Сверхъестественное покровительство 1 страница

СОДЕРЖАНИЕ

Миф в современном мире. 7

Предисловие. 11

ПРОЛОГ

МОНОМИФ.. 12

1. Миф и сновидение. 12

2. Трагедия и комедия. 21

3. Герой и бог. 23

4. Центр Мироздания. 27

ЧАСТЬ I

СТРАНСТВИЯ ГЕРОЯ.. 37

ГЛАВА I

ИСХОД.. 37

1. Зов к странствиям.. 37

2. Отвержение зова. 41

3.Сверхъестественное покровительство. 45

4. Преодоление первого порога. 50

5. Во чреве кита. 55

ГЛАВА II

ИНИЦИАЦИЯ.. 63

1. Путь испытаний. 63

2. Встреча с Богиней. 68

3. Женщина как искусительница. 74

4. Примирение с отцом.. 77

5. Апофеоз. 87

6. Вознаграждение в конце пути. 99

ГЛАВА III

ВОЗВРАЩЕНИЕ.. 121

1. Отказ от возвращения. 121

2. Волшебное бегство. 122

3. Спасение извне. 127

4. Пересечение порога, ведущего в мир повседневности. 131

5. Властелин двух миров. 137

6. Свобода жить. 142

ГЛАВА IV

КЛЮЧИ.. 149

ЧАСТЬ II

КОСМОГОНИЧЕСКИЙ ЦИКЛ.. 153

ГЛАВА I

ЭМАНАЦИИ.. 153

1. От психологии к метафизике. 153

2. Вселенский круг. 157

3. Пустота, порождающая пространство. 160

4. Пространство, несущее в себе жизнь. 164

5. Распад единства в многообразие. 167

6. Народная мифология о Творении⁵² 171

ГЛАВА II

НЕПОРОЧНОЕ ЗАЧАТИЕ.. 178

1. Мать Вселенная. 178

2. Предопределенность. 181

3. Лоно Спасения. 183

4. Народная мифология о непорочном зачатии. 184

ГЛАВА III

МЕТАМОРФОЗЫ ГЕРОЯ.. 187

1. Исконный герой и человек. 187

2. Детство человека – героя. 188

3. Герой как воин. 195

4. Герой как любовник. 199

5. Герой как правитель и тиран. 200

6. Герой как Спаситель. 202

7. Герой как святой. 204

8. Уход героя. 205

ГЛАВА IV

РАСТВОРЕНИЕ.. 214

1. Конец микрокосма. 214

2. Конец макрокосма. 218

ЭПИЛОГ

МИФ И ОБЩЕСТВО.. 221

1. Многоликий Протей. 221

2. Функции мифа, культа и медитации. 222

3. Герой нашего времени. 224

СПИСОК ИЛЛЮСТРАЦИЙ.. 226

 

 

Миф в современном мире

В современном рациональном и прагматичном мире, пожалуй, именно в силу этого, интерес к мифологии растет и углубляется. Как и столетия назад мифы зачаровывают, они загадочны и таинственны, допотопные истории оказываются неожиданно актуальными, человечество продол­жает находить в них пищу для души и ума Глубинная психология раскрыла многие тайны мифа В трудах 3. Фрейда, К. Г. Юнга, Э. Ноймана, О. Ранка, Д. Хилмана показаны бессознательные основы мифологической символики, объяснено происхождение гротескных персонажей мифов, истоки их необычайных приключений и удивительных судеб. Однако, будучи научно «расколдованы» мифы и предания вовсе не лишились для нас своего смысла – наоборот чтение специальных работ, позволяет заново оценить непревзойденное сочетание наивной прелести и огром­ной мудрости самой незатейливой легенды или сказки.

Книга «Тысячеликий герой» – одна из самых увлекательных работ по сравнительной мифологии. Это исследование психологической основы героических мифов различных времен и народов, опирающееся на огром­ный фактический материал Джозеф Кэмпбелл с редким мастерством умеет соединить поэтическое изложение и научный взгляд на проблему Сказки и волшебные истории в пересказе автора не только не теряют своего очарования, но приобретают новое звучание – благодаря тонкому анализу глубинных сторон человеческой психики, иносказательно представленных в сюжетах и отдельных эпизодах мифов и легенд.

Работа Кэмпбелла посвящена наиболее часто встречающемуся мифологическому сюжету – истории героя его чудесного рождения, богатырских подвигов, женитьбы на красавице, мудрого правления и загадочной, таинственной гибели. Фольклор многих народов рассказы­вает о жизни таких персонажей у шумеров это был Гильгамеш, у евреев – Моисей и Иосиф Прекрасный, у греков – Тесей, Геракл, Ясон, Одиссей, у скандинавов и германцев – Сигурд – Зигфрид, у кельтов – король Артур, у ирландцев – силач Кухулин и доблестный Диармайд, у французов – Роланд и Карл Великий, у югославов – Марко – юнак, у молдаван – солнечный Фэт – Фрумос, у русских – целая плеяда «сильномогучих богатырей». Этот перечень можно продолжать до бесконечности. Поче­му сказания о героях так популярны?

Кэмпбелл, как и другие авторы (Клаудио Наранхо, Александр Пятигорский, Геза Рохейм Виктор Тэрнер Мирча Элиаде), считает, что основу героического мифа слагают символические формы выражения двух важнейших для коллективной и индивидуальной человеческой истории событий – сотворения мира и становления личности. Иными словами, в героическом эпосе перед нами космогонический миф и ритуал инициации. Рождение героя и его странствия соответствуют символике инициации (обрядов перехода), а подвиги, свершения и смерть – мироустроению, созиданию Космоса (порядка) из всеобщего Хаоса. Оба эти процесса в некоторой мере едины, а сама инициации часто носит характер космогонического акта – например, в исследо­ванных Ж.Демюзилем кавказских сказаниях о героях – нарmax, или в приведенных самим Кэмпбеллом мифах о Кришне и Будде.

Первая часть книги посвящена индивидуальной истории тысячеликого героя. Общая схема его приключений соответствует основным стадиям процесса инициации и воспроизводит разнообразные формы обрядов перехода (rites de passage). Известный фольклорист Арнольд ван Геннеп выделил три таких стадии – сепаративную, состоящую в откреплении личности от группы, в которую она входила раньше; лиминальную или стадию «нахождения на грани» и восстановительную {реинтегративную). Смена социального или иного статуса, составля­ющая основную цель инициационных испытаний, предполагает «выход» из прежнего состояния, отказ от культурных функций, разрушение социальной роли. В мифе это символизируется буквальным уходом, бегством, странствиями и скитаниями героя. Перед этим он слышит призыв, часто сопровождающийся предупреждением о смертельной опасности, угрозами – или, наоборот, обещаниями небывалого блага. Внемлет ли герой призыву или отказывается от него – это всегда начало пути отделения от всего, что было родным и привычным. Типичная форма призыва воплощена в известной былинно – сказочной завязке: «На­право пойдешь – жену найдешь, налево пойдешь – богатство возьмешь, прямо пойдешь – буйную голову сложишь».

Лиминальная стадия представлена пересечением границ (порогов: limen буквально значит «порог»), пребыванием в необычном, проме­жуточном состоянии. Отсутствие статуса маркируется слепотой, невидимостью, наготой, нелепыми одеяниями (тростниковая шапка, ослиная шкура, вывернутый наизнанку кафтан), грязью, молчанием, запретами (которые касаются сна, смеха, еды, питья и т.п.). «Лиминальные существа, например, неофиты в обрядах инициации или совершен­нолетия, – указывает В.Тэрнер, – могут представляться как ничем не владеющие. Они могут нарядиться чудовищами, носить только лохмотья или даже ходить голыми, демонстрируя отсутствие статуса, имущества, знаков отличия, мирской одежды, указывающей на их место или роль, положение в системе родства, – короче, всего, что могло бы выделить их среди других неофитов или инициируемых. Их поведение – обычно пассивное или униженное; они должны беспрекословно подчиняться своим наставникам или принимать без жалоб несправедливое наказание»¹.

Лиминальность может сочетаться с пребыванием в потустороннем мире (подземелье, чреве кита или другого чудовища, на дне моря).

Герой находится в царстве смерти, это живой мертвец, которому предстоит новое рождение и преображение.

Составляющее содержание третьей стадии возрождение (трансфигу­рация, спасение, волшебное бегство) завершается апофеозом могущест­ва и власти героя. Он приобретает необыкновенную силу, магические умения, красоту, царский сан, женится на принцессе, становится богом. Основное завоевание героя в мифе названо Кэмпбеллом «свобода жить»:

Могущественный в своем озарении, хладнокровный и свобод­ный в своих действиях, ликуя от того, что его рука будет движима благоволением Виракочи, герой становится сознатель­ным орудием великого и ужасного Закона, будь его деяния дейст­виями мясника, шута или царя (с.236).

Однако приключения героя не исчерпываются его апофеозом или гибелью. Индивидуальная судьба божественного героя тесно связана с судьбами мира, его возникновением и обновлением. Само рождение героя, указывает Кэмпбелл, происходит в сакральном центре мира (это так называемый «Пуп Земли»), иногда такой точкой становится, наобо­рот, место погребения (легенда о том, что Голгофа, место распятия Христа, скрывает в себе череп Адама). От этого центра начинается творение, причем материалом для него часто служит плоть героя или тело убитого им великана, змея, хтонического чудовища. Победа Индры над драконом Вритрой, умерщвление Мардуком ужасной Тиамат, соз­дание мира людей и богов из тела великана Имира – эти и другие примеры подробно разбираются в книге.

Творение мира как героическое деяние есть не единичный, а многок­ратно повторяющийся акт. «То, что было вызвано к жизни в акте творения, – пишет В.Н.Топоров, – стало условием существования и воспринималось как благо. Но к концу каждого цикла оно приходило в упадок, убывало, «стиралось» и для продолжения прежнего существо­вания нуждалось в восстановлении, обновлении, усилении. Возмож­ности ритуала в этом отношении определялись тем, что он был как бы соприроден акту творения, воспроизводил его своей структурой и смыслом и заново возрождал то, что возникло в акте творения»².

Герой, воспроизводивший действия демиурга – творца, был этим творцом и всеми последующими – события мифа и его участники снова и снова повторяют космогонический акт, они суть его разнооб­разные вариации – «аллособытия» и «аллогерои». Так возник и вечно шествует по земле герой в тысячах лиц.

Сниженный, частично десакрализованный вариант героического мифа представлен волшебной сказкой. В книге Кэмпбелла не про­водится строгих границ между мифом и сказкой – фактически это просто различные жанры одного и того же сюжета. Разбирая ана­логичным образом волшебную сказку В.Я.Пропп³ выделил сходные функции сказочного героя – отлучка, запрет и его нарушение («не всходи на резное крыльцо, не покидай златого терема»), беда или недостача (одряхлевший царь нуждается в молодильных яблоках и живой воде), изгнание, бегство и преследование, испытания мужест­ва, стойкости и силы, обретение волшебного средства или волшебно­го помощника, таинственный лес, благодарные звери, поход в иное царство (в образе животного, на коне, птице, по дереву или лестнице, падая в пропасть), борьба со змеем (змей связан с горами или водой, выступает как похититель, поглотитель, поборы змея – «каждый месяц молодую девушку брал и пожирал»), переправа через огненную реку, завоевание царевны, трудные задачи (часто в ответ на сватов­ство), магическое бегство, ложный герой и узнавание истинного, преображение и воцарение героя.

Героический миф и волшебная сказка – явления, сходные по своей природе Их повсеместное распространение, огромная популярность, неподвластность времени и всеобщность указывают на психологичес­кую природу этого феномена, которую лучше всего можно объяснить и понять в рамках юнгианства. Хотя в своей книге Кэмлбелл апеллирует к работам и других авторов (преимущественно Фрейда и его первых учеников – Отто Ранка, Гезы Рохейма, Вильгельма Штекеля), влияние Юнга представляется основным и первостепенным

Странствия и подвиги героя отражают процесс индивидуации – ста­новления и развития личности, достижения ею полноты и целостности бытия Этот процесс, по Юнгу, заключается в непрерывном расширении сознания, усилении его функций и возможностей. Центр сознания личности (эго) – это и есть активный, деятельный субъект, а метафори­чески – герой, главный персонаж мифа или сказки. Развитие эго может приостанавливаться («тридцать лет на печи сиднем сидел») или, наоборот, идти слишком быстро («не по дням, а по часам»). Индивидуация в мифе представлена серией героических подвигов, главные из которых – победа над чудовищами (олицетворение бессознательных содержаний и комплек­сов) и добывание волшебной невесты (интеграция женского начала). В юнгианстве соответствующие архетипы структуры личности называются тенью и анимой. Эго (герой) должно встретиться с тенью (змеем, драконом), и победив ее, соединиться с анимой (прекрасная возлюбленная, царевна). Итогом процесса индивидуации является становление самости – изначальной потенциальной целостности личности, которая, как указывает Юнг, «несмотря на свою данность, не может быть познана до конца. Эго, по определению, подчинено самости и относится к ней как часть к целому»⁴.

Мудрость и величие героя по окончании трудных испытаний выражают идею могущества самости.

И здесь можно задать вопрос: а зачем? Что привносит в человечес­кую жизнь стремление к самости, этот бесконечный процесс познания мира и себя самого? Ради чего совершает тысячеликий герой свои подвиги? Один из возможных ответов на этот вопрос заключается в следующем Целостная личность, личность – самость умеет преодоле­вать извечную двойственность существования Она одинаково хорошо чувствует себя в дневном мире (сознания) и в мир ночном (бессознательное) Любому человеку знакомо «вечернее» чувство важности и ценности глубин душевной жизни, необычных мыслей и чувств – и «утреннее» трезвое, чуть стыдливое и насмешливое разо­чарование в том, что представлялось таким значимым ночью. Кэмпбелл пишет об этом так:

Однако, с точки зрения нормального бодрствующего сознания, всегда должно оставаться некоторое смущающее разум несоот­ветствие между мудростью, добытой de profundis, и благоразу­мием, действенным в мире света. Отсюда – привычный разрыв между оппортунизмом и благодетелью и результирующая дегенерация человеческого существования. Мученичество – для святых, обычные же люди имеют свои установления, и их нельзя оставить на произвол судьбы, подобно полевым лилиям; Петр продолжает обнажать свой меч, как в саду Гефсиманском, чтобы защитить творца и спасителя мира Благо, принесенное из трансцендентной бездны, быстро рационализируется в ничто, и назревает потребность в другом герое, чтобы обновить мир (с.216 – 218)

Главный подвиг героя и состоит если не в совершенном умении изъяснить на языке освещенного мира неподвластные речи проявления тьмы, то во всегдашней готовности снова и снова мужественно браться за решение этой задачи. Метафорически это выражается заключитель­ными испытаниями героя, уже возвратившегося из путешествия по морю ночи (символ странствий в глубинах бессознательного):

Первая проблема возвращающегося героя состоит в том, чтобы после переживания спасительного для души видения по завершении пути принять как реальность все преходящие радости и печали, все банальности и вопиющие непристойности жизни. Зачем возвращать­ся в такой мир? Зачем пытаться сделать правдоподобным или даже интересным знакомство с трансцендентным блаженством для мужчин и женщин, поглощенных страстями? Как сновидения, исполненные смысла ночью, при свете дня могут казаться пустыми, так и поэт, и пророк могут оказаться в роли дураков в глазах здравомыслящих судий Легче всего просто вверить людское общество дьяволу, а самому вернуться в божественную каменную обитель, закрыть дверь и запереть ее на засов. Но если какой – либо духовный акушер тем временем перекрыл путь отступления (сименава), тогда задача представить вечность во времени и осознать во времени вечность оказывается неизбежной (с.218).

Книга Джозефа Кэмпбелла «Тысячеликий герой» очень похожа на такую сименаву, соломенную веревку, которая не дает эго раствориться во мраке бессознательного, быть поглощенным самостью. Юнг считал случаи, когда эго ассимилируется самостью, подлинной психической катастрофой «Образ целостности тогда остается в бессознательном, так что он, с одной стороны, разделяет архаическую природу бессознатель­ного, а с другой – попадает в психически релятивизированный простран­ственно – временной континуум». Солнечная богиня Аматэрасу, удалив­шись в темный грот, обрекает землю на холодный мрак смерти. Ее свойства (свет, тепло, жизненная сила) «жизненно необходимы. Таким образом, если эго на какое – то время попадает под контроль бессозна­тельного фактора, его адаптация нарушается, и открывается путь для всевозможных случайностей»⁵.

Кэмпбелл, стремившийся, как он сам говорит в предисловии, раскрыть определенные истины, замаскированные для нашего взгляда образами религии и мифологии, сведя воедино множество нехитрых примеров, использовал для этого «правду в облачении символики». Герой может пониматься не только как метафора эго, но и как символ трансцендентной функции – возникающей в процессе индивидуации уникальной психической способности находить срединную область между светом и тьмой, мыслью и чувством, сознанием и бессознательным, нуминозностью архетипа и обыденностью реаль­ности. Функция посредничества, медиации, смягчения и примирения противоречий является главным средством поддержания психического равновесия и устойчивости личности. Отсутствие или слабость, несформированность трансцендентной функции обрекают человека на дисгармоничное, смятенное существование, бесцельные блуждания в поисках потерянного рая целостности и красоты. На Востоке это называется дао – Срединным Путем. Иногда, как показано у Кэмп­белла, этот путь тоньше волоса, но только он ведет к спасению. Отсюда – сотериологическая (спасительная или спасающая) функция мифа и его героя. Психологическая топология такого Пути и состав­ляет основное содержание лежащей перед читателем книги.

 

Н Калина, кандидат философских наук

 

Примечания

1. В. Тэрнер, Символ и ритуал (М, 1983), с 18.

2. В.Н. Топоров, «Архаический ритуал в фольклорных и раннелитературных памятниках» (О ритуалах Введение в проблематику, М, 1988), с 15.

3. В.Я. Пропп, Исторические корни волшебной сказки (Л, 1986).

4. К.Г. Юнг, Аюп (М., К, 1997), с 15.

5. К.Г. Юнг, Аюп (М., К, 1997), с 15.

 

6.

 

 

Моим отцу и матери посвящается

Предисловие

«Истины, содержащиеся в религиозных учениях, все равно настолько искажены и систематически перелицованы, – пишет Фрейд, – что масса людей не может признать в них правду. Это тот же самый случай, как когда мы рассказываем ребенку, что новорожденных приносит аист. Здесь мы тоже говорим истину в символическом облачении. Ибо знаем, что означает эта боль­шая птица. Но ребенок этого не знает, он улавливает только момент искажения, считает себя обманутым, и мы знаем, как часто его недоверие к взрослым и его строптивость бывают свя­заны как раз с таким его впечатлением. Мы пришли к убеж­дению, что лучше прекратить манипулирование символическими масками истины и не отказывать ребенку в знании реальных обстоятельств, применительно к ступени его интеллектуального развития*».

Цель этой книги как раз и состоит в том, чтобы раскрыть некоторые из этих истин, выступающие для нас в облачении религиозных фигур и мифологических персонажей, сопоставив множество не слишком сложных для понимания характерных фрагментов, и, тем самым, выявить издревле присущий им смысл. Древние учителя знали, что говорят. Коль скоро мы снова учимся прочтению их языка символов, нам требуется овладеть искусством составителей антологий, с тем, чтобы дать совре­менному человеку услышать, чему они учили. Но прежде нам следует изучить саму грамматику символов, и вряд ли найдется лучший инструментарий, – в качестве ключа к ее тайнам, – чем современный психоаналитический подход. Если не рассмат­ривать его выводы как последнее слово в нашем обсуждении, он может послужить собственно подходом к рассмотрению. Следующий шаг – свести воедино множество мифов и народных сказок со всех концов света, дабы можно было услышать, о чем говорят сами символы. Так станут непосредственно видны все смысловые параллели, таким образом мы сможем представить весь обширный и удивительный в своем постоянстве компен­диум фундаментальных истин, которыми жил человек на про­тяжении тысячелетий его обитания на этой планете.

Пожалуй, можно упрекнуть меня в том, что, пытаясь выявить соответствия, я пренебрегал различиями в традициях Востока и Запада, нового времени, древности, примитивных народов. Однако подобное возражение можно выдвинуть и по отно­шению к любому пособию по анатомии, где явно пренебрегают расовыми отличиями в физиологических характеристиках ради фундаментального общего понимания физической природы чело­века. Существуют, безусловно, различия между многочислен­ными мифологическими и религиозными системами человечест­ва, но эта книга посвящена, собственно, их общим основаниям; и коль скоро мы это уясним себе, мы обнаружим, что различия здесь не столь велики, как это принято считать в широких кру­гах непросвещенной публики (и, конечно же, среди полити­ков). Я надеюсь, что такого рода сравнительное исследование внесет свой вклад в, пожалуй, не совсем безнадежное дело тех конструктивных сил, которые делают ставку на универсализм в современном мире, – не во имя некой империи, будь то поли­тического или же церковного толка, но во имя взаимопонима­ния между людьми. Как сказано в Ведах: «Истина одна, мудре­цы говорят о ней, используя многие имена».

Я бы хотел выразить признательность господину Генри Мортону Робинсону, чьи советы во многом помогли мне на начальной и заключительной стадиях многотрудной работы, связанной с приведением собранных мною материалов в удобочитаемую форму, а также госпоже Питер Джейджер, госпоже Маргарет Уинг и госпоже Хелен МакМастер, за их бесценные предло­жения после многократного чтения моих рукописей, и наконец, моей супруге, которая работала рядом со мной с первого до пос­леднего дня, слушая, читая и перепроверяя написанное.

Нью – Йорк, 10 июня 1948 года,

Дж.К.

ПРОЛОГ

МОНОМИФ

Миф и сновидение

Слушаем ли мы со снисходительным интересом какого-нибудь конголезского колдуна с горящими глазами или читаем с изысканным восторгом утонченные переводы мистической поэзии, Лао Цзы; пытаемся ли вникнуть в сложную аргументацию Фомы Аквинского или внезапно улавливаем удивительный смысл причудливой эскимосской сказки – всегда мы встречаем одну и ту же, изменчивую по форме, но все же на удивление постоянную историю и, вместе с тем, один и тот же вызывающе настойчивый намек на то, что неизведанное, где – то ждущее нас, много больше, чем когда – либо можно будет познать и поведать.

По всему населенному миру, во все времена и при любых обстоятельствах человеческое мифотворчество никогда не увядало; всякое порождение человеческого тела и духа есть плод вдохновения, черпаемого из этого живого источника. Не будет преувеличением сказать, что миф является чудесным каналом, через который неистощимые потоки энергии космоса оплодот­воряют человеческую культуру во всех ее проявлениях. Религии, философии, искусства, формы социальной организации перво­бытного и исторического человека, озарения первооткрывателей в науке и технике, сами сновидения, вспышками врывающиеся в наш сон, – все это зарождается в изначальном, магическом круге мифа.

Просто удивительно, что самая незатейливая детская сказка обладает особой силой затрагивать и вдохновлять глубокие пласты творчества – так же, как капля воды сохраняет вкус океана, а яйцо блохи вмещает в себе все таинство жизни. Ибо мифологические символы – не продукт произвола; их нельзя вызывать к жизни волею разума, изобретать и безнаказанно подавлять. Они представляют собой спонтанный продукт психики, и каждый из них несет в себе в зародыше нетронутой всю силу своих первоистоков.

В чем же заключается секрет этого неподвластного времени видения. Из каких глубин мозга оно берет свое начало? Почему за многообразием своих одежд мифология повсюду оказывает­ся одинаковой? И чему она учит?

Сегодня многие науки занимаются решением этой загадки. Археологи проводят раскопки руин Ирака, Крита и Юкатана. Этнологи расспрашивают хантов, живущих на берегах Оби, и буби из африканских племен, живущих в долинах Фернандо – По. Генерация ориенталистов не так давно открыла для нас священ­ные писания Востока, а также доиудейские источники нашей Библии. Между тем, другая армия ученых – настойчивых иссле­дователей – еще в прошлом столетии начала работу в области этнопсихологии, пытаясь установить психологические основы языка, мифа, религии, развития искусства и моральных норм.

Однако наиболее поразительны откровения, пришедшие к нам из психиатрических клиник. Смелые и поистине эпохальные работы психоаналитиков незаменимы для изучающего мифо­логию; ибо, как бы мы ни оспаривали детали их подчас противо­речивых толкований конкретных случаев и проблем, Фрейд, Юнг и их последователи неопровержимо продемонстрировали, что логика мифа, его герои и их деяния актуальны и по сей день. В отсутствие общезначимой мифологии каждый из нас имеет свой собственный, непризнанный, рудиментарный, но тем не менее подспудно действующий пантеон сновидений. Новейшие воплощения Эдипа и персонажи нескончаемой любовной истории Красавицы и Чудовища стоят сегодня на углу Сорок второй стрит и Пятой авеню, ожидая, когда поменяется сигнал светофора.

«Мне приснилось, – написал молодой американец автору одной из постоянных рубрик в агентстве печати, – что я перек­рываю крышу своего дома. Внезапно я услышал доносящийся снизу голос своего отца, который обращался ко мне. Я резко повернулся, чтобы лучше слышать, и в это время молоток вы­скользнул из моих рук, пополз вниз по покатой крыше и исчез за ее краем. Я услышал глухой удар, как при падении тела.

Сильно испугавшись, я спустился по лестнице и увидел сво­его отца, лежащим на земле; его голова была в крови. Убитый горем, рыдая, я стал звать свою мать. Она вышла из дому и обняла меня. ‘Успокойся, сынок, это несчастный случай, – сказа­ла она. – Я знаю, ты будешь заботиться обо мне, даже если его не стало’. Когда она поцеловала меня, я проснулся.

Я самый старший ребенок в семье, мне двадцать три года. Уже год, как я не живу со своей женой; почему – то мы не можем с ней поладить. Я очень люблю своих родителей, и у меня никогда не возникало никаких проблем с отцом, за исклю­чением того, что он настаивал, чтобы я вернулся к жене, а я не мог быть счастлив с ней. И никогда не буду»¹.

Здесь незадачливый муж открывает нам с поистине удиви­тельным простодушием, что вместо того чтобы направлять свою духовную энергию на любовь и проблемы супружества, в тайных уголках своего воображения он остается зависим от теперь уже нелепо анахроничной драматической ситуации сво­его первого и единственного эмоционального опыта, траги­комического детского любовного треугольника – сын, соп­ерничающий с отцом из – за любви матери. Очевидно, самыми долговременными из склонностей человеческой психе являют­ся обусловленные тем фактом, что изо всех животных мы до­льше всех остаемся у материнской груди. Человеческие сущес­тва появляются на свет слишком рано; они еще незавершенны, еще не готовы к встрече с миром. Поэтому всей их защитой от опасностей вселенной является мать, опекой которой продле­вается внутриутробный период развития². Поэтому спустя ме­сяцы после катастрофы рождения зависимый ребенок и его мать составляют одно целое не только физиологически, но также и психологически³. Любое продолжительное отсутствие родительницы вызывает у младенца чувство беспокойства и как следствие этого – импульс агрессивности; когда мать вынужде­на останавливать в чем – то ребенка, это также вызывает аг­рессивную реакцию. Таким образом, первый объект враждебной настроенности ребенка оказывается тождественен объекту его первой любви, и его первым идеалом (который впоследствии сох­раняется в качестве бессознательной основы всех образов бла­женства, истины, красоты и совершенства) является идеал двуединства Мадонны и Младенца⁴.

Несчастный отец является первым радикальным вторжением инородной реальности в блаженство этого земного воплощения совершенства внутриутробного состояния; поэтому он в пер­вую очередь воспринимается как враг. На него переносится заряд агрессивности, первоначально направленный на «плохую» или отсутствующую мать, в то время как сильное стремление к «хорошей», находящейся рядом, кормящей и оберегающей матери (обычно) остается. Это имеющее решающее значениедетское распределение импульсов смерти (танатос: дестру – до) и любви (эрос: либидо) формирует основу хорошо извест­ного теперь эдипова комплекса, на который около пятидесяти лет тому назад указал Зигмунд Фрейд как на одну из основных причин неспособности нас, взрослых, вести себя как разумные существа. Как выразился Фрейд: «Царь Эдип, убивший своего отца Лая и женившийся на своей матери Иокасте, является просто олицетворением исполнения наших собственных детских желаний. Но мы оказались более удачливыми, чем он, так как, не став психоневротиками, все же смогли отвратить наши сексу­альные побуждения от своих матерей и забыть нашу ревность к своим отцам»⁵. Или, как он пишет: «Таким образом, в каждом зафиксированном отклонении от нормальной сексуальной жизни мы должны были увидеть задержку в развитии и инфантилизм»⁶.

Во сне нередко видят люди, будто

Спят с матерью; но эти сны – пустое,