Основные особенности поэтического языка

Структура образов и развитие конфликта.

• Тема (это совокупность событий, о которых рассказывается в произведении и которые служат для постановки проблем) и идея (основная мысль произведения).

• Композиция (последовательность картин, мыслей, чувств в тексте, микротемы каждой строфы).

• Лирический сюжет (движение мысли и чувства в художественном тексте, развитие конфликта и событий (если они есть).

• Система художественных образов, прямая или опосредованная их соотнесённость с жизнью человека, его чувствами.

• Образ лирического героя или героев.

Жанровое своеобразие (ода, элегия, гимн, романс, баллада и т.д.).

Лексика (выбор слов из определенного функционального стиля речи; синонимы, антонимы, омонимы, архаизмы, неологизмы).

Основные особенности поэтического языка

- тропы (тропы - слова и обороты, которые употребляются не в прямом, а в образном, переносном значении):

эпитет; сравнение; аллегория - иносказательное изображение абстрактного понятия/явления через конкретные образы и предметы; ирония; гипербола; литота - художественное преуменьшение; олицетворение; метафора - скрытое сравнение, построенное на похожести/контрасте явлений, в котором слова "как", "словно" - отсутствуют; параллелизм.

- стилистические фигуры:

разные виды повторов/рефрен; риторический вопрос, обращение, восклицание; антитеза/противопоставление; градация; инверсия - необычный порядок слов в предложении с очевидным нарушением синтаксической конструкции; умолчание - незаконченное, неожиданно оборванное предложение, в котором мысль высказана не полностью, читатель додумывает ее сам.

Фоника (аллитерация - повторение одинаковых согласных; ассонанс - повторение гласных;

анафора - единоначатие, повторение слова или группы слов в начале нескольких фраз или строф;

эпифора - противоположна анафоре - повторение одинаковых слов в конце нескольких фраз или строф).

Стихотворный размер (хорей, ямб, дактиль, амфибрахий, анапест), ритм (в ритме важны нарушения жесткой схемы метра и эмоциональная, музыкальная связь ритма с образами и настроением стихотворения), рифма (аабб - парная; абаб - перекрестная; абба – кольцевая).

Личное восприятие стихотворения. Ассоциации, раздумья, оценка, истолкование.

 

Имманентный анализ поэтического текста (рассматривается только текст, без привлечения контекста)

 

«Первый, верхний, уровень – идейно-образный. В нем два подуровня: во-первых, идеи и эмоции (например, идеи: «жизненные бури нужно встречать мужественно» или «любовь придает сил»; а эмоции: «тревога и нежность»); во-вторых, образы и мотивы (например, «тучи» - образ, «собралися – мотив; подробнее об этом мы скажем немного дальше).
Второй уровень, средний – стилистический.В нем тоже два подуровня: во-первых, лексика то есть слова, рассматриваемые порознь (и прежде всего – слова в переносных значениях, «тропы»); во-вторых, синтаксис, то есть слова, рассматриваемые в их сочетании и расположении.
Третий уровень, нижний, - фонический, звуковой. Это, во-первых, явления стиха – метрика, ритмика, рифма, строфика; а во-вторых, явления собственно фоники, звукописи – аллитерации, ассонансы».

 

М.Ю. Лермонтов

***

Слышу ли голос твой
Звонкий и ласковый,
Как птичка в клетке,
Сердце запрыгает;

 

Встречу ль глаза твои
Лазурно-глубокие,
Душа им навстречу
Из груди просится,

 

И как-то весело,
И хочется плакать,
И так на шею бы
Тебе я кинулся.

Ученик должен:

– Обнаружить адекватное понимание семантики стихотворения. Это стихотворное посвящение личного, интимного характера. В нем М. Лермонтов высказывает чувство, отличающееся простотой, глубиной и человечностью (оно лишено манерности, игры, подчеркнутой «поэтичности»).

– Предложить адекватную и непротиворечивую интерпретацию стихотворения. Автор стремится выразить неподдельность и правдивость своего чувства, поэтому его цель – избежать искусственности, избитых слов, усложненности, добиться впечатления «обычной речи», искреннего признания.

– Указать характерные принципы отбора поэтических средств, создающих впечатление «простоты, непосредственности, естественности», как-то:

Незамысловатый характер образов (сравнений, эпитетов, традиционных метафорических оборотов).

Разговорная и нейтральная лексика («как-то весело», «на шею б… кинулся», «птичка», «хочется плакать»), отсутствие «поэтической» лексики.

Средства, напоминающие о народном поэтическом искусстве: синтаксическое подобие (параллелизм) первых двух четверостиший, анафора, характерные обороты с условным наклонением («слышу ли…», «встречу ли…») и др.

Следует отметить отсутствие рифмы («белые стихи»), выбор формы стихотворения с короткими строками.

Может быть отмечен непостоянный и нечеткий характер стихотворного метра, усиливающий впечатление «разговорности» текста и также напоминающий о метре народных песен.

 

Ф.И. Тютчев. Лебедь

Пускай орел за облаками
Встречает молнии полет
И неподвижными очами
В себя впивает солнца свет.

 

Но нет завиднее удела,
О лебедь чистый, твоего —
И чистой, как ты сам, одело
Тебя стихией божество.

 

Она, между двойною бездной,
Лелеет твой всезрящий сон —
И полной славой тверди звездной
Ты отовсюду окружён.

<1829>

Ученик должен:

– Обнаружить понимание проблематики стихотворения, ее философского характера. Ф. Тютчев сопоставляет два символа — образы лебедя и орла,— и размышляет о законах человеческого существования и познания.

 

– Предложить адекватную и непротиворечивую интерпретацию стихотворения. Орел — образ рационального, активного познания и покорения мира. Лебедь — образ интуитивного, эстетического восприятия мира. Зрение орла физическое, оно воспринимает только одну сторону мира. Зрение лебедя сверхъестественное («сон», глаз во время сна закрыты), оно воспринимает всю полноту мироздания. Орлу видны лишь самые яркие элементы мира, лебедю — весь мир в целости. Символичен белый («чистый») цвет лебедя. Символично его положение между небом и отражением неба в воде — между двух «бездн». Только на грани мировых стихий, на грани миров человеку доступно познание вселенной.

 

– Отметить поэтические средства, составляющие символику стихотворения. Кроме центральных символов – орла и лебедя – символическое значение имеют: способности орла и лебедя (летать и плавать), их цвет, их зрительные способности (приписываемые им поэзией, культурным сознанием, автором текста); символичны пространства неба и земли (воды); традиционно символическим значением наделяются в поэзии молния и гром.

Типичны для Ф. Тютчева приемы бинарного композиционного противпоставления (1-го четверостишия и остального текста), риторического обращения. Символическая обобщенность текста подчеркивается отбором лексических средств архаического (в том числе старослявянского) характера: «пол е т», «зв е здный» (с «е» вместо современного «ё»); «впивает», «бездна», «всезрящий», «твердь» и др.

На основании двоемирия, поэтизации стихий, сна, интуиции стихотворение может быть оценено как романтическое. Слово «твердь» в контексте стихотворения означает небо.

 

Михаил Гаспаров «Опыт имманентного анализа стихотворения»

Речь пойдет об анализе «имманентном» - то есть не выходящем за пределы того, о чем прямо сказано в тексте. Это значит, что мы не будем привлекать для понимания стихотворения ни биографических сведений об авторе, ни исторических сведений об обстановке написания, ни сравнительных сопоставлений с другими текстами.

 

По опыту своему и своих ближних я знал – если бы я был студентом и меня спросили бы: «Вот – стихотворение, расскажите о нем все, что вы можете, но именно о нем, а не вокруг да около», - то это был бы для меня очень трудный вопрос. Как на него обычно отвечают? Возьмем для примера первое попавшееся стихотворение Пушкина – «Предчувствие», 1828 г.; прошу поверить, что когда-то я выбрал его для разбора совершенно наудачу, раскрыв Пушкина на первом попавшемся месте. Вот его текст:

 

Снова тучи надо мною
Собралися в тишине;
Рок завистливый бедою
Угрожает снова мне...
Сохраню ль к судьбе презренье?
Понесу ль навстречу ей
Непреклонность и терпенье
Гордой юности моей?

 

Бурной жизнью утомленный,
Равнодушно бури жду:
Может быть, еще спасенный,
Снова пристань я найду...
Но, предчувствуя разлуку,
Неизбежный, грозный час,
Сжать твою, мой ангел, руку
Я спешу в последний раз.

 

Ангел кроткий, безмятежный,
Тихо молви мне: прости,
Опечалься: взор свой нежный
Подыми иль опусти;
И твое воспоминанье
Заменит душе моей
Силу, гордость, упованье
И отвагу юных дней.

 

Скорее всего, отвечающий студент начнет говорить об этом стихотворении так. «В этом произведении выражено чувство тревоги. Поэт ждет жизненной бури и ищет ободрения, по-видимому, у своей возлюбленной, которую он называет своим ангелом. Стихотворение написано 4-стопным хореем, строфами по 8 стихов. В нем есть риторические вопросы: «сохраню ль к судьбе презренье?..» и т.д.; есть риторическое обращение (а может быть, даже не риторическое, а реальное): «тихо молви мне: прости». Здесь, наверное, он исчерпается; в самом деле, архаизмов, диалектизмов тут нет, все просто, о чем еще говорить? – а преподаватель ждет. И студент начинает уходить в сторону: «Это настроение просветленного мужества характерно для всей лирики Пушкина…»; или, если он лучше знает Пушкина: «Это ощущение тревоги было вызвано тем, что в это время, в 1828г., против Пушкина было возбуждено следствие об авторстве «Гавриилиады»…». Но преподаватель останавливает: «Нет, вы уже говорите не о том, что есть в самом тексте стихотворения, а о том, что вне его», - и студент, сбившись, умолкает.

 

Ответ получился не особенно удачный. Между тем, на самом деле студент заметил все нужное для ответа, только не сумел все это связать и развить. Он заметил все самое яркое на всех трех уровнях строения стихотворения, но какие это уровни, он не знал. А в строении всякого текста можно выделить такие три уровня, на которых располагаются все особенности его содержания и формы. Вот здесь постараемся быть внимательны: при дальнейших анализах это нам понадобится много раз. Это выделение и разделение трех уровней было предложено в свое время московским формалистом Б.И. Ярхо (Ярхо, 1925; Ярхо, 1927). Здесь его система пересказывается с некоторыми уточнениями.

Первый, верхний, уровень – идейно-образный. В нем два подуровня: во-первых, идеи и эмоции (например, идеи: «жизненные бури нужно встречать мужественно» или «любовь придает сил»; а эмоции: «тревога и нежность»); во-вторых, образы и мотивы (например, «тучи» - образ, «собралися – мотив; подробнее об этом мы скажем немного дальше).

Второй уровень, средний – стилистический. В нем тоже два подуровня: во-первых, лексика то есть слова, рассматриваемые порознь (и прежде всего – слова в переносных значениях, «тропы»); во-вторых, синтаксис, то есть слова, рассматриваемые в их сочетании и расположении.

Третий уровень, нижний, - фонический, звуковой. Это, во-первых, явления стиха – метрика, ритмика, рифма, строфика; а во-вторых, явления собственно фоники, звукописи – аллитерации, ассонансы. Как эти подуровни, так и все остальное можно детализировать еще более дробно, но сейчас на этом можно не останавливаться.

Различаются эти три уровня по тому, какими сторонами нашего сознания мы воспринимаем относящиеся к ним явления. Нижний, звуковой уровень мы воспринимаем слухом: чтобы уловить в стихотворении хореический ритм или аллитерацию на «р», нет даже надобности знать язык, на котором оно написано, это и так слышно. (На самом деле это не совсем так, и некоторые оговорки здесь требуются; но сейчас и на этом можно не останавливаться.) Средний, стилистический уровень мы воспринимаем чувством языка: чтобы сказать, что такое-то слово употреблено не в прямом, а в переносном смысле, а такой-то порядок слов возможен, но необычен, нужно не только знать язык, но и иметь привычку к его употреблению. Наконец, верхний идейно-образный уровень мы воспринимаем умом и воображением: умом мы понимаем слова, обозначающие идеи и эмоции, а воображением представляем образы собирающихся туч и взглядывающего ангела. При этом воображение может быть не только зчрительным (как в наших примерах), Нои слуховым («шепот, робкое дыханье, трели соловья…»), осязательным («жар свалил, повеяла прохлада…») и пр.

Наш гипотетический студент совершенно правильно отметил на верхнем уровне строения пушкинского стихотворения эмоцию тревоги и образ жизненной бури; на среднем уровне – риторические вопросы; на нижнем уровне – 4-стопный хорей и 8-стишные строфы. Если бы он сделал это не стихийно, а сознательно, то он, во-первых, перечислил бы свои наблюдения именно в таком, более строй ном порядке; а во-вторых, от каждого такого наблюдения он оглядывался бы и на другие явления этого уровня, зная, что именно он ищет, - и тогда, наверное, заметил бы побольше. Например, на образном уровне он заметил бы антитезу «буря – пристань»; на стилистическом уровне – необычный оборот «твое воспоминанье в значении «воспоминание о тебе»; на фоническом уровне – аллитерацию «снова… надо мною», ассонанс «равнодушно бури жду» и т.п.

 

Как же подступиться к анализу поэтического произведения – к ответу на вопрос: «расскажите об этом стихотворения все, что вы можете»? В три приема. Первый подход – от общего впечатления: я смотрю на стихотворение и стараюсь дать себе отчет, что в нем с первого взгляда больше всего бросается в глаза и почему. Наш гипотетический студент перед стихотворением Пушкина поступал именно так, только не вполне давал себе отчет почему. Предположим, что мы не умнее его и от общего впечатления ничего сказать не можем. Тогда предпринимаем второй подход – от медленного чтения: я читаю стихотворение, останавливаясь после каждой строки, строфы или фразы, и стараюсь понять, что нового внесла эта фраза в мое понимание текста и как перестроила старое. (Напоминаем: речь идет только о словах текста, а не о вольных ассоциациях, которые могут прийти нам в голову! Такие ассоциации чаще могут помешать пониманию, чем помочь ему). Но предположим, что мы так тупы, что нам и это ничего не дало. Тогда остается третий подход, самый механический, - от чтения по частям речи. Мы вычитываем и выписываем из стихотворения сперва все существительные (по мере сил группируя их тематически), потом все прилагательные, потом все глаголы. И из этих слов перед нами складывается художественный мир произведения: из существительных – его предметный (и понятийный) состав; из прилагательных – его чувственная (и эмоциональная» окраска; из глаголов – действия и состояния,, в нем происходящие.

(В самом деле, что такое образ, мотив а заодно и сюжет? Образ – это всякий чувственно вообразимый предмет или лицо, то есть потенциально каждое существительное; мотив – это всякое действие, то есть потенциально каждый глагол; сюжет – это последовательность взаимосвязанных мотивов. Пример, предлагаемый Б.И.Ярхо: «конь» - это образ; «конь сломал ногу» - это мотив; а «конь сломал ногу – Христос исцелил коня» - это сюжет («типичный сюжет повествовательной части заклинания на перелом ноги», педантично замечает Ярхо). Все мы знаем, что слова «сюжет», «мотив» и, особенно, «образ» употребляются в самых разнообразных значениях; но эти представляются всего проще и понятнее, этим словоупотреблением мы и будем пользоваться.)

Итак, попробуем таким образом тематически расписать все существительные пушкинского стихотворения. Мы получим приблизительно такую картину:
тучи рок презренье ангел
(тишина) беда непреклонность (2 раза)
буря судьба терпенье рука
(пристань) жизнь юность взор
разлука воспоминанье
час душа
дни сила
гордость
упованье
отвага

 

Какие у нас получились группы слов? Первый столбец – явления природы; все эти слова употреблены в переносном значении, метафорически, - мы понимаем, что это не метеорологическая буря, а буря жизни. Второй столбец – отвлеченные понятия внешнего мира, по большей части враждебные: даже жизнь здесь - «буря жизни», а час – «грозный час». Третий столбец – отвлеченные понятия внутреннего мира, душевного, все они окрашены положительно (даже «к судьбе презренье»). И четвертый столбец – внешность человека, он самый скудный: только рука, взор и весьма расплывчатый ангел. Что из этого видно? Во-первых, основной конфликт стихотворения: мятежные внешние силы и противостоящая им спокойная внутренняя твердость. Это не так тривиально, как кажется: ведь в очень многих стихах романтической эпохи (например, у Лермонтова) «мятежные силы» - это силы не внешние, а внутренние, бушующие в душе; у Пушкина здесь - не так, в душе его спокойствие и твердость. Во-вторых, выражается этот конфликт больше отвлеченными понятиями, чем конкретными образами: с одной стороны – рок, беда и т.д., с другой – презренье, непреклонность и т.д. Природа в художественном мире этого стихотворения присутствует лишь метафорически, а быт отсутствует совсем («пристань», и в прозаическом-то языке почти всегда метафорическая, конечно, не в счет); это тоже не тривиально. Наконец, в-третьих, душевный мир человека представлен тоже односторонне: только черты воли, лишь подразумеваются эмоции, и совсем отсутствует интеллект. Художественный мир, в котором нет природы, быта, интеллекта, - это, конечно, не тот же самый мир, который окружает нас в жизни. Для филолога это напоминание о том, что нужно уметь при чтении замечать не только то, что есть в тексте, но и то, чего нет в тексте.

 

Посмотрим теперь, какими прилагательными подчеркнуты эти существительные, какие качества и отношения выделены в этом художественном мире:
завистливый рок,
гордая юность,
неизбежный грозный час,
последний раз,
кроткий, безмятежный ангел,
нежный взор,

юные дни.

Мы видим ту же сентенцию: ни одного прилагательного внешней характеристики, все дают или внутреннюю характеристику (иногда даже словами, производными от уже употребленных существительных: «гордая», «бурная», «юные»), или оценку («неизбежный грозный час»).

 

И, наконец, глаголы со своими причастиями и деепричастиями:
г л а г о л ы с о с т о я н и я – утомленный, спасенный, жду, предчувствуя, опечалься;
г л а г о л ы д е й с т в и я – собралися, угрожает, сохраню, заменит, понесу, найду, хочу, сжать, молви, подыми, опусти.

Глаголов действия, казалось бы, и больше, чем глаголов состояния, но действенность их ослаблена тем, что почти все они даны в будущем времени или в повелительном наклонении, как нечто еще не реализованное («понесу», «найду», «молви» и т.д.), тогда как глаголы состояния – в прошедшем и настоящем времени, как реальность («утомленный», «жду», «предчувствуя»). Мы видим: художественный мир стихотворения статичен, внешне выраженных действий в нем почти нет, и на этом фоне резко вырисовываются только два глагола внешнего действия: «подыми иль опусти». Все это, понятным образом, работает на основную тему стихотворения: изображение напряженности перед опасностью.

 

Таков вырисовывающийся перед нами художественный мир стихотворения Пушкина. Чтобы он приобрел окончательные очертания, нужно посмотреть в заключение на три самые общие его характеристики: как выражены в нем пространство, время и точка авторского (и читательского) зрения? Точка авторского зрения уже достаточно ясна из всего сказанного: она не объективна, а субъективна, мир представлен не внешним, а внутренне пережитым – «интериоризованным». Для сравнения можно вспомнить написанное в том же 1828 г. Стихотворение «Анчар», где все образы представлены отстраненно, и даже то, что анчар – «грозный», а природа – гневная, не разрушает этой картины; интериоризация изображаемого прорывается только в единственном слове «бедный (раб)», в конце стихотворения.

А пространство и время – что из них выражено в пушкинском «Предчувствии» более ярко? У нас уже накоплено достаточно наблюдений, чтобы предсказать: по-видимому, следует ожидать, что пространство здесь выражено слабей, потому что пространство – вещь наглядная, а к наглядности Пушкин здесь не стремится; время же выражено сильней, потому что время включено в понятие ожидания, а ожидание опасности – это и есть главная тема стихотворения. И действительно, на протяжении первых двух строф мы находим единственное пространственное указание – «снова тучи надо мною», и лишь в третьей строфе в этом беспространственном мире распахивается только одно измерение – высота: «взор свой нежный подыми иль опусти», - как бы измеряя высоту. Вширь же никакой протяженности этот мир не имеет. Любопытно и здесь привлечь для сравнения «Анчар» - стихотворение, в котором наглядность и пространственность (вширь!) для поэта важнее всего. В «Анчаре» перед взглядом читателя проходит такая последовательность образов. Сперва: пустыня-вселенная – анчар посреди нее – его ветви и корни – его кора с проступающими каплями ядовитой смолы (постепенное сужение поля зрения). Затем: ни птиц, ни зверей вокруг анчара – ветер и тучи над пустыней – мир людей по ту сторону пустыни (постепенное расширение поля зрения). Короткая кульминация – путь человека пересекает пустыню к анчару и обратно. И концовка: яд в руках принесшего – лицо принесшего – тело на лыках – князь над телом – княжьи стрелы, разлетающиеся во все концы света (опять постепенное расширение поля зрения – до последних «пределов»). Именно такими чередованиями «общих планов» и «крупных планов» обычно организовывается пространство в поэтических текстах; Эйзенштейн блестяще сопоставлял это с кинематографическим монтажем.

 

Время, наоборот, представлено в «Предчувствии» со все нарастающей тонкостью и подробностью. В первой строфе противопоставлены друг другу прошлое и будущее: с одной стороны, «тучи собралися» - прошлое; с другой – будущее, «сохраню ль к судьбе презренье, понесу ль навстречу ей непреклонность и терпенье?..»; и между этими двумя крайностями теряется настоящее как следствие из этого прошлого, «рок… угрожает снова мне». Во второй строфе автор сосредотачивается именно на этом промежутке между прошлым и будущим, на настоящем: «бури жду»; «сжать твою…руку я спешу»; и лишь для оттенения того, куда направлен взгляд из настоящего, здесь присутствует и будущее: «может… пристань я найду».И наконец, в третьей строфе автор сосредоточивается на предельно малом промежутке – между настоящим и будущим. Казалось бы, такого глагольного времени нет, но есть наклонение – повелительное, которое именно и связывает настоящее с будущим, намерение с исполнением: «тихо молви мне», «опечалься», «взор свой… подыми иль опусти». И при этом опять-таки для направления взгляда продолжает присутствовать будущее: «твое воспоминанье заменит душе моей…» Таким образом будущее присутствует в каждой строфе, как сквозная тема тревоги автора, а сопоставленное с ним время все более приближается к нему: сперва это прошедшее, потом – настоящее, и наконец, императив, рубеж между настоящим и будущим.

 

Таков получился у нас разбор идейно-образного уровня пушкинского стихотворения «Предчувствие»: «Снова тучи надо мною…» Никаких особенных открытий мы не сделали (хотя признаюсь, что для меня лично наблюдение, что в этом мире нет природы, быта и интеллекта и что в нем прошедшее время через настоящее и императив плавно приближается к будущему, было ново и интересно). Но, во всяком случае, мы исчерпали материал и нашли в нем много такого, о чем наш гипотетический студент мог бы доложить преподавателю, если бы описывал стихотворение не беспорядочно, а систематически – по уровням. Не нужно думать, будто филолог умеет видеть и чувствовать в стихотворении что-то такое, что недоступно простому читателю. Он видит и чувствует то же самое, - только он отдает себе отчет в том, почему он это видит, какие слова стихотворного текста вызывают у него в воображении эти образы и чувства, какие обороты и созвучия их подчеркивают и оттеняют. Изложить такой самоотчет в связной устной или письменной форме – Это и значит сделать анализ стихотворного текста.

 

Тексты для комплексного анализа:

 

М.Ю. Лермонтов «Молитва» (1839)

 

В минуту жизни трудную
Теснится ль в сердце грусть:
Одну молитву чудную
Твержу я наизусть.

 

Есть сила благодатная
В созвучье слов живых,
И дышит непонятная,
Святая прелесть в них.

 

С души как бремя скатится,
Сомненье далеко —
И верится, и плачется,
И так легко, легко...

 

М.Ю. Лермонтов «Когда волнуется желтеющая нива…» (1837)

 

Когда волнуется желтеющая нива
И свежий лес шумит при звуке ветерка,
И прячется в саду малиновая слива
Под тенью сладостной зеленого листка;

 

Когда росой обрызганный душистой,
Румяным вечером иль утра в час златой,
Из-под куста мне ландыш серебристый
Приветливо кивает головой;

 

Когда студеный ключ играет по оврагу
И, погружая мысль в какой-то смутный сон,
Лепечет мне таинственную сагу
Про мирный край, откуда мчится он, —

 

Тогда смиряется души моей тревога,
Тогда расходятся морщины на челе, —
И счастье я могу постигнуть на земле,
И в небесах я вижу бога...