Перевод как прикладная лингвистическая дисциплина 163

(29) Jimmy McBride war als Weihnachtsmann verkleidet.

{Пер. на нем. [Webster 1979, S. 75]) [Джими Мак Брайд был наряжен Дедом Морозом]

Заменив Sankt Nikolaus на Weihnachtsmann, переводчица сделала, по мнению К. Райе, правильный выбор. Nikolaus ассоциируется в Герма­нии не с Рождеством, а с 6 декабря — так называемым Днем св. Николая. Не вступая в дискуссию с К. Райе, заметим лишь, что аналогичный пе­ревод на русский язык с заменой Сайта Клауса на Деда Мороза был бы вряд ли уместен, поскольку Сайта Клаус в русской культуре не имеет побочных ассоциаций, связанных именно с российскими реалиями. По-видимому, в таких случаях переводчик вправе ожидать от читателя знания общеизвестных реалий других культур.

Со сходными проблемами мы сталкиваемся при переводе названий некоторых религиозных праздников. Так, например, хотя нем. Maria Himmelfahrt имеет в русском языке точный аналог — Успение Пресвятой Богородицы, — было бы вряд ли уместно использовать это словосочетание в переводных текстах, описывающих события, происходящие в Западной Европе, поскольку соответствующие понятия воспринимаются как реалии разных культур.

Проблема перевода реалий дополнительно осложняется, если реалия выражена идиомой, обладающей живой внутренней формой. В этих слу­чаях заложенная в образной составляющей информация может сделать перевод типа (а) невозможным. Так, например, в статье Сегура Гарсиа [Se-gura Garcia 1997, S. 224], посвященной анализу переводов произведений Марио Варгаса Льосы на немецкий язык, указывается на невозмож­ность перевести распространенную в перуанском варианте испанского языка идиому el chino de la esquina «китаец на углу» 'маленький про­довольственный магазин традиционного типа' с помощью семантически эквивалентной немецкой идиомы Tante-Emma-Laden «лавка тети Эммы».

Рассмотрим еще один сходный пример. Хотя русская идиома черный ворон и имеет эквивалент в немецком языке — идиому die grüne Minna (букв, «зеленая Минна»), — набор культурно-исторических ассоциаций, сопряженных с черным вороном, вряд ли позволил бы перевести эту иди­ому как «зеленую Минну». Особенно очевидными подобные барьеры становятся при обращении к художественным контекстам, осложненным языковой игрой. Ср. контекст (30), для понимания которого, помимо знания значения идиомы черный ворон, необходимо привлечение куль­турно-исторической информации, в данном случае знаний о роли слова красный в названиях советских газет, журналов, заводов, фабрик и т. п.

(30) Персиков ухватился одной рукой за карточку, чуть не перервал ее попо­
лам, а другой швырнул пинцет на стол. На карточке было приписано кудрявым
почерком: «Очень прошу и извиняюсь, принять меня, многоуважаемый профес­
сор, на три минуты по общественному делу печати и сотрудник сатирического
журнала "Красный ворон", издания ГПУ».

[А/. Булгаков. Роковые яйца]

Использование в немецком переводе языковой игры типа rote Minna «красная Минна» вряд ли было бы адекватно проинтерпретировано[11].

В самых сложных случаях лингвистические и экстралингвистичес­кие проблемы перевода причудливым образом переплетены между собой. Одним из таких исключительных примеров несомненно является роман Энтони Бёрджесса «Заводной апельсин». Это произведение представляет особую проблему при переводе на русский язык. Дело в том, что англий­ский текст романа не вполне английский. Основные персонажи говорят на смеси английского и русского — на «языке надцатых», то есть на выду­манном автором языке тинэйджеров. Слова русского языка в ряде случаев искажены, «англизированы», однако для русского читателя почти всегда прозрачны и легко опознаваемы. В тексте они передаются латиницей — bydlo, kal, zhratshka, stari kashek (по-видимому, старикашка), balbesina, odi notshestvo, kliovaja kisa. Для носителя английского языка русские слова не поясняются, он вынужден догадываться о содержании по контексту. Задача адекватного перевода состояла бы в том, чтобы создать аналогич­ные проблемы для русского читателя, однако если попытаться передать в русском переводе соответствующие выражения английскими словами, то эффект будет явно не тот. Хотя бы потому, что русский молодежный жаргон 70-80-х гг. был сильно англизирован — герла, флэт, мани, стрит. Иными словами, если у Бёрждесса в романе конструируется новый язык тинэйджеров, не известный английскому читателю, то в русском пере­воде при такой стратегии перевода просто будет использован реально существовавший жаргон с английскими словами, хорошо известными носителям русского языка. С точки зрения восприятия текста, соотно­шение между языком-целью и конструируемым жаргоном оказывается совершенно другим, чем между языком-источником и «языком надца­тых». В имеющемся переводе В. Бошняка соответствующие русские слова просто переданы латиницей. Это, конечно, самое простое решение, од­нако оно не вполне корректно с системной точки зрения и не позволяет передать в полной мере особенности восприятия оригинального текста английским читателем. Если ориентироваться на цели филологического перевода, то источником для создания «языка надцатых» в русском вари­анте романа мог бы послужить один из европейских языков, не исполь­зовавшийся столь широко в русском молодежном жаргоне. Разумеется, такое решение потребовало бы совершенно нетривиальной переводчес­кой работы.

1.3.5. Пример переводческой деятельности: терминосистема Л. Вайсгербера. В реальной работе переводчик сталкивается как с рассмотренными выше лингвистическими проблемами и комплексом культурных раз­личий между языковыми сообществами, так и с общими семиотическими