь». ¹⁰²⁾
Свод 1305 г. говорит нам самым красноречивым образом о том, что новый (с 1306 г.) великий князь Владимирский Михаил Ярославич, в противоположность своим предшественникам, желал вести свое великокняжеское летописание и сводом 1305 г. закладывал на­чало этому своему великокняжескому Летописцу, стараясь довести изложение великокняжеского свода 1281 г. до смерти своего предше­ственника по великокняжескому столу. Это обстоятельство нельзя не подчеркнуть потому, что после смерти Ярослава Всеволодовича, как мы знаем, великокняжеского непрерывно ведущегося лето­писания мы не имели (1247 - 1305 гг.).
Сводчик 1305 г. положил в основу своей работы текст свода 1281 г. с известными уже нам переяславскими приписками за 1281 - 1283 гг. К этому своду был присоединен материал 1285 - 1305 гг., собранный из вышеназванных нами источников. Кроме того, между 1283 и 1285 гг. сводчик 1305 г. поместил большое повествование о событиях в Курском княжении, которое выделяется из текста как связное повествование, разбитое на два года. Оно вовсе не ведет нас к какому-либо заимствованию из письменного южнорусского источника, а вполне удовлетворительно объясняется устною традицией, что вытекает из содержания этого повествования. Там сказано, что баскак Ахмат, производя массовые казни бояр, прика­зал отпустить домой случайно попавших в его плен паломников или гостей. Ахмат дал даже этим людям платье казненных бояр и при этом сказал: «Вы есте гости - а паломници, ходите по землям, тако молвите: хто иметь держати спор с своим баскаком, тако ему будет!». Этот своеобразный агитационный прием Ахмата, как мы видим из летописного текста, имел свое действие. Со слов этих купцов был записан рассказ где-нибудь в Ростово-Суздальском или Новгород­ском крае и внесен в великокняжеское летописание. Думаю, что вне­сен в летописание великокняжеское этот рассказ тверским сводчиком 1305 г., а не переяславским сводчиком 1281 г., потому что растянутый искусственно на два года, рассказ смыкал переяс­лавские приписки 1281 - 1283 гг. с тверскою основою свода 1305 г.,

-164-

которая начинается с 1285 г. Своим содержанием, манерою изложения и пространностью рассказ о событиях в Курском княжений не связан в равной мере ни со сводом 1281 г., ни со сводом 1305 г.
Тверской сводчик 1305 г., составив материал текста за 1285 - 1305 гг., не ограничился простым его прибавлением к тексту предшествующего великокняжеского свода 1281 г. Он дал себе труд просмотреть работу своего предшественника и оставил след обработки
Так, располагая, как мы знаем, рязанским Летописцем, которой начинал свое изложение ранее пределов самостоятельной работы сводчика 1305 г., последний сделал из него пополнения в текст пред­шествующего свода 1281 г. Под 1258 г. сводчик 1305 г. вносит из своего рязанского источника запись о смерти князя рязанского Олега (с точ­ною датою); под 1270 г. - запись об убийстве сына этого Олега (Рома­на) в Орде с лирическим обращением рязанского летописателя ко всем русским князьям по этому поводу. Это необычное отступление рязан­ского летописания от сухих и кратких записей, столь обычных и типичных для этого летописания, свидетельствует о степени впечат­ления, произведенного этим фактом в Рязани. Но то обстоятельство что тверской сводчик 1305 г., включая известия рязанского своего источника, эту лирическую приписку удержал, говорит нам за то, что тверское великокняжеское летописание велось в ту пору в уклоне без­условного подчинения татарской воле, о чем уже нам известно и по факту включения в великокняжеское летописание рассказа о курских казнях, сделанного по указанию Ахмата.
Особенно должно было привлечь внимание тверяка - сводчика 1305 г. изложение в предшествующем своде времени великого кня­жения отца его тверского князя и в то же время великого князя Владимирского Михаила. Просматривая эти годы великого княжения Ярослава, мы видим, прежде всего, что у сводчика 1305 г. не было в руках никакого письменного источника для пополнения тех скром­ных известий об Ярославе, которые сводчик 1281 г., как мы полага­ем, извлек из новгородского Летописца. Конечно, к руке тверского сводчика 1305 г. мы отнесем распространение известия о смерти Ярослава указанием на его погребение в Твери в главной церкви этого города, получившей, как оказывается, позднее другое на­звание; прибавку к этому же году сообщения (по припоминанию), что «того же лета родися сын его Михаиле»; наконец, сообщение о браке дочери Ярослава с Юрием Волынским. Но почему-то так и остались без упоминания и приурочения к годам такие важные в жизни Тверского княжества события, как вступление на престол Твери Ярослава, устройство там епископии и т. п. К руке этого же тверяка-сводчика 1305 г. отношу, наконец, те приписки к имени Ярослава, которые мы теперь читаем под 1254 и 1258 гг., имевшие целью выдвинуть имя Ярослава из ряда имен других русских князей в случаях их перечислений. Оба раза к имени Ярослава читаем приписанное «тферьскии», т. е. название по земле, что необычно для изложения этих годов.

-165-

^ § 4. ВЕЛИКОКНЯЖЕСКИЕ СВОДЫ 1318 И 1327 гг., СОСТАВЛЕННЫЕ В ТВЕРИ ¹⁰³⁾

То, чем мы располагаем в нашем летописном материале от боль­шой, оживленной тверской летописной работы, с 80-х годов XIII в. и до конца XV в. пережившей разнообразные этапы оформления и политических установок, - лучше всего может показать нам, как беспощадна была московская ревизия летописаний тех феодальных центров, которые боролись с Москвою до времени установления единого национального государства. Все тверское летописание XIII - XV вв. дошло до нас или в московских сводах, использовавших его по-московски, или в отдельных уцелевших небольших кусках, веро­ятно, не без умысла спрятанных в московском окружении.
Попытку разобраться в этом трудном и запутанном вопросе сде­лал А. Н. Насонов, который в работах по летописанию правильно сосредоточил свое внимание на тех летописных памятниках, кото­рые, как побочные к общему стволу истории русского летописания, не были подробно выяснены и проанализированы А. А. Шахматовым в его обширных работах по изучению истории текста «Повести вре­менных лет». Конечно, построение А. Н. Насонова не может не вы­зывать в известных своих частях сомнений или возражений, но мно­гое добытое им, несомненно, расширило наше знание о тверском летописании, а все построение в целом облегчает дальнейшие труды в этой области.
Нас сейчас интересует, впрочем, один из частных вопросов твер­ского летописания, вопрос о том, имелось ли продолжение того великокняжеского свода 1305 г., который был составлен в Твери и под­водил читателя к моменту вступления на великокняжский стол твер­ского князя Михаила Ярославича, и где, если это продолжение было, нужно искать его остатки. Конечно, наперед как бы можно предпола­гать, что великий князь Михаил, озаботившийся составлением великокняжеского свода, излагавшего в своей заключительной части время его предшественника, несомненно наладил в Твери летописную работу за время своего великого княжения. Но где можно найти про­должение свода 1305 г.? Троицкая летопись 1408 г., сгоревшая в 1812 г., как мы знаем, сначала давала текст, близкий Лаврентьевской летописи, а после 1305 г. продолжала свое изложение (как теперь мы видим, по Симеоновской летописи) до 1328 г. в таком виде, что явно тверское повествование за эти годы оказывается сбитым, переиначен­ным и пополненным московскою рукою, а затем изложение Троицкой летописи переходило уже в московское летописание. Мною и было вы­сказано предположение, что перед нами на пространстве 1306- 1328 гг. в Троицкой летописи (через Симеоновскую) сохранился след былого великокняжеского летописания, составленного в Твери, так как за это время тверские князья носили это звание, позднее, в пору занятия великокняжеского стола Иваном Калитою, перешедшего в Москву вместе с титулом и здесь в Москве проредактированного.
До нас сохранились два памятника летописания, в которых Истории Твери уделяется большое внимание и в которых до нас со-

-166-

Рис. 3
Время упадка владимирского великокняжеского летописания

-167-

хранились куски разновременных тверских летописных текстов. Эти памятники: давно уже известный в науке Тверской сборник (XV том Полного собрания русских летописей) и сравнительно недавно найденный и опубликованный Рогожский летописец (теперь 1-й выпуск второго издания XV тома, 1922 г.; 2-й выпуск этого 2-го издания, долженствующий содержать текст Тверского сборника, еще не опубликован). Изучая Рогожский летописец, А. А. Шахматов предложил такой состав этого свода: 1) от начала до 1288 г. - извлечение из свода 1448 г. и Суздальский свод XIII в., м. б. доведенный только до 1276 г.; 2) от 1288 г. до 1327 г. - почти тождественное изложение с текстом Тверского сборника; 3) от 1328 г. до 1374 г. - компиляция известий Симеоновской летописи с известиями Тверской летописи и 4) с 1375 г. до 1412 г. (т. е. до конца) - текст, весьма сходный с одной Симеоновскою летописью. Оставляя в стороне первую часть, для остальных трех частей А. А. Шахматов так резюмировал свои наблюдения: «Мы заключаем отсюда, что в числе источников Рогожского летописца были, между прочим: 1) протограф Симеоновской летописи или, быть может, точнее первых двух частей этой летописи; 2) Тверская летопись, доведенная до 1374 г. и начинающаяся, как кажется, с 1285 г., а именно с известия о закладе церкви Спаса в Твери; эта летопись вошла в состав Тверского сборника». ^*
А. Н. Насонов в своих наблюдениях в области тверского лето­писания весьма любопытными и кропотливыми разысканиями под­твердил эту близость тверских текстов Рогожского Летописца и т. наз. второй части Тверского сборника, возводя их в разной зависимости от тверского великокняжеского свода 1455 г., в котором сохранилось, к сожалению, в сжатом виде, тверское изложение инте­ресующих нас 1306 - 1327 гг.
Итак, сличая изложение 1306-1327 гг. по Рогожскому Ле­тописцу и Тверскому сборнику с изложением этих же годов в Троиц­кой (Симеоновской), мы можем представить себе продолжение твер­ского великокняжеского летописания за эти годы, причем в одном случае оно оказывается сокращенным рукою редактора Тверского свода 1455 г., а в другом (Троицкой) сокращено и частью переина­чено московскою рукою.
Изучая состав известий 1306 - 1327 гг. тверского великокняжеско­го летописания, восстанавляемого по указанным выше трем источникам, мы видим, что Михаил Тверской после 1305 г. продолжает и поддерживает начатое еще до 1305 г. тверское летописание, придавая ему форму летописания великокняжеского. Летописание это примыкает к своду 1305 г. и ведется год за годом. Как можно ду­мать, смерть этого великого князя вызвала составление большой повести об обстоятельствах этого злодеяния московского князя Юрия включением этой повести в летописание, как последнее звено в нарастании материала от 1305 г. до 1318 г., этот великокняжеский Летописец превращался в великокняжеский Летописец редакции 1319 г.
_________
^* А. А. Шахматов. Обозрение русских летописных сводов XIV - XVI вв., 1938. С. 312

-168-

Нет сомнения, что лицо, работавшее над этим моментом тверско­го великокняжеского летописания, не однажды обращалось к тексту до 1305 г., т. е. первому моменту тверского летописания, в целях его пополнения. Если мы сличим текст Лаврентьевской летописи за вре­мя этой первой тверской летописной работы, т. е. от 1285 г. до 1305 г. включительно, с текстом Рогожского летописца и Тверское сборника, то увидим, что в известии 1294 г. о женитьбе князя Михаила прибавлено имя невесты (а в Рогожском назван и день свадьбы, который был днем имени князя); под 1297 г. найдем известие, которого не было в своде 1305 г., о постройке города на Волге «к Зубцеву» (причем Тверской сборник поясняет: «на Ста­рице», а Рогожский летописец, не зная этого пояснения, указывает дополнительно время постройки «тое же осени»); наконец, к этому нужно добавить два известия, касающиеся князя Ивана Дмитриевича Переяславского: под 1290 г. о его рождении, а под 1292 г. о его женитьбе. Эти пополнения не будут для нас удивитель­ны, если мы вспомним близость Михаила Ярославича к этому ма­ленькому сироте, оставшемуся после смерти отца всего четырех лет (правда, из них два года уже прожившему в браке), которая выражалась, например, в том, что «Иоан князь сын Дмитриев, ида в ворду, приказал Михаилу князю блюсти отчины своее и Переяславля», что было отмечено в своде 1305 г. под 1297 г. Дальнейшее изучение тех же источников: Симеоновской (Троицкой), с одной стороны, и Тверского сборника и Рогожского летописца, с другой, - не остав­ляет сомнения, что и за этим тверским сводом 1319 г., великокня­жеским по заданию, был при сыновьях Михаила Ярославича состав­лен новый свод (вернее, пополнение свода 1319 г. событиями 1319 - 1327 гг.) тверскою рукою, который заканчивался описанием Федорчуковой рати, мстившей за тверскую расправу со Шавкалом. При этом наблюдаем, что в Симеоновской (Троицкой) летописи текст этого продолжения свода 1319 г., с одной стороны, подвергнут значительным сокращениям (как, например, по каким-то соображениям исключен весь эпизод с Шавкалом), а с другой стороны, пополнен ироническими замечаниями по адресу тверских князей.

^ Глава V

МОСКОВСКИЙ ВЕЛИКОКНЯЖЕСКИЙ СВОД XIV в. («Летописец великий русский»)